Можно ли обижать мальчиков?

Глава 5

Пензенская областная клиническая больница, палата терапевтического отделения. 6 мая. 13:03.

— Соня, просыпайся! — кто-то настойчиво теребил меня за плечо.

Какая ещё Соня? Не трогайте, меня — я спать хочу. И я не Соня, я — Слава. Если нужна Соня, то её и будите.

— Ну же, Слава, просыпайся! А то обед проспишь! — это же голос Марии Степановны!

— Такого не может быть, мадемуазель Мария! — улыбнувшись знакомому голосу, я сразу открыл глаза и посмотрел на стоящую рядом женщину.

Да она не одна! Рядом была ещё одна врачиха, которой получается я тоже, как дурень, улыбался во все свои тридцать два зуба. Или сколько там их должно быть?

Незнакомая докторша держала руки в карманах такого же белого халата, как и у Марии Степановны. Глаза сразу опустились на табличку на её груди, которая сообщила, что её обладательницу зовут Кондрашова Валентина Николаевна, она врач-терапевт высшей категории и заведующая терапевтическим отделением той же Пензенской областной клинической больницы.

Ростом, возрастом и красотой Валентина Николаевна не уступала коллеге из реанимационного отделения. И внешне они были настолько похожи, что мне показалось вначале, что это две сёстры. Даже причёски были однотипные. Различались женщины цветом глаз и волос: как я уже говорил, у Марии Степановны были карие глаза и очень тёмные волосы, а Валентина Николаевна обладала серыми глазами и светлыми волосами. Однако то, что я прочитал на табличке Валентины Николаевны, говорило об обратном. Но, как же они были похожи!

— Ещё чуть-чуть — и это случится! — вернула мне улыбку заведующая терапевтическим отделением.

— Вот-вот! — заведующая реанимацией тоже сверкнула белоснежными зубками. — Это твой новый лечащий врач — Валентина Николаевна. Она заведует терапевтическим отделением, куда тебя перевезли, пока ты спал. И тебе теперь нужно будет слушаться её. А она, хоть и моя сестра, как ты, судя по взгляду, заметил, но намного строже меня! Если пропустишь обед — будешь голодать до самого вечера.

Я впал в небольшой ступор и ничего не смог ответить. Чего-то в этой жизни я, наверное, не понимаю! Да, они похожи, и даже очень. Но!!!

Во-первых — у них цвет волос и глаз разный. Хотя у женщин на эти показатели лучше не ориентироваться. Сегодня они могут быть брюнетками, завтра шатенками или рыжими, а послезавтра и вовсе блондинками. Наши девчонки ещё в восьмом классе научились пользоваться хной и перекисью водорода. А интересно, как покраситься в чёрный цвет? Хм, не знаю, может тушью? Не важно, да и не нужно мне это — я краситься не собираюсь. А про линзы, меняющие цвет глаз, я читал в той же серии журналов «Наука и жизнь». Так что эти две позиции объяснимы.

Но что делать с во-вторых? Как могут две женщины с разными фамилиями и, главное, отчествами быть сёстрами? Ну, фамилии ладно, у женщин такое может быть. Одна — Валентина Николаевна, судя по фамилии, — замужем или была там, а другая — Мария Степановна, как она сама мне сказала, — нет. Но отчества-то у них тоже не совпадают! А значит и отцы разные! Может они сводные сёстры?

— Ау! Чего молчишь! — помахала рукой перед моим лицом Мария Степановна. — Неужели кушать не хочешь? На тебя, Слава, это не похоже!

— Дар речи потерял от любования двойной порцией женской красоты! — наконец-то растормозился я. — Но то — пища духовная и ею сыт не будешь. Так что от пищи телесной я никогда не откажусь — не дождётесь!

— Вот, Валя, полюбуйся! — указала на меня улыбающаяся Мария Степановна. — Как я тебе и говорила — вечно голодный ловелас и юморист! Наплачешься ты ещё с ним!

— Да ладно! Волков бояться — в лес не ходить! — отмахнулась Валентина Николаевна и настолько строго продолжила, что мне сразу вспомнились просмотренные недавно «Семнадцать мгновений весны». — Ты же не будешь нарушать дисциплину в отделении? Да, Слава?

— Jawohl mein Führer! — вытянулся я по швам, лёжа на кровати. — Точнее, никак нет, mon général!

— Sprechen sie deutsch? — несмотря на смех, тут же среагировала Мария Степановна.

«Да что ж такое, уже и пошутить нельзя! Правду говорят: язык мой — враг мой!» — сделав непонимающее лицо, я молча, как партизан, переводил взгляд с одной женщины на другую. Хотя сильно хотелось ляпнуть: «Русские не сдаются!». Женщины так же молча и ожидающе смотрели на меня.

— Понятно! — после недолгой паузы произнесла заведующая реанимацией. — А что такое mein Führer?

— Не помню, Мария Степановна. Само вырвалось как-то.

— Попробуй ты, Валя!

— Parlez-vous français? — подключилась заведующая терапией.

…

— Do you speak English? — вторая попытка Валентины Николаевны попала в цель.

— Yes, I do. I speak English, but very bad. — Ух ты, что-то в мою голову Юрий Николаевич — наш школьный «англичанин» — сумел вложить, как я не сопротивлялся. Да и какой-то язык иностранный учить я должен был. Молчание, несмотря на мнимую потерю памяти, выглядело бы подозрительно.

— It is very good! — потёрла руки Валентина Николаевна. — Что я сказала?

— Что у вас всё хорошо! — схалтурил я немного.

Валентина Николаевна ещё что-то хотела сказать или спросить, но в этот момент открылась дверь и в палату въехала тележка с моим обедом. Нет, это был не роботизированный передвижной колёсный экипаж. За тележкой, заставленной кастрюлями, тарелками и стаканами, в помещение вплыла пухленькая шустрая старушка, которая эту тележку и толкала.

— Кушать подано, господа хорошие! — почти пропела она. — А ну, посторонись!

И покатила передвижной пункт раздачи питания прямо на опешивших врачей.

— Марь Ванна! Вы как всегда в своём репертуаре! — воскликнули одновременно обе заведующие, разбегаясь по сторонам от идущего на таран и парящего чем-то вкусным четырёхколёсного бронекастрюленосца. — Вот как влепим вам строгий выговор за неуважение руководства целых двух отделений больницы — будете тогда знать!

— Сейчас я тут главная! — ничуть не испугалась решительный капитан столового плавания. — Попрошу освободить помещение! У нас время принятия пищи.

— Ладно, Вячеслав, приятного тебе аппетита. Мы подойдём после обеда. — потерпев сокрушительное поражение в неравном бою, ретировались за дверь заведующие отделениями.

— Давай, внучок, я тебя покормлю. — проговорила «Марь Ванна», накладывая мне тарелку всё той же манной каши.

— А можно я сам? — как-то неудобно стало перед такой заботливой старушкой.

— Что ты, милок, что ты! — замахала она руками. — Мне не в тягость. Вас мужиков жалеть надо, а то слабенькие вы. А ты тем более. Лежать тебе надо — сил набираться. Вот кашка и поможет. Да и заведующие твои не велели.

Под бойкие увещевания весёлой и неугомонной пожилой санитарки я съел тарелку манной каши и запил её молоком.

— Завтра, если разрешит Валентина Николаевна, попробуешь кушать самостоятельно. — обнадёжила меня на прощание «Марь Ванна». — Ты её обязательно слушайся. Строгая она у нас, но справедливая. И врач хороший. Поправляйся, милок, а я дальше поеду, других болезных покормлю.

Через минуту после ухода санитарки пожаловали обе заведующие, словно специально дожидались этого события, стоя за дверью.

— Ну что, проглот, наелся? — первой заговорила Валентина Николаевна. — Ничего, что я на «ты» — разрешаешь?

— Пока да, Валентина Николаевна.

