Монтенегро

2

Пакабуи оказались мирным, дружелюбным, чистоплотным и процветающим народом; они владели обширными плодородными землями, простирающимися вдоль берегов широкой реки, которую много позже назовут Магдаленой, она протекает по территории современной Колумбии. Также племя владело богатыми месторождениями золота, туземцы обрабатывали металл при помощи молотков из черного камня и удивительных кузнечных горнов из стеблей тростника.

Канарец Сьенфуэгос, прошедший через все муки ада в сердце кошмарных холмов на территории примитивных и зловещих мотилонов, внезапно оказался в тихой и залитой светом долине, где стояла деревня, в которой не отказались бы пожить многие европейцы. Он не мог прийти в себя от изумления, поскольку уже давным-давно потерял всякую надежду вернуться к хотя бы минимально цивилизованной жизни.

Вели они себя просто, одевались в длинные хлопковые туники и даже носили кожаные сандалии, и приняли Сьенфуэгоса без страха, но и без воодушевления, хотя канарец удивился, что такие безобидные люди говорят на языке, более близком к наречию кровожадных карибов, чем дружелюбных араваков.

Но он так настрадался, пережил столько мучений, годами слоняясь по сельве, горам и островам незнакомого Нового Света, на земли которого ступил, похоже, первым из европейцев, что готов был объясняться на любом языке, главное, что он мог понимать обращенные к нему слова, очень похожие на язык купригери с озера Маракайбо.

И первым делом гостеприимные и весьма разговорчивые пакабуи сообщили, что к далеким северным берегам, как они слышали, прибыли три огромных корабля, больше самой большой хижины, а управляют ими гиганты с волосатыми лицами, похожие на обезьян.

— Так значит, ты один из них?

Ответ канарца удивил туземцев.

— И да, и нет, — сказал он. — Да, много лет назад я действительно прибыл на одном из тех кораблей; но не имею ничего общего с этими людьми, поскольку мои друзья давно уже мертвы.

— Но ты, несомненно, принадлежишь к той же расе... Ты что, не собираешься возвращаться к своим?

— Не знаю.

И это была правда.

Хотя Сьенфуэгос и не мог этого знать, поскольку потерял счет времени, уже наступил новый век, а значит, канарец уже семь лет не видел испанцев, хотя он, рожденный в горах Гомеры в компании коз, особо и не стремился жить среди испанцев.

Он привык к одиночеству и трудностям, и за исключением краткого периода счастья, когда он встречался с немкой Ингрид Грасс, Сьенфуэгосу не за что было благодарить Господа, а уж тем более людей.

Он давно уже не ждал ничего хорошего ни от «одетых кабальеро», ни от «голых дикарей», а после исчезновения негритянки Уголька, оказавшейся последним человеком, с которым он нашел взаимопонимание, и вовсе стал бродягой-отшельником, упрямо гнавшим прочь даже самые прекрасные воспоминания.

С тех пор как он ступил на эти берега, канарец стал свидетелем стольких чудес, что больше ничто уже не могло его удивить, хотя ему не исполнилось еще и двадцати трех лет, но груз прошлого избавил его от всяких иллюзий относительно будущего.

А потому встреча с испанскими моряками (а может, и снова с португальскими), людьми подлыми и грубыми, как он помнил, вечно дерущимися друг с другом не на жизнь, а на смерть, обуреваемыми жаждой золота, его совершенно не привлекала. Когда услужливые пакабуи предложили показать путь к побережью, на случай если корабли вернутся, Сьенфуэгос лишь вежливо отказался и дал понять, что предпочел бы остаться у них в гостях.

— Вот этот, самый прохладный дом отныне будет твоим, — сказали ему жители деревни с присущей им сердечностью. — Отныне наша пища будет твоей пищей, наша вода — твоей водой, а наши жены станут твоими женами.

В пище, к счастью, и впрямь не было недостатка, но что касается жен, то очень скоро вконец измученный Сьенфуэгос готов был умолять слишком гостеприимных туземцев, чтобы они хоть немного изменили своим обычаям. Вот уже третий день целая дюжина женщин толпилась в тени его крыльца, ожидая своей очереди. Девушки громко болтали и пересмеивались, подобно клиенткам салона красоты, хотя большинство из них выглядели так, что их бы к этим салонам даже близко бы не подпустили.

Но беззаботных пакабуев, похоже, веселили любовные затруднения канарца, и по вечерам они только и обсуждали, что его подвиги на этом поприще. Некоторые туземцы даже предлагали ему прекрасные браслеты или тяжелые золотые ожерелья в обмен на то, что он заставит стонать их любимых жен.

«Не похоже это на то спокойствие для души и тела, которое я ищу, пережив столько бед, — сказал себе канарец однажды утром, когда почувствовал, что его силы на исходе. — Или я найду способ спать в одиночестве, не обидев этих добрых людей, или от меня скоро останутся одни головешки».

К счастью, вскоре к нему на помощь пришла необычайно толстая и совершенно седая старуха по имени Мауа. Без долгих колебаний она разогнала настырных женщин, дожидающихся своей очереди на крыльце, обозвав их напоследок голодными пиявками, которые только и думают, как бы высосать до дна несчастную жертву.

