Моё большое маленькое Я

25 Упавшие ввысь

Даже сейчас, когда мы с Франческой готовимся стать родителями, каждый из нас продолжает жить в своем доме. Мы можем себе это позволить, поэтому, вместо того чтобы тратить деньги на всякую ерунду, предпочитаем жить раздельно, хотя часто мы проживаем в одной квартире. Такой выбор позволяет нам сбалансировать и укрепить наши отношения. Иногда я ночую у нее, в другой раз она остается у меня. Практически мы ночуем у нас.

Мы приняли такое решение вовсе не потому, что не верим в совместную жизнь, — просто мы оба не годимся для семейной жизни. Каждый человек должен отыскать свою точку опоры, обрести свое идеальное состояние. Для себя мы увидели выход в таком решении. Нам казалось, что пора найти новый способ построения семейных отношений. То, как жило поколение наших родителей, нас никак не устраивало.

Иногда, несмотря на взаимную привязанность, каждому из нас хочется побыть одному. Чтобы рядом никого не было. Не стоит думать, что, оставаясь один, я занимаюсь какими-то странными, экзотическими делами. Нет у меня и наследственных приступов бегства в одиночество. Просто мне порой бывает нужно остаться наедине с самим собой, со своим внутренним миром. То же самое бывает и у Франчески. Мне повезло, что я нашел в ней женщину, способную понять такое желание. Точнее, если уж быть до конца честным, именно она больше меня настаивала на этом нашем праве.

Я помню, как однажды вечером я позвонил Франческе и спросил, можно ли мне зайти к ней или ей хочется побыть одной. Она сказала, что я могу прийти, и я поспешил к ней, чтобы провести ночь в ее доме. Какое все-таки чудо, что мы с уважением относимся к желанию каждого из нас побыть в уединении! Много раз в прошлом я пытался добиться от своих женщин такой же свободы, но каждый раз, когда я говорил, что хочу побыть в одиночестве, я слышал привычные вопросы: «Что случилось? Ты меня разлюбил? Тебе плохо со мной? Я сделала что-то не то? Если я тебе надоела, так прямо и скажи, никаких проблем…» Если же они ничего не говорили мне, то все равно в воздухе витали напряжение и неловкость. Словно я выиграл бонус, но, как порядочный человек, обязан был продолжать игру.

Мы с Франческой установили домашние телефоны в своих квартирах. Только у меня есть ее номер, и только она знает мой. Когда нам хочется отдохнуть, мы отключаем мобильный телефон, а если возникает нужда срочно связаться друг с другом, то всегда можно позвонить на домашний номер. Я, правда, дал номер своего телефона еще отцу и сестре, но они знают, что могут звонить мне только в случае крайней необходимости. А Франческа свой номер родителям так и не дала. Все же надо сказать, что с тех пор, как Франческа начала вести новую жизнь и разобралась в порядках, установившихся в ее семье, отношения дочери с родителями изменились. Франческе уже не надо было ждать одобрения и согласия родителей, и благодаря этому улучшились отношения в семье.

Теперь Франческа полагается только на собственное мнение. Став независимой, она перестала спорить с матерью и отцом.

Как-то вечером, рассказывая о своей семье, она спросила у меня:

— Какую музыку ты слышишь в этой комнате?

В комнате было тихо.

— Я не слышу никакой музыки, — ответил я.

— Нет, комната наполнена звуками, но, чтобы их услышать, надо поставить специальное оборудование. Если бы здесь были стерео или приемник, мы сумели бы воспроизвести звуки нашей комнаты. Ты даже не представляешь, сколько здесь звуков — весь дом пропитан музыкой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что это похоже на проблемы, возникавшие в моей семье. Я требовала, чтобы они слушали музыку, а у них не было даже наушников. Вместо того чтобы понять это, я только увеличивала громкость, но так ничего и не добилась…

Франческа поднялась с дивана, включила мой старенький приемник и стала крутить ручку настройки.

— Теперь ты слышишь, сколько здесь музыки?

Мне очень понравился этот образ, так что я пару раз обыграл его в разговоре с приятелями. Когда, например, при встрече со знакомыми я говорил, что мы с Франческой ждем ребенка, но при этом живем раздельно, многие меня не понимали. Им казалось, что наша любовь не так крепка, как в их семьях. Они считали, что если мы не желаем до конца соединить наши жизни, если мы стремимся оставить для себя маленькую отдушину или лазейку, то этим мы подрываем наши чувства. Но мы с Франческой разделяем между собой все, что у нас есть общего, что нас обоих устраивает, — все остальное принадлежит каждому из нас. Если кому-то из нас захочется перемен, мы не будем этому противиться, но никто не может принуждать другого. Кто сказал, что жизнь под одной крышей объединяет семью? В прошлом мне приходилось делать то, что мне не хотелось, или толкать на это женщину, которая была со мной. Иногда сама женщина поступала так, думая угодить мне. В самом худшем случае один из двоих пытался изменить жизнь другого. Я же не хочу менять то, что не могу принять в Франческе; она так же поступает в отношении меня.

