Моё большое маленькое Я

2 То, чему я должен был научиться

Итак, в двадцать восемь лет я и Федерико пошли двумя разными путями. Пресловутый экзистенциальный перекресток. Фактически каждый из нас стал alter ego другого. Федерико выбрал дорогу, я — дом. Он целиком отдался приключениям, не ведая, что ждет его впереди. Я, напротив, предпочел спокойную и надежную жизнь.

Еще несколько лет назад я был не в силах принять любое решение, которое сулило перемены в моей жизни. Я был раздавлен страхом. Мне было восемь лет, и я ходил в третий класс начальной школы имени Кардуччи. Учился я в третьем «А» классе.

После звонка я вышел из школы и, как всегда, встал у ворот рядом с бетонной тумбой.

Вот уже несколько дней моя мама, выписавшись из больницы, стала наконец забирать меня из школы.

В тот день она опаздывала, я уже успел попрощаться со всеми моими товарищами. С ними и с их родителями. Наша учительница тоже уже ушла домой. Только я один остался стоять перед школой. На меня обратил внимание наш сторож Сильвано, когда подошел закрыть калитку. Он поздоровался со мной, обратившись ко мне по имени. Он хорошо знал меня, потому что я был его постоянным клиентом, когда во время перемены он из-под полы продавал горячие фокаччи.

— Сильвано, подожди, не закрывай, пусть мальчик на минуту зайдет в школу.

— Микеле, проходи, тебя зовет директриса.

— Я не могу, я жду маму, она должна прийти за мной. Она будет волноваться, если не увидит меня.

— Я оставлю калитку открытой, а когда твоя мама подойдет, я скажу ей, что ты в школе.

Пока я поднимался по лестнице, направляясь в кабинет директрисы, я старался догадаться, что же я такого сделал. Я разволновался и перепугался, хотя так и не смог понять почему.

«Неужели нашли жвачку под крышкой моей парты? Или по почерку догадались, что это я написал на дверях туалета Фабрицио Метелли из третьего „Е“ дурак?»

Как только я вошел в кабинет, директриса надела пальто и сказала мне, что моя мама не смогла прийти и она сама проводит меня домой.

Я не слишком обрадовался тому, что мне придется идти вместе с ней, но у меня все равно вырвался вздох облегчения.

По дороге она ласково пыталась разговорить меня, но в детстве с посторонними людьми я всегда держался скованно, поэтому отвечал ей односложно: «да» или «нет». За всю дорогу я сказал ей только одну фразу: «Вы не туда идете».

— Я веду тебя не домой, а к бабушке, там тебя уже ждут.

Моя бабушка ждала меня перед домом. Она поблагодарила директрису, и та, попрощавшись со мной, сказала бабушке: «Мне очень жаль, у меня просто нет слов», — а потом ушла.

На лестнице я спросил у бабушки, где мама и почему она не пришла за мной. Но бабушка ничего не ответила.

Входя в дом бабушки с дедушкой, я впервые не услышал, как на кухне работает телевизор. Дедушки за столом не было, он закрылся в комнате и вышел только спустя несколько минут, а потом в коридоре о чем-то тихо переговорил с бабушкой.

Пока я сидел за столом и ждал, что меня покормят, дедушка прошел в кухню и сказал, что у него есть ко мне важный разговор.

Говорил он очень путано. Начал с того, что моя мама была женщиной необыкновенной, что ей пришлось на какое-то время покинуть нас, потом он рассказал мне про ангелов, про Иисуса, сказал, что с этого дня она будет защищать меня и все время будет рядом со мной. В конце его слов я понял, что он просто пытался объяснить мне, почему мама не пришла забрать меня домой. Она не смогла прийти в школу, потому что улетела на небо.

В восемь лет я представлял себе смерть не так, как взрослые: я тогда не думал, что смерть приходит раз и навсегда. После разговора с дедушкой я поверил, что у мамы выросли крылья и она улетела от нас. Мне было не только горько — я иногда сердился на нее из-за того, что она покинула меня, оставила одного и даже не подумала меня предупредить. Неужели она не могла прийти к воротам школы, где мы договаривались с ней встретиться, и попрощаться со мной, прежде чем отправиться на небо?

