Миракулум

Глава девятая

Утро было поздним. Стволы, поднимающиеся надо мной, к вышине растекались притоками чернильных ветвей на фоне серого небесного пергамента. Маленькие единичные листочки, из самых крепких, трепетали далеко на верху от ветерка, и иногда вздрагивали вместе с ветвью, оттого что рядом садилась птица. Как мало я уделяла прежде внимания красоте, как редко вспоминала о том, что мне, как человеку со звериным именем, необходимо иногда растворяться в природе и ощущать в полной мере ее живительные для души токи.

Этим утром мне очень легко дышалось, и даже не было холодно. Повернув голову к ручью в середине русла, я увидела солнце. Оно еще не поднялось над деревьями, не прорвалось сквозь облачную серость, — оно откуда-то украдкой выглянуло на поток воды и на противоположный берег, что все замерцало и запереливалось рябью звонко и радостно. Опавшие листья вдалеке подставили под лучи еще не тронутые тленом золотые бока, даже поваленные и надломленные деревья казались живыми, а не мертвыми корягами в чаще. Мох обвивал их, как пушистые ткани, наросты грибов и вспухшие шрамы болезней, — лишь причудливо преломляли их, делая более красивыми темными силуэтами. Вода огибала камни, прилизывалась к неровностям берега, и несла на своей дрожащей спине теплые туманные испарины.

Поднявшись, умывшись, я подошла ближе к солнечному свету, чтобы погреться и в его лучах, одинаково щедрых для всех смертных и бессмертных. Это чудесное по своему волшебству утро походило на последнюю улыбку осени перед необратимыми холодами. Кажется, я начинала любить эти края. Пусть рядом нет того моря, что снилось мне, и не бывает жарких дней, я начала любить и серое небо, и редкое солнце… верно потому, что на несколько мгновений прежде, я поняла, что влюблена в человека. И больше нет места сомнениям и иным мыслям. Никакой другой, с кем бы меня не отправили меня на задание, не пробудил бы моего сердца.

Я любила Аверса. Пусть мои тело и душа покалечены чем-то в прошлом, что не вся полнота жизни вливается в это чувство. Но я любила Аверса! Я не могла без него жить, и готова была отдать эту жизнь ему или за него. Мне было все равно на любые задания коменданта. Я пойду за своим оружейником попятам, даже если он меня не хочет видеть. Даже если будет прогонять.

Тронувшись в обратный путь, так и не останавливалась надолго. Перекусывала сама тогда, когда давала короткий отдых лошади, чтобы не греть воду, наливала ей студеную в поилку с сеном. Как бы я не стремилась скорее вернуться, гнать не стала. Животное было жалко, да и стоила лошадка того, чтобы ее беречь — у цаттов были молодые и выносливые кони. Нас с Аверсом разделял день, но его я не увидела и не услышала, как ни окликала. Должна была уже догнать его пешего, и давно, только ни у русла, ни в лесу следов не находилось. Я была плохой следопыт, но мне думалось, что оружейник пойдет тем же путем, что мы шли — и я его нагоню. Когда перевалил полдень, пришло беспокойство — а не обманул ли он, говоря, что вернется к Рихтеру? Не ушел ли он другой дорогой, где мне его не найти?

И вдруг… мысль ударила меня неожиданней, чем могла бы ударить молния, свергнувшаяся с неба. Я вспомнила рассказ Соммнианса о Змеином Алхимике! Вспомнила горячую руку оружейника и весь его день с злополучного ужина, когда он был сам не свой. Это ли не объясняло все?! И даже его внезапное от меня бегство… Аверс уходил умирать!

— Нет, нет, нет!

Я тут же помчалась галопом, чтобы успеть до темна добраться до лесной сторожки.

Уже смеркалось. Внутри сквозь щели ставен едва светился огонек. Я залетела на двор, спешилась и бросилась к крыльцу. Но и не ступила на него, как дверь распахнулась и Рихтер с невозмутимым лицом уставился на меня с высоты.

— Где он? Аверс успел вернуться? Где он?!

— Он не успел. Но я не изверг, чтобы оставлять человека в лихорадке под открытым небом прямо в лесу. Я перенес его в сторожку.

— Зачем ты это сделал, проклятый колдун?!

— А ты ведь не помнишь меня, госпожа Крыса, верно? — Рихтер улыбнулся и стал спускаться вниз, загораживая мне проход. — Ты не помнишь нашей встречи, как и ничего, что было в твоем прошлом.

— Чем мы обидели тебя? — Меня жгло чувство несправедливости, и мне было плевать на то, что он знает. — Почему ты решил заразить его, за что?

— Если Аверс человек достойный, он выживет. Ведь твой молодой друг выжил. А в своего старого друга ты не веришь?