Увидев непонимание в глазах женщин, я поправился:

— Это в смысле наелся пока. Но, не переживайте, это ненадолго. И, конечно, обращайтесь, как вам будет удобно.

— Тогда, если не возражаешь, продолжим работу с твоими глазами? — предложила Мария Степановна.

— Давайте, продолжим. Что будем делать?

— Сейчас, Слава, крепко закрой глаза и, пока я не разрешу, не открывай их. А я сниму очки. Закрыл?

— Закрыл. — подтвердил я, сжав веки изо всех сил.

Руки Марии Степановны передвинули привычные уже окуляры очков мне на лоб.

— Теперь не спеша, постепенно, но, не открывая глаз, расслабь веки. Если будет больно или неприятно, сразу говори мне.

С некоторой опаской я выполнил, то, что говорила врач. Однако никаких неприятных ощущений это мне не принесло.

Видимо, поняв по моему молчанию, что со мной всё хорошо, женщина дала следующее указание:

— Теперь так же медленно попробуй открыть один глаз. Давай начнём с левого! И не забывай: чуть что — сразу закрываешь его и говоришь мне. Поехали!

Медленно, буквально по миллиметру, я распахивал своё левое «окно» в этот мир. И так же медленно свет этого мира вливался в него, пока не достиг своего максимума.

— А я вас вижу! — радостно выпалил я женщинам, сидящим на стульчиках рядом с моей головой. — И глаз совсем не болит. Только слезится немного.

— То, что слезится — это нормально. Так и должно быть. — успокоила меня Валентина Николаевна. — Теперь точно так же давай с правым глазом.

С правым «окном» тоже всё прошло без негативных ощущений.

— А без очков вы намного красивее! — сообщил я целительницам, внимательно вглядывающимся в мои открытые глаза, после того, как проморгался от выступивших слёз. — В смысле без чёрных очков. Вернее, когда я без очков.

С каждой моей попыткой губы женщин всё шире разъезжались в улыбках, а мои щёки всё больше заливались краской смущения. Ну не умею я говорить комплименты красивым женщинам.

— Эх, будущая гроза всех женщин, — Мария Степановна вытерла слёзы, всё ещё катящиеся из моих глаз, — спасибо за комплимент. Мы поняли тебя с первого раза.

— Всегда пожалуйста!

— Ну, если есть такой настрой, то значит действительно всё в порядке. — произнесла, поднимаясь, Мария Степановна, окончательно снимая очки с моей головы и кладя их на прикроватную тумбочку. — И хоть ты ни на что не жалуешься, но вот тебе ещё одни окуляры.

Женщина достала из кармана халата зеркальные очки в тонкой металлической оправе и положила рядом с первыми.

— Наденешь их, если глаза устанут. Но и эти — её палец коснулся чёрных стёкол, ранее снятых с меня, — я пока забирать не буду.

— Я понял. Спасибо за заботу, Мария Степановна! И вам тоже, Валентина Николаевна!

— Пожалуйста, Слава! Ты сейчас отдыхай, а нам нужно по своим отделениям пройтись. — поправив простыню, обе заведующие направились к выходу.

Обернувшись в дверях, Валентина Николаевна добавила:

— На стене рядом с тобой есть кнопка экстренного вызова медперсонала. Если вдруг почувствуешь себя плохо — жми, не стесняйся.

После ухода обеих целительниц, я принялся рассматривать своё новое место обитания. Палата представляла собой небольшую прямоугольную светлую комнату с большим окном за моей спиной. Окно оборудовано уже знакомыми мне жалюзи, открытыми сейчас. Через их вертикальные полоски видны были голые верхушки деревьев разбитого под окнами парка. Судя по открывшейся перспективе, палата находилась не выше третьего этажа больницы.

Высокие стены выложены до потолка светло-голубой кафельной плиткой, украшенной витиеватым цветочным орнаментом. На стене рядом с кроватью действительно обнаружилась упомянутая Валентиной Николаевной большая белая кнопка, на которой красной краской нанесён симпатичный стилизованный рисунок медсестры. Такая же кнопка была и на противоположной стене у второй, пустующей сейчас, кровати палаты.

На полу был выложен непонятный геометрический узор из светлых и тёмных кафельных плиток. Скользкий он, наверное, и холодный. Как по такому ходить без тапочек? Или те шлёпанцы, что стоят возле моей кровати, это для меня?

Потолок этой палаты ничем не отличался от такого же, какой я видел в отделении реанимации. Белые ноздреватые квадратики, разделённые серыми полосками, чередуются с такими же квадратными зеркальными светильниками, что сейчас выключены. Так и хочется на этом потолке сыграть в крестики-нолики.

В дальнем от меня конце палаты находились две двери, расположенные рядом друг с другом. Левая, как я уже видел, выходила в общий коридор отделения. На правой висела квадратная табличка с латинскими буквами «WC». Чтобы понять, что это туалет, у меня ушло несколько минут её созерцания. Я просто не ожидал, что в двухместной больничной палате может находиться почти персональный сортир. Ну нет такого в наших больницах. Хочешь облегчиться — иди в общий туалет на этаже. Не можешь — тоже иди, но только в «утку», которую потом вынесет санитарка в тот же общий туалет. Кстати, если правильно говорить, то не «утка», а мочеприёмник, который так назвали из-за схожести его формы с туловищем и шеей упомянутой птицы.

После размышлений об этимологии птичьего названия персонального медицинского сортира в мою голову пришла другая мудрая мысль: «А ведь я с тех пор, как пришёл в себя, ни разу не посетил уборную и тем более не пользовался той самой уткой!» И, словно специально дождавшись этого момента, мне не по-детски захотелось по-маленькому.

Что делать? Вызвать санитарку с «уткой»? Мои глаза уставились на близкую кнопку. А она, похоже, ещё и подсвечивается в темноте. Блин, ну что за мысли не по теме? Нет, не буду я этого делать. Стыдно как-то, что за таким лбом, как я, в таком вопросе будет ухаживать женщина. А если санитаркой окажется молодая девчонка, то я вообще сгорю от стыда прямо на этом месте. И проблема решится сама собой из-за самовозгорания особо стеснительного пациента. Оно мне надо? Ясен пень, что не надо! Блин, а в реанимации-то за мной ухаживали три молоденькие медсестрички! Хорошо, что я этого не видел. А раз не видел, то будем считать, что ничего такого не было. Ладно, берём ноги в руки, и тихонечко ковыляем к рассмотренной давеча табличке.

Не отрывая глаз от такого необходимого мне сейчас ориентира, я откинул простыню и сел на кровати. Голова не кружилась, что было отлично! Но слабость ещё не прошла.

Не глядя нащупав ногами прикроватные шлёпки, я со скрипом поднялся и поплёлся к нужной мне двери. Скрипел, к слову, не только я, но и моя кровать. Мужественно преодолев немалую сейчас для меня дистанцию, я открыл заветную дверь, и, не ожидая подвоха, шлёпнул рукой по находящемуся рядом на стене выключателю.

Напрасно я это сделал, глядя во все глаза в открывшуюся темноту. Нет, сознания я не потерял, но по глазам прилетело не слабо. Протестуя против такого варварского к себе отношения, они моментально наполнились слезами. Картинка сразу потеряла чёткость изображения, и я тут же споткнулся о невидимый теперь порог. От падения меня спасло то, что я не отпустил ручку двери, за которую и ухватился двумя руками. Как я не опозорился прямо на пороге от такой неожиданности, сам понять не могу.

И как теперь двигаться дальше, если льющаяся из глаз вода не даёт ничего увидеть? А снизу подпирает всё сильнее и сильнее! Так! Что я успел рассмотреть до момента совершения своего не совсем умного или совсем неумного поступка? Ближе всего и справа от меня была белая раковина. Значит, умывальник я определил. Дальше за ним было что-то высокое, полукруглое и полупрозрачное. Что это такое — я не понял, но явно не унитаз. А вот слева от этой штуки находилась цель моего «героического» похода. Но почему в двойном экземпляре? Это что, для того, чтобы пациенты, если им одновременно приспичит по нужде, сидя на них, обсуждали назначенные своими лечащими врачами процедуры?