Мне было плохо без мамы, и я часто спрашивал себя, когда же она вернется.

Мне намного лучше жилось, когда мама была рядом. После того как она ушла от нас, я с сестрой все время проводил у дедушки с бабушкой, мы приходили к ним каждый день после школы и часто оставались у них на ночь. Иногда я плакал, потому что мне хотелось спать дома в своей комнатке, где лежали мои вещи.

Очень часто нужная мне игрушка была именно там.

Когда я потерял маму, я стал реже видеть своего отца.

Мне не нравились все эти перемены.

Теперь по утрам уже бабушка одевала нас и отводила в школу. Я быстро понял, что она не умела, как мама, покупать мне одежду и собирать меня в школу. Случалось, что в классе надо мной смеялись.

С тех пор как от нас ушла мама, я стал носить водолазки. Из акрила. Бабушка их безумно любила.

Я же водолазки ненавижу.

«Они плотно закрывают горло, если будешь их носить, не будешь болеть».

Моя старшая сестра, как девочка, пользовалась большей самостоятельностью, когда дело касалось нарядов, к ее голосу прислушивались; если же речь заходила о моем гардеробе, го я должен был молчать в тряпочку. Постоянно. К карнавалу, который готовили в доме Росселлы Бианкетти, моя бабушка сама решила смастерить мне костюм.

Могла ли она обойтись без водолазки? Нет!

Для такого случая бабушка купила еще одну новую водолазку. Белого цвета, как всегда из акрила. К ней она подобрала шерстяные брюки-трико того же цвета. Потом из тонкого красного картона она скроила опускавшийся до плеч шлем с большим вырезом, из которого выглядывало мое лицо, когда я напяливал этот котелок себе на голову. Результат, по ее мнению, был ошеломляющим. Я был одет, как… чупа-чупс.

— Как чупа-чупс? Бабушка, разве это карнавальный костюм?

— Ты будешь оригинальнее всех, ни у кого на празднике не будет такого костюма.

В этом я не сомневался.

Тяжелее всего на карнавале мне было отвечать на вопрос «А ты кем нарядился?».

Единственной девочкой, не задавшей мне этот вопрос, оказалась как раз Росселла Бианкетти в костюме Белоснежки, которая, между прочим, уже несколько месяцев была моей девушкой, хотя еще не знала об этом.

Она ни о чем меня не спросила, только быстро оглядела, а потом сказала: «Зря ты вырядился спичкой».

Я после этого ее бросил.

Я до сих пор ощущаю в ногах зуд от белого трико, стоит мне только вспомнить о карнавале.

За год до этого мама сшила мне костюм ковбоя, я в нем был такой красивый, что во время праздника Золушка и Пеппи Длинный чулок даже поссорились из-за того, кто из них первой меня поцелует.

Такие перемены мне совсем не нравились, я хотел, чтобы вернулась моя прежняя жизнь, которая была при маме.

Из-за этого само звучание слова «изменения» вызывало у меня неприятные ощущения. Оно сразу напоминало мне, что жизнь у меня не слишком блестящая. Потом уже с большим трудом я выдавливал из себя страх, который сковывал меня на протяжении многих лет.

Мне были нужны не изменения, а размеренная жизнь.

Все мои решения были полностью обусловлены этим чувством страха, а тот, кто живет во власти страха, никогда не совершит поступка, продиктованного чувствами. Он скорее выберет решение, которое позволит ему приглушить в себе страх и немного успокоиться. Мне всегда хотелось держать под контролем течение своей жизни и свои поступки. Я стремился к управляемым ситуациям, как на работе, так и в отношениях с людьми, особенно с женщинами.

