Моё большое маленькое Я

7 В этом не было смысла

Однажды, по заданию газеты, я брал интервью у Эльзы Францетти из «Издательского дома Францетти». Наша беседа получилась очень интересной, это была одна из тех встреч, в результате которых журналист получает удовольствие от своей работы. Мы долго разговаривали о книгах. В какой-то момент, очарованный этой удивительно интересной и потрясающе красивой женщиной, я соврал. Я рассказывал ей о втором «я», которое никак не могло набраться мужества и заявить о своем существовании, и неожиданно сказал:

— Я за эти годы тоже написал книгу, но никому ее не показывал, потому что считаю книгу достаточно сырой. Но рано или поздно я наберусь мужества и отнесу ее редактору.

— Я буду рада прочитать ее, мне любопытно посмотреть, что вы написали, и если работа того заслуживает, то — почему бы и нет? — я могла бы ее опубликовать.

Ее предложение загнало меня в угол, потому что я не ожидал, что она так отреагирует на мое вранье. Возможно, ее слова были продиктованы взаимной симпатией, которая возникла между нами в ходе разговора. Мне казалось, что можно было услышать, как у меня на душе кошки скребут, но я не растерялся и ответил:

— Честно говоря, я должен доработать отдельные главы, они еще вызывают у меня некоторое сомнение, но, как только я закончу работу, я пришлю вам рукопись.

— Не вносите слишком много правок, писатели никогда не бывают довольны своей работой, постоянно правят текст и часто этим его портят. Если вам надо доработать текст, работайте над ним, а я, если вы не против, могу взглянуть на него, высказать свое мнение и, если вы полагаетесь на мое суждение, что-нибудь вам посоветовать.

— Я постараюсь принести вам книгу в ближайшее время, — пообещал я.

В то утро, закончив интервью, я вышел из издательства с ощущением душевного подъема, словно я на самом деле уже написал эту книгу. Ведь Эльза Францетти говорила со мной как с настоящим писателем. Днем, закончив статью, я завернул к Федерико, потому что мы должны были поехать с ним в Ливорно, чтобы отправить контейнер с оборудованием для гостиницы. Фура с грузом уже прибыла на место. Старый мотоцикл вполне устраивал Федерико при поездках по городу, но для дальней дороги он не годился. Я мог бы просто дать ему свою машину, но мне захотелось воспользоваться случаем и, как в старые времена, поехать с ним вдвоем в приятное путешествие, тем более что через несколько дней он улетал на острова. В порту нам следовало быть рано утром, поэтому мы решили отправиться в Ливорно накануне вечером и там переночевать.

— Давай я сяду за руль, я соскучился по машине, — предложил он мне перед тем, как открыть дверцу.

Я сел справа.

— Мы едем в Ливорно или в Данию к Крис и Энни?

— Нет, мы поедем в Амстердам и там съедим по кусочку знаменитого торта, от которого смех разбирает.

Федерико засмеялся, и мы поехали.

— Дорогой Федерико, по случаю нашей авантюрной поездки в Ливорно я вчера вечером записал компакт-диск с нашими старыми любимыми песнями. Он уже в плеере, так что тебе остается лишь нажать на «воспроизведение».

Федерико нажал кнопку «Play».

В машине сразу же раздалось фортепианное вступление к знакомой каждому песне «The Great Gig in the Sky» группы Pink Floyd.

На диске были записаны еще одиннадцать песен, но я ему не назвал их, чтобы не испортить сюрприз.

Начало любой песни было как выстрел в сердце, потому что за каждой из них тянулся длинный шлейф воспоминаний и историй, объединявших меня с другом. После Pink Floyd в моей подборке шли:

Почти всю дорогу до Ливорно мы пели. Пока машина мчалась по серой ленте асфальта, в зеркале заднего вида перед нами возникали сценки, которые мы пережили в прошлом.

Наконец мы приехали в Ливорно. Я заранее заказал номер в гостинице через Интернет, и, как оказалось, не зря. Гостиница была забита коммерческими представителями, которые по вечерам ужинают в одиночестве в ресторане в компании с небольшой бутылкой вина. Глядя на эту картину, сразу же вспоминаешь 2 ноября, День поминовения усопших. Мне почему-то кажется, что после ужина многие из них, закрывшись в своих тоскливых номерах, где все, включая покрывала, шторы и обивку стульев, сделано из одной и той же материи, от скуки начинают заниматься онанизмом и кончают в полотенце.

