Мистер Пип

Глава двадцать пятая

Стоял декабрь. Поэтому я не ожидала, что здесь будет так холодно и ветрено. Ветер просто набрасывался на деревья и прохожих. Бумажки — я никогда не видела, чтобы ветер носил столько бумаги — неслись вдоль шоссе и цеплялись за опоры. Морские птицы не поднимались ввысь, а кружили над школьной площадкой, мимо которой я проехала на такси. Я представила себе Грейс, только окончившую школу и прижавшуюся лицом к окну такси, такого же, как и то, которое везло меня сейчас в центр это небольшого суматошного города. Я остановилась в шумном мотеле. Там жила молодежь из самых разных стран. Они приехали сюда, чтобы куда-то взбираться, гулять, заниматься серфингом, кататься на лыжах, прыгать с тарзанки и напиваться. Многое из того, что мистер Уоттс рассказывал нам о своем мире, нахлынуло на меня со всех сторон. Куда ни посмотри, везде кирпич. И трава. Мистер Уоттс был прав. Трава играет большую роль. Заполняет окна. Прочерчивает улицы. Перебегает с холма на холм.

Если мистер Уоттс так и не смог расстаться с персонажами «Больших надежд», то о ком же он забыл в своей настоящей жизни? Я заглянула в телефонную книгу. Там было сорок три человека по фамилии Уоттс. Не помню, какой по счету номер я набрала, девятый или десятый, когда мне ответили:

— О, полагаю, вам нужна Джун Уоттс.

Мне назвали улицу, и я отыскала Дж. Уоттс, живущую по данному адресу. И когда я набрала номер, голос на том конце ответил:

— Алло, Джун Уоттс слушает.

— Могу я поговорить с мистером Уоттсом?

Повисла пауза.

— Кто говорит?

— Меня зовут Матильда, миссис Уоттс. Ваш муж был моим учителем…

— Том был кем? — мне показалось, она готова рассмеяться. Затем она издала другой звук, как будто это вовсе не стало для нее таким уж сюрпризом.

— Это было давно. На острове.

— О, — ответила она. Повисшее молчание, видимо, означало, что она пытается собраться с мыслями. — В таком случае, полагаю, вы должны знать ту женщину, Грейс.

— Да, миссис Уоттс, — ответила я. — Я знала о ней. Хотя почти не была с ней знакома. Грейс умерла несколько лет назад.

Миссис Уоттс ничего не ответила.

— Я бы хотела заехать к вам, миссис Уоттс, — сказала я.

Молчание перерастало в недовольство.

— Я надеялась…

— Я немного устала сегодня, — сказала она. — О чем, вы сказали, пойдет речь?

— Ваш муж, миссис Уоттс. Он был моим учителем.

— Да. Вы говорили. Но сегодня вряд ли получится. Я собиралась уходить.

— Я могу приехать только сегодня. Я улетаю назад в Австралию завтра после обеда.

Вдох. Я ждала, закрыв глаза.

— Хорошо, — сказала она. — Это же не займет много времени?

Она рассказала мне, как добраться до ее дома; туда можно было доехать на поезде. От станции нужно было десять минут идти пешком мимо нескончаемых кирпичных домов, все с огороженными лужайками и защитными стенами; некоторые были разрисованы ругательствами, которые моя мама тут же бросилась бы оттирать. Или посмотрела бы на эти слова так, что они бы потрескались от стыда и осыпались вниз. Я прошла мимо спортивной площадки, на которой разгуливали птицы — утки, сороки, чайки — и банда в капюшонах; их задницы вываливались из мешковатых штанов, отвороты были натянуты на кроссовки. Оставив позади парк, я шла мимо одинаковых холодных, обдуваемых ветрами, домов с высохшими садами. Джун Уоттс дала мне четкие указания. Я не могла перепутать А и Б. Те, кто направлялся в А, могли повстречаться со злой собакой.

Эта большая, медленно передвигающаяся женщина в белых брюках выглядела совсем не так, как я представляла себе жену мистера Уоттса. Я не думала, что она наденет топ, на котором будет что-то написано. «Улыбайся», — предлагалось там. И полагая, что этого она и ждет, я так и поступила. Она не улыбнулась в ответ.