Беспрерывно моргая слезящимися глазами, щупая руками путепроводную стену, а ногами — предательский пол, я таки смог без приключений добраться до своего белого друга. Как же я обрадовался этой встрече! Не мешкая ни секунды, я попытался спустить штаны. Но что за блин — на положенном месте их не оказалось! А сил терпеть уже почти нет. Сейчас точно случится конфуз. И самое обидное, что произойдёт это рядом с двумя унитазами!

Лихорадочно шаря руками по своему телу, я понял, что одет во что-то на подобие женской ночной рубашки, или, по-простому — ночнушки. Подобная была у моей мамы. Задрав её до пояса, я с облегчением рухнул на ближайшее сиденье, благо оно уже было поднято, а трусов на мне тоже не оказалось.

Как мало человеку нужно для счастья! И как быстро мы о нём забываем! Сделав все нужные дела, я тут же забыл о них, сосредоточив своё внимание на стоящем рядом стеклянном цилиндре. Глаза к тому времени почти перестали источать влагу и позволили его внимательно изучить. Цилиндр оказался не стеклянным, как показалось вначале, а пластиковым со сдвижной полукруглой дверцей, за которой скрывалась миниатюрная душевая комната. Принимать душ в ней можно было только стоя — слишком уж она была маленькая. Но для меня её наличие здесь оказалось настоящим шоком! Туалетная комната в палате, казавшаяся мне верхом роскоши, оказалась не просто уборной, а настоящим санузлом.

Но ещё больший шок меня ожидал, когда я подошёл к раковине, чтобы помыть руки.

И я говорю не о водяном смесителе непонятной конструкции — с рычагом вместо вентилей холодной и горячей воды. С ним я разобрался относительно быстро: крутишь влево — вода теплеет, вправо — холоднеет, как и показано на красно-синем кружочке под рычагом. А что, довольно удобно — можно регулировать температуру струи воды одной рукой. Правда я долго не мог понять, почему вода не течёт. Пока не провёл ладонью под носиком смесителя. Наверное, где-то, я так и не понял где, вмонтирован фотоэлемент, который подаёт команду на подачу воды, когда руки человека находятся под краном, и на прекращение, когда руки убираются. Отличная идея, помогающая экономить питьевую воду!

Я говорю и не о тюбике зубной пасты с названием «Новый жемчуг» вместе с упакованной щёткой, стоящих в прозрачном фигурном стаканчике с толстыми стенками, внутри которых плавали морские ракушки и водоросли. И не о бруске мыла «Земляничное», лежащем в красочной обёртке в такой же «морской» мыльнице.

В наших больницах всё это нужно было приносить самим из дому, да ещё следить, чтобы кто-то не воспользовался твоими вещами или не «приделал им ноги». Для чего и держали свои гигиенические принадлежности в тумбочках.

Я говорю о зеркале. Точнее о том, что я в нём увидел. А увидел я знакомое почему-то изображение лысого пацана лет двенадцати-тринадцати со свежими шрамами на лице, который, моргая красными глазами, уставился оттуда прямо на меня. А потом ещё и рукой мне помахал. «Где я его видел?» — моя рука задумчиво потёрла лоб. А парнишка в зеркале повторил мои движения. И тут до меня дошло: «Да там же, в зеркале, я его и видел, но только несколько лет назад и не таким гладким, как бильярдный шар!»

Ох…ренеть! Это что — я? А где мои семнадцать лет? Только не говорите, что «на Большом каретном»48! Я теперь что, как герой американца Френсиса Скотта Фицджеральда? Помню, какое сильное впечатление произвёл на меня его рассказ «Загадочная история Бенджамина Баттона», прочитанная в одном из альманахов мировой фантастики. Нет, не похоже. Там герой родился старичком, потом молодел всю жизнь, пока не помер младенцем. Я же родился, как и все маленьким карапузом, потом рос нормально до семнадцати лет.

А сейчас со мной что? Может, я сплю и вижу такой сон? Говорят, чтобы это проверить, нужно себя ущипнуть. Ай! Больно! В следующий раз надо будет щипать другое место, или хотя бы не так сильно. Но, раз больно, значит, не сплю.

Может галлюцинации? А их как проверяют? Хм, не знаю! Попробую умыться холодной водой. Не помогло. А горячей? Тоже. А с мылом? Без изменений. А мыло вкусно так пахнет земляникой.

А это что за бутылочка? «Берёзовое. Жидкое мыло. Сто двадцать миллилитров в подарок». Берёзовый сок я знаю — продавался такой и на разлив, и в трёхлитровых банках в нашем гастрономе. А ещё томатный сок по десять копеек за стакан, яблочный за тринадцать и виноградный за восемнадцать. Все они мне очень нравились. А тут свежевыжатое берёзовое мыло стоит — чудеса! Да ещё с подарком. И зачем два мыла сразу?

И рулон туалетной бумаги висит — белой, мягкой и широкой. А зачем такая ширина? Чтобы руки в процессе с гарантией не запачкать? Или складывать надо в несколько слоёв? И почему так далеко от унитаза? Обернувшись, чтобы оценить расстояние до фаянсового агрегата, я увидел рядом с ним второй рулон такой же белой бумаги, который был значительно уже первого. Так это полотенце такое получается? Действительно, обернувшись вокруг, обычных, матерчатых полотенец я не увидел. Всё чудесатее и чудесатее становится, подумал я словами девочки из «Приключений Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Но что-то я опять отвлёкся на сторонние наблюдения. А вопрос о произошедшем со мной так и остался без ответа. Может, это не я отображаюсь в зеркале? Лысым я был только тогда, когда меня в роддоме достали из мамы. Да и тогда, по словам родителей, начальная причёска у меня уже была. Или это не зеркало вообще? Может это телевизор такой? Да нет, тот лысый чудак с точностью повторяет все мои движения и головой, и руками, и корчит лицом такие же неприятные рожи.

Сбросив на пол ночнушку (или как она правильно называется), я оглядел себя и в зеркале, и без зеркала. Ну, что я могу сказать? Тоненькие ножки и ручки, небольшие пальцы с отросшими уже ногтями, впалый живот. А самое главное — маленький безволосый воробушек, болтающийся внизу. А-а-а! Захотелось схватить себя руками за волосы и потаскать за них, но и тут облом. Где мои пышные русые кудри, за которые так любил меня дёргать папа, приговаривая, что так только крепче будут? Я-то думал, почему так непонятно реагирую на красивых, привлекательных девушек? А оказывается нечем мне сейчас реагировать — маленькое оно, не выросло ещё.

В таких расстроенных чувствах я поплёлся из ванной комнаты. Переступая через её злополучный порог, я вспомнил, что не совсем одет, а вернее совсем не одет. Пришлось возвращаться и надевать больничную рубашку.

Забравшись с ногами на кровать, я бездумно уставился в окно своей палаты. В таком состоянии меня и застала вошедшая заведующая терапевтическим отделением.

— О чём задумался, Слава? — спросила она, подойдя ко мне.

— О жизни, Валентина Николаевна. — повернул я голову в её сторону.

— И какая она?

— Непредсказуемая. — с грустью ответил я. — Живёшь, живёшь, строишь планы. А потом, бац-бац!

— И что?

— И мимо!

— Что-то случилось, пока меня не было? — встревожилась женщина. — Кто-то заходил в палату? Может ты что-то вспомнил?

— Нет, Валентина Николаевна, никого не было, и ничего я не вспомнил. — покачал я головой. — Просто мысли вслух. А где моя одежда?

Сейчас тем более нельзя ничего о себе рассказывать, а то вместо психолога ко мне обязательно приведут психиатра. Теперь понятно откуда взялись все неизвестные мне штучки — «Машину времени» Герберта Уэллса я читал, и «Гостью из будущего» смотрел в прошлом году. Но это всё фантастика, которую я очень люблю. И в наше время в Советском Союзе машину времени ещё не изобрели. Хорошо, если здесь путешествия во времени — обычное явление. А если нет?

