Моря Африки

15. Мишель

— Эй, иди сюда! Посмотри! Должно быть дом очень важной персоны.

Внушительное деревянное жилище, с приподнятой верандой на инкрустированных колоннах, с фонарём на крыше, из которого растёт гигантский папоротник, покрывающий всю её верхнюю часть.

Здесь, на атолле Salomon, есть старый бетонный мол, у которого мы оставили свой тендер, чтобы сойти на сушу. У основания мола английский флаг и плакат приветствуют наше прибытие в BIOT (British Indian Ocean Territory), британские владения в Индийском океане.

И флаг и плакат похожи на те, которые устанавливают на вершинах гор, их назначение только пометить территорию. Острова, кроме Diego Garcia, необитаемые. С другой стороны Diego Garcia, с военно-морской базой, кораблями и американскими солдатами в двухстах милях от остальных островов архипелага и здесь никто не контролирует, кто высаживается на этой английской территории, последней на востоке от Суэцкого канала.

Жители были выселены более двадцати пяти лет назад и растительность уже заполнила то, что люди отвоевали на протяжении веков. На берегу остатки каких то строений, видимо складов копры, дальше сеть мелких тропинок, ещё различимых, хоть и заросших густой зелёной травой, ведёт туда, где раньше были дома и жилые зоны посёлка Boddam.

Мы пошли по тропинке, которая казалась шире других и вот, на небольшой поляне появился этот деревянный дом.

— Зайди внутрь, разгони мышей.

С момента, как мы сошли на берег, я их видела великое множество. Возможно они попали сюда с каким-нибудь судном, вмести с бывшими обитателями, и остались. В отличии от людей, они не были депортированы и теперь являются истинными хозяевами островов.

— Путь свободен, иди сюда. Кажется будто люди ушли совсем недавно. — Доносится изнутри приглушённый голос Карло. Почти всё пространство в доме — одна большая комната. Что-то вроде стола, полочка со странными деревянными предметами, жестяная кружка висит на крючке на стене.

— Кто знает, за сколько времени их предупредили, что придётся уезжать. Я, когда собираюсь ехать, начинаю беспокоится за месяц.

— Я где-то читал, что кто-то даже объявил голодовку и оказывал пассивное сопротивление депортации.

— Скорее всего всё было напрасно.

Дальше вдоль тропинки стоят ещё дома. Они появляются внезапно, скрытые свивающими лианами, баньянами с воздушными корнями, цветущими кустами, гроздьями маленьких белых орхидей. В конце церковь. На плите с крестом надпись — 1935. Узкий высокий фронтон, как у церквушек в горах, из резного окна над дверью растёт дерево с большими листьями в форме сердца. Крыши нет, остались только стены и круглая апсида, приподнятая над полом. Слева ещё инкрустированная деревом колонна, которая возможно служила пюпитром. С обоих сторон по три окна разделённых центральной колонкой надвое. В некоторых ещё остатки витражей из синего, жёлтого, красного и белого стекла.

— Интересно, откуда они их привезли?

— Нам лучше вернуться, начинается дождь. — первая капля уже приземлилась мне на очки.

— Опять!

На Чагос мы уже четыре недели и каждый день идёт дождь. Иногда это тропический ливень, который за пол часа зальёт всё, а потом выходит солнце, другой раз непрерывная морось погружает лагуну в свинцово серую атмосферу. Хорошо, что старые склады копры построены из бетона и местами уцелела крыша.

Мы перевезли и разместили на острове всю нашу съёмочную аппаратуру. Сходим на берег рано утром, одеваем съёмочную одежду и обходим остров снимая. При первых признаках дождя, складываем всё в сумки и герметичные мешки и стараемся как можно быстрей добраться до нашего укрытия. Сохнем и ждём когда снова можно будет приняться за работу.

Но иногда дождь не прекращается часами, тогда складываем всё в старых складах и возвращаемся на лодку, ведь единственные воры, которые могут быть на островах — пальмовые крабы. Здесь никто на них не охотится и в каждой щели, в каждом дупле и за каждым камнем найдёшь одного из них.

Сегодня мы едва успели добежать от церкви, чтобы спрятать аппаратуру. Но это не тропический ливень, а мелкий нудный дождик, который, судя по всему не собирается скоро заканчиваться.