У нас был двухместный номер. Пока Федерико принимал душ, я включил телевизор. Помимо обычных, здесь было несколько иностранных каналов. Французский, немецкий, американский Си-эн-эн и английский Би-би-си. Испанский канал я не нашел. Я переключился на Би-би-си, мне захотелось проверить свои знания английского языка, посмотреть, насколько я понимаю то, о чем говорит диктор. Обычно я улавливаю отдельные слова, одно вначале, другое в конце, потом сопоставляю их значение, чтобы понять общий смысл. Должен признаться, что я рад уже тогда, когда мне удается угадать, о чем идет речь. Видеоряд, конечно, облегчает мою задачу.

В этот раз показывали детей, школьные классы, учителей, а в конце — какие-то флаконы, то ли с витаминами, то ли с лекарствами.

Своим экзаменом по английскому языку я остался недоволен.

К счастью, из ванной вышел Федерико и, имея в виду телепередачу, сказал: «Это же безумие. Какая гадость!»

Естественно, этот мерзавец Федерико понимал и прилично говорил по-английски. Познакомившись с Софи, он выучил еще и французский, а на Кабо-Верде говорил по-португальски и на креольском диалекте. Испанским он овладел в Коста-Рике.

— Что за чушь они несли, я так ничего и не понял…

— Сплошная гадость. Они говорили, что в американских школах многим гиперактивным детям для снятия возбудимости дают амфетамин, а сейчас начинают распространять это средство и в некоторых европейских школах, главным образом в Англии. Мужчина, выступавший первым, установил, что пятьдесят процентов детей, принимавших это лекарство, став взрослыми, сделались наркозависимыми. Меня с тобой в школе наверняка пичкали бы амфетамином… я с удовольствием снова пошел бы учиться.

— Обалдеть, если Карлотта об этом узнает, она сразу же побежит в первый класс. Ладно, этот грех у нее уже в прошлом, теперь она синьора Манетти. Тебе ванная больше не нужна, я могу пойти в душ?

Я помылся, потом мы оделись и спустились в ресторан ужинать.

Федерико заказал лингвини с соусом из омара и рыбу, запеченную в соли, я выбрал спагетти с моллюсками и рыбное ассорти на гриле.

— Я, рано или поздно, тоже отправлюсь путешествовать, выучу какой-нибудь язык. Вот возьму и навещу тебя в Кабо-Верде.

— Если ты приедешь ко мне, я буду только рад, но ты наверняка хорошо язык не выучишь, потому что будешь говорить со мной по-итальянски. Тебе надо уехать в такое место, где ты никого не знаешь. Чтобы выучить местный язык, тебе надо избегать общения с итальянцами.

— Верно. Как только накоплю немного денег, сразу же уеду.

— Много денег тебе не понадобится. В путешествии деньги не нужны. Деньги нужны во время отпуска. Когда ты путешествуешь, ты приспосабливаешься к жизни, работаешь где придется, при этом с тобой происходят странные вещи, которые порой бывает трудно объяснить. Словно существует универсальный закон, который тебя охраняет. Ты встречаешься со многими людьми, и они помогают тебе. Иногда они предлагают тебе еду, в другой раз ты кого-нибудь накормишь. В человеческой природе заложена привычка помогать друг другу. В путешествии выполняешь самую обыкновенную работу, все зависит от того, где ты находишься. Я мыл посуду, был официантом, делал и продавал ожерелья, собирал фрукты, выдавал на пляже напрокат маски и ласты для любителей подводного плавания. Однажды я даже продавал яйца динозавров.

— Яйца динозавров?

— Это придумала одна девушка, я с ней познакомился на пляже на Бали. Мы брали маленькие резиновые шарики, надували их, опускали в клей, а потом катали по песку. Панировали их, как в сухарях. Никто не верил, что это действительно яйца динозавров, но все равно люди их покупали, наверное, им просто нравилась наша идея. Мы продавали яйца по доллару за штуку, продали не так уж много, но все же целую неделю жили на эти деньги. К тому же мы весь день проводили на пляже… Да, Моника!

— Кто такая Моника?

— Девушка, с которой я познакомился на Бали. Это она придумала продавать яйца… Моника итальянка.

— А как же язык?