Думаю, мой вид стал неожиданностью и для нее. Подозреваю, что отчетливый австралийский акцент, который она услышала по телефону, повлиял на ее ожидания. Уверена, что она была не готова увидеть кого-то столь черного. На мне, к тому же, были черные туфли. И мои черные волосы отросли как во времена блокады, когда мама угрожала оборвать мои космы и чесать ими себе зудящую спину там, где не могла достать. Джун Уоттс закрыла за мной дверь и жестом предложила пройти в комнату. Кружевные занавески, закрывающие окна, пропускали совсем немного света. Когда миссис Уоттс без предупреждения хлопнула в ладоши, я подпрыгнула. Большой серый кот спустился с кресла, не скрывая недовольства. Миссис Уоттс указала мне на кресло, а сама села на диван по другую сторону кофейного столика. На столе лежала пачка сигарет. Она потянулась за ними и взглянула на меня.

— Вы не против, если я закурю? — сказала она. — Я немного нервничаю из-за всего этого.

— О, вам не стоит нервничать из-за меня, миссис Уоттс.

Я засмеялась, чтобы показать, что настроена дружелюбно.

— Я очень рада, что вы меня сюда пригласили. Ваш муж сильно повлиял на меня.

— Том что?

Она что-то проворчала, как тогда, когда говорила по телефону. Она зажгла сигарету и поднялась открыть окно.

— Я вышла замуж за слабого мужчину, Матильда, — произнесла она. — Я не хотела бы показаться злой, но это так. Том не был храбрым. Ему стоило бы расстаться со мной вместо того, что он предпочел сделать.

Миссис Уоттс затянулась сигаретой и сделала выдох. Она отмахнулась от дыма и вернулась на диван.

— Подозреваю, что он вам ничего из этого не рассказывал?

— Прошу прощения, миссис Уоттс. Из чего именно?

Она посмотрела в сторону прихожей.

— По соседству жила другая женщина. В квартире А, с собакой, о которой я вам говорила. Я должна была понять, что что-то происходит. Я заставала его, когда он стоял, прижав ухо к стене. Я спрашивала:

— Том, что, черт подери, ты делаешь?

Не помню, что он сочинял мне в ответ, но ему всегда удавалось выкрутиться, ведь я ни разу не заподозрила, что между ними что-то происходит. Даже когда ее забрали в Порируа, и он ездил навещать ее, я ничего не заподозрила.

— Порируа?

— В психиатрическую клинику. Ну, знаете, в сумасшедший дом.

Она прервалась, чтобы затушить окурок.

— Если хотите, я могу сделать вам чашку чая.

— Спасибо, миссис Уоттс, не откажусь, — ответила я.

На главной стене висели фотографии. Я попыталась окинуть их все одним взглядом. Я не хотела, чтобы Джун Уоттс решила, что я не в меру любопытна. Я такой и была, но не хотела, чтобы она это поняла. Так что мне удалось запомнить лишь одно фото — молодой пары. У него были темные волосы и приятное лицо. Он белозубо смеялся, широко открыв рот. В его петлицу был вдет красный цветок. Она выглядела молодой, но лицо было холодным, не сердитым, но готовым нахмуриться в любую секунду. На ней было бледно-голубое платье и туфли в тон. Когда Джун Уоттс принялась хлопотать на кухне, я посмотрела на цветок на лацкане пиджака мистера Уоттса. Если разговор увянет, подумалось мне, то я спрошу, как называется этот цветок.

Я вышла к ней на кухню. Она двигалась медленно. Видимо, ее беспокоило бедро.

— Миссис Уоттс, вы помните, чтобы мистер Уоттс когда-нибудь носил красный клоунский нос?

Она опустила пакетик чая в чашку и замерла, задумавшись.

— Никогда его с ним не видела. Хотя меня бы это не удивило.

Я ждала, когда она спросит меня, почему я задала этот вопрос. Я ждала и ждала. Будь я собакой, то уселась бы на задницу и вывалила бы язык. Но она не спросила. Выключила чайник и налила воду в чашки.

— У меня есть немного бисквитов. Афгани (традиционные новозеландские бисквиты из кукурузных хлопьев).

— Не откажусь, миссис Уоттс.

Она сказала:

— У меня бывает не так уж много гостей. Я специально вышла их купить.

— Спасибо, миссис Уоттс. Очень любезно с вашей стороны.

Я последовала за ней обратно в комнату вместе с подносом.

— Я встретила Тома в Ассоциации Стандартов. Мы оба там работали. Отвечали за введение стандартов почти на все, что только может прийти в голову. Соотношение цемента и воды в изделиях. Мы были молоды. В те дни все были молоды. На это жалуются почти все, кто начинает стареть. Перестаешь замечать молодых. Начинаешь спрашивать себя, остались ли они вообще, и почему во времена твоей юности все были молоды.

Я подождала, пока она откусит от своего бисквита, прежде чем последовать ее примеру. Поймав крошки рукой, она заметила:

— Я не слишком много думала о Грейс. Разве что самую малость. Она все время смеялась.

