Монтенегро

6

Всю ночь они держали курс на восток, а к полудню повернули в юго-восточном направлении; когда же темная громада мыса Энганьо осталась далеко за кормой, капитан Моисей Соленый отдал приказ двигаться на юг, намереваясь пересечь кишащий акулами широкий пролив, разделяющий Эспаньолу и остров Боринкен, современный Пуэрто-Рико, а затем решительно устремиться к далеким берегам Твердой Земли.

Корабль, словно пеликан, скользил по недвижному зеркалу теплого зеленого моря, и донья Мариана, уютно устроившись в кормовой каюте, гордо любовалась его веселым бегом, прекрасно отдавая себе отчет, что, если нос корабля так резво рассекает волны, оставляя пенистый след, то лишь благодаря ее огромной любви, способной преодолеть все препятствия, возникающие на пути.

— Это — задача, которой я готова посвятить следующий год жизни, — пообещала она себе. — Я должна найти Сьенфуэгоса к следующему году. Если же я его не найду, то вернусь в Мюнхен, чтобы там воспитать Гаитике цивилизованным человеком.

Она смотрела на мальчика, то неподвижно стоящего у румпеля, устремив взгляд то прямо по курсу, то следящего за парусами и действиями марсовых, а также жестами своего идола, капитана Балабола, и спрашивала себя, почему Гаитике так завораживает море и что произойдет, если увезти его вглубь континента, в незнакомую страну, о которой он ничего не знает.

— Это будет жестоко, — снова и снова повторял Луис де Торрес. — Этот парень рожден для того, чтобы быть моряком, и вдали от моря он умрет от тоски.

Она и сама знала, что это так, но с другой стороны, куда еще они могли бы отправиться?

Она бросила вызов адмиралу, что в этих местах означало примерно то же, как если бы она восстала против его покровителей, самых могущественных монархов на планете, и немка не сомневалась, что с этого дня за ее голову назначена награда, поскольку бескомпромиссный дон Бартоломео Колумб наверняка приравнял ее дерзкий поступок к государственной измене.

Для братьев Колумбов любой корабль, направлявшийся к западу от Канарских островов без их разрешения, был пиратским, точно так же, как и любой человек, не желавший слепо повиноваться любой их прихоти, заслуживал смерти.

В последние месяцы они установили на острове настоящую империю террора, и редкое утро обходилось без того, чтобы виселица на главной площади не получила новое украшение в виде очередного трупа или чтобы с башни не сбросили очередного смельчака, посмевшего поднять голос против «вице-короля — фараона».

Кстати, именно это прозвище адмирала особенно бесило, красноречиво намекая на его недавнее иудейское прошлое. Дело в том, что еще много лет назад монахи-францисканцы на своем тайном языке стали называть этим словом тех, кто не мог доказать со всей очевидностью, что ведет свой род от «старых добрых христиан».

На городских стенах Санто-Доминго слишком часто стали появляться надписи, оставленные изгнанниками, гласившие «Генуэзский фараон — свинья», а дух зреющего бунта уже определенно веял повсюду, так что даже по-настоящему преданные короне кабальеро стали серьезно задумываться.

Больше того, теперь Колумб не мог доверять даже собственной гвардии, поскольку, несмотря на то, что в подвалах своего дворца адмирал хранил целое состояние, более шестисот тысяч мараведи, и это не считая того золота, которое приносили ему новые «копи царя Соломона», ни солдаты, ни офицеры, ни служащие уже много месяцев не получали жалованья. Вот только вице-королю бесполезно было об этом напоминать, ведь он уже не мог думать ни о чем, кроме собственного обогащения.

Чтобы как-то успокоить банкиров, писавших из метрополии письма с настойчивыми требованиями той доли золота, которое он уже считал исключительно своей собственностью, адмирал не придумал ничего лучшего, как затеять подлую войну с мирными племенами, захватив более шестисот пленных. Их он и отправил в Севилью в качестве оплаты долгов, гнусно посмеявшись таким образом над приказом королевы, гласившим, что ни один местный уроженец, не захваченный в плен во время сражения, не может считаться рабом.

Тираны Колумбы даже не посчитали нужным подобрать верные слова, чтобы хоть немного успокоить людей, возмущенных подобной несправедливостью, а потому стоит ли удивляться, что народный гнев с каждым днем нарастал, но пока ни у кого не хватало решимости положить конец столь опасной ситуации.