— По части языка она была настоящая виртуозка! Но однажды я познакомился в Коста-Рике с канадской девушкой, вернее, с женщиной, потому что ей было сорок два года. После недели, проведенной вместе, она позвала меня с собой в Канаду. Она была богата, за все платила сама, оплатила и билеты, и я поехал с ней.

— Ты пошел к ней на содержание?

— Да, и это было прекрасно. Она жила в шикарной квартире в Торонто. Она была помешана на оздоровительных центрах и таскала меня с собой, когда ходила туда. Не помню, сколько раз я посетил сауны, турецкие бани, массажные кабинеты. А один раз она отвела меня на гидроколонотерапию.

— Куда-куда?

— На гидроколонотерапию. Говоря попросту, тебе в задницу вставляют трубку, а потом открывают кран с водой. Вода поступает в кишечник, в котором имеется множество изгибов и складок, и очищает его от отложений, шлаковых наростов и камней.

— Ты что, рехнулся, зачем ты это сделал?

— Да знаешь, я не сразу понял, что к чему.

— Надеюсь, тебе эту терапию делала красивая девушка.

— Видишь ли, нет большой разницы в том, кто тебе делает гидроколонотерапию. Мне ее проводила женщина лет шестидесяти, но если бы со мной нянчилась сама Кенди-Кенди, ничего приятного в этом все равно не было бы.

— Я не все понял. Тебе вставляют трубку в задницу и пускают воду… а потом?

— А потом она выходит обратно. Трубка состоит из двух трубочек, по одной вода поступает в кишечник, по другой выливается обратно и течет по стеклянной трубке, так что ты видишь все, что из тебя выходит. Впечатление как от насоса, которым моют колеса вездехода. По этой трубке, помню, протекало все что угодно. Мне даже показалось, что промелькнул пакетик с чипсами и водонепроницаемые часы, которые, помнишь, я потерял на карнавале.

— Ну да, конечно, только это такой же бред, как история с шаманом.

— Ну хорошо, насчет часов и пакетика с чипсами я пошутил, но гидроколонотерапию мне действительно делали. Я был похож на кулер для воды.

В этот момент принесли наш заказ.

— Приятного аппетита, — сказал официант.

Мы переменили тему разговора, Федерико заговорил о Софи, о том, что хочет задержаться в Кабо-Верде. Когда он говорил о своей подруге, у него менялось выражение лица.

— А как у тебя дела с Франческой?

— Я думаю, что мы расстанемся, — ответил я. — Повторяется все та же история, ты ведь меня знаешь, я не могу постоянно встречаться с одной девушкой, она мне надоедает, и мне с ней становится скучно…

Помолчав, я продолжил:

— Ты даже не представляешь, что я выделывал, чтобы познакомиться с Франческой после того, как ее увидел. Ухаживал за ней, оставлял ей записки на машине, а потом, когда наконец она стала моей, ни о чем другом больше и не мечтал, был на седьмом небе от счастья. А оказалось, что это, как всегда, только кратковременное увлечение… Сегодня я ее люблю, а завтра больше не люблю. Это у меня как тик, так понемногу чувства и угасают. А вначале я был убежден, что она — это именно то, что мне нужно, я верил в это. Я думал, что она специально создана для меня, ты не поверишь, с какой страстью меня тянуло к ней… А сам ты не боишься, — прибавил я, — что придет время, и у тебя с Софи все закончится, что наступит день, когда вы расстанетесь?

— Нет, совсем не боюсь. Мы оба свободны — а что может заставить расстаться мужчину и женщину, если они свободны?

— А что ты думаешь о том, что я тебе рассказал?

— Даже не знаю…

— Ну хорошо, скажи мне то, что ты думаешь, у тебя же есть свое мнение на этот счет.

— По-моему, ты не можешь во всем разобраться, потому что роешься в симптомах, а не исследуешь болезнь. Твоя беда не в твоих отношениях с женщинами. Это всего лишь следствие. Твои проблемы лежат намного глубже, они связаны с твоим отношением к самому себе, с твоим отношением к жизни.

