Глава 23

Я не то чтобы спал и не то чтобы проснулся. Никогда прежде я так полностью замечательно и приятно не отдыхал. Девичьи голоса вывели меня из забытья.

На борту «Хеллз Белль» Руп поведал мне, какими сладкими были их голоса, какими трогательными, какими душераздирающими. Какими мелодичными, искренними и тихими.

— Какого замечательного друга мы имеем в лице Христа. Он отпускает все наши грехи и печали.

Я удивился тому, что странная команда «Хеллз Белль» выбрала такую песню. Я чувствовал затылком тепло чьего-то бедра, прикрытого тканью. Я открыл глаза. Была ночь. Косой свет касался лиц девушек, касался их длинных распущенных волос. Я понял, что лежу на одеяле и ощущаю под ним сухой песок. Лицо надо мной было в тени. Я поднял ленивую довольную руку и ощутил под тонкой тканью юную грудь, которая была так близко от моего лица. Она была приятно упругой.

Девушка взяла меня за запястье, отвела мою руку и сказала:

— Нет, брат.

Голоса перестали произносить слова, они пели только одну мелодию.

— Он проснулся, — сказала девушка.

Они перестали петь. Мужской голос произнес:

— Как ты себя чувствуешь, брат?

Я поднял голову. В свете костра я увидел, что их было пятеро или шестеро. Бородатые, с библейскими лицами мужчины в грубых одеяниях. Я очутился вне своего исторического времени и места.

Сев слишком быстро, я почувствовал слабость и наклонился, опустив голову на колени.

Чья-то рука тронула меня за плечо, и раздался голос Мейера:

— Я собирался показать тебя врачу. Тут у них есть один целитель, он…

— Я был студентом третьего курса медицинского института, когда услышал зов. Я — целитель этого большого клана, который выполняет паломническую миссию.

Я выпрямился и взглянул в юное бородатое лицо. Парень кивнул и стал слушать мой пульс.

— Мы сняли гудрон с твоей руки растворителем, брат, обработали ожоги и перевязали.

Моя рука была в марлевой повязке, большой палец забинтован. Я повернул голову и увидел пляжные повозки и нескольких паломников. На руках одного из них был плачущий младенец.

Я осторожно лег на спину. Бедро по-прежнему было здесь, такое же уютное, как и раньше. Знакомое лицо склонилось надо мной.

— Я успокою тебя, но больше не трогай меня, хорошо?

— Не буду, сестра. Мне казалось, что я нахожусь где-то еще с кем-то другим. С… другой группой девушек.

— Они тоже паломники?

— В каком-то смысле да.

— Существует только один смысл, брат, когда ты отдаешь свое сердце, и душу, и земные блага, и всю свою жизнь на служение всемогущему Богу.

— А ваш… целитель поливал уксусом мои ожоги?

Она хихикнула:

— Это от меня запах. Провидение послало нам сегодня тебя и твоего друга. Если бы это не было богохульством, я бы сказала, что мои сестры и я наслаждаемся воцарившимся с тех пор миром.

Я снова попытался сесть. Голова не кружилась. Одна из сестер принесла мне чашку горячего бульона из моллюсков. На девушке было свободное одеяние из какого-то домотканого материала. От нее тоже разило уксусом. На шее у нее висел грубый крест с вкрапленными в него зелеными камнями. Автоматический диаскоп, встроенный в мою голову, моментально выдал мне слайд, озаглавленный «Последний известный снимок Пола Диссо в этом мире», — маленький золотой крестик, болтающийся на его напряженной шее.

Выпив бульона, я попытался встать, и у меня это неплохо получилось. Они оставили нас в покое, меня и Мейера. Радушие их не тяготило. Мы могли не обращать ни на кого внимания и просто слушать красивое пение, есть бульон и воздавать хвалу Всевышнему.

Я нашел пахнущую уксусом девушку и с благодарностью возвратил ей чашку. Мейер и я отошли от костра и от света.

— Я запаниковал, — сказал Мейер. — Освободился от остатка проволоки, взвалил тебя на ту проклятую тележку и помчался как сумасшедший.

— Где эта тележка?

— Там, на склоне. Она застряла, и им пришлось вытаскивать ее с помощью пляжной повозки.

— А что с тем лимузином?

