Миракулум

Глава восьмая

Всему виной была боль. Ее пульсация. Она чувствовалась сквозь сон, она уходила из руки во все тело. Я чувствовала силу схвативших меня за руки и за ноги людей, напряжение всех мышц в попытке вырваться, и бессилие. Горькое, отчаянное чувство бессилия. Боль, духота, жжение. Мой крик!

Аверс растолкал меня, пытаясь в тоже время зажать рот, но этот его жест заставил еще больше забиться от ужаса. Это уже не сон, но тело было еще наполнено кошмаром и жило само по себе. Лишь когда он совсем от меня отпрянул, я смогла справиться с собой. Куртка, которой я была укрыта, откинута на пол, руки исцарапаны можжевеловыми ветвями лежанки, холодный пот струился по мне чувствительными ручейками по спине и лицу.

— Ты кричала так, что сейчас сюда нагрянут все патрули цаттов с главной дороги.

— Это кошмар. Проклятый кошмар.

— Как ты? Голова кружится?

— Нет.

— Если можешь идти, то давай собираться и уходить. Мы и так проспали, уже полдень.

Через ставни пробивался яркий дневной свет. Оружейник начал собирать сумки, а я хотела сходить до воды, чтобы смыть с рукава платья и рубахи засохшую кровь.

— Не надо, я ополоснул одежду еще вчера. Она не высохла, так что оденешь под куртку мой жилет и достанешь плащ.

— Тебе не стоило, — меня смутило, что оружейник занимался моей одеждой.

— Не стоило появляться в русле при свете дня, где издалека будет заметен любой с любого берега. Сейчас двинемся вдоль реки по лесу. Как только найдем новое укрытие, проверю твою повязку. Если получится по дороге кого-нибудь подстрелим на суп.

— А если мы попадемся с этим арбалетом? Видно же, что не крестьянский.

— Да, видно. Только еды осталось мало и она слишком скудная. А впереди все меньше людей и все больше животных. Для защиты тоже нужен.

— Аверс, а откуда у тебя лекарский набор?

— От нашего лекаря.

— Ты сказал Соммниансу, что едешь из замка?

— Нет. У меня он был с тех пор, как сделал несколько игл по его просьбе.

Мы вышли позднее, чем хотели. Оружейник замел следы пребывания на мельнице. Вымел золу от костра, унес ветви, ими же затер те немногие следы, что остались вокруг, когда нога попадала на землю или песок. Мне казалось, что у меня много сил, но спустя немного времени ноги ослабели и я попросила отдыха и воды. Никакой поклажи я не несла, и мне было стыдно за слабость.

Мы останавливались часто, шли медленно. Аверс сказал, что жалеет об уходе с мельницы. Преследователей могло и не быть, а заброшенная лесная сторожка, которая послужила бы следующим укрытием для отдыха под крышей, еще слишком далеко. К концу дня стало теплее, но небо затянуло тяжелыми облаками, словно большим серым плащом — от горизонта до горизонта. Стемнело раньше обычного, пришлось расположиться там, где застали сумерки и спать по очереди, поддерживая в костре постоянный огонь.

Утром развернули карты, и я, и Аверс тщательно изучили все метки, чтобы не сбиться с пути в ближайшие дни. Вдоль русла нам идти было долго. В месте, где река делала вторую петлю, нужно было отойти к западу в глубь леса, как раз к сторожке охотников. Дальше русло сужалось, становилось более каменистым и река делал еще три поворота, прежде чем нам откроется небольшая скальная гряда. Ориентируясь по ней нам нужно было двигаться без дороги в ее сторону, пока не дойдем до тракта. А дальше рукой подать до замка. И мы дома.

Правда, чем больше я думала над тем, что нас с оружейником ждет в конце пути, тем менее уверялась, что там будет дом. Что там будет также хорошо и спокойно, как в Неуке. Я стану сама по себе, занята службой. Аверса и лекаря буду видеть редко. Да и кто знает, нас всех могут разослать по разным гарнизонам. Сомнианса ближе к сражениям, Аверса туда, где есть мастерские, а меня оставить при коменданте или услать к другим высоким людям, каким нужен писарь, знающий язык цаттов. Я скучала по другу, по лекарю. Хотела увидеться с ним и узнать, что все хорошо. Только и эта дорога мне была ценна тем уединением, когда весь мир перед тобой, и есть только ты и твой спутник, а больше никого.