Федерико сделал паузу, посмотрел на меня и снова заговорил:

— Прежде всего, как и большинство мужчин, ты называешь любовью простое влечение и желание обладать женщиной. Тебе надо обладать ею и одновременно принадлежать ей. К несчастью — ты только не обижайся, — ни ты, ни Франческа не в состоянии любить другого человека. Вы не любовники, а всего лишь знакомые, которые состоят в интимной близости. Вы влюбляетесь, потому что влюбиться может любой человек. Но любить — это совсем другое дело. В любви может присутствовать период влюбленности — но разве можно сказать, что влюбленный человек действительно любит предмет своего обожания?.. Я тебя знаю, ты не можешь долго оставаться в одиночестве. Проходит время, и тебе нужно, чтобы рядом с тобой находился другой человек, он должен откликаться на твои просьбы и пожелания и наоборот. А кончается все тем, что ты терпишь и стараешься вынести существование рядом с тобой другого человека, потому что перенести это все-таки проще, чем одиночество. Это как в истории о дикобразах у Шопенгауэра.

— Я о ней не слышал.

— Я тебе ее в другой раз расскажу. Так вот, если в отношениях с Франческой ты попробуешь докопаться до правды, то увидишь, что вам нечего дать друг другу, кроме вашей общей неудовлетворенности жизнью. В настоящий момент вы всего лишь порождения ваших неудач и страхов. И вскоре вы непременно начнете делиться своими несчастьями. Вы оба несчастливы, и ваша связь лишь помогает вам спрятаться от одиночества и страха перед жизнью. Ты не обиделся?

— Давай продолжай!

— В тебе еще не проснулось желание сделать Франческу счастливой, и даже если ты этого хочешь, то для тебя важно, чтобы она была счастлива с тобой. Ты ведь никогда не думал, что по-настоящему любить другого человека значит радоваться его счастью независимо от того, с тобой он или нет. Но тебе самому хочется стать творцом счастья женщины, ведь так приятно чувствовать, что ты нужен другому человеку… Ты губишь себя, желая подарить ей счастье, которое не сумел принести самому себе. Или ты надеешься, что это она сделает тебя счастливым, взваливаешь на нее эту ответственность, но она тебя в конце концов разочарует. И тогда ты почувствуешь, что зря потратил на нее время.

— Допустим, это верно… но если бы все люди рассуждали так же, как и ты, они никогда не искали бы близости, не жили бы вместе.

— И я тоже живу с Софи, но я против того, чтобы совместная жизнь превращалась в бегство от собственной жизни, от ответственности перед самим собой. Совместная жизнь не должна становиться болеутоляющим средством, потому что она не залечивает рану, а только на время снимает боль: ты перестаешь о ней думать и чувствуешь себя лучше. Однако через время это средство перестает оказывать желаемое действие, и тогда ты влюбляешься в другую женщину, а твоя подруга влюбляется в другого мужчину. Ты просто хватаешься за новое болеутоляющее лекарство, большинство же попросту увеличивает дозу, женится и заводит детей. Ты не думай, я и сам, в общем-то, такой же.

— Нет, ты больше не такой, и это видно.

— Я не хочу оправдываться, но… Ты помнишь диалог «Пир» Платона, который мы учили в школе? В этом диалоге излагается история об андрогинах, разделенных надвое?

— Конечно помню. Нас заставляли учить ее наизусть… Андрогины были предками людей, сочетавшими в себе признаки мужского и женского пола. Андрогины обладали огромной силой, они посягали на власть богов. Поэтому Зевс решил разделить каждого андрогина пополам, чтобы уменьшить их силу и буйство. Так люди стали «камбалоподобными», и с тех пор каждый ищет соответствующую ему половину. А соединяет впоследствии разрезанные половинки андрогинов Эрос. Известный своим расположением к людям, он должен был привести человека в первоначальное состояние. Пытаясь свести воедино то, что было раздвоено, Эрос старается излечить человеческую природу… Вот видишь, Федерико, поскольку мы всего лишь одна половина, мы можем обрести счастье, только встретив вторую половину и превратившись в единое целое. Платон был совсем не дурак. Ты с этим не согласен?

— Конечно согласен. Но вторая половина, которую надо отыскать, это не женщина.

— Как так не женщина? По-твоему, я найду свое счастье с мужчиной?

— Да, с высоким мускулистым мужчиной! Ты не рад? Вторая половина, которую ты должен отыскать, это не женщина, а ты сам. Другая, незнакомая тебе половина тебя самого, в которую ты должен вдохнуть жизнь, чтобы обрести наконец самого себя. Навсегда. Это будет истинный союз, и лишь он может избавить нас от чувства одиночества, которое мы испытываем, даже когда мы не одни. Конечно, нет ничего прекраснее желания разделить свою жизнь с другим человеком. Но для этого надо обладать ею. Цельной живой жизнью. Восторгает только единое целое. Когда ты смотришь на картину, ты можешь восхищаться отдельными деталями, но глубоко трогает тебя только вся картина целиком.

