Мистер Пип

Глава вторая

То, что я хочу рассказать, случилось, как мне кажется, из-за нашего незнания внешнего мира. Моя мать знала лишь то, что говорил последний священник в проповедях и разговорах. Она знала, когда нужно подавать еду, и названия нескольких далеких столиц. Она слышала, что люди побывали на Луне, но была не склонна верить подобным историям. Ей не нравилось хвастаться. Еще больше ей не нравилось думать, что ее могут уличить в чем-то или выставить глупой. Она никогда не покидала Бугенвилль. Помню, когда мне исполнилось восемь, я спросила, сколько ей лет. Она поспешно отвернулась, и первый раз в жизни я почувствовала, что смутила ее. В ответ она спросила: «Как ты думаешь, сколько мне лет?»

Когда мне было одиннадцать, мой отец улетел работать на шахте. До этого, тем не менее, его пригласили в класс посмотреть фильмы о стране, куда он собирался отправиться. Там были фильмы о том, как заваривать чай: сначала в чашку наливалось молоко, хотя, если вы хотели приготовить хлопья, молоко наливалось потом. Мама рассказывала, что из-за этого они с отцом поссорились как два петуха.

Иногда, когда я видела, что она грустит, я знала, что она вспомнит о той ссоре. Она отвлечется от того, что будет делать в тот момент и скажет: «Возможно, мне стоило бы заткнуться. Я была слишком сильной. Как ты думаешь?» Это был один из немногих случаев, когда ее действительно интересовало моё мнение, и, как и с вопросом о ее возрасте, я всегда знала, что сказать, чтобы ее развеселить.

Моему отцу показывали и другие фильмы. Он увидел машины, грузовики, самолеты. Он увидел автомагистраль и пришел в восторг. А затем показали пешеходный переход. Нужно было ждать, пока парень в белой куртке поднимет свою палочку со словами «стоять». Моего отца это разозлило. Там столько дорог с четкими бордюрами, и все эти дети в белых курточках могли контролировать движением своими сигналами. Они снова поспорили. Мама сказала, что здесь нет ничего особенного. Нельзя просто идти куда вздумается. На тот случай, если потеряешься, на ухе есть зажим. Потому что, — сказала она, — это так, как говорится в Библии. Вы можете знать о рае, но это не значит, что у вас есть право войти.

Какое-то время мы хранили открытку, которую отец прислал из Таунсвилля. Вот, что он хотел сказать: Пока самолет еще не поднялся выше облаков, он посмотрел вниз и впервые увидел то место, где мы жили. Со стороны моря оно выглядело как горная гряда. Ему стало смешно, когда он увидел, что с воздуха наш остров выглядит не больше коровьей лепешки. Но маму это не интересовало. Все, что она хотела знать, это есть ли конверты с получкой там, куда он отправился.

Спустя месяц пришла вторая открытка. Он ответил, что конверты с получкой развешены по фабричным балкам как плоды хлебного дерева. И это все решило. Мы собирались уехать к нему. Именно это мы и собирались сделать, когда Фрэнсис Она и повстанцы объявили войну медной шахте и Компании, что каким-то образом — я не поняла тогда, каким именно — привело «краснокожих» солдат из Порта Морсби на наш остров. В Порту Морсби считали, что мы — одна страна. Мы же считали, что черны как ночь. Солдаты выглядели как люди, вымоченные в красном растворе. Поэтому их и называли краснокожими.

Новости о войне долетали в виде обрывков, кривотолков и домыслов. Слухи правили всем. Слухи, которым вы могли либо верить, либо нет. Мы слышали, что никто не может ни въехать, ни выехать. Мы не знали, как к этому относиться, потому что как можно закрыть целую страну? Чем ее можно связать или обернуть? Мы не знали, чему верить, а затем прибыли солдаты краснокожих, и мы узнали, что такое блокада.

Мы были окружены морем, и, в то время как катера краснокожих патрулировали побережье, вертолеты летали у нас над головами. Не было ни газет, ни радио, чтобы рассказать, что происходит. Мы могли положиться лишь на то, что нам говорили. Краснокожие собирались задушить остров и повстанцев и заставить повиноваться. Так нам говорили. «Удачи им», — сказала мама. Вот как мы к этому относились. У нас была рыба. У нас были куры. У нас были фрукты. У нас было то, что и всегда. А те, кто поддерживал повстанцев, могли добавить: «У нас есть наша гордость».