— Думаю сегодня уже ничего снять на получится. — Если уж стахановец Карло говорит такое, то я сразу соглашаюсь и, в свою очередь предлагаю:

— Я проголодалась. Уже почти полдень, пошли на обед к Мишелю.

— Ты что, хочешь отнять хлеб у детей?

— Да нет. Сегодня пойдём с ним на рыбалку, вечером приготовим спагетти и мы в расчёте.

Однако я промокла. Оставим здесь одежду.

Уже неделя, как мы поступаем таким образом. Обычно таких проблем не бывает, на острове мы одеваем только купальный костюм или максимум парео или футболки, но здесь мы снимаем материалы для фильма. Поэтому — длинные брюки, рубашка или тенниска, туфли, и для всех съёмок одежда одинаковая, чтобы не было трудностей при монтаже, когда может понадобиться соединить вместе два эпизода снятых в разные дни. Проблема состоит в том, что из за ежедневных дождей, мы никак не можем постирать одежду, которая постоянно мокнет под дождём или становится влажной от нашего пота и никогда полностью не высыхает. На отснятом материале она выглядит прилично, но на самом деле пахнет плесенью и одевать её становится очень неприятно.

Садимся в тендер и направляемся к единственной лодке, которая уже несколько дней составляет нам компанию в лагуне. Это большая двухмачтовая лодка зелёного цвета, с чем то вроде садовой беседки на палубе. Белая лодочка, привязанная у кормы, говорит о том, что семейство дома.

— Hallo, Michel, Dominique!

— Hallo, montez, montez… — зовут нас жестами из беседки.

Мы поднимаемся на борт и попадаем за обеденный стол со всем семейством. Блюдо дня — сырая рыба с кокосовым молоком и рисом.

Глаза у Мишеля голубые как море, светлые волосы подстриженные под пажа, придают лицу слегка инфантильное выражение плутоватого мальчишки. Разговаривая, он набивает самодельную трубку, которая в сравнении с его огромной фигурой кажется совсем крохотной. Сын, его портрет в миниатюре выглядывает из его объятий. Длинная белая майка — единственная одежда папы.

Доменик кажется старше, её лицо испещрено морщинами, видимо от многих лет проведённых на солнце. На скамье сидит ещё Матильда, старшая дочь, а на столе детский стульчик с младенцем нескольких месяцев от роду.

Мишелю всего сорок лет, выглядит он даже моложе, но его жизнь, как мешок Санта Клауса, полна всяческих историй.

Ему было восемнадцать лет, когда он плавал на девятиметровой лодке без мотора, без батарей, без электрооборудования. Отправился один из Франции. Собирался идти в Полинезию, чтобы найти там работу по специальности. Пройдя Карибские острова и Панамский канал он остановился на необитаемом острове архипелага Las Perlas, недалеко от Панамы и жил там робинзоном.

Он уже был не один. С ним была спутница и двое детей.

Мы собирались жить дарами земли и природы. Но это не так просто, как может показаться.

Море полно рыбы, кокосовые орехи в изобилии, растут лимонные и апельсиновые деревья.

Но вырастить что либо другое, отвоевав кусок земли у джунглей, стоило тяжких трудов. К тому же приходилось постоянно охранять огород от диких коз и свиней, которые пытались поделить наш урожай. Когда же мы решали, что пришло время сменить диету и перейти на мясо, козы и свиньи вдруг исчезали и уходили дни, чтобы выследить их. Убить кабана трудно, но это только часть дела. Потом нужно притащить центнер грязного вонючего мяса от места охоты к хижине, где живёшь. Разделать, порезать на тонкие полоски, посолить солью добытой из морской воды и развесить сушиться, надеясь, что не пойдёт дождь и что мухи и муравьи не доберутся до него слишком быстро. И нужно делать всё быстро, в течении нескольких часов, иначе мясо начнёт портиться.

За шесть месяцев такой жизни мы исхудали и смертельно устали. Решили отправиться дальше, на Галапагосские острова. Острова Las Perlas находятся вблизи центральной Америки а Галапагос в глубине Тихого океана. Посредине лежат 900 миль пустынного моря и экваториальные штили.

Четверо с радостью отправились в путь на девятиметровой лодочке. Посередине перехода, с интервалом в несколько часов, треснули оба бака с пресной водой.