Федерико умолк и снова взглянул на меня.

— Микеле, — продолжил он, — я тебя знаю, ты мне как брат, ты должен верить мне, когда я говорю тебе, что ты заслуживаешь большего. Ты заслуживаешь большего, и сам об этом знаешь. Как и все люди, ты не обязан играть заданную тебе роль, ты же несешь в себе чудо, черт возьми. Разве у тебя не возникает ощущения, что ты лучше, чем есть на самом деле, что в своей жизни ты способен на большее? Неужели ты никогда не замечал, что идешь по жизни, судорожно сжимая рукой тормоз?.. Каждый человек втайне уверен в этом. Твой отец, например. Ты когда-нибудь задумывался о том, что он намного глубже, чем кажется? Что его внутренний мир богаче той жизни, которую он ведет? Подумай об этом.

— А Франческа?

— Микеланджело Буонаротти говорил, что, когда он смотрит на глыбу мрамора, он уже видит заключенную внутри нее скульптуру и его работа состоит только в том, чтобы убирать все лишнее, что скрывает совершенное творение. То же самое и с нами происходит. Внутри нас уже есть все, пусть это все и недоступно глазу. Произведение искусства заложено в нас изначально. Но оно скрыто, поэтому нам надо найти инструменты, чтобы его открыть. Чтобы раскрыться самим. И твоя проблема совсем не в том, оставаться тебе с Франческой или нет. Это ложная проблема, которую ты ставишь перед собой, чтобы уйти от другого, настоящего вопроса. Любой человек, не сумевший освободить свою вторую половину, любой, кто не найдет ее, будет жить как узник, а его любовные увлечения станут всего лишь часовой прогулкой заключенного, для которого долгожданный выход на воздух становится самым прекрасным событием, происходящим в его жизни. И вот когда я понял это, я решил, что мне больше не нужна такая часовая прогулка, я больше не хотел нести другим людям свой урезанный глоток воздуха. Я мечтал выйти на свежий воздух. Я хотел дышать полной грудью. Я жаждал жизни, достойной свободного человека. К тому времени я уже успел обжиться в своей камере. Я знал, как распорядиться своим временем, своим тесным помещением. Но жил я в окружении людей, которые, как и я, находились в тюрьме.

Федерико остановился. Но лишь на мгновение.

— Одно дело, когда ты желаешь, чтобы тебе действительно стало хорошо, и другое дело, когда ты хочешь сделать свою жизнь лучше. Если ты всего лишь хочешь жить лучше, то тебе вполне достаточно время от времени влюбляться, что-то приобретать для себя и ждать повышения зарплаты. Обживать свою камеру. Ты и дальше можешь продолжать вести такую жизнь, но только помни, что ты рожден, чтобы наслаждаться солнцем. Если ты зажигаешь настольную лампу, вместо того чтобы распахнуть окно и залить комнату потоком солнечного света, то со временем ты просто забудешь о солнечных лучах, а настольная лампа в твоей комнате превратится в солнце… Ты волен поступать как хочешь, но в одном я твердо уверен, поэтому и не устаю тебе это повторять: ты намного глубже, чем это кажется. Поверь мне. Я бы все отдал, чтобы ты смог хоть на мгновение увидеть себя таким, каким я тебя вижу, каким ты встаешь перед моими глазами. Тогда у тебя отпали бы все сомнения.

— И что я должен делать?

— Этот же вопрос ты задавал мне пять лет назад. Я не учитель жизни, я просто откровенно говорю тебе то, что думаю. Хотя вполне возможно, что это сплошной бред. Например, тебе хочется написать эту чертову книгу, ты об этом еще со школы говоришь. Почему ты еще ее не написал? Начни записывать мысли, которые приходят тебе в голову, и, быть может, потом, когда ты сядешь за работу, ты поймешь, что тебе хочется написать не книгу, а песню… или заняться дизайном мебели, кофейной чашки, открыть газетный киоск — кто знает, что ты почувствуешь? Но только сделай первый шаг…

Я не стал говорить ему о предложении Эльзы Францетти, чтобы не выглядеть полным дураком.

