Monpti

Двадцать восьмая глава

Около Пантеона стоит старейшая церковь Парижа – Сент-Этьен-дю-Монт. Она построена в тринадцатом столетии. Сохранилась башня, все остальное за прошедшее время перестраивалось, но и обновлениям уже не менее четырехсот лет. Церковь выглядит издали как ржавый утюг. Но и внутри она очень причудлива. Подобие роскошной галереи соединяет в нефе две могучие колонны; вдоль одной из колонн к ней ведет винтовая лестница, посреди которой расположен амвон, кафедра.

Святая Женевьева, заступница Парижа, вынудившая к отступлению войско Аттилы перед городскими воротами, похоронена здесь, в боковом алтаре.

Слева от Сент-Этьен-дю-Монт находится старейшая часть Парижа. Узкие древние переулочки тянутся вдоль берегов Сены, старый завод на углу, диковинной формы дома. Здесь еще незнакомы с водопроводом и электрическим светом. Здесь еще жгут керосин и достают воду из водоразборных колонок.

Не знаю почему, но всякий раз, когда я сюда прихожу, сердце мое сжимается. Старые ворота тут и там кажутся мне столь знакомыми, словно я в немыслимо далекое время уже жил здесь. Смешно, но меня охватывает ностальгическое чувство, когда я рассматриваю эти дома. Почему мне все кажется знакомым? Ведь мне это ни о чем не напоминает. Люди, жившие здесь, мне незнакомы, только дома и улицы, и то внешне. И все же, я думаю, если я дольше пробуду здесь, мне наряду со старыми воротами откроются и старые лица. Возможно, даже фамилия. Постой-ка, фамилия, фамилия… Медленно приближается ко мне отдаленная мысль. Безумие. Сердце мое дико колотится. Лучше, если я пойду назад, в гостиницу.

На улице Сен-Жакоб я встречаю Анн-Клер, она несет небольшую дорожную сумку.

– Что случилось?

– Я жду тебя уже целых полчаса. Идем скорее. Мне нужно уезжать.

– Ты уезжаешь? Куда?

– В Лион, но я вернусь. Ты можешь проводить меня на вокзал. Моя сестра очень больна.

– У тебя есть сестра? Ты никогда об этом не говорила, то есть ты всегда это говорила, и именно потому…

– Нам надо срочно идти.

– А твои родители?

– Они уже уехали.

Прежде чем я успеваю вмешаться, она подзывает такси.

– Побыстрее, иначе я опоздаю.

Пока я с диким ужасом пытаюсь пересчитать деньги в кармане, Анн-Клер безо всякого перехода бросается мне на шею и целует меня как одержимая.

– Боже мой, я вижу, ты тоже грустишь.

– Да. Скажи, мы поедем на этом такси еще далеко?

– На Лионский вокзал. У меня для тебя небольшой сувенир.

Она вынимает малюсенький медальон и подносит к губам, чтобы поцеловать.

Недавно мы видели такую сцену в кино. Любовники прощаются, она целует небольшой медальон и дарит ему. Анн-Клер хотела повторить это, но ей эта сцена не удалась. Она поцеловала медальон. Потом повсюду принялась искать его, но нигде найти не смогла. Он был так мал, что приклеился к ее губе.

Она не разрешила мне платить за такси. Не знаю, что было бы, если бы она это разрешила.

Она мчится прямиком к вокзалу и бросает в весы-автомат двадцать пять сантимов.

– Для чего ты делаешь это?

– Ой! Я думала, здесь покупают перронные билеты. Я хотела тебе купить билет.

Черные поезда стоят на перроне. Носильщики носятся, обвязанные по шею вещами, отъезжающие целуются с родственниками.

– Напиши сразу, как приедешь.

– Газеты, газеты не угодно ли?

– Этот поезд на Лион?

– Дети, смотрите не простужайтесь!

– Значит, ты все-таки уезжаешь, мой дорогой Жюль?

– Следи за собой… и пиши! Я не знаю, как я смогу существовать без тебя.

– Видишь вон ту стерву, блондинку? Она провожает своего хахаля. Я ей мигнул, и она мне в ответ тоже.

– Не садитесь в это купе, оно как раз над колесами.

– Другое купе уже занято.

– Этот поезд на Лион?

Мсье в сером дорожном костюме и спортивной шапочке, упитанный, во рту серебряный мундштук с сигаретой, презирая все и вся, прогуливается вдоль вагона.