Миссис Уоттс скривилась. «Всегда смеялась». Я поняла, что это была критика.

— Это как быть все время рядом с кем-то, кто постоянно пьян.

Он взяла еще одну сигарету, чиркнула спичкой, ее лицо сосредоточилось.

— Так как поживает Том? Глупый старый негодяй. Столько времени прошло. Давно вы его видели?

Кот, карабкающийся в кресло, отвлек ее внимание, так что она не заметила, как я отшатнулась. Я быстро взяла себя в руки и приняла решение.

— Когда я видела его в последний раз, все было хорошо, — ответила я. — Но это было несколько лет назад, миссис Уоттс. Я теперь живу в Брисбене.

— Ну, я уже не думаю об этом. Что было, то прошло. Мне и своих забот хватает.

Она замолчала, и я подумала, что от меня ждут вопроса, что это за заботы. Но мне было неинтересно. Вместо этого, я спросила, чем мистер Уоттс занимался в Ассоциации Стандартов.

— Тем же, что и все мы, — ответила она. — Бумажная работа. Я была секретаршей. Том работал в отделе публикаций.

Затем, возможно, потому что я не знала, что сказать этой женщине, я решила спросить ее:

— Вы знаете, что такое муха-однодневка, миссис Уоттс?

Она посмотрела на меня с недоумением, и я решила, что должна пояснить.

— Три года личинки самок лежат в иле на дне реки. Затем они превращаются в насекомых с крыльями, и, когда они вылетают из реки, их оплодотворяют поджидающие самцы.

Недоумение на лице миссис Уоттс сменилось явным неодобрением.

— Эту историю ваш муж рассказал нам, детям.

— Том рассказывал такое? О, у Тома было множество историй.

Она взглянула на тарелку, стоявшую между нами.

— Возьмите еще один бисквит. Там, откуда он прибыл, еще много таких.

Я понимала, что, как только я уйду, миссис Уоттс позовет серого кота обратно в комнату, и они будут сидеть вдвоем и смотреть телевизор. Это было то, к чему мне пришлось привыкать, когда я начала жить с отцом. Телевизор.

Он хохотал над ним. Орал в него. Тыкал в него пальцем. Сердился на него. Они с телевизором смеялись друг над другом, пока я пыталась заснуть в соседней комнате. Я ничего не говорила, потому что понимала, что телевизор и отец стали закадычными друзьями.

Я взглянула на кружевные занавески. Я не могла представить, что юная девушка, получившая стипендию, жила одна по соседству, в похожей комнате. Я оглянулась вокруг. Здесь царило молчание. Мистер Уоттс как-то сказал нам, детям, что молчание было его первым родным языком. Развеселившись, он рассказал, как стоял на мусорном баке и колотил по его стенкам ручкой от метлы, просто чтобы чем-то заняться. Ему было всего пять лет, и его атака на мусорный бак ничем не закончилась. Образовавшуюся пустоту тут же снова заполнило молчание. Я понимала, что в том мире, где вырос мистер Уоттс, не было попугаев. Не было диких пронзительных звуков, которые, раздавшись внезапно, могли испугать вас до смерти. Была лишь эта пустая жизнь со свисающими фонариками физалиса, ждущими восторгов, и собаками, бродящими по улицам в поисках компании.

Сидя в мертвенной атмосфере гостиной миссис Уоттс, я подумала, что Грейс должна была видеть это же небо и эти же медленно плывущие облака. Она должна была чувствовать тот же давящий камень на сердце, какой сейчас ощущала я.

Я поднялась, чтобы попрощаться.

— Полагаю, вы слышали эту историю о театре, — быстро произнесла миссис Уоттс.

Подозреваю, она припрятала этот козырь. Она хотела, чтобы я осталась.

Она наклонилась, несмотря на свое бедро, пошарила в низком шкафчике и вытащила оттуда альбом. Смахнув с него пыль, она подала его мне. Альбом был заполнен театральными программками, обзорами и фотографиями мистера Уоттса в разных ролях. Я просмотрела обложки: «Визит инспектора», «Пигмалион», «Странная парочка», «Смерть коммивояжера». Это лишь те, которые мне запомнились. Их было очень много, как и фотографий мистера Уоттса в разных костюмах. Не приходилось сомневаться, что это были любительские постановки — кинжал, зажатый в поднятой руке; картинный взмах плаща; безумный блеск глаз, изображающий то ревность, то мучения, то опасность, то жажду мести — все эти дешевые и простые эмоции, к которым так тяготеет любительский театр. Я продолжала листать.