Так что донья Мариана была только рада покинуть остров, пусть даже бегство грозило ей виселицей. За последние месяцы она окончательно убедилась, что ее сильный характер и вольный дух рано или поздно станут причиной столкновения с братьями Колумбами, и результаты могут быть самими непредсказуемыми.

— Здесь, бесспорно, намного лучше, — заметила она, любуясь, как легко «Чудо» скользит по воде. — И если уж мне суждено болтаться на веревке, пусть меня сначала поймают.

Она снова подняла голову и посмотрела на капитана Соленого — на его безмятежном лице явно читалось удовлетворение быстрым ходом и превосходной маневренностью корабля. Ингрид в очередной раз уверилась, что пока она стоит рядом с ним на этой сверкающей палубе, еще пахнущей смолой, можно не опасаться даже адмирала.

— Теперь это мой дом, — прошептала она. — Мой корабль, моя крепость, мое прибежище. Океан так велик и безбрежен, в нем столько островов, что искать нас — все равно что искать иголку в стоге сена. Как в подобном месте найти человека, если даже нет уверенности в том, что он жив?

— Расспрашивая.

— Но кого? — спросил Луис де Торрес. — Невозможно бродить по неизвестным землям, кишащим дикарями, с расспросами, не видели ли они случаем рыжего гиганта.

— А почему бы и нет? — улыбнулась донья Мариана. — Вопросы имеют свою цену, а в наших трюмах полно тканей, бус, колокольчиков, зеркал, кастрюль и ножей. В конце концов всё это приведет нас к Сьенфуэгосу, где бы он ни был.

— Вы так верите, что однажды найдете Сьенфуэгоса, как будто готовы на это положить всю жизнь.

— Хотите сказать, что Сьенфуэгос стал для меня чем-то вроде бога? Ну и ладно. Пусть так.

Бывший королевский толмач до сих пор не забыл, как любовался сильным, ловким и веселым парнишкой, когда тот с легкостью взлетал по вантам «Санта-Марии», яростно драил палубу или голышом прыгал с палубы в воду. Он и сам считал его самым неотразимым мужчиной, какого только встречал, и поневоле вынужден был признать — нет ничего удивительного в том, что женщина, любая женщина, готова отдать все свое состояние и даже рисковать собственной жизнью, лишь бы он вернулся в ее объятия.

— Не знаете, у него случайно нет сестер?

Серебристый смех доньи Марианы разнесся по кораблю, подобно звону колокола, созывающего команду к обеду, и вновь наполнил радостью сердца моряков, поскольку их хозяйка, которая так щедро им платит и так о них заботится, наконец-то почувствовала себя счастливой.

К тому же ее «Чудо» нисколько не походило на грязные и мрачные каравеллы или ползущие, словно черепахи, каракки, за многие мили оповещающие о себе невыносимой вонью, не говоря уже о еде, которую давали на борту, эту пищу невозможно было даже сравнить с той бурдой, какой кормили на королевском флоте, и уважительном отношении к команде молчаливого капитана, совсем не похожего на тех изуверов, с кем им доводилось иметь дело прежде, не знающих иного способа поддерживать порядок, кроме кнута и виселицы.

— Нет, — в конце концов с улыбкой ответила она. — К несчастью для вас, сестер у него не было.

Некоторое время они смотрели на море и далекое побережье островка Мона, одиноко поднимающегося с наветренной стороны, и тон немки изменился, когда она совершенно серьезно спросила:

— Скажите, дон Луис... Что будет, если я случайно его найду?

— О чем это вы?

— Как мне себя вести? Я знала его на Гомере, а с тех пор прошло много времени, — горько улыбнулась она. — Я постарела. Может быть, он вообще меня не узнает.

— Глупости! Я знаком с вами семь лет, и если вы и изменились, то только к лучшему. Вы по-прежнему самая прекрасная женщина в Новом Свете.

— В те времена я была блондинкой...

— Так перестаньте красить волосы. Теперь уже нет никаких причин скрывать вашу личность.

— Иногда мне так страшно! — посетовала Ингрид, положив ладонь на руку друга. — А что если в его взгляде я прочту разочарование? Я столько времени лелеяла эту сладкую мечту, что боюсь однажды утром с ужасом проснуться в совершенно иной реальности.