Мишель не упал духом. На борту была книга «За бортом по своей воле», французского медика Алена Бомбара, который пересёк Атлантический океан на надувной лодке, чтобы доказать, что в море можно выжить, питаясь рыбой, планктоном и что можно пить морскую воду. Мишель и его подруга каждый день выжимали пойманную рыбу, пили полученную жидкость и поили детей. Не имея мотора, они делали всё возможное, чтобы использовать каждое дуновение ветра.

Наконец, через тридцать два дня, Галапагос. На борт поднялись полицейские, таможенники и санитарная служба. Они исполняли положенные процедуры и четверо, мучимые жаждой, отвечали на вопросы и заполняли бланки. В конце концов один из малышей не выдержал и робко спросил одного из людей в униформе — У Вас не найдётся немного воды?

Тот, привыкший к подобным вопросам, стал рассказывать, что мол да, на Галапагоссах пресной воды в достатке, что есть опреснители, а выше в горах очень хорошая дождевая вода.

— А у вас на лодке не найдётся попить водички?

Военный смутился. Обычно экипажи яхт предлагают таможенникам выпить.

— Чего это тебя так жажда мучает? — спросил он шутя.

Так вышла наружу вся эта история о треснутых баках, более длинном чем предполагалось переходе, морской воде и рыбьем соке. Все формальности были прекращены, семейство отвезли на берег и передали на попечение местного медика.

— Мы исхудали, но были в хорошей форме. Очень постепенно нас перевели на нормальную диету. Сначала вода с сахаром, потом овощной супчик. Лучшая пища, какую мы ели за последний год.

Через неделю все четверо выздоровели и стали любимчиками Puerto Aurora, крохотной столицы островов.

— Мы остались там на два года, вместо месяца, как планировали. Я работал. Две недели на рыбной ловле с местными рыбаками, две недели в горах, на большом внедорожнике с экологами и лесниками. Они следят за тем, чтобы завезённые на остров животные (мыши, собаки, овцы, свиньи) не уничтожали яйца, птенцов и источники питания местных видов (гигантских черепах, игуан, птиц).

Через два года они снова вышли в море. На этот раз в Папеэте, который был изначальной целью плавания. Добравшись туда, Мишель и его семейство некоторое время жили на лодке, потом построили домик за пределами Папеэте, вдали от движения и от города. Его спутница с детьми вернулась во Францию. Мишель остался. Работал шкипером на шикарных парусных яхтах, которые американские туристы брали в чартер, а в сезон дождей ездил по островам на большом кроссовом мотоцикле. Играл в теннис с французским послом и участвовал в празднествах старейшин деревень.

Потом встретил Доменик, она преподавала математику в университете Папеэте. Родилась Матильда. Они решили построить лодку побольше, метров пятнадцать, чтобы когда-нибудь отправиться на ней далеко-далеко. На постройку ушло два года, тем временем родился Бенджамин, светлоголовый мальчишка.

— Наконец нам снова удалось выйти в море. Мы думали переехать в Новую Каледонию.

Но раз уж вышли в плавание, решили пройти кругосветку, чтобы побывать во Франции, увидеться с друзьями и родственниками, которых не видели уже много лет.

— Доменик говорила, что Бенджамину одному будет скучно и мы решили родить ещё одного ребёнка. Он родился по дороге в Австралию, назвали его, как и меня, Мишель. Местный старейшина аборигенов окрестил его Nhulumbay — место где восходит солнце.

Всё это Мишель рассказывает нам по вечерам, когда мы ужинаем на их лодке. Главное блюдо, всегда, рыба пойманная им этим вечером с гарниром из риса. Ещё салат из пальмовой сердцевины, иногда моллюски. Мы приносим макароны и овощные консервы, иногда, на радость детям, крендель.

После ужина, когда дети уже спят, мы сидим за большим столом с рюмкой рома с Мартиники (купленного в Австралии) или ракии, которая осталась у нас ещё с Турции, с кусочками сушёной рыбы консервированной в масле с карри и ароматными травами.

Мишель продолжает свой рассказ.

— Новая Каледония, это ещё французская территория, но французов за пределами столицы там не встретишь. Можно днями плавать между островами и коралловыми рифами и никого не встретить. Везде полно рыбы и кокосовых орехов. Мы остановимся на одном из островов на месяц, а может быть на год. Там видно будет…

Ещё он рассказывал о канаках — аборигенах Новой Каледонии.

