Monpti

Двенадцатая глава

Перед моим камином стоит новый предмет меблировки: кресло немыслимого цвета. Я встал уже в пять утра, оделся и уселся в кресло. Вчера на это не было времени, я очень устал и сразу лег спать.

В полдень я устал уже и от кресла и встал, чтобы слегка отдохнуть. Позднее я пошел в Люксембургский сад, на свой якобы обед.

Парижская осень засвидетельствовала саду свое почтение. Деревья засыпали листьями извилистые тропинки, а на небе ветер гонялся за быстро плывущими облаками.

Навстречу мне идет ребенок с гувернанткой и наклоняется, чтобы поднять кусочек гравия.

– Не прикасайся! – кричит гувернантка. Она вытирает ему руку и дает шлепка.

Со мной это вроде бы тоже когда-то было…

Солнце еще греет, многие сидят в саду и принимают солнечные ванны. Дни становятся все короче, а вечера прохладнее.

На авеню Обсерватуар есть две маленькие узкие полоски зелени – сады Обсерватории. Они выглядят как продолжение Люксембургского сада, но только с отдельной оградой. Они и закрываются позднее, и любовные парочки чаще посещают их в душные летние вечера. Если женщина чувствует себя одиноко, она просто приходит в один из этих маленьких садов и садится под деревья, чтобы взглянуть на звездное небо; долго сидеть одной ей не приходится.

Но лето уже прошло. Холодные осенние вечера убивают любовь и мух. Здесь прогуливается и прозаическая публика: рабочие, гувернантки или пенсионеры. Фармацевтический факультет Сорбонны находится тоже здесь. Студенты и студентки носятся по аллеям или садятся и листают свои книги.

Это тихий отгородившийся квартал. С обеих сторон на зеленую листву двух садиков уставились вечно закрытые окна фешенебельных домов. В каждом садике по две аллеи. Между аллеями тянется окаймленная цветами полоска газона со статуей на каждом конце. Вдоль аллей есть деревья и кресла, можно опуститься в кресло, чтобы вдохнуть немного романтики под шевелящейся от ветра листвой или наблюдать за бегущими облаками и порхающими голубями. На одной из сторон от Люксембургского сада видно здание сената, на другой на фоне серого неба вырисовывается купол Обсерватории.

Я люблю здесь прогуливаться и воображаю себя владельцем майората, медленно шагающим, заложив руки за спину, по аллеям под шуршание листьев на деревьях. «Господин граф, вы обронили тысячу франков». – «Оставьте их, мой дорогой. Их подметут вместе с листьями».

И тут со мной происходит нечто чрезвычайное.

С внутренней стороны аллеи, в первом садике, сидит молодая девушка лицом к газону. Она что-то читает и делает выписки. Определенно студентка. Когда я прохожу мимо нее, она поднимает голову и смотрит на меня.

Это та молодая девушка, которую я уже встречал в этом саду, в тот раз пожилая женщина показывала ей роман.

Чудесное совпадение.

В этом городе живут почти четыре миллиона человек. Дважды встретить одного и того же – это чудо.

К тому же она сидит вовсе не на бесплатной скамейке. Она, должно быть, из верхней десятки тысяч.

Я поворачиваюсь и останавливаюсь перед деревом, которое к ней ближе всего. Она взглядывает на меня и улыбается.

Я принимаю внезапное решение.

– Bonjour, Mademoiselle.

– Bonjour, Monsieur.

Она ответила на мое приветствие.

Она закрыла глаза и ответила мне так – я клянусь, – так сердечно, как будто мы давно знакомы. Даже немного улыбалась при этом «Бонжур, мсье». Кстати, я тоже приветствовал ее как абсолютный джентльмен. Один из моих предков был большой шишкой при дворе короля Маттиаша…

Надо бы продолжить начатое, но она больше не смотрит в мою сторону. Она продолжает читать. А я всего-навсего стою и жду.

Спустя какое-то время молодая девушка снова поднимает взгляд и – ждет. Я оборачиваюсь.

Может, кто-то стоит позади меня, кому предназначена ее улыбка. Там никого нет.

Наверняка прочитала что-то, над чем не могла не рассмеяться.

Если она еще раз мне улыбнется, я подойду к ней. Она больше не смотрит.

Я не спеша пройдусь мимо нее, сейчас так и так никого нет поблизости.

Когда я поравнялся с ней, она подняла взгляд от книги, слабая улыбка появляется на ее лице.

С дрожащими коленями я подхожу к ней и спрашиваю хрипло:

– Что вы читаете, мадемуазель?

– Книгу, – говорит она, нисколько не удивляясь.

– Роман?

– Ага.

– Интересно?

– Очень.

– Могу я сесть к вам?