— Да пусть бы и так! — честно ответил Луис. — Потому что я по-прежнему вас жду.

— Меня?

— А кого ж еще?

— Вы никогда не сдаетесь, да?

— Никогда, — признался Луис. — И будьте уверены, больше всего на свете я хочу, чтобы вы нашли Сьенфуэгоса, поскольку убежден — если вы с ним не встретитесь, то его призрак будет преследовать вас до конца дней.

— И это вас удивляет? — спросила донья Мариана. — Мужчины никогда не поймут, что женщина отдает и тело, и душу, но это так. Когда мы встречаемся с тем, кто нам предназначен, то всё остальное в мире перестает существовать. — Она глубоко вздохнула. — Дело в том, что настоящая любовь — удел лишь женщин.

— Но я вас люблю.

— Не сомневаюсь, — признала донья Мариана. — Но будете ли любить меня после восьми лет разлуки?

— Думаю, что да.

— Нет, вряд ли. Но в моем поведении нет никаких моих личных заслуг, я действую так даже вопреки собственной воле...

Она замолчала, увидев приближение Бонифасио Кабреры, который весь день проверял груз в трюме и следил, чтобы все было в порядке.

— У нас провизии на пять месяцев, — сказал он, из-за покалеченной ноги с трудом карабкаясь по крутому трапу. — Но бочек мы погрузили недостаточно, так что придется приставать к берегу за водой.

— Где?

— Уж точно не на Эспаньоле... — убежденно ответил он. — Люди вице-короля могут появиться совершенно внезапно. Лучше найти какой-нибудь необитаемый остров на юге.

— Насколько мне известно, на юге нет островов, — сказал капитан Соленый, как только его ввели в курс дела.

— И что вы в таком случае посоветуете?

Немногословный моряк лишь мотнул головой на восток.

— Боринкен, — пояснил он. — Если там и могут оказаться христиане, то лишь такие же беглецы, как мы.

Христиане на острове действительно обнаружились, они и правда оказались беглецами с Эспаньолы, прятавшимися от изуверского режима братьев Колумбов. Поэтому, едва завидев вдали паруса кастильского корабля, они поспешили укрыться в сельве, предпочитая встретиться с дикими индейцами, чем со своими соотечественниками, не знающими иного закона, кроме закона виселицы.

Кстати, не только на современном Пуэрто-Рико, но и на Ямайке и в особенности на Кубе именно в то время появились небольшие поселения, где собрались заклятые враги вице-короля, не желавшие возвращаться в метрополию, вполне справедливо рассудив, что Новый Свет предоставляет самые неограниченные возможности всем тем, кто желает устроить свою жизнь, не влача при этом рабское ярмо службы тирану.

Среди них, впрочем, было немало и таких, кто в принципе не желал подчиняться никаким законам, справедливым или несправедливым, а потому они решили уйти жить к туземцам, наплевав на все предписания короны. Однако в первые дни трудно было разобраться, кто из этих людей настоящий преступник, а кто — всего лишь недовольный режимом поселенец.

И те, и другие вели себя вполне мирно, основывая свои поселения и не пытаясь притеснять местных жителей. Едва ли историки последующих времен это учитывали, описывая великие подвиги конкистадоров; хотя отчасти они были правы, поскольку эти люди показали дорогу настоящим завоевателям, явившимся позднее с аркебузами, барабанами и трубами.

Большинство этих поселений в конце концов были уничтожены туземцами или тихо вымерли сами собой, но некоторым из них повезло сохраниться: не столько благодаря несомненному могуществу огня и пороха, сколько благодаря тому, что поселенцы породнились с местными жителями и стали с ними единым народом.

К несчастью, независимо от того, явились ли они туда с добрыми или дурными намерениями, несли с собой войну или мир, любовь или ненависть — они несли также и болезни, проклятие своей расы, привезенное из-за моря, против которых местные жители оказались совершенно беззащитны.

Они несли с собой смерть, и смерть эта была невидимой.

Но была ли в том их вина?

Чья вина в том, что на бесчисленных островах и островках Карибского моря, где прежде жили здоровые и счастливые люди, остались одни трупы?

Несомненно, виной тому было невежество.