— Хороший вопрос. Джошуа и я вернулись туда на его мотоцикле. Ключи от машины были на столе в офисе. Мы положили мотоцикл в багажник лимузина. Я все запер, и мы уехали оттуда еще до половины восьмого, отогнали лимузин как можно дальше, в аэропорт Вест-Палм, ключи оставили в пепельнице. Можешь назвать это решением в духе Диссо. Между прочим, я сделал пожертвование в пользу этих миссионеров — от своего и твоего имени.

— Это хорошо.

— Я передал им одну из запакованных пачек сотенных бумажек прямо из банка «Сазерн нэшнл». Завизированных. Нетронутых. Там было четыре такие пачки, в коричневом конверте, который лежал на столе в хранилище.

— Что сказал Джошуа?

— Спасибо.

— Он не задавал никаких вопросов о характере помощи, которую ты у него просил?

— Только один. Перед тем как он взял себе имя Джошуа, у него была привычка бить машины. Он сказал, что единственное, что хотел бы знать, — почему, если мы совершили грех, мы раскаялись в нем. Я ответил, что, хотя не считаю содеянное грехом, готов молиться о прощении. Тут он кивнул и бросил деньги в суму на своем мотоцикле. Я вышел с автостоянки аэропорта, а он выехал на мотоцикле и подобрал меня на дороге. Сюда был тоже долгий путь. Я даже подумал, что ты не выживешь, пока мы доедем.

— Мейер?

— Да?

— Отвези меня домой. Отвези назад, на «Флеш», пожалуйста.

— Давай пожелаем спокойной ночи всему клану.


Я много спал. Мне это прекрасно удавалось. Я мог встать в полдень, принять душ, плотно позавтракать, а к трем часам дня снова был готов вздремнуть. Пелена отступила в отдаленные уголки мозга. Все оставили меня в покое. Об этом позаботился Мейер, наговорив обо мне всяких небылиц.

Мейер заходил обычно в то время суток, когда меня можно было застать на ногах.

Мы отправлялись плавать. Потом возвращались и играли в шахматы. Мне не хотелось быть среди людей. Пока еще. Поэтому еду готовил либо он, либо я. Иногда он уходил и что-то приносил.

Чем дольше мы откладывали решение, тем легче было его принять. Случайности выстраивались в схему, которую не было смысла опровергать. Гарри Бролл схватил свои триста тысяч ссуды наличными и сбежал с Лайзой, подругой, которую он собирался бросить. Кроме некоторых раздраженных кредиторов никто особенно не искал его. Жена Гарри была объявлена пропавшей на Уинуордских островах, где, вероятно, утонула, когда плавала в одиночестве. Пол Диссо тоже, возможно, утонул, но в его положении это, скорее всего, было самоубийством, вызванным глубокой депрессией и страхом перед тяжелым заболеванием крови. Он и должен был плохо кончить.

Джиллиан была поразительно мила, готова помочь и сдерживала обещание не задавать никаких вопросов. Она прилетела на Гренаду и задержалась на несколько дней. С помощью друга-адвоката ей удалось получить мой пакет из сейфа отеля и личные вещи из камеры хранения.

Джилл трогательно принесла свои извинения и сожаления. Когда она и ее новый друг возвратились с Гренады, она пришла ко мне вместе с ним, чтобы отдать вещи. Они выпили с нами и не стали задерживаться. Мейер пришел до их ухода.

— Все время забываю, как его зовут, — сказал он потом.

— Фостер Крэмонд. Он до сих пор остается близким другом обеих своих бывших жен.

— Богатых бывших жен.

— Разумеется.

— Приятный. Хорошие манеры. Не причиняет никакого беспокойства. Хорошо играет. Во что? В теннис, поло. Плавает под парусом. Отличные рефлексы. Ты обратил внимание на то, как быстро он поднес свою солидную золотую зажигалку? В долю секунды. Любопытный феномен происходит, когда они смотрят друг на друга.

— Ты имеешь в виду, что у нее идет пар из ушей? И что у него раздувается шея, становясь на два размера больше? Да. Я заметил.

— Тревис, как ты отреагировал, когда увидел ее нового друга?

— Испытал облегчение оттого, что мне не надо слишком беспокоиться из-за нарушенного обещания приехать к ней на неделю. И… некоторое возмущение, наверное. Если быть честным, то некоторое возмущение.

— Ты хотел бы снова изменить свое мнение?

Я долго не отвечал. Целых три хода, один из которых потребовал от меня усиления защиты против его королевского слона. Я придумал отличный ход. Пока он изучал позицию, я откинулся на спинку стула.