— Живут они, как и сотни лет тому назад, на островах в своих деревнях. Раз французы подписали контракт с японцами на использование внутренних вод для рыболовства. Японцы пришли на свих огромных рыболовецких супероснащённых судах. Канаки смотрели на них с любопытством. Но уже через несколько месяцев заметили, что там, где несколько раз прошли японцы, рыбы больше нет. Они перепугались, старейшины срочно отправились в Нумеа к французам — Скажите японцам, чтобы больше не приходили. Французы стали говорить о международных соглашениях, подписанных контрактах. — Скажите японцам, чтобы больше не приходили, если они ещё вернутся, мы будем стрелять в них.

— Так они и поступили. Стали стрелять по рыбакам а потом и по французским солдатам.

Случилась почти что революция. Канаки гибли сотнями, французы десятками, погибли также несколько, ничего не ведающих и не понимающих что происходит, японцев. В конце концов французы отступились, расторгли контракты и заплатили неустойки и лагуны снова стали безлюдны и полны рыбы.

Таким образом их конечная цель, Новая Каледония, но мы встретили их здесь, на Чагос.

Малышу уже четыре месяца, он ест, спит и никогда не плачет. Бенджамин проводит дни рыбача с удочкой без крючка. Матильда развлекается постройкой хижин из веточек и возится с братишкой. Доменик жалуется, что у неё пропало молоко и приходится кормить малыша из соски.

Их лодка называется «Quand on n’a que l’amour». Они построили её в Папеэте используя оборудование с яхт сданных на слом.

Мы всегда отдаём два якоря на двух цепях. Кто его знает. Цепи старые, если одна порвётся, останется другая.

Снаружи «Quand on n’a que l’amour» выглядит несуразно, но внутри это настоящий дом, с картинами на стенах, сувенирами из путешествий, со стульями и стульчиками для детей. На носу установлена очень странная статуя: деревянная доска с вырезанной на ней деформированной человеческой фигурой. Это тики, полинезийское божество. Один из тех загадочных богов, которых островитяне оставляли в лесу во время старинных магических ритуалов.

— Мы были на Бора-Бора. На следующий день собирались уходить. Друзья организовали для нас большой праздник. Но во время прогулки по лесу, мы нашли его под кучей срезанных веток. Принесли его на лодку и укрепили на носу. На это потребовалось время и пришлось даже отложить выход, но мы не могли проигнорировать этот знак судьбы.

С тех пор как Мишель и его семейство подняли паруса и ушли на запад, весь этот мир пляжей и ветра островов и лагун снова остался только для нас. Мы увлеклись игрой в Робинзона Крузо и стали жить тем, что удавалось собрать на островах.

Пресная вода, для начала, уже не была проблемой. Однажды в лесу я шёл по едва заметным следам тропинки через завалы из гнилых стволов, как вдруг оказался на поляне с ямой посередине. Стенки её были выложены камнем и покрыты мхом, а на дне вода, которая хоть и была полна листьев и насекомых с множеством лапок, казалась прозрачной.

— Попробуем?

— Да ты подумай. Не может она быть пресной, мы в двадцати метрах от моря.

Однако вода была пресной и намного лучше той старой, что оставалась у нас в баках. Мы сразу вернулись на лодку, чтобы организовать доставку. Из старой обрезанной канистры сделали фильтр: на дне кусок ткани, покрытый слоем мелкого песка, взятого прямо с пляжа, потом ещё ткань от порезанной майки и слой крупного песка с наветренного берега острова.

Теперь достаточно было черпать и воду ведром из колодца и заливать сверху в фильтр.

Листья водоросли и прочие включения остаются в песке и вода, выходящая из сделанного в дне отверстия, чистая и прозрачная.

Инструкции по изготовлению фильтра взяты из руководства по выживанию, которое неизвестно как оказалось на борту, вместе с объяснениями откуда берётся пресная вода в нескольких метрах от моря. Коралловые острова состоят из пористых обломков кораллов.

Выпадающая с дождём вода фильтруется сквозь их толщу и оседает под островом, образуя что то вроде пузыря из пресной воды, который плавает поверх окружающей солёной, потому что первая легче второй. Таким образом пресная и солёная вода не перемешиваются и благодаря этому феномену обитатели всех коралловых островов во всём мире всегда имели пресную воду, которую очень легко добыть, прямо под ногами. Однако, если её расходовать неумеренно, есть риск, что водяная линза истощится и равновесие нарушится. И тогда понадобятся века, чтобы линза сформировалась снова. Так случилось на некоторых островах французской Полинезии, когда начали использовать стиральные машины. Их обитатели за короткий срок на порядок увеличили расход пресной воды. Пресная линза истощилась и исчезла. Теперь воду приходится привозить танкером.