— Будь прокляты твои испытания и твоя черная алхимия. Одно — что про тебя говорят, другое — что ты есть на самом деле. Этого не знает никто. Пусти меня к нему!

Рихтер смотрел на меня с холодным выражением, его прежнее радушие и простота стерлись, он походил на себя прежнего и не походил одновременно.

— Я тебя не боюсь, — уверенно сказала я.

Я была меньше ростом, мои маленькие кулаки не смогли бы оставить синяка от удара, и колдун мог меня даже без магии, сломить тростинкой, если бы захотел. Но я сделала свой упорный шаг навстречу.

Рубашка Рихтера внезапно вспыхнула и прожглась, словно бумага, которую положили на раскаленное кольцо. Лоскуты опали. На его груди большим черным кругом вился рисунок змеи и внутри кольца были письмена. Древний мертвый язык. Он сделал жест рукой, закрыл глаза, и повсюду возникли чешуйки темного пепла, которые тут же притянулись к телу и стали облеплять шею, лицо и плечи.

Я вдруг осознала, что слышу звучание этого мертвого языка. На котором уже никто и не мог говорить. И понимаю каждое слово. Гортанный и сухой перелив, словно крупный песок сыпется на камни. Змея на груди Рихтера зашевелилась, поползла, завиваясь в новое кольцо, пепел облепил и его руки, и торс, а черная дымка, соткавшаяся из воздуха у земли, стала обвивать ноги.

Холодок кольнул меня в сердце. Но убежать я не смела!

А Рихтер был уже и человеком, и нет — с почерневшей чешуйчатой кожей — линии которой расположились витиеватыми узорами. Словно на белой живой маске лица кто-то выжег знаки и письмена. Глаза его запали, скулы обострились. И когда он поднял веки, взглянув в мою сторону, я ощутила, как меняется мир вокруг.

Деревья придвинулись, выросли выше, сомкнув кроны над головой. Листва испепелилась от волны ярко красных языков пламени. Этот огонь слизал частокол, постройки, дом на сваях, — закрутило черным дымом не только от земли, но и вокруг. Я и Рихтер оказались в воронке смерча.

Мне было страшно. Лишь потому, что я не знала — погиб ли Аверс вместе со всем существующим. Погибнуть самой — эта мысль не пугала. Это было словно не про меня, и даже инстинкты тела молчали и не рвались вон от ужаса. Сердце было не горячим и не холодным, оно билось во мне сильно, и с предвкушением схватки! Не так, как бьются ратники на полях сражений, не так как дерутся звери… Это было где-то выше деревьев, выше гор, и в тоже время так глубоко, куда не дотягиваются пропасти. Все, что я могла — это смотреть колдуну в глаза, чувствовать в нем божество времени, осознавать величие всех веков, что он существовал.

Змея на его теле, оставаясь все тем же черным плоским рисунком, скользнула по ребрам за спину, и, продвинувшись по спине, вырисовала свою голову на шее Рихтера. Стала навиваться кольцами, будто хотела задушить своего хозяина, но спустя мгновения скользнула на грудь, снова медленно сворачиваясь кольцом.

— Ты можешь прочесть язык древних, но не можешь говорить на нем. Никто из ныне живущих.

В этот миг я познала эту грань языка, только не слухом или памятью, а получив это знание сразу.

Надпись на теле была его истинным именем.

Черный ветер стал успокаиваться, живыми лентами переплетаться в материальные вещи, — в вороного коня за спиной Алхимика, в темный непроницаемый плащ с глубоким капюшоном на его фигуре, в темные тучи над головой высоко в небе.

— Ты действительно меня не боишься, — более глухой, но узнаваемый голос Рихтера, произнес это со стороны, и позади, и будто бы всюду сразу. — Серое пламя не гасимо…

— Где мы с тобой встречались? — Зашептала я.

— Для тебя — в иной жизни. Я могу вернуть ее, исцелив твою память.

— Нет. Я хочу, чтобы ты исцелил Аверса.

— Это уже не в моей власти. Он либо сгорит, либо возродится.

— А что могу сделать я, чтобы он остался жив?!

— Если он снова откроет глаза — то все. Прощай, Крыса…

Налетевший порыв заставил исчезнуть черный силуэт и Змеиного Алхимика, и его коня. Я стояла на маленькой заросшей поляне возле низкого вросшего в землю домика. Лошадь убежала, или ушла недалеко — за темнотой ночи уже было не разглядеть. Светились только щели двери. Сделав несколько шагов до порога, я со страхом толкнула ее, и увидела оружейника. Он лежал на одной из двух лавок, сумка и плащ свалены в углу у незажженной печи, а на низком столе из пня чадила масляная лампада.