В два других дня Аверсу удалось подстрелить зайцев — и завтрак, и обед были сытные. На ужин мы ели совсем немного, чтобы не заснуть на своем посту. Два следующих дня моросил дождь, хоть не сильный, но из-за своего постоянства все же промочивший основательно. Швы оружейник снял, оставалась только повязка, и когда я почувствовала, что даже до нее добрался дождь, забеспокоилась. Одно дело промокнуть, другое если рана не будет хорошо заживать от сырости. Охота тоже не удавалась.

В день, когда мы уже почти добрались до сторожки, нам попалась в лесу большая грибная поляна. Пользуясь тем, что дождя не было с утра, мы расположились у опушки и Аверс залег в кустах с арбалетом. Даже если не попадется зайца, наберем грибов. Я ушла в сторону — поискать все те же грибы еще и чтобы не мешать охоте. Мелкие рыжие волнушки попадались часто, и я собирала их прямо в подол юбки. Увлекшись, я все реже оглядывалась в сторону нашей стоянки, и усердно выискивала глазами свою добычу среди пашей листвы… как вдруг передо мной возникла пара сапог — из мягкой черной кожи, с тонкой подошвой, бесшумные.

Оторопев и онемев от внезапности, я лишь вскинула на человека глаза, так и не поднявшись с корточек. Уже открыла рот для крика о помощи, но голос где-то пропал. Что-то в лице стоящего передо мной незнакомца говорило о том, что опасности нет.

И это было странно. Мужчина был высоким, зрелых лет, черноволосым и черноглазым. И он, казалось, смотрел на меня с не меньшим удивлением.

— Какая встреча! — усмешка была без угрозы. Он повесил на плечо лук, который до этого держал в руке, и убрал стрелу в колчан. На поясе уже болтались тушки двух зайцев и белки, а сумка топорщилась перьями и выглядывавшей утиной лапкой. — В такой безлюдной глуши!

Охотник засмеялся, довольно громко и открыто.

— Не двигайся, — голос оружейника раздался со стороны моей спины, и, обернувшись, я увидела, что тот стоит со вскинутым на прицел арбалетом. — Ты один?

— Один.

Незнакомец не выдал ни испуга, ни большего удивления. Он махнул рукой, будто на шутку друга, и спокойно сказал:

— Я уже несколько дней здесь охочусь, живу в лесничем доме и копчу мясо в дорогу. Опусти оружие, я рад людям.

Аверс опустил. Я поднялась на ноги, придерживая юбку, чтобы не рассыпать волнушки.

— Лисички? — Охотник качнул головой. — Хорошо. Я в эту сторону еще не выбирался, все больше к разливу ходил.

— Ты кто?

— Такой же путешественник, как и вы. Меня зовут Рихтер.

— Я Аверс, а это моя дочь Рыс…

— Не нужно начинать с вранья, — незнакомец перебил, и замахал рукой, — между вами нет родства. Я вам не враг, чтобы таиться передо мной, как от хищника. А Рыс, это полное твое имя?

— Крыса. Кличка мне вполне заменяет его.

— Как охота?

— Только начали.

— Тогда продолжим вместе. И прошу на ночлег в дом, я там уже обжился.

Была в этом человеке некая странность: он с виду был прост, по речи вежлив. Лицо умное и открытое, и обращался он с нами сразу так, словно добрых друзей встретил. Мое нутро не вопило о коварной любезности незнакомца, наоборот, я чувствовала ничем не оправданное доверие. Аверс тоже не беспокоился, не улыбался дружески, но вся фигура его и руки были расслаблены. И он не ждал подвоха, отчего-то доверившись этому встречному путешественнику. Даже не спросил о том, как тот прознал про ложь о нашей семейности.

Человек рассказывал, а мы слушали. Что в пути он давно, что идет с самого Побережья и про цаттов за этой стороной гор знает. Он вольный, безродный, и ни к какой стороне примыкать не хочет, даже если за службу его меткого лука будут платить по золотому в день.

— В моей жизни иные цели. Я не жажду богатств, почестей, не жду любви женской и не жду божеской. Я ищу истину в людях. Это очень увлекательное путешествие, поверьте. Куда вы держите путь, я спрашивать не стану. Вам хочется держать свои тайны при себе, так держите. Мне не интересно.