— Так не было её. — развела руками женщина. — Тебя абсолютно голым к нам привезли.

— Понятно. — смутился я и покраснел сначала, представив себе эту ситуацию. А потом вспомнил, как я сейчас выгляжу, и немного успокоился.

— А мне теперь постоянно придётся в этом ходить? — оттянул я верхний край больничной рубашки на груди. — Нет ли у вас пижамы с обычными штанами? И чего-нибудь под них не мешало бы.

— Ах, вот, что тебя тревожит! — засмеялась Валентина Николаевна, снова вгоняя меня в краску. — Для такого юного мужчины мы обязательно что-нибудь подберём. Но чуть позже. А сейчас нам нужно сделать одно исследование, которое называется томография. Знаешь, что это такое?

— Даже не представляю, с чем его едят! — покосился я на врача.

— Не волнуйся — никто никого и ничего есть не будет. — улыбаясь, успокоила меня терапевт, начав вышагивать по палате как учитель перед учеником. — Компьютерная, а если точнее, то магнитно-резонансная томография используется для получения послойного изображения внутреннего строения органов человека. Это типа рентгеновского снимка, но только лучше. И совсем не больно.

Можно подумать, двенадцати- или тринадцатилетний ребёнок, коим я сейчас являюсь, обязательно должен знать, что такое рентгеновский снимок. Но увлёкшаяся «учительница» эту оплошность не заметила, продолжив свой «урок»:

— Проводится это исследование на большом аппарате, похожем на бублик, который, как ты, наверное, догадываешься, называется томограф. С его помощью мы хотим посмотреть, нет ли у тебя внутренних повреждений головного мозга. А вообще с помощью томографа можно сканировать любые органы человека. Изобретатели, предложившие этот метод исследования, в своё время были удостоены Нобелевской премии!

— Кстати, о времени, — встрепенулся я, — а какое сегодня число?

— С утра было шестое. — удивлённое с начала ответа выражение лица остановившейся Валентины Николаевны сменилось сочувствующим к его окончанию.

— Мая. — ещё дополнила она.

— А год?

— Две тысячи восемьдесят шестой.

И после паузы зачем-то уточнила:

— От рождества Христова.

Точно, я, как Алиса Селезнёва49, непостижимым образом переместился на сто лет. Только она — назад, к нам, а я — вперёд, к ним. Интересно, а тут есть настоящая Алиса? И почему мне на вид сейчас около двенадцати-тринадцати лет? Выходит, что во время переноса на сто лет из прошлого в будущее моё перенесённое сюда тело уменьшилось в возрасте на четыре-пять лет. А вот сознание осталось прежним. То есть такая плата за хронотуризм получается — каждые двадцать-двадцать пять лет временного путешествия за год жизни? А что было бы, если бы меня перенесло ещё дальше в будущее — вообще превратился бы в младенца с юношеским сознанием? А если бы перенос был в прошлое, тогда я постарел бы?

И что мне теперь делать? Я здесь никого и ничего не знаю. Я здесь совсем один в теле малолетнего пацана. А мои родители? Мои папа и мама? Только сейчас до меня дошло, что я уже никогда не смогу увидеть самых любимых, дорогих и близких мне людей. Никогда не смогу обнять маму, получить подзатыльник от папы. Не смогу просто поговорить с ними, обсудить события прошедшего дня. И слёзы как-то сами потекли из моих глаз.

А кто это меня обнимает и гладит по голове? Полностью уйдя в себя, погрузившись в свои переживания, я не заметил, как в палате появилась Мария Степановна, к животу которой сейчас было прижата моя голова. Вот это я выпал из реальности!

— Не унывай, Слава, ты обязательно всё вспомнишь! — голос мадемуазель Марии доносился сверху до моего левого уха, и из её живота — до правого. «Какое своеобразное стерео получилось!» — подумал я, выворачиваясь из неожиданных объятий и вытирая лишнюю влагу с лица.

— Я не унываю, а разведываю обстановку. — честно поведал я о своих действиях обеим присутствующим женщинам.

— Ну и правильно делаешь! — не поверила мне Мария Степановна. И, судя по согласному кивку, Валентина Николаевна тоже. Ну и пусть — не люблю врать, тем более таким заботливым дамам.

— Давай, Слава, перемещайся на каталку, — скомандовала Валентина Николаевна, — поедем томографироваться.

Оказывается, я не заметил не только Марию Степановну, а ещё и каталку, которую она прикатила в палату. Возражать и предлагать пройтись своими ногами, вспомнив недавний свой поход до санузла, я не стал, и послушно залез на предложенное средство передвижения.

Взявшись за боковые ручки каталки, заведующие вывезли меня из комнаты и покатили по больничному коридору, вышагивая по обеим сторонам от меня. Гулко загудели колеса больничного транспортёра, удаляясь от двери моей палаты с золотыми цифрами три и один. На потолке знакомо замелькали пятна полосатых осветительных приборов. А я завертел головой на триста шестьдесят градусов, продолжая делать то, о чём недавно сообщил врачихам в палате. Благо глаза меня уже не подводили.

С правой стороны по ходу нашего движения, кроме ещё нескольких палат, я успел увидеть манипуляционную, туалет для персонала и несколько дверей с надписью: «Служебное», ординаторскую, комнаты заведующей отделением, старшей сестры и сестры-хозяйки, и холл для дневного пребывания больных, в котором находилось несколько пациенток в одинаковых по крою, но разных по расцветке больничных одеждах.

В холле, находящемся в центре отделения, располагался пост дежурной медсестры, которая проводила нас внимательным взглядом. Мысленно представив себе планировку отделения, я понял, что пост устроен в таком месте, откуда дежурящая на нём медицинская сестричка могла просматривать весь коридор и входы-выходы во все палаты и помещения, не сходя при этом со своего рабочего места.

Слева по ходу движения проплывали закрытые и открытые двери других палат, разделённые в середине отделения напротив холла полупрозрачной стеклянной стеной столовой.

В конце коридора рядом с выходом на лестничную площадку находился лифт, в широкие двери которого мы и въехали.

— А почему я кушаю в палате, а не в столовой? — спросил я сопровождающих меня врачих.

— Перевод пациентов на питание в столовую осуществляется, как только позволяет состояние их здоровья, и воспринимается больными как переломный этап на пути к выздоровлению. То есть это событие оказывает сильное положительное эмоциональное воздействие на них. — просветила меня Валентина Николаевна, нажимая кнопку с цифрой один. — А ты, по нашему мнению, не болен, а просто немного ослаб. И, если сегодняшняя томограмма это подтвердит, то положительное эмоциональное воздействие на состояние твоего организма случится уже завтра.

Вместе с последним словом ответа прозвучал музыкальный перезвон, и двери остановившегося лифта открылись. Мимо нас, подождав, пока мы покинем лифт, проскользнули две женщины, одетые в какие-то дутые куртки с цветными пакетами в руках. Мой чувствительный нос уловил ароматы мандаринов, апельсинов и какой-то выпечки, доносящиеся из этих пакетов.

Повернув налево, и, преодолев ещё метров двадцать, мы достигли цели нашей поездки. На стене слева от большой двери, рядом с которой мы остановились, висела позолоченная табличка с чёрной надписью: «Кабинет компьютерной томографии». А под ней другая: «Без приглашения не входить!» Ещё ниже находилась непонятная картинка в виде дорожного знака «Движение автомобилей запрещено», только вместо легкового автомобиля так же схематично был изображён калькулятор с небольшим выступом сверху. Что запрещала эта табличка, я не понял, а спросить побоялся, чтобы не выдать незнания местных реалий. Ну не будут же внутри заставлять считать в уме?