– Если угодно…

Конечно, студентка. Я вел себя корректно. Один из моих предков…

– А что вы там пишете? Делаете заметки?

– О нет. Скучно все время читать. Когда появляется мысль, я ее записываю для себя.

– Можно прочитать?

– Вы очень любопытны. Нет, вам нельзя. Скажите, почему вы заговорили со мной?

– Почему вы мне ответили? Она смеется.

Боже милостивый, вот рядом со мной сидит живая женщина, она говорит со мной и смеется. Ее синие глаза прекрасны, волосы волнисты и белокуры. Как будто немножко грустна, так по крайней мере мне кажется.

– А на книгу тоже нельзя взглянуть?

– Пожалуйста.

У нее красивые белые руки с узкими ухоженными пальцами.

– Да это же стихи!

– Да.

– Перед этим вы говорили, что читаете роман!

– Да? Я так говорила?! Очень может быть.

– Вы часто приходите в сад?

– Да, довольно часто.

– Вы студентка?

– Нет.

– Где-нибудь служите?

– Да что же это? Разве мы в суде? Господин следователь, мне девятнадцать лет, блондинка, глаза голубые, подбородок нормальный. Я живу у родителей, единственный и избалованный ребенок, встаю в одиннадцать часов, завтракаю в постели. Я люблю Поля Валери и Розамунд Жерар. «Свирели» – очень хорошая книга. Зачем вы, собственно, заговорили со мной?

– Я очень скучал.

– Это неправда.

– Тогда не знаю почему.

– Вы француз?

– Нет.

– Кто же?

– Венгр.

– А-а! А что вы делаете в Париже?

– Я в учебной командировке.

– О! Что же вы изучаете?

– В основном – жизнь.

– Милое занятие. Как вам нравится Париж?

– Очень.

– Парижанки милы?

– Этого я не знаю.

– Это неправда.

– Могу я тоже спросить вас о чем-нибудь?

– Пожалуйста.

– Как вас зовут?

– Отгадайте-ка!

– Жермен?

– Нет.

– Ивонн?

– Нет.

– Жильбер?

– Нет. Я помогу вам. Это двойное имя.

– Мари-Луиз?

– Нет. Анн-Клер.

– Прекрасное имя.

– Мне оно тоже нравится, а как ваше имя? Надеюсь, не Жорж?

– Нет.

– Слава Богу. Я не люблю это имя.

Она размышляет недолго, неожиданно поворачивает ко мне лицо и совсем тихо спрашивает:

– Сколько вам лет? Двадцать?

– Нет. Двадцать шесть, но годы войны не считаются, я, собственно, еще совсем не жил…

– А сколько мне, как вы думаете?

Перед этим она сказала, что ей девятнадцать. Она уже забыла про это?

– Восемнадцать.

– Бог мой! – говорит она с сияющими глазами. – Честно?

– Абсолютно честно.

– Вы поклялись бы в этом?

– Да. Я римско-католической веры.

– К сожалению, мне больше восемнадцати.

– Девятнадцать.

– Больше.

Как это? Раньше она говорила, что девятнадцать.

– Двадцать один.

Она задумывается ненадолго.

– Да, теперь достаточно, то есть как раз столько.

– Но раньше вы сказали – девятнадцать!

– Не может быть!

Эта женщина лжет и сама больше всех удивляется. Но что это меняет? Она женщина, и этим все сказано.

Она очень просто одета, но я не слишком разбираюсь, возможно, это и есть самый последний шик. Во всяком случае, очень неброский. Фигура у нее очень красивая. Она стремительно поворачивается ко мне, словно заметив, что я ее разглядываю.

– Мне пора домой.

Почему так внезапно? Я ей не нравлюсь?

– Могу я вас проводить?

(Ничего не значит, если я ей и не нравлюсь.)

– Нет, – говорит она после короткого раздумья.

– Могу я вас видеть завтра?

– Если вы действительно хотите этого…

– Я так хочу этого. Я очень одинок. Секунду она смотрит на меня испытующе.

– Завтра я тоже приду в сад, – говорит она тихо.

– В это же время?

– Да. До свиданья, мсье.

– До свиданья, мадемуазель.

Она согласилась очень быстро. Разумеется, я никогда в жизни больше не увижу ее. Таковы они, эти француженки. Они охотно идут на знакомства, из любопытства.

Они ужасно милы и сердечны, а потом вы их никогда больше не видите.

Я смотрю ей вслед, ее стройная фигура исчезает за деревьями.

Позволит приличная девушка заговорить с собой в саду? Вряд ли. Правда, Камиль Демулен с Люсиль тоже познакомился таким образом. Но я не Камиль Демулен, и она не Люсиль. Ну, все равно. Я ведь не увижу ее больше.