Пока свет позволял, Аверс и новый знакомец караулили добычу, и принесли к стоянке подстреленных зайца и куницу. Я насобирала грибов столько, что пришлось отдать под них плащ, связать концами и высыпать все в середину, как в мешок. Рихтер пригласил нас на ночлег в сторожку, которую по случаю занял первым, и говорил, что это дом всех путников, так что никаких церемоний. Мы там будем такими же хозяевами, как и он.

Сторожка оказалась добротным большим срубом на бревенчатых сваях. На привычные охотничьи домики, часто низкие и маленькие, не походила совсем. Размах двора тоже удивил — низкий круговой частокол, поленницы накрытые шкурой, каменная коптильня, сарай и крытое стойло для лошадей. Как раз там стояли вороной жеребец и гнедая кобыла, и, судя по масти второй, — это была лошадь, на которой ездил убитый Аверсом цатт. Рихтер, как почувствовал, стал объяснять:

— Конь мой. А лошадку нашел на водопое, как раз где разлив. Оседланную, будто только что всадника скинула, а тела не нашел. Далеко ушла, к своим не вернулась, видимо. Можете забрать. Если бы вас не встретил, отпустил бы, как на тракт вышел, или у первого поселка оставил.

— Спасибо.

— Все ноги стерла, а, госпожа Крыса? — Опять со смешком вопрос. — Далеко они тебя занесли. Теперь верхом поедешь.

— Нам нечем отблагодарить…

— А я ничего своего вам не дарил, так что не стоит благодарности. Вещи можете в дом занести, колодец позади дома. Умойтесь с дороги, грибами займитесь. А я пока всю добычу освежую.

Когда мы с Аверсом оказались одни, я тут же схватила его за руку и спросила:

— Можем мы ему верить, добрый он?

— Не знаю, — оружейник даже покачал головой. — Я и хочу что-то понять, а мысли в сторону уходят. Кажется, что честный человек, только…

— Что?

— Только слишком все хорошо. Как в жизни ни разу не складывалось. Останемся. Отдохнем сколько сможем, выспаться надо, тебе силы восстановить. Пусть до снега не успеем добраться, но свалиться замертво, упасть в лог или с обрыва, потому что ноги заплетаются, тоже нельзя. Не болтай ничего. Остальное пусть идет как идет.

А шло хорошо. Рихтер больше и не занимал разговорами, занимался своими делами. Аверс перебрал все наши вещи, выбросив ставшие ненужными грязные тряпки и переложив футляры с картами в чистую сумку. Натаскал мне воды в свободную кадку, даже нагрел большой котел горячей, чтобы не была такой студеной. И я перемыла все волнушки, после занялась ужином. И на этот раз он не был скудным — и утятина, и зайчатина, и рубленые грибы. В сенях сторожки нашлось много кубышек с сухими травами, корнями и чесноком. Забытые уже запахи выбивали слюну, и желудок подвывал от голода.

Как бы ни было тяжело в дороге, всегда находятся такие мгновения отдыха, когда забывается все. Здесь же были не мгновения, а счастливые три дня. Я высыпалась, хоть и вставала перед рассветом, чтобы сварить травяной напиток и собрать еды мужчинам — Аверс и Рихтер второе утро с рассветом уходили на охоту, оставляя меня одну. Я коптила зайчатину, собирала и лущила дикий орех в орешнике, который нашла недалеко от сторожки. Калила их над огнем на железном листе. Как могла очищала котелки золой, латала одежду, подшивая к плащам заячий мех. За сараем оказался спуск в погребок, где нашлись и мед комками, и запасы сухих ягод. Там же были и выделанные кем-то старые шкурки, хорошо сохранившие свой волос.

В доме было все для жилья, даже зиму можно было переждать. Не сторожка охотника, а целое хозяйство.

На завтрашнее утро Аверс решил уезжать. И Рихтер сказал, что выждет еще несколько дней и тоже поедет дальше в поисках своей истины. Ужинали мы как короли, зажарив всю оставшуюся сырую дичь, запивали горячим варом из ягод и трав, в которую для крепости добавили немного крепкого «спирита», как называл его Рихтер:

— И в дорогу вам пригодится, я дам флягу. Холодный путь он сможет согреть.