Разрешив проблему с водой, осталось найти пищу. Мы начали охоту на пальмовых крабов.

Днём их невозможно найти, они прячутся в расщелинах и дуплах деревьев, но ночью, когда они выползают наружу в поисках кокосовых орехов, их очень легко найти при свете фонарика. Они стоят неподвижно, уставившись на свет и остаётся только ударить мачете между глаз. Большой краб это примерно пол кило мяса.

— Ммм… Вкусно.

— Очень вкусно.

В Папеэте это изысканное и дорогое блюдо. Подают его в дорогих ресторанах и порции всегда крохотные. Мы же здесь можем есть их сколько захотим. Но после двух или трёх трапез гигантскими клешнями появляются первые признаки интоксикации: красные пятнышки на коже и как только чувствуем мускусный запах краба кипятящегося в кастрюле, одолевает тошнота. Решаем оставить крабов в покое и искать в других направлениях.

В лесу попадаются розовые цветы, похожие на орхидеи. Они растут на тонких лианах оплетающих целые деревья плотной густой сетью. Есть ещё деревья с очень твёрдой древесиной, которую не берёт мачете, есть множество странных фруктов. Одни круглые и плоские, похожие на мелкие монеты, другие сферической формы, очень светлые, похожи на шарики для пинг-понга, третьи крупные, размером с кулак в форме скруглённой пирамиды, похожи на пагоды в миниатюре. Однако похоже ничего съедобного. Я ожидал, что на острове должны быть и настоящие фрукты, такие как манго, папайя, рамбутаны, или по крайней мере те дикие яблоки с розовой сердцевиной, которые на других островах растут повсюду. И потом, необитаемые острова в приключенческих книгах разве не полны всяких фруктов?

— Может нам попался неправильный остров?

И мы решили сменить атолл. Последний выход на берег, забрать забытое мачете, выбить наши имена на скале на пляже, ещё несколько фотографий этого уголка света, который был нам домом почти месяц и выбираем якорь.

Через час в океане обнаруживаем довольно большие волны идущие с юго-востока. Но на этот раз это действительно не на долго. Поднимаем паруса, солнце в это время прячется, небо затягивает чёрными тучами. Два часа, может немного больше и лагуна нового атолла открывается прямо по курсу.

Называется он Peros Banhos и это самый большой атолл Чагос. Проход, ведущий в лагуну, извивается между островами и коралловым рифом. Так как его реальное положение не совпадает с показаниями карты, решаем отставить карту и идти ориентируясь визуально.

— Нужно поскореё зайти в лагуну, погода портится!

— Ты полезай на мачту я буду на руле. — торопится уточнить Лиззи, и мы занимаем свои места.

Раньше она всегда была наблюдателем на мачте. Карабкалась по ступенькам, ловко забиралась выше середины мачты и оттуда, стоя на краспицах, обхватив ванты, кричала мне куда рулить, указывая путь между скалами и рифами.

До тех пор, пока придя на один из атоллов архипелага Кук, мы не натерпелись страха. В лагуну атолла Suwarow ведут множество проливов, но только один из них достаточно глубокий для спокойного прохода. Мы прибыли после восьмидневного перехода и, может быть из за усталости, может от волнения, ошиблись и, ничего не заметив, вошли в один из мелких.

— Карло, помедленнее, мне кажется очень мелко. — Кричала Лиззи со своего поста на краспицах.

— Не могу медленнее, слишком сильное течение. — Отвечаю я. — Но ты не беспокойся, здесь должно быть не меньше шести метров.

Проход впереди был не очень ясно виден. Он извивался между островками, перед входом в лагуну расширялся и виднелось голубоватое песчаное дно с редко разбросанными камнями.

Со своего места за штурвалом я не мог оценить глубину, но доверял тому что прочитал в лоции — здесь должно быть по крайней мере шесть метров.

— Бери правее, здесь полно кораллов… Теперь прямо…не понимаю, мне кажется слишком мелко — настаивала Лиззи.