Всего лишь невежество, ведь чужаки не имели ни малейшего понятия о крошечных, невидимых глазу существах, способных, тем не менее, за считанные дни свести в могилу самого сильного и выносливого человека. Именно на совести этих существ все те миллионы жертв, павших менее чем за полвека во времена неистового нашествия на Новый Свет, поскольку никто в то время даже не предполагал, что в мире могут существовать создания столь малых размеров.

Сейчас, в свете новых научных открытий, мы совершенно иначе смотрим на определенные периоды истории, особенно те, что касаются эпидемий, но в то время беглым испанцам даже в голову не могло прийти, что такие обычные и вполне безобидные для них болезни, как свиная чума, корь, грипп или банальная простуда, могут полностью уничтожить целые племена голых дикарей.

Они всего лишь хотели спасти шею от гнева вице-короля, и неудивительно, что, завидев вдали скользящее по воде «Чудо», тут же скрылись в горах и издали наблюдали, как группа моряков набирает питьевую воду из маленького ручья.

— Мы обнаружили следы христиан, — сообщил, вернувшись на корабль, боцман, возглавлявший экспедицию. — Но не смогли связаться ни с ними, ни с местными жителями.

— Скверно, что все они прячутся, — заметил Бонифасио Кабрера. — Если так и дальше пойдет, кого мы будем расспрашивать?

— Придется изловчиться, — ответила донья Мариана. — Хотя это будет непросто, если учесть, как мало здесь наших людей, к тому же они не доверяют друг другу.

— Возможно, на Твердой Земле, где не распространилось влияние Колумбов, дела обстоят по-другому.

— Полагаете, там живут христиане?

— Сомневаюсь.

Христиан и в самом деле там не оказалось, за исключением следов пребывания кораблей Алонсо де Охеды, хотя однажды утром, спустя почти месяц после начала путешествия, их взорам предстало нечто действительно впечатляющее. В то утро они достигли, как им показалось, огромного пустынного острова, и здесь, в тихой бухте, лежал остов старого португальского корабля.

От потрепанного «Сан-Бенто», когда-то подобравшего в океане Сьенфуэгоса, теперь мало что осталось, а от когда-то столь тучного капитана Эвклидеса Ботейро, умершего в своем кресле на вершине дюны — лишь куча костей, обтянутых высохшей кожей, которыми побрезговали даже грифы.

Тем не менее, весь пляж оказался прямо-таки усеян различными предметами с корабля, и экипаж «Чуда» весь день размышлял, каким ветром португальский корабль занесло в этот богом забытый уголок планеты и как могло случиться, что он потерпел крушение так далеко от родных мест.

В капитанской каюте не нашлось ни судового журнала, ни вообще каких-либо документов, которые могли бы пролить свет на причины таинственного плавания, поскольку было ясно, что это никоим образом не пиратский корабль: слишком плохо вооружен, да и такелаж явно не приспособлен для того, чтобы развивать приличную скорость.

— И сколько времени он здесь пролежал? — спросила донья Мариана.

— Год, — уверенно заявил капитан Соленый. — Максимум два.

— А что стало с командой?

— Кто знает!

Они послали дюжину хорошо вооруженных людей обследовать внутреннюю часть предполагаемого острова, но отряд вернулся к вечеру, убедившись, что ни дикари, ни христиане не могли бы выжить в этих местах.

— Эта земля проклята всеми богами, — заявили они. — Песок и кактусы, куда ни глянь, правда, пыльная дымка скрывает горизонт.

Они бросили якорь и остановились на ночлег в миле от берега, теша себя надеждой, что с приходом нового дня смогут выяснить хоть что-нибудь о людях, которые пересекли Сумрачный океан на борту этого обшарпанного судёнышка, об их происхождении и о том, куда они держали курс. Однако наступившее утро выдалось пасмурным и ветреным, придав остову «Сан-Бенто» еще более призрачный вид, и в конце концов они подняли якорь и взяли курс на восток, оставив позади то, что совсем скоро превратится лишь в груду деревянных обломков, занесенных песком.

В середине дня они вошли в устье залива, который Алонсо де Охеда окрестил «Маленькой Венецией», то есть Венесуэлой.