Я никогда не отважился бы бросить свою работу ради новой, полной риска и неизвестности жизни, как на это решился Федерико. Для меня это просто невозможно. Поэтому из-за своего страха я обрек себя на жизнь, далекую от моих внутренних устремлений. Я отказался от своего предназначения. Лишь единицы отдаются своей судьбе, и я наверняка не относился к их числу. Я жил в мире, который своим гнетом буквально сплющил меня. Я скроил свой мир, как костюм, и постепенно убедил себя, что он мне впору. Правда, иногда я замечал, что костюм мне кое-где жмет. Но в жизни ко всему привыкаешь. К надоевшей работе, к ушедшей любви, к собственной посредственности.

С увлечением я относился только к романам с женщинами. Когда я встречал симпатичную девушку, я никогда не терял голову и не лез напролом. Ради собственной безопасности я не отказывался от приключения, а всего лишь пытался управлять своими чувствами или, вернее, прятался под маской. Я выдумывал подходящий персонаж и в начале ухаживания выводил его на сцену, благодаря чему сам оставался в тени, в стороне от любой опасности. В первый раз я увидел Франческу в баре, куда зашел позавтракать. Она там работала.

Мы тогда и предположить не могли, что это мгновение стало зарождением любви, которая изменила течение нашей жизни и до сих пор связывает нас.

В отличие от большинства моих увлечений, ничего особенного в тот момент я не испытал, наоборот, наша встреча произошла в обстановке полного взаимного равнодушия. Никакого удара молнии, никаких взглядов, говорящих о родстве душ. Самые обычные рыночные отношения. Спрос и предложение.

— Что тебе принести?

— Кофе по-американски и рогалик, пожалуйста.

Я обратил на нее внимание только после того, как еще несколько раз зашел в этот бар. Можно сказать, что именно тогда я впервые увидел ее, и она меня заинтересовала. Я сидел за чашкой кофе, а Франческа стояла на улице и курила сигарету. Я через витрину смотрел на нее; ее взгляд терялся в пустоте. Это был взгляд женщины, которой давно все наскучило. Он казался неподвижным. При встрече с незнакомым человеком у меня давно появилась привычка выдумывать для себя историю его жизни: я пытался догадаться, о чем он думает, чем живет, но прежде всего старался понять, счастлив ли он. Если только это пресловутое счастье действительно существует в жизни человека. У меня сложилось впечатление, что Франческа хотела на какое-то время отстраниться от всего, что ее окружало. Она, видимо, переживала тот момент в жизни, когда человеку просто нужно получить небольшую передышку, обрести минуту покоя, чтобы было легче прийти в себя.

И все же, несмотря на то что была она вся какая-то бесцветная, не делала привлекательных жестов, не надевала притягивающую взгляд одежду, я никак не мог оторвать от нее глаз. В ее облике было что-то магнетическое, я не понимал, в чем это выражалось, но она манила меня. Казалось, что в ней таилась какая-то необыкновенная сила, которой только надо было дать выход. Я был, наверное, самым закрепощенным на свете человеком, но мне всегда хотелось освободить человечество от его оков. Возможно, это происходило самопроизвольно. Я не нашел в себе сил для собственного освобождения, зато пытался раскрепостить мир, даже не имея нужных для этого инструментов.

В общем, что-то внутри Франчески, без сомнения, сковывало ее и мешало ей выглядеть живой. Я подумал, что мне надо подойти к ней.

Я рассчитался и вышел из бара.

Когда я оказался напротив нее, наши глаза встретились, она улыбнулась мне пустой, дежурной улыбкой, я же несколько мгновений не мог оторвать от нее глаз, а потом, чтобы побороть смущение, попросил у нее сигарету, хотя уже бросил курить. Она открыла пачку и жестом предложила мне самому взять сигарету. В ее движении не было и намека на любезность, она даже не взглянула мне в лицо. Никаких эмоций. От нее веяло холодным равнодушием. Я отошел в сторону, потом опять вернулся к ней. Не решившись сказать то, о чем думал, я попросил у нее огонька. Она протянула мне зажигалку. Я не курил уже почти два года. Я поблагодарил, снова, как кретин, уставился на нее и только потом отошел.

Помню, что по дороге к дому я испытывал чувство досады. Ее равнодушие меня слегка задело.

Я уже вернулся домой, а Франческа все никак не выходила у меня из головы. Мои нервы совсем расшалились.