— Ступайте лучше к своим мужьям-остолопам и сосите кровь у них! — возмущенно крикнула старуха. — А если у них не стоит, так вставьте им в задницу палку и трахайтесь с ней!

Некоторые женщины пытались возмущаться, но недолго, потому что толстуха пользовалась уважением, а может, просто тоже решили, что силы несчастной жертвы уже на исходе, и истощенный Сьенфуэгос рухнул в широкий гамак из красной хлопчатобумажной ткани и смог спокойно насладиться чудесным закатом над широкой и могучей рекой Магдаленой.

В сумерках вновь явилась величавая Мауа и принесла ему вкуснейший бульон из игуаны, в котором плавало два десятка крошечных яиц, и сочную рыбину в золотой чешуе, испеченную на медленном огне в банановых листьях.

— Почему ты это делаешь? — спросил Сьенфуэгос. — Или ты решила занять место этих женщин?

— Я? — от души расхохоталась старуха. — Вовсе нет. Я уже слишком стара, чтобы думать о подобных вещах. Мне нужно лишь, чтобы ты был в наилучшей форме, поскольку тебе предстоят более важные дела.

— Что еще за дела?

— В свое время ты все узнаешь, если, конечно, это время когда-нибудь наступит, — загадочно ответила старуха. — А пока что отдыхай, наслаждайся жизнью и ни в чем себе не отказывай. Ты слишком переутомился за последние дни.

Казалось, что с этой минуты единственным смыслом существования толстухи стал уход за чужестранцем, так отличающимся своим высоким ростом, рыжими волосами и густой бородой от низких, темноволосых и безбородых пакабуев. Она почти ни слова не говорила, как вдруг одним холодным утром, когда высокие горы на востоке скрылись за темными тучами, а влажный ветер завывал, оповещая о скором дожде, вдруг спросила:

— Тебе когда-нибудь доводилось убивать врагов?

— Одного я точно убил, — ответил канарец.

— И кого же?

— Одного гнусного кариба-людоеда, сожравшего двух моих друзей.

— Ты знаешь, что это такое? — вдруг спросила она, показывая блестящий зеленый камень величиной с куриное яйцо.

Канарец молчал, очарованный дивной красотой, гладкостью и сиянием великолепного изумруда.

— Никогда не встречал ничего подобного, — признался он наконец. — У адмирала был кинжал с маленьким рубином на рукоятке, но он ни в какое сравнение не идет с этим камнем, ни по размеру, ни по цвету.

— Это не камень, — произнесла Мауа с благоговейным ужасом. — Это капля крови Мусо, одного из богов, обитающих в центре земли. Когда Мусо, дарящий зеленый цвет деревьям, траве и кустам, сражается с Акаром, богом зла, что иссушает реки и сжигает леса, рев их битвы слышен даже на вершинах гор, и тогда содрогается мир и разверзается земля, и из нее бьет фонтаном кровь Акара. Сначала она раскаленная и красная, как огонь, но потом застывает и превращается в черный пепел. Зеленая же кровь Мусо, напротив, уходит в землю и там застывает, превращаясь в эти прекрасные камни, которые мы называем «яита». Тот, кто обладает яитой, обладает частичкой самого Мусо, поэтому лишь немногим людям позволено владеть этим сокровищем.

— И ты — одна из этих людей? — спросил Сьенфуэгос.

— Нет. К сожалению, нет, но меня попросили показать тебе камень.

— И кто же тебя попросил?

— В свое время ты все узнаешь, — загадочно ответила старуха, — и это время уже наступает.

С этими словами она тяжело поднялась на ноги и завернула огромный изумруд в чистую ткань, не коснувшись при этом самого камня.

— Теперь частичка твоей души заключена в яите, — добавила она. — И тот, кто умеет читать камень, узнает о тебе больше, чем знаешь ты сам.

— Глупости!

Он произнес это убежденно, но хотя за свою короткую жизнь повидал немало чудес, все-таки поразился удивительной красоте камня, как и загадочному тону старухи.

— Что вы знаете о яитах? — спросил он на следующий день, когда к нему явились трое молодых воинов, которые частенько заходили, чтобы послушать рассказы о дальних странах, сидя на полу возле его гамака.

— Только женщина, родившая сыновей, или мужчина, убивший врага в честном бою, может к ним прикасаться, — тихим шепотом ответил один туземец. — Это первое, чему нас учат, и если мы случайно встретим в горах такой камень, то должны бежать быстрее ветра и найти человека, который имеет право к ним прикасаться. Горе тому, кто коснется яиты, не имея на это права! Тот, кто на это осмелится, теряет мужество и становится похожим на женщину. Рассказывают, что где-то далеко, на берегу моря, живет целое племя женоподобных итотов, приговоренных жить как женщины за нарушение закона Мусо.

— Есть лишь одно исключение из этого правила, — сказал другой юноша. — Кимари-Аяпель.

— Не произноси этого имени, — упрекнул первый. — У тебя нет на это права.