Постучавшись и услышав приглашение, целительницы вкатили меня в большое светлое помещение, состоящее из двух комнат. В первой, рядом с окном с вездесущими жалюзи, стоял рабочий стол с двумя лежащими на нём большими клавиатурами, пультом дистанционного управления и ещё какими-то электрическими приборами непонятного назначения. Торцы клавиатур озарялись цветными вспышками. А напротив них прямо в воздухе висели полупрозрачные цветные изображения. Так как это кабинет компьютерной томографии, то, скорее всего, это были голографические мониторы.

В стене за столом с приборами было проделано ещё одно застеклённое окно, выходящее в следующую комнату. В нем виднелся огромный белый агрегат действительно похожий на «бублик», о котором мне «читала лекцию» Валентина Николаевна. К нему меня и подвезли врачихи, попросив перелечь с каталки на его лежанку.

После чего Валентина Николаевна сразу вышла из комнаты, откатив каталку к стене. Мария Степановна, наказав ничего не бояться, внимательно слушать и выполнять команды оператора, надела мне наушники и также последовала за сестрой. После чего обе женщины появились в окне, соединяющем обе комнаты, и из-за спины непредставленной женщины-оператора помахали мне руками.

Я хотел им ответить, но зазвучавший в комнате женский голос приказал не шевелиться и лежать неподвижно двадцать минут. После этого лежанка въехала в «бублик», который начал настолько сильно шуметь, что было слышно даже через плотно прижатые к ушам чашечки наушников.

Но не шум был основной проблемой при томографии — мои уши вполне с ним справлялись, не доставляя никаких особых неудобств. И больно не было, как и обещала Валентина Николаевна. Сложно оказалось сохранять полную неподвижность в течение всего времени исследования. Сначала у меня зачесалась спина, потом нога, затем захотелось чихнуть, в конце затекла шея. В общем, вылезла куча разных хотелок, на которые обычно не обращаешь никакого внимания. Но мне всё же не двенадцать лет! И я стойко перенёс все тяготы проводимой процедуры. Хотя забыл — сейчас как раз двенадцать и есть. Да, тяжела жизнь разведчика-нелегала. Вот так забудешь что-нибудь, ляпнешь что-то не то, и привет застенки гестапо или что тут у них вместо него. Про мягкие стены палаты для ненормальных думать совсем не хотелось.

Назад возвращались тем же путём. И вот, что странное я заметил — за всё время моего нахождения в этом времени и в этой больнице я не видел и не слышал ни одного, кроме меня, представителя мужского пола. Ни в реанимации, ни в терапии, ни в парке за окном палаты, ни на первом этаже больницы. Среди медицинских работников, больных и тех, кто их навещает, были только женщины, девушки и две маленькие девочки, которые со своими мамами или сёстрами поднимались вместе с нами лифтом после моего обследования. Ах, да, была ещё одна бабушка — санитарка «Марь Ванна», которая кормила меня обедом. Может это чисто женская больница? Но посетители — мужья, отцы, деды, братья или сыновья — всё равно должны были быть! А тут никого. Вымерли они что ли? И не спросишь ведь никого об этом.

Когда обе заведующие со мной, лежащим на каталке, возвращались в палату, неожиданно рядом заиграла незнакомая мелодия. Валентина Николаевна, шедшая справа от меня, полезла рукой в карман халата и достала тонкий прозрачный прямоугольник, на лицевой стороне которого я успел заметить цветное фотографическое изображение Лизы — знакомой медсестры из реанимации. Проведя пальцем по фотографии, Валентина Николаевна поднесла прямоугольник к уху и заговорила с ним:

— Да, доченька, я тебя слушаю!

…

— Да, как раз возвращаемся в палату.

…

— Нет, томограмма ещё не расшифрована.

…

— Хорошо! Обязательно передам! Пока!

Снова ткнув пальцем в телефон (я уже сообразил, что этот аппарат был именно им), женщина спрятала его обратно в карман и, посмотрев на меня, сказала:

— Лиза, Люда и Лена передают тебе привет и пожелания скорейшего выздоровления!

Я, уставившись на карман с телефоном, только и пробормотал:

— Спасибо!

Да уж, Шерлок Холмс доморощенный, — не смог сопоставить фамилии Валентины Николаевны и медсестры Лизы, которая ухаживала за мной в реанимации. Только после увиденного и услышанного я понял, что Кондрашова Елизавета Вячеславовна приходится дочерью Кондрашовой Валентине Николаевне и работает в отделении у своей тётки Кочур Марии Степановны. Семейный подряд и трудовая врачебная династия получаются!

Что касается моей ситуации, то в голову неожиданно пришёл ещё один возможный вариант произошедшего со мной. А что, если я переместился не во времени, или не только во времени, а попал в какой-то параллельный мир, очень похожий на наш? Но опять-таки, как я об этом могу узнать без расспросов, которые делать нельзя? Да и не всё ли равно? Принципиальной разницы для меня — мир или время — я не вижу.

И по поводу мужчин непонятно — отчества есть, а самих отцов не видно.

В палату я вошёл сам, спрыгнув с каталки перед самой дверью. Мои сопровождающие вошли вслед за мной, оставив тележку в коридоре. Проходя мимо туалета, я вспомнил увиденное в зеркале:

— А шрамы у меня так и останутся?

— Нет, Слава. — ответила Валентина Николаевна, переглянувшись с сестрой, которая утвердительно кивнула головой. — Глубоких повреждений кожи там нет, так что уберём мы эти отметины. И будешь ты, как новенький.

— Это всё от удара молнией?

— Мы не знаем, а ты не помнишь. — развела руками она. — Но предполагаем, что это так.

— А знаешь, что? — подключилась Мария Степановна. — А давай начнём прямо сейчас?

— Сейчас? — удивился я. — Давайте! А что нужно делать?

— Ложись на кровать и закрой глаза. — велела Валентина Николаевна.

Дождавшись, пока я это сделаю, она продолжила:

— Мария Степановна займётся лицом и шеей, а я твоими руками. Постарайся при этом не шевелить ими.

Закрыв глаза, я почувствовал, как руки одной женщины коснулись моего лба, а другой — подняли мою правую ладонь. Смазав кожу чем-то прохладным с приятным цветочным ароматом, женские пальцы начали легонько поглаживать места поражения током, будто втирая их в кожу. Неприятных, тем более болезненных, ощущений не было. Наоборот, моя кожа ощутила приятное тепло, перетекающее ко мне с женских рук. И стало настолько щекотно, что я заёрзал ногами по кровати.

— Терпи, Вячеслав, это не должно быть больно. — с напряжением в голосе проговорила Мария Степановна.

С каждым новым поглаживанием сила нажатия на кожу, как и количество передаваемого тепла, всё больше увеличивались. Но до новых ожогов дело не дошло. После определённого момента сила воздействия рук постепенно пошла на убыль. И закончилось всё опять лёгким поглаживанием. Весь процесс по ощущениям напоминал лепку пластилина на уроках труда в начальной школе.

— Всё, можешь открыть глаза. — как-то сдавленно произнесла Валентина Николаевна, отпуская мою руку.

«Массаж, конечно, это хорошо. Но разве можно им вылечить ожоги?» — непонимающе уставился я на сидящую на кровати женщину.

Видимо прочитав этот вопрос на моём лице, целительница указала глазами на результат своих трудов.

Посмотрев на руку, я ошеломлённо замер — на месте одного из шрамов, правда самого маленького, осталось небольшое красное пятно на абсолютно гладкой коже.

Этого не может быть! Подняв руку ко лбу, я попытался нащупать другой ожог, который обрабатывала Мария Степановна. И не смог его найти.

Устало улыбающаяся за моей головой Мария Степановна указала рукой на дверь туалета. Вскочив, я со всех ног бросился в указанном направлении, снова едва не споткнувшись о коварный порог.