Мы шли достаточно быстро, чтобы компенсировать встречное течение из лагуны. На волнах лодку сильно качало и Лиззи там на верху моталась вместе с мачтой туда-сюда, пролетая над палубой и зависая над водой то с одной стороны лодки, то с другой.

— Карло, мне кажется здесь ещё мельче. — С высоты глубина и препятствия видны лучше.

— Не беспокойся, нужно только обойти самые большие глыбы. — я продолжал надеяться на данные лоции.

Стой, здесь совсем мелко! — Крик долетел до меня, как раз когда мы проходили совсем рядом с полупогружённым рифом и я с ужасом смотрел на зеленоватые мадрепоры вровень с голубой поверхностью воды.

Но мы уже зашли слишком далеко внутрь. Сильное течение, волны, идущие из лагуны, разбивались на рифах и лодку сильно качало, было трудно удерживать её на курсе.

Замедлить ход и развернуться, был риск совсем потерять контроль, идти дальше — риск сесть на мел, теперь и я уже убедился, что это не тот проход.

Когда нет времени размышлять, действуешь инстинктивно, и я продолжал идти в сторону лагуны. Лиззи кричала мне сверху направление, чтобы обойти самые крупные глыбы и киль периодически чиркал по песчаному дну.

Мы всё-таки прошли, но с тех пор она не хочет быть наблюдателем, предпочитает стоять на руле, а мне приходится подниматься на мачту, оценивать глубину и указывать дорогу.

Сегодня, хоть и нет солнца, проход очень простой. Заходим без всяких трудностей и идём вдоль внутреннего берега острова Coquillage, который и является нашей целью. В это время начинает капать тёплый густой дождь и дневной свет под грозовыми тучами кажется нереальным. Спускаюсь с мачты и под жестокими порывами ветра мы убираем грот, стаксель и останавливаемся. Острова и рифы совсем не видны, как если бы мы ослепли, или спустилась ночь.

Идём один на нос, другой на корму, внимательно вглядываемся в воду надеясь, что течения и ветер не вынесут нас на какой-нибудь риф. Через двадцать минут дождь заканчивается, и мы обнаруживаем коралловую банку в ста метрах и недалеко ещё одну. Благодарим фортуну за то, что не сели на них, поднимаем стаксель и с последними лучами солнца идём становиться на якорь под прикрытием острова Coquillage.

Берег острова, со стороны открытого моря, не песчаный, вместо песка серые плиты растрескавшегося коралла густонаселённые крабами размером с кулак. Между плитами лужи, населённые муренами и мелкой рыбёшкой. Я оглядываюсь вокруг, обдумывая, что снимать. «Крак!». Сухой щелчок. Прямо у меня под ногами черно-белая мурена схватила краба и стискивает его челюстями. Этот звук — треск панциря под давлением её зубов.

Передняя часть тела мурены напряжена, пасть полуоткрыта и сжимается изо всех сил, краб шевелит клешнями и лапами, целясь мурене в морду. Я слежу за ними одним глазам и лихорадочно готовлю телекамеру. Включить, снять крышку, фокус… прежде чем я готов, всё закончилось: краб сбежал и мурена удаляется извиваясь, от камня к камню, снова ищет воду.

На подветренной стороне острова пляж, доступный только в отлив, позволяет подойти к огромным деревьям, которые стоят под самым берегом и служат жилищем тысячам птиц.

Их крики, то ближе, то дальше, шум крыльев, когда они взлетают и садятся на дерево, мешается с монотонным звоном комаров. Комары не очень реагируют на реппелент и кусают нас постоянно. Мы продолжаем снимать изнывая от жары и тяжести аппаратуры: большая телекамера, штатив, сумка с принадлежностями, сменной оптикой, с батареями, фотоаппарат, сумка с объективами, мачете. Пот стекает струйками со лба, смешивается с реппелентом, жжёт глаза и пачкает окуляр телекамеры.

— И подумать только! Дома нам завидуют!

— И считают, что мы в постоянном отпуске.

В действительности мы встаём всегда до рассвета, проводим дни снимая и фотографируя, пишем тексты для фильмов, делаем заметки, пишем главы следующей книги. Дни заполнены довольно плотно.

— Можно считать что это работа?

Если да, то это самая лучшая работа в мире.

— Кто знает, будут ли кому интересны наши съёмки на Чагос.

Птенцы фрегата, балансирующие на верхних ветках, вместе с птенцами олуш, смотрят на нас со странным выражением. Возможно они никогда не видели людей. Но напряжение от съёмки, поиска нужного ракурса, смены оптики, батареи немного нарушает очарование места.