— Это ты насчет того, что я изменил тогда свое мнение. Нет. Инстинкт не подвел меня, когда Гарри пришел сюда. Он не собирался стрелять в меня. Предположим, что я отстал на полшага или на шаг. Возможно, я достаточно стар или мудр, чтобы перейти в положение, когда уже не нужна скорость. Единственное, что я знаю, — мне нечего ждать везения в будущем, потому что его не было и в прошлом. А раз нет везения, придется самому делать себя счастливым. Я знаю, что главное — это чувство, которое я испытаю, когда начну строить собственное счастье… И Джиллиан тут ни при чем. Я мог бы расслабиться, найти себе богатую даму и успокоиться. Но это была бы неполноценная жизнь. У меня есть неистребимые привычки. Не могу отделаться от запаха, вкуса и ощущения смерти и стараюсь не допустить того, чтобы она слишком приблизилась. Если бы я знал, что смогу не допустить этого, то не чувствовал бы ничего подобного.

Мейер долго думал над этими словами, потом долго думал над своей позицией и наконец сказал:

— Если сомневаешься, сделай рокировку. — Он передвинул короля в угол, под охрану ладьи, и добавил: — Тревис, я очень рад, что ты принес нам чуть-чуть удачи. Я рад, что нахожусь здесь. Но…

— Но?

— Но с тобой что-то не так.

— Я вижу во сне всякие гадости. Моя память похоже пришла в порядок. Она почти все расставила по местам. Но у меня действительно отвратительные сны. Прошлой ночью я покупал рубашку. Продавщица предупредила, что ее шили на островах, а там они не точно проставляют размеры, поэтому я должен ее примерить. Когда я надел на себя рубашку и вышел, то увидел, что это точно такая же рубашка в африканском стиле, какая была на Лайзе в вечер нашего знакомства. Когда я попытался объяснить девушке, что мне нужна другая, она быстро подошла ко мне, протянула руку и с щелканьем пристегнула что-то спереди. Это был большой круглый белый предмет, слишком тяжелый для переда рубашки. Я поднял его и понял, что щелкала нижняя челюсть черепа, которая, захлопнувшись, прикусила зубами ткань. Это был очень белый, отполированный, изящный череп, и сначала мне показалось, что это череп какого-то хищника. Потом вдруг я понял, что это череп Лайзы. Я хотел заставить девушку снять его, но она сказала, что он продается вместе с рубашкой. Ни с какой другой, а именно с этой. И я проснулся.

— Господи Боже, — тихо прошептал Мейер.

— Но обычно я вообще не вижу снов.

— Скажи спасибо, Тревис. Что-то еще не так?

— Да.

— Не можешь пока объяснить этого словами?

— Мне кажется, что скоро смогу. Когда этот момент наступит, я тебе все объясню…

— Пытаешься угрожать конем? Давай. Посмотрим, что у тебя получится.


В следующее воскресенье, а было это в конце мая, мы с Мейером отправились на пляж. Ветер стих, на солнце стало очень жарко, и мы переместились в тень, на скамейку. Я наблюдал за двумя симпатичными дамами, прогуливавшимися по пляжу. Они шли, старательно распрямив плечи и втянув животы, смеялись и болтали. Элегантные дамочки. Совершенно незнакомые. Они лишь коснулись моей жизни и уже уходили из нее, и я никогда не узнаю их и не прикоснусь к ним, так же как к двум миллионам или к десяти миллионам их грациозных сестер.

— Кажется, сейчас я смогу выразить одну проблему двумя словами. Но это только попытка. У тебя хватит терпения?

— Ты что, часто видел меня нетерпеливым?

— Начну со слов, сказанных Рупом Дарби на Гренаде. Это фраза, не слово. Она определяет состояние. Без женщин. Физически, он имел в виду. Полнейшее сексуальное опустошение, когда кажется, что никогда больше не захочешь видеть ни одной женщины. Но у меня это в другом смысле. Вся моя любовная жизнь проходила до Гренады целую вечность назад.

— Так. Значит, без женщин, но не в физическом смысле.

— Господи, нет. Эти две, что только что прошли мимо, вызвали предполагаемую реакцию. И я прекрасно помню прикосновение гладкого и теплого бедра той маленькой христовой певчей на своем затылке. Физическая способность — это прекрасно. Нет, Мейер. Я чувствую себя опустошенным и сломленным в другом смысле. Я противен самому себе, не могу представить себя в действии.

— Как?

