Monpti

Двадцать вторая глава

Я сижу здесь, в «Кафе дю Дом», и пью кофе со сливками на обед. Это благородное занятие. Время от времени это тоже необходимо.

Но осторожно, вокруг меня сидят исключительно богатые люди. Поклонники богемы появляются лишь с приходом ночи, притягиваемые светом, как ночные мотыльки.

Надо, почитать газеты. Но я буду читать газеты не с последних страниц, а с самого начала.

«Во Франции очень мало детей».

Да, это правда. Черт знает, чем занимается сегодняшняя молодежь.

После часового чтения газет все в этом мире может опостылеть. Я отправляюсь на прогулку на бульвар Монпарнас. Перед обувными магазинами я притормаживаю и заглядываю вовнутрь. Женщины, когда примеривают туфли, забывают про всякое приличие и показывают свои ноги аж выше колен – поворачивают их вправо и влево, как будто делают все это для того, чтобы отсюда, снаружи, можно было их хорошенько рассмотреть. «Тебе хорошо видно сейчас, милый? Тебе нравятся мои ножки, мой сладкий?»

Так я добираюсь до площади Италии.

А что, если сегодня поужинать? Сегодня ужин, а завтра…

Я тотчас обнаруживаю простенький ресторанчик. Засаленное меню висит на двери. Так, этот ресторан не должен быть дорогим. А в остальном да хранит нас всех Господь.

Внутри за маленькими мраморными столиками сидят люди и шумно едят. Рабочие в синих блузах, с длинными, свисающими усами, тонкошеие чиновники в крахмальных воротничках и галстуках-регатах и несколько слишком молодых и слишком старых женщин. Все пьют красное вино.

Кельнер приносит сразу двадцать блюд, выстроив башню из тарелок, расположившихся одна над другой: чесночные колбасы свисают в персиковый компот, кусок бифштекса соскользнул с края тарелки и устало прислонился к уху официанта.

Отступление уже невозможно. Ничего, главное – спокойствие, здесь должно быть дешево.

Я сижу напротив пожилого лысого мсье, который сразу начал кашлять мне прямо в глаза – он как раз ел шпинат, между прочим.

Скатертей тут нет. Другие уже приняли это к сведению.

Я, правда, вынужден был обходиться уже совсем без других вещей, но в том-то и дело, что со временем совершенствуется вкус человека.

Мне принесли мясо а-ля Маренго. (Бедный Наполеон, ведь он все-таки победил при Маренго. Что же тогда было бы за мясо, проиграй он ту битву…)

– Сыр, пожалуйста…

Я получаю небольшую дольку сыра Грайер, из которой выглядывает что-то черное. Рассматриваю сие поближе. Ну да, это, должно быть, род жучка. Должно было быть, в прошлом надо говорить, так как вторая половина туловища отсутствует. Она осталась в другой дольке сыра. Кто-то другой получил ее, возможно, даже уже съел. Интересно, кто бы им мог быть среди этакого скопления людей?

Должен признаться, я сожалею не о насекомом – в конце концов, зачем ему понадобилось прогуливаться именно между двумя порциями? Мне жаль сыр. Я говорю кельнеру, что он должен взглянуть на мой сыр.

– А что там смотреть?

– Здесь половина маленького червячка.

– Ну и что?

– Червяк. Точнее: invertébré à corps mou et dépourvu de membres, представитель цефалоподов. Будь он еще жив и ползал бы, я мог бы вместе с римлянами воскликнуть: «Vera incessu patuit dea!»

Моей образованности никто не удивляется. За соседним столом мужчина в белом галстуке замечает:

– Этого надо бы тоже в банку со спиртом.

– Пожалуйста, но отсутствует половина.

– Да не эту вещь, а вас.

Мсье в очках, с грязными руками говорит просто «Пардон». Он берет пальцами мой сыр с тарелки и подносит его к носу, изучая, он близорук.

– Вы заблуждаетесь, мсье, – объявляет он затем, – это никакой не цефалопод… ха-ха-ха… и уж конечно, не ламеллибранхиат или гастропод, если быть точным. Во всяком случае, надо бы иметь и вторую половину.