Стояла невыносимая жара; воздух был настолько сухим и удушающим, каким никогда не был даже в худшие дни в ныне покинутой Изабелле. Когда же они пересекли грязную вонючую протоку, соединяющую залив с озером Маракайбо, ветер внезапно стих, и путешественники почувствовали себя словно в раскаленной печи.

Вода, спокойная и сверкающая, словно отполированная, бросала стальные отблески под лучами солнца, слепя глаза, и невозможно было отыскать на горизонте поселения с домами на столбах, о которых так воодушевленно рассказывали Охеда и мастер Хуан де ла Коса.

— Здесь живут одни ящерицы... — сказал дон Луис де Торрес, глубоко вдохнув, поскольку воздух отказывался проникать в легкие. — Сомневаюсь, что наш друг Сьенфуэгос настолько обезумел, что решил здесь остаться.

Солнце палило так, словно всей душой ненавидело (или, наоборот, любило) это озеро, больше, чем любое другое место на планете, и пришлось добрых два часа собираться с духом, чтобы решиться двинуться с места.

Потом, около полуночи, впередсмотрящий на мачте заметил движущийся на горизонте огонек, а через некоторое время к кораблю на пироге приблизились два полуголых туземца и радостно закричали:

— Да здравствует Изабелла! Да здравствует Фердинанд!

К сожалению, других слов на испанском они не знали, а этим их без сомнения научил какой-нибудь моряк-патриот из команды Охеды. Как только индейцев пригласили подняться на палубу, они показали не оставляющими сомнения жестами, что хотели бы что-нибудь выпить, причем отнюдь не воду.

Капитан распорядился, чтобы им дали по стакану рома, туземцы выхлебали его залпом и упали как подкошенные, свернулись калачиком и захрапели.

— Ну и делегация! — воскликнул озадаченный Бонифасио Кабрера. — Немые и пьяные.

Возможно, они были пьяными, но совершенно точно не немыми. Уже с первыми лучами солнца туземцы одновременно открыли глаза и принялись лопотать, словно обезумевшие попугаи, на каком-то непонятном наречии, ни Луис де Торрес, ни его спутники не могли понять ни единого слова.

Живущие посреди озера купригери сохранили собственный язык, на который оказали совсем небольшое влияние языки карибов и араваков, так что лишь человек вроде Сьенфуэгоса, хорошо владеющий обоими языками и обладающий способностями к обучению, сумел их понять.

Изнуренные адской жарой, установившейся как только солнце взошло над горизонтом, и благодаря нескончаемому терпению и подаркам, туземцы старались всеми возможными способами объяснить, что единственные бородатые люди, которых они видели в своей жизни, были моряки Охеды, хотя также им довелось слышать и о человеке, жившем какое-то время на озере.

— Это совпадает с тем, что утверждал дон Алонсо, — признала немка. — Но куда он мог направиться?

— Кто это может знать?

— Бонао, — вмешался Гаитике, молча слушавший разговор взрослых. — Я уверен, что он сказал правду.

Солнце над Маракайбо по-прежнему нещадно палило. Конечно, трудно было поверить, что полуслепой ребенок, проживший всю жизнь в темной хижине в глубине сельвы на далеком острове, мог знать, где именно в эту минуту находится канарец, но, тем не менее, донья Мариана все же решила последовать совету хромого Бонифасио и, взяв в проводники четверых мужчин-купригери, отправиться в ту далекую деревню, где, видимо, жил Сьенфуэгос.

Как только капитан привел корабль в самую крайнюю точку, откуда уже было опасно двигаться дальше, они погрузились в парусный баркас, и Бонифасио оживился, поскольку впервые в жизни командовал настоящей экспедицией.

А «Чудо» тем временем три бесконечно долгих дня жарилось в пекле, покачиваясь на якоре в плотной свинцово-серой воде, на которой вдруг появились черные маслянистые пятна.

— Что это такое? — спросила немка.

Но никто на борту не знал, как объяснить столь любопытное явление, хотя кое-кто предположил, что, возможно, в трюме течь и из какой-то бочки просочилось оливковое масло. Однако вскоре стало ясно, что жирные пятна двигаются со стороны берега, хотя на там не было видно никаких признаков жизни.

Обычно члены команды бодрствовали ночью, а днем искали тень, чтобы вздремнуть, обливаясь потом, и все, от капитана до обычного юнги, сошлись в том, что это было, пожалуй, самым сложным испытанием в жизни.