Черт возьми, а ведь он попал в самую точку! Точно, в десятку. Конечно, я не жил той жизнью, которой хотел бы жить. Что же касается моих любовных увлечений, я постоянно ошибался в своем выборе, потому что надеялся обрести внутреннюю гармонию и целостность в союзе с женщиной. Но нельзя склеить два предмета, если от одного из них отколот кусок. Их можно только прислонить друг к другу. В этом Федерико был прав.

Мои любовные отношения с женщинами отравляли беспокойство и тревога. Я часто ревновал. К счастью, даже сегодня многие женщины думают, что мужчина ревнует, потому что любит, и видят в ревности проявление любви. Я тоже оправдывал свою ревность любовью, но на самом деле я ревновал, когда чувствовал угрозу для своего привычного образа жизни. Я держался за него, как хромой держится за костыли.

Получалось, что мои любовные увлечения своими корнями уходили в страх. Я боялся потерять подругу, потому что сам по себе не мог испытывать сильных эмоций, боялся оказаться в одиночестве, лишиться опоры и вновь пережить эмоциональную хромоту. В моем сердце не зарождалось настоящее чувство, мой выбор лишь помогал мне лучше чувствовать себя в жизни.

Никто еще не говорил со мной так прямо и откровенно, и никто еще так точно не указал мне на мои проблемы.

Вечером я снова обдумал слова Федерико. Я признавал, что во многом он был прав, но вместо того, чтобы принять его точку зрения и с ее помощью осмыслить свое положение, я стал убеждать себя, что он говорил так, потому что был не такой, как я, что он уже сделал свой выбор, который его полностью устраивал. У меня даже мелькнула мысль, а не вернулся ли он насовсем, ведь его долго не было дома, он много путешествовал, вот и поверил, что отыскал ответ на все вопросы, нашел смысл жизни. А может быть, это вовсе не он ставил серьезные вопросы, а я постоянно поднимал их перед ним. Я был тогда порядочным дураком. Я совершил ту ошибку, которую часто делают многие, когда встречаются с человеком, открывшим для себя новое знание. Вместо того чтобы выслушать его, принять и разделить с ним его открытия, люди нередко стараются подорвать к нему доверие. Пытаются разбить его в пух и прах. Даже если относятся к нему с любовью. Я тогда был готов идти на поводу у таких людей, к тому же слова Федерико загнали меня в угол. Передо мной вновь встала необходимость разобраться в важном для меня вопросе.

Федерико говорил о вполне ясных, определенных вещах: речь шла не о том, оставаться мне с Франческой или нет, начинать писать книгу или не писать ее вовсе. Мысль его была намного глубже. От меня ждали мужественного поступка. Но я тогда был беззащитен и раним, легкий порыв ветра казался мне болезненным ударом. Я был слишком слаб. А слабость — это не что иное, как отсутствие внутренней гармонии. Я действительно потерял всякую гармоническую связь с жизнью.

В глубине души я знал, почему не написал свою книгу. Мне никогда не хватало смелости сесть за работу. Виной тому были не лень и даже не страх перед мнением посторонних. Настоящая причина была совсем в другом. До тех пор пока я не написал книгу, я мог чувствовать себя крупным писателем. Моя мечта была в шаге от меня, это был мой запасный выход, моя утопическая альтернатива. Но если бы я написал ее и понял, что я бездарный писатель, моя мечта бесследно испарилась бы.

Мы вышли из ресторана, но не спешили вернуться в гостиницу: нам захотелось побродить по улицам, мы ждали, когда из нас выветрится вино и лимонная настойка.

В двухместном номере мы устроились так же, как бывало, когда я оставался ночевать у него дома: я выбрал себе постель справа от него, а он слева от меня. Я машинально включил телевизор. Мы обратили внимание, что двенадцатый канал был закодирован: чтобы посмотреть его, требовалось набрать номер комнаты. Это оказался порноканал. Но при переключении с одиннадцатого канала на двенадцатый на пару секунд появлялись кадры из порнофильма. На экране блондинка с длинными прямыми волосами страстно присосалась к мужчине.

— Кто захочет слить даром, тот должен не выпускать пульт из другой руки и все время перескакивать с канала на канал, — сказал со смехом Федерико.

— Или включить двенадцатый канал и мастурбировать с закрытыми глазами, а перед финалом переключиться на одиннадцатый.

Ни один из двух вариантов нас не привлекал. Мы выключили телевизор, а потом погасили свет.

Уже в темноте я попросил Федерико объяснить мне, о какой истории про дикобразов он упоминал в разговоре.