— Скоро я убью зеленую тень и получу это право, — надменно ответил тот. — И тогда смогу забрать все яиты, какие попадутся мне на пути.

— Сейчас у нас нет войны с чиригуанами, а потому, если тебе случится убить кого-то из них, тебя за это бросят в змеиную яму, — недвусмысленно предупредил другой индеец. — Если ты не научился уважать законы — значит, ты такой же дикарь, как и они. Боги могут любить только мирный народ.

— Кто это — Кимари-Аяпель? — немного погодя спросил Сьенфуэгос.

— Мы сами толком не знаем, — прошептал в ответ третий юноша. — Но я слышал, что Кимари-Аяпель может сделать так, что яита снова станет кровью Мусо.

— Расплавить изумруд? — изумился канарец. — Я, конечно, не слишком разбираюсь в драгоценных камнях, но считаю, что того, кто уничтожит камень такого размера, и самого нужно разрубить на кусочки. Когда я плыл сюда на корабле, там во время игры в карты чуть не убили человека из-за бриллианта размером с чечевичное зернышко. Страшно представить, что бы с ним сделали за камень такого размера и красоты, какой показала мне Мауа.

— Что такое карты? — поинтересовался туземец.

— Ну... — задумался Сьенфуэгос, не зная, как объяснить. — В них играют и мухлюют.

— А как в них играют?

В конце концов ему удалось объяснить правила игры в карты и нарисовать полную колоду карт. Началось все с двух образцов, грубо вырезанных на кусочках древесной коры, а закончилось чудеснейшей работой на тонких листах золота, выполненной лучшими в деревне мастерами. Как оказалось, золото было единственным материалом, помимо дерева, бамбука и хлопка, с которым эти славные люди умели работать.

Не прошло и недели, как большая хижина для собраний, стоявшая особняком на берегу реки, превратилась в своего рода казино, где каждый вечер собирались пакабуи обоих полов и весело проводили время за игрой в карты.

Теперь в жизни Сьенфуэгоса наступил один из самых приятных периодов. Большую часть дня он проводил в гамаке или прогуливаясь по берегу реки, а по вечерам играл в карты. Его постоянно опекала Мауа, и он имел в своем распоряжении бессчетное число девушек, с радостью готовых разделить с ним ложе.

Ему нравились задушевные беседы, которые велись по вечерам на крыльце его хижины, и с каждым днем местные юноши проникались к нему все большим уважением, слушая захватывающие истории о дальних странствиях и приключениях и мечтая хоть немножко узнать о мире, лежащим далеко за морем, что рождает Великая река.

В конце концов канарец пришел к выводу, что нет на свете лучшего места, чем эта мирная деревушка пакабуев, и если уж он решил окончить наконец свои вечные и бесцельные странствия, то лучшего ему не найти. В памяти всплыл образ белобородого старца в темном балахоне, чье замерзшее тело они с Угольком видели в высокогорной пещере.

Возможно, тот, как и Сьенфуэгос, был выходцем из далеких земель, и превратности судьбы забросили его в подобную деревню, где он решил остаться, и превратился в учителя и пророка, так что туземцы чтили его, как святого или вождя.

«Я должен сделать для этих людей нечто большее, чем научить их играть в карты или забивать им головы разными бреднями, — думал Сьенфуэгос. — Должен научить их читать и писать. Правда, я и сам не знаю, много ли я помню из того, чему меня учили... Да и на чем мы будем учиться, если здесь нет ни чернил, ни бумаги, ни самой завалящей книжонки...»

Он никак не мог решить, будет ли туземцам практическая польза от этих знаний, как в те далекие дни, когда в компании старика Стружки он превратил примитивное племя женщин-карибок в обезумевших потребительниц, но к счастью, Мауа не дала ему достаточно времени над этим поразмыслить, поскольку как раз в это мгновение положила перед ним сочную ногу пекари, зажаренную с травами, и серьезно заявила:

— Кимари-Аяпель прочитал след твоих рук на яите и теперь хочет с тобой встретиться.

— Кто такой Кимари-Аяпель? — спросил канарец. — И почему я должен к нему идти? Если он хочет меня видеть, пусть сам и приходит.

С этими словами он привалился потной спиной к стене хижины. Толстуха с силой встряхнула его, сердито глядя в упор маленькими блестящими глазками:

— Если Кимари-Аяпель велит, ты должен идти, иначе тебе нет места среди пакабуев.

— Это еще почему?

— Приказы Кимари-Аяпеля не подлежат обсуждению.

На миг Сьенфуэгос задумался, но потом покорно кивнул:

— Черт с тобой! Я пойду. Может, мне повезет, и я увижу, как изумруд растекается зеленой жижей.

— Кимари-Аяпелю нет необходимости совершать чудеса.

— И в чем же тогда его сила?

— Кимари-Аяпель и есть настоящее чудо.

Сьенфуэгос оглядел ее с любопытством.

— И что же это за чудо?

— Самое большое чудо, какое мог создать Мусо.

— Это ничего не объясняет.

— А больше тебе и не нужно ничего знать. Сам всё увидишь.

— И когда же?

— Завтра. На рассвете мы отправимся в путь.