Например, мне не нравится отдыхать в кемпингах. Я туда, в общем, никогда и не ездил. По мне, лучше провести отпуск в полуразвалившейся деревянной хижине, но жизнь в палатке не для меня. А Франческа, наоборот, любит отдыхать на природе. Она ребенком ездила с семьей в туристические лагеря. Я совсем не хочу, чтобы она отказывала себе в таком отдыхе, но и ехать с ней не собираюсь. Поэтому, как это случилось в прошлом году, она поехала в лагерь одна со своими знакомыми, такими же любителями этого вида отдыха.

«Вы отдыхаете отдельно? Вы поссорились? Если она тебе дорога, ты, несмотря ни на что, должен был поехать с ней. Порой надо идти на компромиссы. Если один из супругов не согласен пожертвовать своими интересами ради другого… Ты законченный эгоист, тебе нельзя жить с другим человеком. Ну что за радость проводить отпуск отдельно?..»

Сколько похожих слов мы слышали от посторонних людей. Я и Франческа любим друг друга, но каждый из нас принадлежит самому себе, поэтому нас и тянет друг к другу. Как можно желать получить что-то, если у тебя это уже есть? Нельзя обладать другим человеком, но можно тешить себя иллюзией этого.

Позавчера, например, Франческа сказала мне, что ей хочется побыть одной, прислушаться к ребенку у нее в животе. Мне приятно знать, что рядом со мной есть женщина, с которой я могу говорить о таких вещах. Я остался дома, вытащил из кладовки коробку со старыми пластинками и начал их разбирать. Сколько воспоминаний хранят в себе эти виниловые диски! Разобрав пластинки, я решил записать для Франчески компакт-диск. Свою компиляцию я назвал «Жизнь рядом с тобой».

Еще я написал для нее короткое стихотворение — я уже успел увлечься поэзией.

На следующее утро я принес Франческе горячие рогалики и плоды моих ночных раздумий. Ничто не обязывает меня и Франческу быть вместе, это не само собой разумеющийся факт, поэтому мы с большим трепетом относимся к нашим встречам. Ведь они являются результатом нашего выбора, сделанного сейчас, сегодня, а не несколько лет назад. Когда я просыпаюсь утром и вижу возле себя Франческу, я точно знаю: она рядом, потому что она хочет этого, а не потому что живет в этом доме. И никто из нас не откажется от чудесного наслаждения, которое охватывает нас при пробуждении рядом с любимым человеком. Мы даже не хотим, чтобы такое необыкновенное и волнующее мгновение, когда, открывая глаза, видишь рядом с собой желанного человека, превращалось у нас в привычку. Никто из нас не хочет лишать себя чудесных ощущений, когда мы, повинуясь зову природы, тянемся к любимому человеку и чувствуем тепло его тела.

Когда в прошлом у меня случалась достаточно продолжительная связь с женщиной, которая часто оставалась ночевать в моем доме, утром я нередко оставался в постели, притворялся спящим и ждал, когда она уйдет, чтобы потом одному спокойно расхаживать по своей квартире. Раньше не раз бывало, что всего после нескольких дней, проведенных вместе с какой-нибудь женщиной, меня уже начинал раздражать звон ложечки, которой она размешивала сахар в кофе.

По утрам мы с Франческой редко рассказываем друг другу, что нам приснилось ночью. Но зато в те вечера, когда мы ложимся спать вместе, мы часто, перед тем как заснуть, говорим о том, что хотели бы увидеть во сне. Это нам больше нравится. А еще нам очень нравится просыпаться в одиночестве. Глубина нашего чувства не связана со словом «навеки».

Да, сейчас мы хотим этого, но наше желание не в силах заставить нас думать, что так будет всегда, до тех пор, пока смерть не разлучит нас. Думать так было бы слишком просто, все равно что говорить: я нашел человека, с которым готов прожить всю жизнь. Мы же предпочитаем всю жизнь прислушиваться друг к другу. Мы не расточаем нашу любовь, а храним ее и каждый день вносим в наше чувство новые нотки. Ведь мы каждый день покупаем свежий хлеб в одной и той же булочной. У нашей любви, как и у хлеба, такой же манящий запах.