— Говорят о дикобразах Шопенгауэра в том смысле, что он написал эту историю, или он на самом деле держал дикобразов?

— Нет, он написал притчу о дикобразах. Сюжет такой. В холодную ночь несколько дикобразов тесно прижались друг к другу, чтобы согреться своим теплом. Вначале им было хорошо, но потом каждый начал ощущать боль от уколов игл своих соседей, и тогда им пришлось раздвинуться, чтобы избавиться от боли. Затем холод вновь заставил их сгрудиться, но боль снова вынудила разойтись, так что дикобразы, преследуемые двумя бедами, постоянно метались… Наши привычки, манера поведения, потребности и недостатки становятся нашими иглами, и у каждого они свои. Однако некоторые дикобразы способны самостоятельно вырабатывать достаточное количество внутреннего тепла. Такие особи способны держаться на нужном расстоянии от других дикобразов или вообще могут без них обойтись.

Утром Федерико позвонил служащему порта.

— Алло, это Федерико, — сказал он, — мы уже приехали, скажите, к какому выходу нам надо подойти. Извините, плохо слышно, я перезвоню вам, у меня в трубке какой-то металлический звук, видимо, что-то с телефоном…

Служащий порта пояснил:

— Нет, это не телефон, это я, это мой голос. Мне делали трахеотомию… Итак, я жду вас у одиннадцатого входа, так вам проще добраться, — добавил он. — Хорошо, вы поняли меня? Одиннадцатый вход.

— Хорошо, — ответил Федерико, — до встречи.

Мы приехали в порт и встретились с синьором Томмазо. Нас сразу же поразил его вид: казалось, что перед нами стоял, возможно, самый некрасивый человек на свете. Он был настолько безобразен, что мы не могли определить его возраст.

Однако он оказался довольно приятным человеком, за исключением случая, когда попытался иронизировать по поводу своей болезни.

— Я родился под знаком Рака, вот и подцепил рак.

Мы вынужденно улыбнулись.

В первой половине дня мы уже закончили работу. Контейнер был готов к транспортировке.

На обратном пути я попытался вернуться к вечернему разговору. Я хотел спросить у Федерико, что мне надо делать, каким, по его теории, должен стать мой первый шаг. И едва я задал свой вопрос, как почувствовал, что навожу скуку даже на самого себя. Федерико действительно заговорил о другом. Он сказал, что, по его мнению, совсем не обязательно бросать дом и мотаться по миру. Я спокойно могу оставаться на своем месте, только мне надо перестать жить на автопилоте.

Когда мы приехали домой, я в тот же вечер пошел к Франческе, чтобы поговорить с ней о наших отношениях. Мы оба понимали, что наши чувства стали угасать. Мы старались быть искренними, и она, и я сознавали, что наполнявшая нас страстная любовь куда-то исчезла. Я повторил Франческе то же самое, что раньше говорил Федерико. В конце разговора мы решили прервать наши отношения, не затягивать их и не ждать, когда между нами вспыхнет ненависть.

И я, и Франческа много раз говорили друг другу «я тебя люблю» и другие сопровождающие близкие отношения слова. Но самое нелепое было в том, что нам настолько хотелось верить в это, что в конце концов мы поверили в наши чувства. И не важно, что наши заверения в любви не соответствовали действительности, зато они были искренними. Мы на самом деле в них верили. Мы оба не могли понять, почему все наши увлечения всегда заканчиваются таким печальным образом.

Каждый мужчина и каждая женщина, перед тем как завязать совместные отношения, должны доказать друг другу, что они прежде всего любят самих себя. Если ты сам себя не любишь, то почему я должен тебя любить? Когда человек любит самого себя, он с большим вниманием относится и к тому, с кем собирается вступить в близкие отношения. Это означает, что он его высоко ценит и уважает. Тот, кто себя не любит, может отдаться первому встречному. Любовь к себе становится мостом, который можно перекинуть к другому человеку. Мы же не смогли предложить друг другу даже этого чувства.