Это ученый. Теперь любой может легко представить, как выглядят руки ученого в ресторане, когда он ест.

– Если вы хотите видеть насекомых, молодой человек, то приходите ко мне! Я покажу вам пелециподезов – вы поразитесь. Мои «моллюска вермис» неповторимы.

– Вы коллекционер?

– Моя коллекция так богата, что вы будете хлопать глазами и рот разевать.

– Вы ее здесь собрали?

Кельнер возвращается, забирает сыр и, в высшей степени негодуя, показывает его еще кому-то.

– Совсем крохотная мушка, мсье, и даже вряд ли она, ибо у нее совсем нет крыльев.

– Надеюсь, вы замените мне мой сыр?

– Но я просил бы вас, этакое мальчишество, – говорит с укором кельнер и прочищает нос с помощью салфетки. – Неужели это стоит разговора?

– Червяк небольшой, ничего не говорю, вы правы. Но я клянусь, что я не хочу его и в таком виде – вообще, я просто боюсь всех червей. Я не мстителен по природе, я знаю, что в свое время черви и меня сожрут, но тем не менее я не хочу их есть, en attendant.

Толстый мсье рычит мне:

– Ну, недурно! Червяк, подумайте! Так вы только поэтому и не хотите есть сыр? А что говорить тогда моему кузену, которого вчера переехал трамвай? А дяде Лефакару, который уже шесть недель как помер?

– Свети ему вечно свет небесный, мсье, но шутки в сторону – даже ради вашего кузена я не буду есть червей.

Появляется новый посетитель. Кто-то кричит ему навстречу:

– Жорж, если хочешь посмеяться, взгляни на сыр у этого типа!

Неприязненная атмосфера сгущается вокруг меня. Я быстро заказываю слоеный яблочный пирог. Кто-то тянет руку к моему сыру.

«Plaît-il? Вы позволите?» – должен он был бы сказать, согласно моему словарю, однако он говорит:

– Passe-le moi, salaud, et pis ta gueule, hein! Дай сюда, ты, мерзавец, и заткнись!

Он съел его. Это был апаш. Надо быть начеку! Я слегка кланяюсь.

Здесь едят яблочный пирог ложками, но не потому, что он мягкий. Наоборот, твердый, дьявольски жесткий. Маленькая ложечка, собственно говоря, здесь, скорее, чистый символ; трогательно, но неуместно, так как ложкой едят только изысканные кушанья.

Я вонзаю ложку в пирог. Оттуда выкатывается небольшая черная вещица и падает на стол. Я хватаю ее.

– Славно! – говорит мужчина в белом галстуке. – Этот опять что-то нашел. Неплохо!

– Ничего я не нашел!

– За что вы хватаетесь тогда? Вы ловите мух? Ma parole, quel type! Честное слово, ну и тип!

Я быстро поедаю пирог, чтобы избежать линчевания, и расплачиваюсь. На улице я с облегчением констатирую, что маленькая черная вещица была не чем иным, как дробинкой. Они сшибают яблоки дробью!

Домой я иду пешком.

Минуло десять вечера. Предместье уже спит. Ветер шуршит оборванными плакатами на стенах ветхих, подпертых черными балками домов.

Бездомная собака с поджатым хвостом молча бежит посреди мостовой. Мужчина бурно целует женщину в воротах дома.

– Ты любишь меня?

– Не могу жить без тебя!

– Скольким ты уже говорил это, негодник?

– Еще никогда, никому.

Дальнейшее я уже не слышу. Крупными шагами иду домой и забавляюсь тем, что стараюсь наступать точно в середину больших каменных плит тротуара.

Отель «Ривьера» уже затих; это значит, он храпит, сопит и шипит.

Не знаю почему, но сегодня моя комната кажется мне совсем чужой.

Я открываю окно и всматриваюсь в темное море крыш и в сияющее звездное небо над ним.

Дворы спят в черном безмолвии.

Завтра я начинаю новую жизнь.