Пах он резко и быстро хмелил. Аверс улыбался рассказу Рихтера о его встрече с дикой свиньей, которая упорно не хотела уступать ему дорогу и после преследовала. Смеха его я так и не слышала, хотя рассказ был забавен, и охотник умел говорить ярко. Я смеялась. Я была опьянена и отваром, и самим воздухом этого последнего уютного вечера в сторожке, я чувствовала себя как никогда легко. Мысли ни о прошлом, ни о будущем мою голову не терзали, счастье было здесь и сейчас. Единственное, о чем я думала, так это о том, что только отправившись с Аверсом на это задание, я стала ощущать настоящие мгновения счастья.

— Кто знает, сведет ли нас еще дорога? Как сказал один старый человек: будущее предопределено, а прошлое непредсказуемо. Такова истина.

— А как ты узнаешь ее?

Словно дожидаясь этого момента, свечи на толе чуть пригасли, в очаге загудело, а ставни скрипнули от порыва ветра. Разговор тоже потускнел молчанием после вопроса Аверса, и Рихтер смотрел в сторону окна со странной полуулыбкой.

— Так сразу и не объяснить… — голос его стал глухим. — Истина в человеке делает его истинным. Таких немного, и из этих немногих уже единицы смогут жить в будущем. Я не в каждом ищу. Я путешествую, познаю мир, и очень редко, кто встречается мне дважды. Хм… можно только почувствовать.

Я не поняла его объяснения, и этот поворот к философским размышлениям заставил приуныть. Я бы с удовольствием выслушала еще рассказы о диких свиньях и других веселых встречах. Рихтер отставил свою кружку, совершил какой-то жест ладонью над огнем свечи, а после дунул на руку. Будто пушинку сгонял, как дети делают. Свечи погасли все.

— Пора спать.

— Как ты это сделал?

Один огонек снова затеплился и вспыхнул.

— Я не спрашивал про ваши секреты, так что не спрашивай и ты про мои, госпожа Крыса. — Он поднялся с места, собираясь уйти, но вдруг обратился к Аверсу: — Ты когда-нибудь видел такие глаза, как у нее? Эта девчонка смотрит так, словно в нее вселилась сама богиня жизни. Ее глаза как сталь, только горячая и греющая. Серое пламя, у которого украли цвета.

Почувствовав, как моим щекам и шее стало горячо, я уставилась в свою миску от нахлынувшей неловкости.

— Чего потупилась? Ты не всегда так смотришь, и не на каждого.

Рихтер ушел. А я, выждав немного, стала прибирать на столе.

— Странный он.

Оружейник сидел на своем месте понуро опустив голову и обхватив затылок руками. Мысли его были далеки, и может быть он даже не слышал последних слов охотника.

— Иди ложись. Я уберу здесь, ополосну посуду пока. Чего тебе ждать?

Аверс поднял на меня отстраненный взгляд, потер шею, кивнул и вышел.

И поле этого мне стало тревожно. Все три дня я не чувствовала опасности, и лишь в эту последнюю ночь зазвенела во мне тревога, не как набат, а как вереница колокольчиков. На своей лавке я долго не могла заснуть — все прислушивалась к звукам, ожидая мгновения, когда что-то случится. На сторожку нападут, или ее охватит пожар. Или налетевшая буря сорвет крышу и повалит стены. Но была тишина.

Утром мы собрались, попрощались и двинулись в сторону русла. Шли налегке, пока в ногах было много сил, вся поклажа была на лошади, которую Аверс вел под уздцы. Утром мои предчувствия не прошли, и я все больше уверялась, что грядет беда, чем больше всматривалась в лицо оружейника. Казалось даже, что его русые волосы прибавили седины. На меня он избегал смотреть, лишь под ноги и в сторону, и молчал больше обычного. Все время.

Я пыталась раз спросить его о самочувствии, но тот лишь головой мотнул и мышцы лица его слегка скривились, как от горечи. Не зная, что и думать, решила не быть назойливой, и если он хочет тишины, то я буду нема.

Так мы пошли вдоль сухого русла, лесом. Ночевали под косогором. А следующим днем, едва открыла глаза, услышала его страшные слова:

— Дальше поедешь одна, Рыс. Верхом быстрее, я оставлю тебе арбалет, но думаю, что никто на тебя не нападет. Дорогу знаешь, мы проговаривали все отметки, по которым ориентироваться.