«Это мистика! Такого просто не может быть!» — ошарашено думал я, глядя на аналогичное красное пятно на лбу. Потёр глаза руками — ничего не изменилось: пятно не исчезло, шрам не вернулся. Не веря тому, что вижу, дотронулся до ровной упругой поверхности новой кожи. Ощутив слабое жжение, как после первого солнечного загара, я поспешно отдёрнул руку.

— Этого не может быть! — прошептал я, выходя из ванной комнаты. — А зачем нужно было закрывать глаза?

— А, чтобы сюрприз получился! — хором произнесли довольные произведённым эффектом улыбающиеся целительницы, ожидавшие меня у двери.

— Да уж, сюрприз действительно получился. Спасибо вам! — глаза неожиданно наполнились влагой. Что-то слишком часто я плачу в последнее время. В порыве благодарности, и чтобы скрыть слёзы я обнял обеих женщин. — И остальное так же убрать можно?

— Мы же обещали тебе, Слава. Или ты нам не поверил? — ответила Мария Степановна, поглаживая меня по голове.

— Конечно не всё сразу, так как это очень тяжело даже для нас. — добавила не отстающая от неё Валентина Николаевна. — Но за неделю-другую мы справимся с этой проблемой.

— Спасибо вам большое! — ещё раз повторил я.

— Пожалуйста, Слава! — ответила Валентина Николаевна. — А теперь — иди, отдыхай!

— И мы тоже немного отдохнём. — проговорила Мария Степановна, открывая дверь палаты и увлекая сестру за собой.

Отдохнуть, спокойно повалявшись на кровати, получилось не более часа. Затем снова открылась дверь, впуская в палату обеих заведующих.

— Тут к тебе представители полиции пришли. Хотят задать несколько вопросов. — обратилась ко мне Мария Степановна, а Валентина Николаевна подтвердила кивком головы. — Они и раньше приходили. Но ты тогда был без сознания, а потом спал, и мы их не пустили. Ты как отдохнул? К разговору с ними готов?

Конечно, я к нему не готов, но не скажешь же об этом. Поэтому в свою очередь кивком подтверждаю, что как пионер — всегда готов.

Открыв дверь палаты, Мария Степановна впустила ещё двух женщин, которые точно не были представителями нашей доблестной милиции.

Форма вошедших полицейских очень походила на строгую чёрную форму штандартенфюрера СС Макса Отто фон Штирлица из упомянутых ранее «Семнадцати мгновений весны», разве что цветом была тёмно-синей. Приталенные кители, на левом нарукавном шевроне которых был изображён двуглавый орёл, украшали серебряные на вид пуговицы. Такими же были звёздочки и лычки на наплечных погонах. Кокетливая шляпка-фуражка и пилотка покоились на миленьких капитанской и сержантской головках. На обоих головных уборах прикреплены кокарды с бело-сине-красными овалами в стиле флага царской России. Стройные ноги капитана, обтянутые телесного цвета чулками или колготами, до колен скрывала узкая форменная юбка. Ноги сержанта рассмотреть не удалось — помешали её брюки.

Кивнув врачам, старшая по званию подошла ко мне, а младшая уселась на пустующую соседнюю кровать, положив на колени прозрачный, стеклянный на вид, прямоугольник, размером примерно с книгу, и, достав откуда-то, откуда я не понял, ручку, приготовившись видимо писать протокол допроса. Правда на чём она собралась писать, я так и не сообразил — никакой бумаги в её руках видно не было. Но длине ногтей (сантиметра два, а то и два с половиной) на тонких пальцах я изумился.

Оценив готовность сержанта, капитан повернулась ко мне и вскинула руку к козырьку форменной шляпки:

— Здравия желаю, молодой человек! Разрешите представиться: следователь Пензенского отдела внутренних дел капитан Симонова Татьяна Викторовна. Мне поручено вести дело о происшествии с вами.

Так, как представлять сержанта, по-видимому, было необязательно, то женщина продолжила, поведя рукой:

— Так как здесь и сейчас отсутствуют ваши родные, и мы, соответственно, не знаем, кто они, то ваши интересы временно согласилась представлять присутствующая в палате Кочур Мария Степановна. Вы согласны с такой кандидатурой попечителя?

Я посмотрел на Марию Степановну, которая кивнула мне головой. Переведя взгляд на следователя, я тоже кивнул.

— Подтвердите вслух, пожалуйста. — настояла следователь.

— Согласен. — прохрипел я.

— Назовите, пожалуйста, свои фамилию, имя и отчество.

Вот вежливая какая — аж противно! И настырная такая же.

— Елизаров Вячеслав Александрович. — ответил я, глядя как девушка-сержант, судя по всему, записывает эти сведения тыкая тем, что я поначалу принял за ручку, в кусок тонкого стекла, уложенный на свои колени.

— Назовите, пожалуйста, дату и место своего рождения. — отвлекла меня капитан от наблюдения за непонятными действиями своей коллеги.

— Не помню, Татьяна Викторовна! — «А вот тебе, что ты на это скажешь?» — мысленно почему-то обрадовался я.

Я посмотрел на замершего следователя, а потом на сержанта, которая, непонимающе уставившись на капитана, проговорила:

— И что мне писать?

— Подожди! — отмахнулась от неё Татьяна Викторовна.

— Я ведь говорила вам, что у него амнезия. Кроме своего имени Слава ничего из личной жизни не помнит. — вмешалась Мария Степановна.

Не обратив никакого внимания на реплику врача, следователь засыпала меня ворохом вопросов:

— Где вы живёте? Кто ваши родные? Вы учитесь? Где? Что с вами случилось? Где это произошло? Вы хоть что-то можете нам сообщить?

— Извините, но я и правда ничего не помню. — пожав плечами, сообщил я растерянным женщинам при исполнении, глядя на них максимально честными глазами. — Если вы мне всё это расскажете, буду вам очень признателен.

— Не знаю, что и сказать! — пробормотала, разведя руками, Татьяна Викторовна. — У меня такое в первый раз.

— В жизни всё когда-то случается в первый раз. — изрекла стоявшая до этого молча Валентина Николаевна.

— Мне нужно официальное медицинское заключение о потере мальчиком памяти. — после недолгого раздумывания обратилась капитан к Марии Степановне. — Вы готовы его дать?

— Конечно! — подтвердила врач.

— Хорошо! — махнула рукой Татьяна Викторовна, обернувшись к сержанту. — Тогда напиши так: на последующие вопросы об идентификации личности, адресе проживания, месте, времени и обстоятельствах происшествия, потерпевший — Елизаров Вячеслав Александрович — ответить не смог, ссылаясь на потерю памяти, которая подтверждается врачом Пензенской областной клинической больницы Кочур Марией Степановной, являющейся одновременно временным попечителем потерпевшего. Медицинское заключение о потере памяти потерпевшим серия … номер … подпись … прилагается.

— Если Мария Степановна не против такой формулировки, — вопросительно обратилась следователь к моей попечительнице, отрицательно качающей головой, — то подойдите, пожалуйста, и в конце протокола после фразы: «Со слов моего временного подопечного — Елизарова Вячеслава Александровича — записано верно», проверьте дату и подтвердите свою личность.

Что Мария Степановна и сделала, приложив к куску стекла, который ей протянула сержант, большой палец правой руки, в которой был зажат ещё и её телефон.

Вот это номер! Если я правильно всё понял, то приложив палец к этому непонятному стеклянному устройству, Мария Степановна идентифицировала свою личность с помощью дактилоскопии.

И сразу в голове всплыла неожиданная информация: «Метод дактилоскопии базируется на исследованиях англичанина Уильяма Гершеля, который служил полицейским чиновником в Индии в конце девятнадцатого века. Он предположил, что папиллярный рисунок ладоней человека носит сугубо индивидуальный характер и не повторяется у разных людей. И в 1902 году в Великобритании произошло первое опознания преступника с помощью дактилоскопии. Однако, несмотря на широкое практическое применение, стопроцентного доказательства достоверности этого метода не существует».