Мы живем вместе, чтобы делиться друг с другом нашим внутренним миром. Мы вынуждены жить вместе, чтобы взаимно питать друг друга. Теперь я поступаю совсем не так, как поступал раньше. Прежде мне часто приходилось заставлять себя поддерживать близкие отношения с какой-нибудь женщиной.

Я и Франческа живем в разных квартирах, и это обстоятельство позволяет нам общаться по телефону и приглашать друг друга в гости. Я знаю, это глупо, но мне приятно думать, что вот в эту минуту она у себя дома готовится к встрече со мной.

Однажды утром я открыл глаза и увидел, что Франческа сидит на краю постели. Она смотрела в окно. Я видел только ее спину и часть лица. В ее облике было столько женственности, что у меня перехватило дыхание. Она сидела обнаженной. Любовь служила ей покровом. Я молча лежал, завороженный этим романтическим зрелищем. Потом Франческа встала и пошла к открытому окну, но, прежде чем прикрыть оконную створку, она в течение нескольких секунд задержалась у окна, глядя на улицу. То утро и образ обнаженной Франчески так часто всплывали в моей памяти, что я не мог устоять перед желанием купить ей платье, которое будет мне напоминать о том дне. Я выбрал для нее платье цвета лепестков цикламена, с рисунком той же расцветки, только другого тона.

Как-то утром, прежде чем сесть за книгу и привести в порядок свои бумаги, я решил сходить за покупками. В тот день работал рынок. Мне нравится ходить на рынок. Когда я иду туда за продуктами, я вначале предпочитаю осмотреться и, ничего не покупая, прохожу между торговыми рядами, а потом возвращаюсь назад и беру то, что мне нужно. Я считаю, что к покупке овощей, зелени и сыра следует относиться серьезно.

По дороге домой, купив все, что мне нужно, я люблю смотреть, как высовываются из пакета стебли сельдерея. Не знаю почему, но мне очень нравится зеленая шапка листьев на его стеблях. Еще мне нравится, как торчат из сумки французские багеты. Я переехал бы в Париж только из-за этого зрелища. Мне нравится все, что выглядывает из пакетов.

Я позвонил Франческе; мне хотелось узнать, сможет ли она пойти за продуктами вместе со мной, ведь рынок находился сразу за книжным магазином, и я надеялся, что она сумеет выкроить полчаса. Я позвонил ей, потому что все, что мы делаем вместе, становится для меня приятнее в сто раз. Франческа, по-моему, это женщина, с которой любой мужчина с радостью пройдется по торговым рядам.

— Привет, Франческа, ты не сходишь со мной на рынок?

— Когда?

— Месяца через два… А ты как думаешь?

— Я сейчас не могу, ты же знаешь, у нас по утрам завал на работе. Лучше скажи, ты сегодня вечером свободен? Я хочу пригласить тебя на ужин.

— Да, свободен, но только после девяти. Если хочешь, можем встретиться прямо в ресторане. Ты куда меня поведешь?

— В «Кашинетто».

— Ничего себе, романтический ужин, столик с видом на огни вечернего города… Ты в меня влюбилась, хочешь меня закадрить и заманить в свои сети? А ты наденешь платье, которое я тебе подарил?

— Не могу, у меня нет подходящих туфель.

— А ты приходи босиком и подожди меня. Я тебе их принесу.

Она знает, что я просто балдею, когда покупаю женские туфли. Сколько же я их раздарил… я, наверное, чаще покупал женские туфли, чем мужские ботинки. Если бы я был женщиной, мой дом был бы завален обувью. Мне нравится ходить по магазину и выбирать женские туфли, я люблю помогать своей подруге примерять туфли, любуюсь ими, глядя, как они сидят на женской ноге. Франческа это знала и, я уверен, сказала мне об этом нарочно.

— Кстати, Франческа, я сегодня утром выбросил наши зубные щетки — ты не купишь новые?

— Но ты же идешь на рынок — разве тебе не проще их купить?

— Если я буду знать, что это ты купила щетки, то два раза в день буду обязательно думать о тебе. Ну хорошо, я сам их куплю. Тогда встречаемся в половине десятого в «Кашинетто». Пока, пока.

— Пока.

Не идти мне сегодня на рынок с Франческой.

Подумать только, ведь когда-то лишь одна мысль о том, что в моем доме будет находиться чужая зубная щетка, если не считать Федерико, приводила меня в ужас.

Франческа помимо зубной щетки оставляет у меня дома фен, бюстгальтеры, трусики и колготки. Кроме этого еще кое-что из одежды, чтобы было что надеть утром, если вечером она остается у меня.

Я заглянул в обувной магазин выбрать для нее пару туфель.