Даже купание спасало ненадолго, потому что это было все равно, что сунуть голову в тарелку с супом, и когда наконец-то на горизонте показались паруса баркаса, все вздохнули с облегчением.

Бонифасио Кабрера привел с собой довольно странного косоглазого незнакомца, высокого и статного, который отзывался на имя Якаре и утверждал, что был лично знаком с рыжеволосым Сьенфуэгосом и чернокожей женщиной по кличке Уголек.

Туземцу, который, как выяснилось, был отважным воином, добравшимся до «Великой реки, что рождает моря» и с легкостью изъяснявшимся на четырех или пяти туземных диалектах, не составило ни малейшего труда объясниться с доньей Марианой, обладающей достаточными познаниями в гаитянском наречии араваков. Так что очень скоро она выяснила, каковы были отношения канарца и африканки и почему они однажды на рассвете отправились на поиски Большого Белого.

— Что за Большой Белый?

Купригери явно не хотел отвечать, пришлось предложить ему прекрасный нож, и в конце концов он все же ответил:

— Высокая гора, белая и священная.

— И где она?

— На юге. Очень далеко.

— И зачем они туда отправились?

— Уголек хотела, чтобы мой сын родился белым.

— Твой сын? — голос доньи Марианы слегка дрогнул. — Не сын Сьенфуэгоса, а твой?

— Мой, — подтвердил косоглазый с долей гордости или даже высокомерия. — Уголек была моей женщиной.

— Понятно. И они так и не вернулись?

— Нет.

— Знаешь почему?

— Наверное, их убили мотилоны.

— Что за мотилоны?

— Дикий народ, живущий в горах. Люди пепла.

— Карибы?

— Нет.

— Каннибалы?

Купригери покачал головой.

— Просто дикие. Трусливые и дикие.

Немка на несколько минут задумалась и наконец протянула индейцу латунный браслет, который тот немедля схватил, а потом спросила:

— А далеко ли они могли направиться, если их не убили?

Якаре снова посмотрел на нее, словно отродясь не слышал таких глупых вопросов, и пожал плечами.

— Воин может хоть год идти в любом направлении.

— Ты уверен?

— Мне понадобилось столько времени, только чтобы добраться до Великой реки, что рождает моря.

Дон Луис де Торрес зашел в каюту, вернулся с куском угля и нарисовал на отполированной палубе грубую карту.

— Вот здесь море, — сказал он. — Вот озеро, здесь деревня купригери, где живет Якаре... А где Большой Белый и Великая река, что рождает моря?

Не подлежало сомнению, что туземец впервые видит подобные рисунки, и Луису пришлось приложить немало усилий, чтобы объяснить ему, что к чему. Зато, разобравшись, Якаре продемонстрировал необычайную живость ума: взяв в руку уголек, он решительно начертил крест пониже того места, где была обозначена деревня купригери.

— Большой Белый — вот здесь, — сказал туземец.

Потом он встал, отошел метра на два и нарисовал линию, пересекающую палубу от одного борта до другого.

— А здесь — Великая река, что рождает моря.

— Вот черт! Так далеко?

— Так далеко.

— А еще дальше на юг?

— Сельва. Одна сельва.

— А на востоке?

— Сельва и море.

— А на западе?

— Сельва и горы... Очень высокие горы, как говорят. Выше, чем Большой Белый... Так говорят!

Донья Мариана, Гаитике, дон Луис де Торрес, капитан Соленый, хромой Бонифасио Кабрера и почти вся команда «Чуда» внимательно изучали вероятно первую примитивную карту Нового Света.

— Если это так, то не зря уверяли, что мы находимся на пороге нового континента, — сказала немка.

— Возможно, он преувеличивает.

— Возможно. — Она снова повернулась к Якаре. — И велика ли река, что рождает моря?

— С одного берега не разглядеть другого.

— Ты уверен?

— Я сам ее видел.

— Это невозможно! — заявил Луис. — На свете не существует подобных рек. Даже в Азии.

Купригери окинул его взглядом с головы до ног, в его странных глазах сверкнул гнев.

— Я сам ее видел! — повторил он. — Год до нее добирался, а по ширине эта река больше, чем отсюда до моего дома.