— Это Том в «Царице Шебы», — сказала Джун Уоттс. — Она тоже здесь. Чертова царица Шебы. У постановщика возникло несколько забавных идей.

В этот момент наши глаза заметили одну и ту же деталь.

— О, посмотрите. Вы спрашивали об этом. Теперь я вспомнила. Постановщик решил, что Том должен надеть красный клоунский нос, а Царица Шебы должна стоять на тележке, которую будет тянуть Том, чтобы показать, как закончилась эта встреча умов. Только не спрашивайте, зачем и почему…

Мистер Уоттс и Грейс выглядели так молодо. Без подсказки Джун Уоттс я бы их и не узнала. Что выглядело странным, так это Грейс. Она улыбалась. Я никогда не видела, чтобы она улыбалась. Наверное, я рассматривала альбом слишком долго, потому что миссис Уоттс предложила мне его забрать. Заметив мои колебания, она сказала:

— Он ничего не значит для меня.

— Вы уверены?

— Да что я буду с ним делать?

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала я.

Она пожала плечами.

— Он просто лежит здесь. Кроме меня и мистера Спарка больше никого нет.

Она имела в виду кота. Она заметила, как я взглянула на часы.

— Вам нужно идти. Все в порядке, — сказала она, и с гримасой боли поднялась с пола.

Когда мы, прощаясь, стояли возле двери, она сказала:

— Мой муж был фантазером. Я не знала этого, когда выходила за него.

— Миссис Уоттс, вы можете сказать, что случилось с Грейс? Вы знаете, почему она попала в психиатрическую клинику?

— Царица Шебы. Она не могла вырваться из этого, — ответила она. — Не могла. Не хотела. Что вам больше понравится.

Она хмуро взглянула на улицу.

— Будьте осторожны. Тут могут ограбить даже ради одежды.

Я взглянула на ту же пустую улицу, но не увидела ни одной живой души. Я поблагодарила ее за бисквиты и альбом. Мне следовала поторопиться, чтобы добраться до города, но я вспомнила, что не задала еще один вопрос.

— Миссис Уоттс, тут живет некая мисс Райан?

— Эйлин Райан. Ну да. Она жила в конце улицы.

Она повернулась, чтобы показать нужный дом, а затем спохватилась.

— Почему вы спросили?

Я проигнорировала вопрос.

— У нее был большой заросший сад?

— Был много лет назад. Но она уже умерла. Она была слепой, знаете ли. Эйлин Райан, — она взглянула на меня. — Откуда вы знаете это имя? Том обычно подстригал ей лужайку.

Теперь у меня была подсказка. Актерское прошлое мистера Уоттса. И что из этого? Факт, что ему нравилась актерская игра, вышел наружу, поставив под сомнение его искренность. Я подумала о его жестах в классе. О том, как он смотрел вглубь комнаты. Поднимал глаза к потолку. Продуманная поза мыслителя. Был ли это сам мистер Уоттс или актер, который играл роль мистера Уоттса, учителя? Кем был тот человек, которого мы, дети, видели в классе? Тем, кто искренне верил, что «Большие надежды» являются величайшим романом величайшего английского писателя девятнадцатого столетия? Или тем, у кого остался маленький огрызок, и он объявил его лучшим блюдом в свой жизни?

Возможно, что и все сразу. Частично утратить себя под маской другого человека, и в то же время вернуться назад, к осознанию своей сути. Мы видели лишь то, что видели. Я не имею никакого представления о человеке, которого знала Джун Уоттс. Я знала того, который взял нас, детей, за руку и научил тому, как представить мир заново, как увидеть возможность для изменений, как быть готовыми к тому, что жизнь может измениться. Твой корабль может прибыть в любой момент и выглядеть он может по-разному. Твой мистер Джеггерс может появиться даже в виде бревна.

Перед визитом к миссис Уоттс я надеялась на большее. Думаю, мне хотелось услышать истории. У меня был альбом, который стал разгадкой тайны красного носа.

Во всем остальном мистер Уоттс оставался столь же непостижимым, как и раньше. Он был тем, кем нужно было стать. Тем, кем мы просили его стать. Возможно, некоторые люди так и живут — их жизнь заполняет то место, которое мы предлагаем им заполнить. Нам нужен был учитель, мистер Уоттс стал учителем. Нам нужен был волшебник, чтобы создать другие миры, и мистер Уоттс стал волшебником. Когда нам понадобился спаситель, мистер Уоттс принял на себя эту роль. Когда краснокожие потребовали чью-то жизнь, мистер Уоттс отдал свою.