Когда я пришел в ресторан, она уже ждала меня там, босая и потрясающе красивая. Она намеренно оделась так, как мне нравится. Подаренное мной платье оставляло открытыми ее плечи, волосы она подобрала вверх и надела серьги. У нее было много красивых сережек, которые она покупала у местных ювелиров-ремесленников во время наших поездок по разным странам. Туфли ей очень понравились. Мы ужинали с вином. Мне очень нравится сидеть за столом с бокалом красного вина в руке. Движения Франчески были замедленны, она подносила бокал к губам, блистая белоснежной улыбкой.

— Черт, я же забыл о щетках!

В конце ужина, перед кофе, она попросила меня встать из-за стола, мы подняли бокалы и, взявшись за руки, вышли на площадку перед рестораном, где я оставил машину. Я открыл дверцу машины и включил песню Виничио Капоссела «С розой».

Мы начали танцевать среди припаркованных машин. Я, как обычно, склонился к шее Франчески; я целовал ее шею, целовал плечи, нежно покусывал уши. Одним словом, я, как часовой, отправился в свой привычный ласковый обход. Признаюсь, несколько раз я даже погладил ее ниже спины. Потом мы поили друг друга вином изо рта в рот, а затем Франческа шепотом, едва касаясь губами моего уха, спросила, люблю ли я ее, добавив, что мой ответ ей и так уже известен. Я сказал, что не люблю, и она парировала: «Я тоже нет».

Мы улыбнулись, и она прошептала мне на ухо: «Ты будешь самым сексуальным в мире папой… я беременна».

О своей реакции я уже писал. Я опустился на сиденье в машине, потому что ноги мне отказали. А из динамика продолжали раздаваться слова песни: «Так принеси мне, принеси самый прекрасный цветок, он сохранится дольше, чем твоя любовь к себе…»

Когда мы возвращались домой, она сидела рядом со мной, но я не проронил ни слова. И вдруг по моим щекам тихо скатились слезы счастья.

Мы специально заехали в дежурную аптеку, чтобы купить зубные щетки.

Однажды вечером я и Франческа дали друг другу обещание. Возможно, уникальное в своем роде: мы оба дали слово хранить и защищать нашу любовь. Каждый из нас обещал оберегать наше счастье. Прежде чем спросить Франческу: «Ты счастлива?», я должен был спросить себя: «Я счастлив?» Так же и она должна была поступить. И если что-то в наших отношениях начинало нас настораживать, мы должны были сразу же обсудить возникшие проблемы. Это было грандиозное обещание. Оно требовало от нас полного взаимного доверия, потому что никто, кроме нас, не мог дать более честного ответа.

«Я счастлив? Да, я счастлив».

Над городом пошел дождь. Из окон вестибюля хорошо виден весь парк. Повсюду брызги, ветер, гром и молнии. Меня стало знобить, захотелось натянуть на себя голубой свитер. Кстати, он был бы мне к лицу, потому что я уже успел немного загореть. Несмотря на то что еще шел май, я уже успел погреться под солнцем, к тому же недавно мы целую неделю провели на море. Из экономии мы поехали на море до начала сезона. К тому же скоро нам будет не до поездок.

Дождь льет как из ведра, и под напором ветра дерево напротив меня раскачивает ветками, как впавшая в исступление танцовщица. Моя мать рассказывала мне, что в час моего рождения была сильная гроза. Совсем как сейчас. Больше всего в рассказе мамы меня восхищала история о том, что из-за грозы, как раз в тот момент, когда я стал выбираться на белый свет, а акушерке оставалось только еще несколько раз сказать моей матери «тужься», в больнице отключили свет, и врачу с помощниками пришлось светить на мою головку электрическим фонариком. Так, в темной палате, в лучах электрического фонарика, похожего больше на ручной театральный фонарь, я впервые вышел на театральные подмостки. На сцене начинался самый прекрасный спектакль под названием «Жизнь».

«Дамы и господа… занавес поднимается».

Дождь тем временем прекратился. Я вплотную подошел к окну. Пока я пытался разглядеть, что дождь и ветер натворили в больничном саду, я заметил на стекле, прямо против своих глаз, стекающую вниз крупную каплю воды. Я следил за ней взглядом, пока она катилась вниз. Вдруг капля замерла и разделилась на две маленькие капли, каждая из которых потекла по своей дорожке, иногда опережая другую, иногда отставая от нее, а иногда застывая на миг на месте. Спустя несколько мгновений капли сблизились и снова слились в одну большую, как и раньше, каплю, и та стремительно скатилась вниз. Такой же путь проделали и мы с Франческой. Мы сблизились, потом расстались, каждый из нас пошел своим путем, чтобы потом вновь слиться и следовать далее.

Мы оба упали ввысь.