— Все мои представления о том, как заниматься любовью с женщиной, кажутся мне банальными. Я слышу свои слова, которые говорил слишком многим: «Должна быть какая-то привязанность, милая. Уважение друг к другу. Мы не должны причинять вреда ни себе, ни другим, дорогая. Обе стороны должны давать и получать, любимая». О, Мейер, да поможет мне Бог, все это звучит как разговор при торговой сделке. Я обманывал их и обманывался сам. Смотри. Вот у меня в руках упаковка. И на этой упаковке маленькими буквами написано, что это чертов гуарановый чай. Мэри Диллон взяла упаковку. Я не заставлял ее. Я просто положил ее на видном месте, где она могла бы заметить ее. Она взяла ее, ей понравился продукт, и потом она вышла замуж за Гарри Бролла. И вот теперь она погребена за волнорезом, под бетоном. Значит, что-то не так или с надписью мелкими буквами, или с обслуживанием, или с навязанным товаром, Мейер. Я просто не могу… Я не в состоянии снова услышать свой собственный искренний, любящий, гадкий голос, произносящий эти затасканные слова о том, что «я не сделаю тебе ничего плохого, крошка, я просто хочу переспать с тобой и сделать из тебя настоящую эмоционально здоровую женщину».

— Тревис, Тревис, Тревис.

— Я знаю. Но это то, что со мной происходит.

— Может быть, в воздухе, которым мы дышим, появился какой-то новый вредный промышленный компонент.

— Проявляешь добродетель?

— Не сваливай все на меня, Макги. Ты хороший человек. Людей, которые не были бы хоть немного болванами, не существует. Когда мы обнаруживаем в себе частичку глупости, мы недовольны собой. Еще бы! Наш имидж страдает.

— И что же мне делать?

— Откуда я знаю, что тебе делать? Исчезни где-нибудь на далеких островах и полови пару месяцев рыбу. Наймись на буксирное судно и поработай до изнеможения. Возьми пять тысяч из тех, что лежали в коричневом пакете и арендуй «Хеллз Белль» для себя одного на десять дней. Принимай холодный душ. Изучай хинди.

— Что ты злишься?

Он вскочил со скамейки, повернулся кругом, наклонился и рявкнул мне прямо в лицо:

— Кто злится? Я не злюсь!

Вприпрыжку Мейер побежал к воде, плюхнулся в нее и поплыл.

Все как-то странно вели себя. Может, действительно в последнее время в воздухе висела какая-то мерзость.

Пока мы плескались, Мейер вышел из несвойственного ему нервного состояния. Мы медленно побрели через мост назад, а когда наконец подошли к «Флешу», я увидел на его корме, в тени навеса, какую-то женщину.

Я не узнавал ее до тех пор, пока мы не приблизились к борту почти вплотную. Она спала в шезлонге, похожая на уютно свернувшегося котенка. Рядом с шезлонгом стояли большой красный чемодан и такая же дорожная сумка. И то и другое изрядно потрепалось в путешествиях. На ней было короткое джинсовое платье, отделанное белой крупной строчкой, а белые босоножки валялись на палубе, под шезлонгом. Во сне она крепко прижимала к себе свой белый кошелек.

Неожиданно она широко открыла глаза. Весь ее сон тут же как рукой сняло. Она проснулась в одну секунду, вскочила на ноги и широко улыбнулась:

— Привет, Макги! Это же я, Джинни. Джинни Доулан. Мне надо было завернуть на пляж, да?

Я представил их друг другу. Мейер сказал, что слышал о ней много хорошего. На него, кажется, произвели впечатление копна рыжевато-каштановых волос и блеск серо-зеленых глаз.

Я отпер «Флеш», и мы вошли. Она восторженно затараторила:

— Оставьте мои вещи там, если, конечно, у вас нет воров. Ой, можно я посмотрю ее? Это великолепная яхта, Трев! Послушайте, а я не помешаю? Если у вас, ребята, какие-то планы…

— Никаких, — сказал Мейер. — Абсолютно никаких.

— Ух ты, какая замечательная кухня!

— Камбуз, — сказал я.

Джинни непонимающе взглянула на меня:

— Камбуз? Это же на галерах, там огромные весла и человек с кнутом. И у вас это тоже есть?

— Хорошо, Джинни. Пусть будет кухня.

— А мотор у нее есть? Я имею в виду, на ней можно путешествовать и так далее?

— И так далее, — сказал Мейер, лицо которого приобрело более счастливое выражение.

— Ух ты, как бы я хотела когда-нибудь отправиться на такой яхте. Все равно куда!