— Нет… отчего ты так решил?

— Я тоже пойду искать истину. — Лицо его было серьезным, а голос тяжелым. — Доберешься до Шуула, скажешь, что в дороге погиб. Чтобы не искали меня как дезертира, моя служба окончена. Я довел тебя докуда смог, если все время верхом, то тебе всего дня четыре пути останется. Провиант и вещи я уже разделил. Стрелять умеешь?

— Какая истина? Что тебе подсыпал этот Рихтер? Или чего наговорил, чего я не слышала? Аверс!

Он затягивал шнуровку на своем плаще, и я, не выдержав, схватила его за руку. Ладонь была горячей.

— Или ты заболел, и не хочешь задерживать нас? Я поеду с тобой.

— Я здоров. И ты не можешь поехать никуда, кроме как в замок. Карты нужно вернуть, подробное знание всех земель наше единственное преимущество перед цаттами. Ты вернешься, и будешь там под защитой. А я хочу на тот же путь, что и Рихтер.

— Нет.

— Я давно утратил обязательство, Рыс, объяснять свои действия или оправдывать их. Ты не ребенок, и я тебе действительно не отец, чтобы опекать всегда. Можешь еще остаться и поесть перед дорогой, можешь сразу ехать — лошадь готова. Прощай, Рыс.

Как четко оружейник выговаривал слова. Как был приятен голос, и как жесток смысл сказанного. Аверс принял свое решение по неведомым мне причинам, а не могла сделать ничего. Только смотреть во след до того последнего момента, как его фигура совсем исчезла за стволами голых деревьев. Сердце у меня билось сильно, так что даже руки тряслись и горячо было внутри. Я гневалась, я хотела и плакать и рычать, потому что была зла и несчастна.

Нет, не страшно было остаться одной. Страшно было остаться без Аверса, без его присутствия рядом. А он ушел так легко, будто нас не связывало ничто, даже хоть сколько-нибудь дружеские чувства. Какая истина вдруг понадобилась этому старику!? Это побудило его к началу другой новой жизни? Это воскресило в нем надежду на будущее?

— Нет!

Если бы слезы полились, мне стало бы легче. От безысходности хотелось бить и крушить все вокруг, а я ходила по нашей стоянке кругами и хватала себя то за локти, то за плечи. Нужно было смириться. И я никуда не поехала. Я так и была весь день на месте, не сделав ни шага в нужном направлении. Смотрела, как солнце меняет краски пейзажа, проходя свою дугу по небу, смотрела как всякая мелкая живность снует то в кустах, то в ветвях. И все думала о том, что я без Аверса не то чтобы ехать никуда не хочу, я не хочу без него жить. Вот так насовсем. Пусть бы без любви или без дружбы, просто рядом быть — в одном гарнизоне или под крышей одного замка. Чтобы была возможность видеть оружейника изредка и знать, что он здесь, он жив, и он не исчезнет и завтра.

Не мне было мечтать о пылких чувствах. Я не льстила себе, зная о своей женской холодности и блеклости, тело меня не влекло к любви, потому что не испытывало желаний. Я знала, что у каждой нестарой женщины есть эти желания, мне говорили об этом многие служанки в Неуке. Увы, в этом я была, словно глухая в мире звуков. И если Аверса не манили даже те пышные и красивые женщины, чья кожа была розовой словно крем, то мое сухое и бесчувственное тело не привлечет его как мужчину.

Душа? Здесь у меня было больше надежд. Я думала, что все это время мы становились друг другу ближе. По-человечески. Ведь я была не зла, не сварлива. Не капризничала и не докучала ему. Я была собой не притворяясь, и надеялась на его взаимное чувство привязанности. Потому что он мне нравился таким, каков он был — немолодым, нелюдимым, со своими затаенными знаниями.

Мне хотелось быть с ним!

С темнотой я развела костер на прежнем пепелище, и в голову закралась другая мысль, что прежде не приходила. А что если дело не в оружейнике, а в моем чувстве пустоты и одиночества? Если бы в путники мне был выбран другой, не стала ли я столь же горько чувствовать уход этого любого другого?