Ничего себе у меня память! Я и не помню, где и когда об этом прочитал. А тут с такой лёгкостью всплыло в голове. А нет, вспомнил и это — в Большой Советской Энциклопедии в нашей городской библиотеке после просмотра первого фильма «Приключения Шерлока Холмса и Доктора Ватсона», основанного на произведениях Конан Дойля. Что-то мне не по себе становиться от таких подробных моих воспоминаний.

Я думал, что на этом всё и закончится. Однако капитан, после подписи, сделанной Марией Степановной, уходить не стала, а взглянув на неё, произнесла:

— А теперь мы попытаемся произвести идентификацию личности потерпевшего через наши базы данных. Поэтому, с вашего позволения …

Мария Степановна снова кивнула головой. А девушка-сержант, поднявшись с кровати, протянула мне своё стеклянное устройство. Посмотрев на него, я ничего не увидел, кроме тонкой чёрной рамки, растянутой практически на всю поверхность протянутого устройства и двух надписей над нею: «Сканировать» и «Отмена», в зелёном и красном прямоугольниках.

Не понимая, что от меня хотят, я посмотрел на стоящих вокруг меня женщин.

— Положи правую руку на середину поверхности сканера. — подсказала сержант, увидев мою заминку.

Подождав, пока я выполню её просьбу, девушка коснулась надписи: «Сканировать». Сверху вниз под моей рукой пробежала тонкая белая линия, а к существующим надписям добавилась ещё одна: «Сохранить». Проверив качество отпечатка ладони, сержант её и коснулась. Затем та же процедура повторилась с моей левой рукой.

— Теперь сканирование сетчатки глаз. — попыталась поднести прибор к моему лицу сержант полиции.

— Запрещаю! — громко воскликнула Мария Степановна, выхватывая сканер из рук девушки-сержанта.

— Извините, дамы! — немного смущённо произнесла моя опекунша, возвращая выхваченный прибор опешившим полицейским, — У моего подопечного повышенная чувствительность глаз к свету. Он может потерять сознание от болевого шока при этой процедуре. Поэтому я не могу разрешить её проведение. Может быть позже что-то и получится.

— Хорошо. Я поняла вас. — кивнула головой капитан, забирая прибор и тыкая по его экрану. — Попробуем обойтись без скана сетчатки.

— Голосовая идентификация сейчас тоже невозможна. Вы же слышали его голос! — подала реплику сержант. На что капитан согласно кивнула головой.

Глядя снизу на капитана и проводимые ею манипуляции, я видел только сосредоточенное женское лицо сквозь прозрачный стеклянный прямоугольник и подушечку указательного пальца, которым женщина касалась прибора в разных местах. Ручка или то, что её заменяло, так и осталась в руках сержанта полиции.

Наконец, оторвавшись от разглядывания того, что мне не было видно на экране, капитан со вздохом сообщила, что результат поиска отрицательный и идентификация потерпевшего, то есть меня, не произведена. Затем повторилась процедура с подписью ещё одного протокола моей опекуншей.

Но и это было ещё не всё. Меня, опять с разрешения Марии Степановны, сфотографировали той же стеклянной штуковиной в фас и профиль, а потом и в полный рост. Мария Степановна проследила, чтобы вспышка при этом не использовалась.

Представляю, как я выгляжу на этих фото (дать полюбоваться мне собственными изображениями дамы не сочли нужным): мелкий, худой, лысый, в больничной рубашке и в шлёпанцах. Хотя мне в принципе всё равно. Я ведь не девчонка — внешний вид меня меньше волнует. Главное — красота внутренняя! Ну, по крайней мере, нас так учили. А внутри я красавец! Правда, видно это только на рентгеновских снимках, которые тем же девчонкам не покажешь.

А мои наружные фотографии, цитата: «в порядке осуществления розыскных мероприятий», покажут по государственным Ру-нет-каналам. Знать бы ещё, что это за каналы такие. Скорее всего, типа телевидения нашего. Прикольно, если их покажут в рубрике «Их разыскивает милиция!» вместе с фотографиями матёрых уголовников. Вернее, полиция — надо привыкать к новому миру.

После сеанса фотографирования полицейские наконец-то решили покинуть нашу тесную компанию, а я вздохнул с немалым душевным, да и физическим облегчением. Что-то вымотало меня это мероприятие.

— Спасибо за содействие! Всего хорошего! — попрощалась следователь со всеми, вместе с молчаливой напарницей направляясь к двери. — Если ваш подопечный что-то вспомнит, обязательно нам сообщите.

— Непременно! — пообещала Мария Степановна, провожая вместе с Валентиной Николаевной посетителей, и, продолжая с ними беседовать.

И уже из коридора, пока была открыта дверь палаты, я смог расслышать продолжение их разговора:

— Ещё один, как у вас говорят, висяк? — сочувственно спросила врач.

— Скорее всего. — вздохнула капитан. — Никто ничего не знает, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. В общем, всё, как обычно.

После чего оставшаяся в палате Валентина Николаевна закрыла за полицейскими дверь и, вернулась ко мне:

— Ты как себя чувствуешь, Слава, не сильно тебя утомили госпожи полицейские?

— Нет, всё нормально, Валентина Николаевна. — шевельнул я рукой.

— Ты вообще молодец — очень хорошо держишься! Я даже не представляю, как бы вела себя в твоей ситуации!

Смутившись, я не нашёл, что ответить, поэтому просто промолчал, пожав плечами.

А женщина продолжила:

— А ты понял, что пока не найдутся твои родные, Мария Степановна взяла на себя ответственность представлять твои интересы перед государством и обществом, и вообще отвечать перед законом за все твои действия?

— Понял — не маленький. — серьёзно кивнул я.

— Ну, по поводу маленького, это можно поспорить. — ухмыльнулась женщина. И добавила, глядя мне в глаза уже без малейшего намёка на улыбку: — И я тебя очень прошу — не подведи мою сестру необдуманными поступками.

— Я действительно всё понял, Валентина Николаевна. — ответил я таким же твёрдым взглядом. — И я обещаю вам, что не подведу ни вас, ни Марию Степановну. По крайней мере перед поступком обещаю его хорошо обдумать.

— Я почему-то хочу тебе верить, Слава. — произнесла Валентина Николаевна, вздохнув и покачав головой, и посмотрела на часы на своём карманном телефоне. — Ого! Уже время ужина и его скоро должны привезти. Обязательно всё съешь!

— Это я тоже обещаю, Валентина Николаевна. А завтра я смогу самостоятельно пойти в столовую?

— Вот завтра посмотрим на твоё состояние и всё решим.

Довольная женщина вышла из палаты, в которую через некоторое время зашла знакомая Марь Ванна со своей приятно пахнущей тележкой. На этот раз она привезла лёгкий куриный супчик с кусочком хлеба и стаканом сладкого чая, которые мне позволено было съесть самостоятельно. Что я и сделал с большим удовольствием под довольное бурчание моего ненасытного живота.

Наевшись и поблагодарив приятную старушку, я сыто откинулся на подушку, почти сразу начав засыпать. И, уже созерцая картинки первых сновидений, я услышал, как в палату кто-то зашёл, но просыпаться мне не захотелось.

А Мария Степановна, провожая гостей по коридору, проводила уже свой допрос, замаскированный под простое женское любопытство:

— Скажите, если это не секретная информация, неужели за всё прошедшее время никто так и не подал заявление о пропаже мальчика?

— Никто, Мария Степановна. — по-прежнему отвечала только капитан, шагавшая рядом с врачом. Сержант же скромно, молча шествовала за ними. — Мы подавали запросы и в районные отделения нашей области, и в соседние регионы, и в центральный аппарат. За тот период вообще не было заявлений о пропавших детях. Позже появилось запросы по двум исчезнувшим девочкам, но их уже нашли — там две маленькие сестрички решили самостоятельно прокатиться к морю. А по мальчику — до сих пор тишина.

— Я знаю, что его привёз патруль дорожной полиции рано утром. Это было как раз при мне. — продолжила целительница. — А где и как его нашли?