Через пару часов мы усталые, но довольные возвращаемся на борт с плёнкой полной записей и двумя зелёными плодами папайи, сорванными с очень старого дерева с неимоверно кривым стволом. Делим их на двоих: каждому по половинке маленькой и по половинке большой. Их жёсткая и безвкусная мякоть кажется нам мягкой и ароматной.

Потом решаем попробовать раков отшельников.

— Послушай. Их не едят. — говорит, как всегда более осторожная Лиззи.

— Почему нет. Они же из семейства крабов и должны быть съедобными.

— Я никогда не слышала, чтобы где-нибудь их ели.

— Так они нигде не бывают такими большими, как здесь.

Действительно, здесь они в три раза крупнее чем где бы то ни было. Многие из них даже вместо обычной ракушки в качестве дома таскают пустую скорлупу от кокосового ореха. Но сварив одного, наверное он был дедушкой всей колонии, внутри розоватых клешней мы не нашли и кусочка мяса.

Потом, на поляне находим, как нам кажется, остатки бывших культурных посадок: целый лес мясистых листьев, высотой около метра. Час работы мачете и извлекаем на белый свет с десяток корней, длинной пол метра и толщиной в руку.

— Ты уверен что они съедобны?

— Думаю да. Смотри, они похожи на маниок.

— А если они ядовиты?

После часа в скороварке корни меняют цвет с белого на фиолетовый, потом цвет больше не меняется, но по прошествии двух часов они всё ещё жесткими, как дерево. На закате выключаем огонь.

— Согласен. Не получилось.

— Ладно, не расстраивайся. Было интересно.

Опять меняем остров и бросаем якорь у острова Il du Coin, когда-то здесь было ещё одно поселение рабов.

— Хорошие новости. Лоция говорит, что здесь полно домашних кур, которые одичали и летают с дерева на дерево, и есть даже ослы.

— Ослов не надо. Но если бы попались куры…

Однако мы находим лишь остатки старинного кладбища, которому более двух веков.

Корни дерева разрастаясь вывернули из земли могильную плиту и внутри видна кучка костей. Торчат две берцовые кости, покрытые мхом. Находим также то, что когда-то наверное было садом с жалким лимонным деревцем. Чтобы достать единственный крохотный лимон, прячущийся в гуще кроны, я исцарапался в кровь шипами.

— Да с каких это пор у лимонов стали расти шипы?

— У лимонов они всегда были.

Тучи комаров и разных насекомых жужжат над головой, лезут в уши и глаза, жадно пьют из кровоточащих царапин. В конце концов, самая главная находка, старое хлебное дерево, полное плодов.

Ствол этого гиганта чёрный и скользкий от мха. Мои попытки забраться на него вызывают смех. К счастью Лиззи предусмотрела нечто подобное и захватила с собой верёвку (шкот от генуи). Завязываю обезьяний узел на одном конце, чтобы утяжелить его. Бросок, второй… десятый, это только кажется, что легко бросать грузик в цель на двадцатиметровой высоте.

Наконец верёвка повисает на нужной ветке. Теперь нужно действовать очень осторожно.

Осторожно подёргиваю, верёвка скользит поверх ветки и конец с грузом постепенно опускается ниже. Потом начинаю крутить конец, который у меня в руках, таким образом, чтобы он перевился с тем, на котором груз. Образуется петля, и теперь достаточно потянуть… и овощ для следующего перехода падает на мягкий слой листьев, которые мы насыпали на земле. За час мы добыли пять отличных плодов, по пол килограмма каждый.

Вместе с лимоном и кокосовыми орехами, они будут единственными свежими фруктамиовощами на протяжении 1900 миль, которые отделяют нас от Кении.

Именно так. Мы здесь уже два месяца и начинаем подумывать.

— Когда отправляемся?

— Не знаю, ещё три-четыре дня?

Тем временем заправляем полные баки воды и стараемся наловить рыбы, чтобы насушить на предстоящий переход. Но именно сейчас вся рыба вдруг исчезла. На тендере я ухожу всё дальше и дальше, в надежде найти лучшее место, но везде попадаются лишь черепахи и рыбы попугаи, которых я никогда не стреляю, потому что мясо у них волокнистое и безвкусное. Правда Мишель их гарпунил.