— Поклянись, что говоришь правду, — вмешался молчаливый капитан.

— Это меняет все нынешние представления о мире, — заметила Ингрид Грасс и снова повернулась к туземцу. — Представь себя на месте Сьенфуэгоса, и что мотилоны тебя не убили. Куда бы ты направился?

Не колеблясь ни секунды, тот ткнул пальцем в свою деревню.

— Да, конечно! — нетерпеливо оборвала его немка. — Ты бы вернулся домой. Но представь, что ты не можешь вернуться. Куда бы ты пошел?

Лучшим подтверждением ума и серьезности Якаре явилось то, что он не спешил с ответом, а долго в задумчивости сидел на корточках перед примитивным чертежом. Глядя на него со стороны, нетрудно было понять, что он напряженно думает, взвешивая все «за» и «против» в столь непростом вопросе.

Наконец, он провел черту, идущую от Большого Белого на запад.

— На запад?

— Да.

— Почему на запад?

— Я поступил бы так.

— Почему?

— На востоке горы и враждебные племена. На юге — горы и густая сельва. Проще всего двигаться на запад.

— Это известно тебе, но не Сьенфуэгосу.

— Ты спросила, как бы поступил я, а не Сьенфуэгос.

Ответ был, разумеется, весьма убедителен, а потому немка велела Бонифасио Кабрере накормить туземца и устроить его на ночлег, чтобы у него была возможность еще подумать, куда бы мог направиться Сьенфуэгос.

Эту ночь они провели на борту; никто из них так и не смог уснуть, и даже кок, казалось, был потрясен тем, что им удалось узнать об этой зловещей «Твердой Земле», к которой они причалили. Весь «штаб» собрался в кормовой каюте вокруг большого стола, на котором капитан Соленый разложил грубо нарисованную карту — уменьшенную копию той, что до сих пор красовалась на палубе.

Возник долгий спор, в котором каждый изложил свою точку зрения, поскольку донья Мариана, командующая на корабле всем, что не касалось навигации, решила на сей раз выслушать остальных, понимая, что ее решение в конечном счете зависит от того, существует ли хоть малейшая возможность найти любимого, ради которого она пошла на такой риск.

Бонифасио Кабрера сравнил новые сведения с тем, что он раньше слышал от провидца Бонао.

— В общих чертах его слова вполне подтверждаются выводами Якаре, — решительно заявил он. — Сьенфуэгос жив, и сейчас он далеко за морем, за высокими горами, к западу от этого озера. Это подтвердит и капитан.

— Возможно, это просто совпадение.

— У нас есть вариант получше?

— Идти пешком к Большому Белому.

— По территории мотилонов? — спросил Луис де Торрес. — Мне это кажется безумием, раз мы располагаем превосходной командой, но не солдатами, привыкшими драться с дикарями.

— Капитан?

— Согласен.

— На море у нас все преимущества, — настаивал Луис. — А на суше — ни одного.

— Но Сьенфуэгос — на суше.

— Возможно, ему удалось вернуться на побережье.

— Как?

— Уж как-нибудь сообразил.

Этот ответ прозвучал несколько неожиданно, но с другой стороны, в данных обстоятельствах он был единственно верным, поскольку не вызывало сомнений, что надежда найти человека на столь огромном, непознанном и враждебном континенте весьма невелика.

Корабль представлял собой крошечный кусочек Европы у берегов неизведанной земли, и если на борту они все же чувствовали себя в безопасности, то на суше, без защиты маленьких корабельных пушек, от которых, впрочем, было больше шума, чем толку, они оказались бы всего лишь жалкой горсткой авантюристов.

На следующий день донья Мариана приняла решение, и едва Якаре, спокойно проспавший всю ночь, открыл глаза, она провела его в трюм и показала бесчисленное множество хранившихся там безделушек.

— Можешь выбрать что хочешь, если поплывешь вместе с нами на поиски Сьенфуэгоса.

Якаре скосил глаза еще больше, протянул руку и схватил цветастые бусы.

— Всё, что хочу? — недоверчиво переспросил он.

— Всё, что сможешь унести.

Для простодушного купригери это было, без сомнения, величайшее сокровище, непреодолимое искушение для человека явно честолюбивого и бесспорно храброго.

— Я плыву с вами, — ответил он.