«Почему я без конца думаю о ней? Мне что, делать больше нечего?»

Я часто возвращался в бар и старался не мозолить ей глаза. Эти посещения не таили для меня никакой опасности, потому что она не обращала на меня никакого внимания, можно сказать, что она смотрела сквозь меня, словно я был стеклянным. Если бы я голым подошел к стойке бара и заказал чашку кофе, Франческа просто уточнила бы — кофе с молоком или обычный? И не сказала бы ничего больше.

Наконец, я решил перейти в атаку. Я начал подсовывать записки под «дворники» машины Франчески. По крайней мере, записки нельзя было считать прозрачными. Я оставлял для нее стихи, разные интересные мысли, придуманные мной фразы. Как-то я составил список покупок, приписав, что мне было бы приятно отправиться за ними вместе с ней. Однажды я послал ей в бар букет нераскрывшихся еще тюльпанов. В каждый тюльпан я вложил крошечную записку. Через несколько дней, вернувшись домой, она обнаружит на столе записки, неожиданно выпавшие из распустившихся тюльпанов. Одним словом, совершал обычные, полные пафоса, докучливые поступки, на которые может решиться только крайне заинтересованный человек.

Потом меня охватили сомнения. Я подумал, что такие знаки внимания от незнакомого человека могут напугать ее или вызвать у нее раздражение.

«Вдруг я веду себя как маньяк? Или просто ей надоедаю?»

В следующей записке я написал: «Дело в том, что ты меня сильно заинтересовала. Однажды я встретил тебя и с тех пор стал постоянно о тебе думать. Я не могу понять, почему это случилось. Я никакой не маньяк. В любом случае, если эта игра тебя раздражает или пугает, я немедленно ее прекращу. Тебе достаточно завтра надеть что-нибудь желтое, как тюльпаны, которые я послал тебе. Пока».

На следующий день я пришел в бар и увидел, что ничего желтого на ней не было, она даже браслет не надела.

Наша игра продолжалась еще некоторое время. Записки я писал Франческе не каждый день, потому что иногда она оставляла машину прямо напротив бара. Однажды вечером я пошел на какую-то вечеринку на дому. Болтая с приятелями, я мельком заметил среди снующих голов лицо Франчески. Ее глаза на мгновение остановились на моем лице. Наши взгляды встретились. Потом она повернулась и продолжила разговор с друзьями. Я тут же подумал: раз я для нее невидимка, она, вероятно, смотрела на стену сзади меня.

«Ну, хорошо, сейчас я скажу ей, что это я оставлял записки», — промелькнуло у меня в голове, но вместо этого я сделал вид, что ничего не заметил, и пошел за выпивкой; однако время от времени я тайком на нее поглядывал. Довольно скоро мне стало скучно, и я решил уйти с вечеринки. Я начал искать Франческу, чтобы еще раз попрощаться с ней взглядом, но не нашел. Я сделал круг по дому, мне захотелось проверить, не целуется ли она с кем-нибудь в полутемном углу гостиной. Во мне уже проснулась ревность… Бесполезно, Франчески не было видно. Едва я вышел, как столкнулся с ней на улице перед домом. Ее подруга спросила, не смогу ли я довезти их до площади, где они оставили машину.

— С удовольствием, — ответил я с готовностью.

К счастью, ее подруга меня видела, для нее я не был стеклянным.

В машине Сильвия села рядом со мной, а Франческа устроилась сзади. Неожиданно она спросила у меня:

— Можно курить в машине?

Я кивнул:

— Да, конечно.

Я не люблю, когда курят в машине. Как бывший курильщик, я не выношу запаха табачного дыма, но на этот раз я смалодушничал. Я произвел бы скверное впечатление, если бы ответил ей: «Нет, лучше не курить».

«Я скажу ей это потом, когда мы будем вдвоем, когда у нас будут дети — одним словом, когда между нами возникнут более близкие отношения», — подумал я.

— Хочешь сигарету?

— Нет, я больше не курю.

— И давно?

— Уже почти два года.