Затем однажды ночью окончательно пропал свет. Больше не было топлива для генераторов. Мы слышали, что повстанцы ворвались в госпиталь в Араве, дальше по побережью, и забрали все медикаменты. Эта новость сильно огорчила наших матерей, и скоро самые младшие дети заболели малярией, и ничего нельзя было сделать, чтобы помочь им. Мы похоронили их, и оттащили рыдающих матерей от небольших могилок.

Мы, дети, болтались около своих матерей. Мы помогали в саду. Мы гонялись друг за другом в тени деревьев, возвышающихся на несколько десятков метров. Мы играли в ручьях, сбегающих с крутых холмов. Мы нашли новые озерца, в которых можно было увидеть, как мы корчим рожи. Мы играли в море, и от солнца наша черная кожа становилась еще чернее.

Мы перестали ходить в школу после того, как наши учителя уехали на последнем корабле в Рабаул. Последний корабль. Эта новость заставила вытянуться наши лица. Теперь, чтобы покинуть остров, мы должны были идти по воде.

Все удивились, что Пучеглазый не уехал, хотя мог это сделать. И хотя миссис Уоттс была местной, он мог забрать ее с собой. Другие белые так и сделали. Они забрали своих жен и подружек. Это, конечно, были люди, которые работали в Компании.

Никто не знал, чем занимался Пучеглазый, он ничего не делал, насколько мы понимали. Большую часть времени мы его не видели.

Наши дома стояли на берегу, выстроенные в неровную линию, задней стеной все обращенные к морю. Двери и окна всегда были открыты, так что можно было легко услышать, о чем говорят соседи. Никто не слышал, о чем говорят Уоттсы из-за расстояния между старой миссией, где они жили, и нашими домами, которых было около тридцати. Иногда можно было увидеть мистера Уоттса на берегу или заметить его мелькнувшую спину и удивиться, где это он был, и что он делал. И еще эти странные процессии. Уоттсов можно было заметить, когда они подходили к школе. Когда они добирались до первых домов, куры и петухи выходили наружу, чтобы поприветствовать их. В конце пути мистер Уоттс тянул жену по неровной траве мимо свинарников в сторону буша. Мы сидели на деревьях и ждали, когда они пройдут под нашими болтающимися ногами. Мы надеялись, что он остановится и перекинется хоть словом с миссис Уоттс, потому что никто никогда не видел, чтобы они разговаривали как муж и жена. В любом случае, чувствовалось, что речь, которая могла бы привлечь внимание миссис Уоттс, должна была быть написана сполохами молний.

Легко было поверить, что она сумасшедшая. Мистер Уоттс был большей загадкой, так как прибыл из почти незнакомого нам мира. Мама говорила, что его племя забыло о нем. Они бы не оставили человека из Компании. Я не понимала, как много значит школа в моей жизни, пока ее не закрыли.

Мое ощущение времени зависело от учебного года: когда он начинался, когда заканчивался, каникулами в промежутках. Теперь все время было в нашем полном распоряжении. Теперь мы просыпались не от шлепка веником по заднице и не от криков наших матерей: «А ну вставайте, лежебоки! Сейчас же!».

Мы по-прежнему просыпались с петухами, но оставались лежать, слушая, как собаки щелкают зубами и порыкивают во сне. Мы прислушивались еще и к москитам, которых боялись больше, чем краснокожих и повстанцев.

Мы приучились подслушивать за родителями, хотя некоторые вещи могли понять и сами. Мы привыкли к вертолетам краснокожих, летающих с ревом в облаках вокруг горных вершин. Однажды мы увидели, как они, выстроившись в линию, направляются к морю. Вертолеты достигали определенной точки, затем разворачивались и летели обратно, как будто что-то забыли. Когда они разворачивались, то с такого расстояния выглядели не больше булавки. Мы не могли видеть, как людей сбрасывают вниз. Но так нам говорили. Краснокожие выбрасывали захваченных повстанцев из открытых дверей вертолета, их руки и ноги крутились в воздухе. И когда мы иногда встревали в разговор, и наши родители замолкали, мы понимали, да и как было не понять, что произошло еще что-то ужасное, о чем мы еще не слышали.

Проходили недели. Теперь мы знали, для чего нам время. Чтобы проводить его в ожидании. Мы ждали и ждали, то ли краснокожих, то ли повстанцев, кто придет первыми. Прошло очень много времени, прежде чем они пришли в деревню. Но я точно знаю, когда это случилось, потому что именно этим я и занимала свой мозг: я решила, что буду следить за временем. В первый раз краснокожие пришли к нам в деревню за три дня до того, как мне исполнилось четырнадцать. Спустя четыре недели появились повстанцы. Но за то время, которое прошло до этих гибельных событий, Пучеглазый и его жена Грейс снова вошли в нашу жизнь.