— Где твоя подруга? — перебил я ее.

— Бетси? Нас выбросил из «Каса-де-Плайя» обосновавшийся там банк. Не нас, а меня. Потому что ее к тому времени уже не было. Она вернулась к вдовствующему дантисту в Северный Майами.

— Тебе водку с тоником? — спросил я.

— Совершенно правильно. Как это чудесно, когда люди помнят такие вещи, правда? А я собираюсь вернуться в Колумбус. Нет, не к Чарли, не к этому зануде. Но я позвонила к себе на старую работу и смогу достаточно зарабатывать, так что накоплю денег и улечу в Доминиканскую республику. Там немедленно разведусь, вместо того чтобы ломать себе голову здесь.

— Не хочешь сесть, Джинни? — спросил я.

— Я слишком нервничаю и не могу сидеть на месте, дорогой. Когда я сваливаюсь вот так на людей, мне всегда не по себе. Я должна была уехать на автобусе, но подумала: какого черта, я так хотела увидеться снова с этим Макги и так и не сделала этого. Девушка должна иногда быть бесцеремонной, иначе ей придется довольствоваться ничем, правильно?

Я взглянул на Мейера. На его лице появилось какое-то очень странное выражение. Я протянул Джинни стакан и заявил:

— Иногда девушка становится бесцеремонной как раз в нужное время и получает приглашение на частный круиз. Что ты скажешь на это?

— На борту этой великолепной яхты? Ух ты! Я бы ответила «да» так быстро…

— Молчите! — заорал Мейер, напугав ее.

Он подошел к ней и, подняв палец, заставил снова сесть в кресло. Она, оторопев, села по его команде и уставилась на него, открыв рот.

— Я собираюсь задать вам очень личный вопрос, миссис Доулан.

— Что это с вами?

— Вы не испытывали сильного эмоционального потрясения в последнее время?

— Я? Потрясение? Какое?

— Вы не испытываете сейчас кризиса?

— Кризиса? Да я просто намереваюсь получить обычный нормальный развод.

— Миссис Доулан, вы не чувствуете себя сейчас жалкой маленькой птичкой со сломанным крылом, которая опустилась на борт, ища покоя, понимания, нежности и любви, что поможет вам снова стать целой и невредимой?

Девушка недоумевающе взглянула на меня широко раскрытыми круглыми глазами:

— Он всегда такой, Тревис?

— Слушайте внимательно! — потребовал Мейер. — Какие у вас отношения с вашим врачом-психоаналитиком?

— Психоаналитик? Психиатр? Мне-то он зачем? Еще что! Может быть, это вам он нужен?

— Вы влюблены? — спросил он.

— В данную минуту? Гм-м. Кажется, нет. Но, как правило, влюблена. Довольно часто, мне кажется. Я не отношусь к очень серьезным людям. Скорее к глупым и счастливым.

— Еще один вопрос — к вам обоим.

— Ответь на него ты, милый, — сказала мне Джинни.

— Не будете ли вы оба, счастливые люди, возражать, если я проведу следующие две недели в Сеника-Фоллз, штат Нью-Йорк?

— Говоря от имени нас двоих, Мейер, я не могу привести по-настоящему серьезных возражений.

Мой друг подошел к двери, ведущей на заднюю палубу, и открыл ее. Затем поднял красный багаж и внес его внутрь, улыбнулся нам маниакальной улыбкой и вышел, хлопнув дверью.

Озадаченная Джинни, нахмурившись, тянула свой напиток. Потом взглянула на меня:

— Макги?

— Да, дорогая.

— Все, кого я знаю, ведут себя все более странно. Ты тоже это заметил?

— Да. Я тоже. Мейер не всегда такой.

— Это очень нахально с моей стороны, что я таким образом свалилась на тебя. Я не такая, правда.

— У «Флеша» есть мотор.

— Это здорово. Но ты ведь не считаешь, что тебя заставили сделать то, чего ты вовсе не собирался, а?

— Чем больше я думаю об этом, тем больше мне это нравится.

Джинни поставила свой стакан, подошла ко мне и с энтузиазмом поцеловала:

— Это повод познакомиться, верно? Не хочешь начать с того, что поможешь мне распаковать вещи?

Мы отнесли вещи в каюту, и она поинтересовалась, что имел в виду Мейер, когда спросил ее о сломанном крыле. Я ответил, что он — последний великий романтик. Прежде, объяснил я, их было двое. Но теперь остался лишь один.

Загрузка...