— Патрульный экипаж тогда уже собирался возвращаться на базу. Их смена как раз подходила к концу. — немного подумав, решила всё-таки ответить полицейская. — Их зоной ответственности были южные окраины Пензы. Вот при выезде из района Засечного они и увидели пожар.

— Пожар? — недоумённо воскликнула Мария Степановна, оглянувшись почему-то на сержанта-полицейскую. — Тогда же такой ливень был всю ночь. Как там вообще что-то могло гореть?

— Там по улице Тарнавского то ли кемпинг раньше был, то ли фирма, производящая товары для туристов. — первой на этот раз, с молчаливого разрешения начальницы, начала рассказывать сержант, поравнявшись с шедшими до этого перед ней женщинами. — В общем, сейчас там заброшенное место, даже асфальт не сохранился. Но кое-какие полуразрушенные постройки, огороженные таким же кирпичным забором, ещё остались. Вот в них что-то и горело. Причём настолько сильно, что экипаж заметил отсветы огня за несколько километров от него. Впрочем, когда наряд туда добрался, огня уже не было.

— Как написала в рапорте старшая наряда, там и гореть-то было нечему — одни бетонные и кирпичные развалины вокруг растрескавшихся остатков асфальтированной площадки, огороженные остатками такого же забора. — продолжила историю капитан. — И никаких видимых следов пожара они не обнаружили. Только посреди двора в луже грязи под струями дождя лежит голое детское тело. Они сначала решили, что он не живой — очень уж неподвижно лежал, не подавая никаких признаков жизни, да ещё и лицом вниз. Но командир наряда сумела нащупать еле слышимый пульс. Вот тогда они его в охапку — и к вам. Ваша больница была ближе всего.

— Скажите, а что будет, если родные мальчика не отыщутся? — с непонятной интонацией задала новый вопрос врач.

— Ну, этими вопросами занимаемся не мы, а органы государственной опеки. — задумалась полицейская. — Но, скорее всего, попадёт в какой-нибудь детский дом, если его никто не усыновит до этого.

— Спасибо вам за рассказ, Татьяна Викторовна. — выйдя на крыльцо старинного здания больницы с барельефом над ним «1846», задумчиво поблагодарила Мария Степановна, пожимая руку сначала капитану, а потом и сержанту. — Если вам не в тягость, сообщайте мне, пожалуйста, любые новости, касающиеся моего подопечного, если таковые будут появляться в распоряжении вашего отдела.

— Непременно, Мария Степановна. — пообещала полицейская, удерживая руку женщины и пристально глядя ей в глаза. — А скажите, почему вы решили взять на себя опеку над этим мальчиком?

— Он напомнил мне одного человека, которого давно уже нет в живых. — ответила врач, не отводя глаза.

— Если не секрет, кого?

— Сына.

— Простите. — отпустила руку капитан. — До свидания. Если будут какие-то новости, я вас обязательно извещу.

— До свидания. — прислонившись к двери, женщина смотрела задумчивым взглядом в спины удаляющихся полицейских.

Проводив ушедших гостей и постояв ещё несколько минут, разглядывая пустой двор, целительница вернулась в здание, направившись в своё отделение. Всё это время она о чём-то напряжённо размышляла, почти не глядя по сторонам, привычно перемещаясь по давно знакомым коридорам. Войдя в свой кабинет, Мария Степановна увидела свою сестру, сидящую на диванчике, на котором его хозяйке частенько приходилось ночевать.

— А ты чего тут — меня ждёшь? — спросила она так же задумчиво, усаживаясь за свой стол, не замечая пристального взгляда Валентины. — Как Слава себя чувствует?

— Представляешь, — проговорила она дальше, глядя на свои сцепленные пальцы и даже не попытавшись услышать ответы на заданные вопросы, — если не найдутся его родные, его отдадут в детский приют.

— Маша! Маша! Мария, очнись! — встряхнула сестру подошедшая к ней Валентина. — Ну как — пришла в себя?

Дождавшись осознанного кивка, она продолжила, усевшись на стул напротив Марии:

— Что с тобой происходит? Последнюю неделю та сама не своя. Зачем ты взяла опеку над этим ребёнком? Хорошо, что только временную!

И осеклась, увидев глаза сестры:

— Или не временную?

— Хоть это и совсем неправильно, Валя, но я хочу, чтобы его родственников так и не нашли. — словно удивляясь самой себе, неожиданно проговорила сестра.

— Ты в своём уме, Мария?

— Я хочу его усыновить! — прошептала женщина, закрыв лицо руками.

В кабинете повисла оглушительная тишина, разбавляемая мерным стуком старинных часов, висящих над входной дверью.

— Ты, главное, не волнуйся. — Валентина, обойдя стол, успокаивающе погладила голову своей сестры. — Всё будет хорошо. Вот увидишь.

— Я не сошла с ума, Валя, если ты на это намекаешь. — обняв сестру двумя руками проговорила Мария.

— Я понимаю, ты устала. — Валентина продолжила гладить сестру. — Может тебе отпуск взять на несколько недель. У тебя как раз должен накопиться на пару — другую месяцев. Сколько лет ты его не брала?

— Не знаю, не считала. А идея хорошая. Вот оформлю все документы на Славу, и вместе поедем на море. Ему будет полезен морской воздух.

Не ожидая услышать такой ответ на своё предложение, Валентина, покачав головой, спросила:

— Но почему он? Почему именно этот мальчик?

— Ты же помнишь моего Славку? — сестра сквозь слёзы посмотрела не неё снизу-вверх. — Последний год он был таким же лысым, худым и беспомощным, а я ничем не смогла ему помочь. Только оттянула и облегчила его уход.

Совладав с нахлынувшими воспоминаниями, Мария продолжила:

— А увидев этого мальчишку, когда его грязного, и такого же худого и лысого доставали из полицейского экипажа, когда его несли на руках в моё отделение, я почувствовала, что судьба даёт мне ещё один шанс. Именно мне! Понимаешь, Валя? А в операционной, когда у меня, несмотря на все мои умения и старания, дважды не получилось его завести, я мысленно взмолилась всем высшим силам, чтобы они помогли мне. Я тогда поклялась, сама не знаю кому — себе, Богу, всему миру, что если вытащу этого ребёнка, то никогда его не брошу, и буду помогать, всем, чем только смогу.

— И знаешь, — после паузы продолжила Мария, — мне кажется, что меня услышали и клятву мою приняли. Я об этом никому не говорила. Но и третья моя попытка была неудачная. А может мне так показалось. Не знаю. Но я секунд десять после неё не могла услышать его сердцебиение. А потом был первый удар. Через время второй, затем третий… Я чуть в обморок не упала прямо в операционной. Меня потом медсёстры под руки выводили оттуда. Вот так, Валя!

Выслушав этот монолог. Валентина только молча вздохнула, ещё крепче прижимая к себе сестру.

— Пусть будет так, как ты хочешь, Маша. — разрывая объятия после долгого молчания, произнесла Валентина, направляясь к двери. — Нужна будет помощь — обращайся. Всегда помогу. Ведь дороже тебя и Лизки у меня никого нет. Да и Слава мне тоже понравился. Пусть будет ещё один близкий мне человек. Если у тебя всё получится, тогда опять буду тётей Валей.

— Спасибо, Валюша. Я знала, что ты меня поймёшь и поддержишь. — поблагодарила Мария, идя вслед за сестрой. — Ты к себе в отделение? Пойдём, я тебя провожу. А заодно и проведаю нашего юного пациента. Как раз он должен уже поужинать.

В палату Мария заходила одна, так как Валентина ушла собираться домой. Слава уже спал, скорчив смешную мордочку и положив сложенные ладони под правую щеку. Смятая простыня, служившая из-за совсем не весенней дневной жары одеялом, лежала на полу. Подняв её и заботливо укрыв мальчика, женщина, погладила его по голове и тихонько, на цыпочках вышла из палаты.