Я не раз привязывался к женщинам, а потом с ними расставался. У многих девушек я требовал доказательств их любви, подвергал их бесконечным дурацким испытаниям. Их поступки служили мне гарантией глубины их чувства. Я рос без матери, мне была нужна беспредельная любовь. Когда же девушка доказывала мне свою любовь и привязанность — даже если я вел себя по отношению к ней как порядочное дерьмо, — мой интерес к ней ослабевал, и я бросал ее. Но, даже расставшись с девушкой, я старался поддерживать с ней дружеские отношения. Я хотел, чтобы она видела во мне близкого ей человека, которому она могла бы доверить свои тайны. Иногда случалось, что я никак не мог решить, стоит ли мне сразу порвать отношения с девушкой или продолжить их, и тогда во время размолвки или ссоры во мне звучали два разных голоса. Один голос говорил мне: «Прекрати, неужели ты не понимаешь, что мучаешь ее, скажи ей что-нибудь ласковое, переверни ситуацию. Поцелуй ее, попроси прощения, и тогда увидишь на ее лице чудесную улыбку сквозь слезы. Я знаю, ты больше не хочешь поддерживать с ней отношения, но ты не можешь видеть, как она плачет, не выносишь ее слез, так что о разрыве поговоришь потом». Другой же голос убеждал меня: «Уходи, это как раз та минута, когда ты можешь порвать с ней, ты уже на грани разрыва, так сделай последний шаг. Конечно, ты причинишь ей боль, но ее боль скоро пройдет, не мучь ее, не дли бесконечно эту тягостную ситуацию. Нанеси ей последний удар, освободи ее, не будь эгоистом, не удерживай ее при себе, ведь ты ее больше не любишь. Очнись, вглядись в нее, будь честен с самим собой, она же вызывает у тебя жалость, а женщина, которая пробуждает жалость, не может быть желанной. В конце концов, она сама виновата, ты никогда не стал бы так себя вести!»

Со временем я добился значительных успехов в диалектике. Я разработал и развил целый ряд теорий, которые приносили мне нужный конечный результат. Это было что-то вроде совершенного уравнения, которое неизбежно приводило к одному и тому же итогу. Но все мои уловки были лишь своеобразной самозащитой. Я и сам прекрасно понимал, что для женщины все эти логические умозаключения и почти эстетическая демонстрация хода мысли не имеют ровным счетом никакого значения, что ей нужно, чтобы ее поняли или просто приласкали. В это трудно поверить, ведь я часто выступал в роли палача, — но каждый раз при разрыве я по-настоящему мучился.

Если я встречался с девушкой в течение нескольких месяцев, то испытывал волнение даже при виде ее имени, которое высвечивалось на дисплее мобильного телефона. Иногда меня охватывал страх, что придет день, когда это имя исчезнет с дисплея, поэтому я придумал своеобразную тактику. Примерно каждые десять дней я изменял ее имя в памяти телефона.

Кстати, имя Франчески претерпело следующие изменения в моем телефоне. В первый раз я записал ее телефон под именем Франческабар. Потом она стала просто Франческой. У меня были еще две знакомые Франчески, но ее имя я записал полностью, без сокращений. Потом она превратилась в Фра, затем в Френси и Франкора. Все ее имена я уже не помню, но когда мы расставались, она была Фрамобильный. Когда мы с Франческой разорвали наши отношения, у нас возникло странное ощущение, которое потом переросло в уверенность, — что это не мы ошиблись друг в друге, а просто время свело нас в неподходящий час. Мы чувствовали себя близкими людьми, которых развело время. Тогда мы не знали, произошла ли наша встреча слишком поздно или слишком рано, но в тот момент нашей жизни нам казалось, что соединить наши судьбы было невозможно.

Прежде чем уйти из ее дома, я молча постоял посреди комнаты. Я понял, что, несмотря ни на что, испытываю ужасную горечь.

Почувствовав минутную слабость, я подошел к Франческе, собираясь ее поцеловать.

В прошлом это всегда приводило к нужному результату. Мы спорили, злились друг на друга, потом целовались, нас охватывала страсть, и все само собой устраивалось. По крайней мере, на время. Франческа оказалась умнее и честнее меня, потому что, когда я подошел поцеловать ее, она взяла сигарету и зажала ее в губах. Ей не хотелось курить, сигарета стала бесхитростным предлогом, чтобы не целоваться со мной.

Я ушел с ощущением пустоты, безвозвратной потери и чувством полного одиночества.

Я выключил телефон. Я никого не хотел ни видеть, ни слышать. Не знаю почему, но в тот вечер я часто вспоминал мать. Мне казалось, что она рядом со мной.

Я лег в постель и заснул. Было тридцать первое марта.

Все следующие дни мне часто хотелось позвонить Франческе, но я сумел удержаться и не набрал ее номер. Это было бы бессмысленно.