– Я ведь тебе говорил, что мы придем слишком поздно, но тебе приспичило рассиживаться у парикмахера!

– Не лапай мое лицо, а то я заеду тебе!

– Носильщик!

– Ну вот, опять начинается.

– Этот поезд на Лион?

– Справа впереди – первый путь.

– Куда опять этот озорник спрятался? Может, тебе влепить парочку, ты, дерьмоед?

– Большой привет тетушке Люси.

– Вагоны третьего класса – в голове поезда.

– Этот поезд на Лион?

– Анн-Клер, не спрашивай так часто, на Лион ли поезд, иначе я сойду с ума.

– Оставь, пожалуйста. Вот так я один раз по ошибке уехала в Марсель.

Я поднимаюсь с ней в вагон. Люди, глазеющие из окон, уже немного спокойнее. Они болтают с родственниками, стоящими на перроне, которые в данный момент стараются почему-то казаться равнодушными.

– Хелло! Носильщик! Пятьдесят два! Вот идиотизм. Малый реагирует как чучело.

– Дорогуша, у тебя есть мелочь?

– Главное – у вас хорошее место.

– Поистине нам будет очень не хватать вашего милого общества.

– Ма-а-ма! Я хочу смотреть в окошко!

– Замолчи!

– Поезд до отказа переполнен. Как хорошо, что вы вовремя пришли.

В первом купе еще есть места. Даже священник здесь, тоже едет и читает уже свой псалтырь.

– Садись сюда.

Она не слушает меня, идет дальше. В следующем купе никого, но все места заняты, кругом лежат вещи. Третье пусто.

– Я хочу сесть здесь.

– Вот как? Пожалуйста.

– Что с тобой? Почему ты сердишься?

– Когда молодая девушка едет одна, она напрашивается на случайные знакомства.

– Ну, в моем случае ты можешь быть совершенно спокойным.

– Я совсем не беспокоюсь, ибо вижу, что ты как раз заинтересована в этом.

– Я?

– Да, да, ты! Я сказал тебе: садись в купе со священником, но ты не садишься туда, где уже другие сидят…

– Этого ты даже не говорил…

– …потому что там ты не сможешь провоцировать такие сомнительные знакомства. Тебе нужно пустое купе, чтобы каждый сразу понимал, что ты едешь одна и не против…

Она тотчас вынимает свой кофр из сетки и идет назад в первое купе. Тут еще одно место свободно, напротив священника. Только теперь я замечаю, что в этом купе едут двое детей. Во время всей поездки они будут шуметь. Она занимает место и выходит со мной.

– Не сердись, об этом я совсем не подумала. Ты был прав.

– Тебе хорошо удалось испортить последние минуты. Она начинает плакать.

– Ты этим меня не проймешь. Я очень хорошо знаю, что ты можешь заплакать в любую минуту. Впрочем, здесь это не так уж редко, каждая вторая женщина плачет. Вон видишь ту малышку в красном берете, которая обвивается вокруг пучеглазого, как плющ вокруг дерева? Я бы отхлестал по щекам этого малого!

– En voiture! Просьба заходить в вагоны! Поезд отправляется!

Двери вагонов по очереди захлопываются.

Анн-Клер уже стоит наверху, низко наклоняется из окна и смотрит на меня, словно хочет загипнотизировать.

Паровоз свистит, пыхтит и фыркает; колеса начинают медленно проворачиваться. Руки, сомкнутые в пожатьях, снизу вверх и сверху вниз, размыкаются, стая белых носовых платков взмывает в воздух, поезд катится все быстрее, все быстрее.

Анн-Клер машет дольше всех.

Она уехала.

На обратном пути меня спросил пожилой мсье, где находится улица Бонифация. Я не смог ему сказать. Он в течение четверти часа пожимал мне руку и смотрел на меня так странно, словно никак не мог проснуться.

Спустя два дня пришло письмо. Она еще не может приехать. Только через неделю. Сестра очень больна.

«…Я гуляю здесь в большом саду, где много елей, и ужасно часто думаю о тебе. Вечерами я гляжу из открытого окна на звездное небо. Ты видишь его таким же, как и я, и в то же время мы так далеки друг от друга. Здесь всегда хорошая погода. Любишь ли ты меня?»

Теперь я снова одинок, и жизнь тяжела. Еще одна неделя. Целый день не знаю, что делать. Одиночество еще страшнее, чем раньше, потому что в последнее время я привык к общению с Анн-Клер.

Я все брожу вокруг нашего места встреч и жду, что она вдруг появится здесь.