— Но ты же месяц назад просил у меня закурить.

«Черт возьми, я не невидимка, она меня заметила», — вскричал я мысленно. А вслух произнес:

— Это был срыв, да и сделал я всего несколько затяжек. Так, значит, ты помнишь обо мне, а я думал, что ты меня не замечаешь…

— Да брось, ты единственный приятный парень из всех, кто приходит в наш бар.

— Вот как…

Наступило молчание. Я не знал, что сказать. Я сосредоточился на дороге, а через некоторое время с улыбкой посмотрел на Франческу в зеркало.

Мое сердце трепетало от радости.

— Я рано ушел, потому что вечеринка была немного скучноватой, но домой мне не хочется, поэтому предлагаю чего-нибудь выпить?

— Мы скорее проголодались, можешь отвезти нас перекусить?

Живущий во мне акробат, реагирующий на силу моих переживаний, колесом завертелся по арене. А сердце готово было выскочить из груди. Мы поехали в пиццерию, заказали пиццу, выпили пива, а потом прогуливались вдоль портика, поглядывая на витрины закрытых магазинов. Меня просто раздувало от счастья. Мурашки бегали по животу. Я уже давно не испытывал таких ощущений. Никто не попадался нам навстречу, город опустел. Мне захотелось, чтобы проехала поливальная машина и вымыла улицу. Спустя некоторое время она показалась из-за угла. Все было превосходно, все сливалось в удивительную гармонию. Теплый вечер, неяркие краски зданий, свет, отражающийся на влажной брусчатке, две смеющиеся девушки, подшучивающие надо мной. Они смеялись так, как умеют смеяться подруги, которым для смеха достаточно только переглянуться. У таких подружек есть свой код, состоящий из взглядов и ключевых слов, они неожиданно разражаются смехом, а ты рядом с ними чувствуешь себя болваном. В общем, ночь была удивительной, мы еще немного побродили по площади, а потом сели на ступеньки городского собора. Меня только слегка коробило то, что обращался я к Франческе, а отвечала мне Сильвия. «Ну что ты встреваешь, я же не тебя спрашиваю» — так и хотелось ее оборвать. Франческа, казалось, погрузилась в свои мысли, и если она с чем-то была не согласна, то особенно не спорила. Пару раз она меня поправила, когда я оговаривался. Я смотрел на эту молодую женщину, и у меня создавалось впечатление, что она способна дать мужчине все что угодно, но подарков от нее не жди.

Еще до того, как начал заниматься рассвет, мы пошли завтракать. Перекусили пиццей, на сладкое взяли сдобные рогалики. Когда мы подошли к машине Сильвии, я спросил у Франчески, не будет ли она возражать, если я провожу ее домой.

— Лучше говорить довезу до дома!

— Ну, извини. Тогда, если ты не против, я довезу тебя до дома?

Она улыбнулась, посмотрела на Сильвию и пошла со мной. Наконец-то мы одни. Подъехав к ее дому, мы не вышли из машины, а продолжали разговаривать. Я предложил ей послушать мои записи. По крайней мере, с музыкой я чувствовал себя увереннее. Мне захотелось поцеловать Франческу. В ту минуту это было мое единственное желание. Как мне хотелось прикоснуться к ее губам, почувствовать их вкус! Я сгорал от желания раскрыть тайну ее первого поцелуя.

Она оставила мне номер своего телефона и вышла из машины. Я ждал, пока она не дошла до подъезда. Мне не терпелось включить зажигание и рвануть с места как ракета, настолько я был рад нашему свиданию; но когда я повернул ключ, я понял, что мы слишком долго слушали музыку с выключенным двигателем. У меня сел аккумулятор. Четверть часа спустя мне помогли двое прохожих. Я толкал машину и надеялся, что Франческа не стоит у окна.

Возвращаясь домой, я поехал по окружной дороге, чтобы зарядить аккумулятор. Я уже чувствовал себя влюбленным, но влюбляться мы все способны, с каждым такое может случиться. Вот полюбить человека — это совсем другое дело.

Этому я еще должен был научиться.