— Michel, ne sont pas bons… кричал я, видя как он выходит из воды с рыбой попугаем на плече, размером больше чем его младший сын.

— S’est toujours bon, si tu as faim! — отвечал он, и попугай, с рисом и кокосовым молоком составлял вечернее меню всего семейства. Но Мишель, это отдельный случай. Он гарпунил и черепах. «Только раз в неделю.» — говорил он — «Чтобы дать детям мяса». И запах, доносившийся с его лодки по воскресеньям, был испытанием даже для наших экологических носов.

Тогда мы пробуем выйти из лагуны, пройдя на тендере нам провалившимся кораллом в одном из многочисленных проходов.

— Вот они где все собрались. — сразу за рифом мы погружаемся в фантасмагорический мир, в котором плотность рыбы такая, что не видно ничего другого, кроме карусели голов и хвостов. По какой-то, известной только им причине, они все собрались снаружи атолла.

Но здесь ещё и много акул.

Слишком много.

Не решаемся стрелять рыбу и просто снимаем на видео невероятные кадры. Таким прекрасным должно быть было море, пока человек не занялся его истреблением.

И вот я снова в воде, опять в лагуне, в маске и с подводным ружьём, в поисках рыбы для нашего последнего ужина здесь на Чагос.

Черепаха!

Неожиданно замечаю её, замаскированную под кораллы. Приближаюсь и дотрагиваюсь до неё, прежде чем она бросается прочь, беспорядочно загребая передними ластами. Она убегает и я навожу ружьё ей в голову. Можно стрелять, она в нескольких сантиметрах от гарпуна. Достаточно нажать на курок и у нас будет вкусный мясной ужин…

Но я не стреляю, и снова принимаюсь искать рыбу. Но почему рыба вызывает меньше жалости чем черепаха? Может быть потому, что у черепахи глаза находятся на одной линии и она смотрит вперёд, как человеческое существо, а у несчастных рыб глаза — один там, другой здесь?

Нет, шутка!

Дело в том, что черепахи находятся под защитой, и то, что здесь, на Чагос, их больше чем рыбы, ещё не повод…

Вижу ещё одну черепаху поменьше на дне.

Медленно опускаюсь.

Не убегает.

Приближаюсь на два метра, один…и хватаю её за края панциря.

Она маленькая, но двумя мощными взмахами передних ласт высвобождается. Хватаю её снова, но мне мешает ружьё. Снова вырывается. Выпускаю ружьё, бросаюсь вдогонку, хватаю её в третий раз и уже не выпускаю. Черепаха гребёт как безумная и тянет вниз, я же изо всех сил работаю ластами наверх. Борьба почти на равных, потому что она хоть и маленькая, но очень хорошо плавает, а я хоть и больше, но у меня кончается кислород. Тут я вспоминаю, как кто-то, не помню точно кто, говорил мне: «Когда ухватишь черепаху, переверни её, и она поплывёт вверх, думая, что погружается».

Переворачиваю. Работает! Черепаха практически перестаёт грести и через несколько секунд я выныриваю, чуть не задохнувшись, сердце колотится, но с добычей в руках.

На мои крики подплывает Лиззи на тендере.

— Какая красивая…заснимем её?

Снимем на телекамеру, но как-то неубедительно. Черепаха в лодке…представляю уже комментарии: бедное животное, какая жестокость и т. д.

— Сфотографируем её?

— Ну да, наверное..

— Съедим её?

Лиззи осмеливается озвучить мысль, которая в глубине сознания преследует нас с тех дней, когда мы в бессилии вдыхали запах с камбуза Мишеля. Но когда я боролся с черепахой под водой, это был охотничий инстинкт, теперь же, здесь, чтобы убить её, наверное нужно быть очень голодным. Голодным по-настоящему, когда нечего есть и приходится выживать. Мы же ещё не дошли до этого.

Ещё несколько кадров, всё так же без убеждения и мы отпускаем её, провожая взглядом, пока она медленно спускается ко дну, словно ничего и не произошло.

— Остались у нас ещё консервы из тунца?

— Думаю да.

— Тогда рис с тунцом сегодня. Согласна?

В конце концов не так уж важно что ешь. Но сперва принимаем аперитив: сок молодого кокосового ореха смешивается с дозой рома, пьём и закусываем нежной сердцевиной пальмы, добытой в лесу.

А вокруг нас закат.