Моря Африки

4. Женщины на войне

Широкий подъезд погружён в полумрак. У лестницы стёртые ступеньки и расшатанные перила. На втором этаже Абеба останавливается перед дверью и стучит, крича что-то на гортанном наречии. Появляется девушка, высокая и худая с приятным лицом. Она уже поняла, кто эта иностранка, что стоит перед ней и на церемонном английском приглашает меня войти. Мы входим в длинный коридор, который дальше поворачивает под прямым углом. Высокие потолки и стены цвета упаковочной бумаги, пестрят пятнами отвалившейся штукатурки. В середине коридора окно, выходящее на лестницу. Стёкла в нём заменены кусками картона. В полумраке различаю двери, но свет виден только из комнаты в самой глубине коридора. Любезная девушка показывает нам дорогу и жестами головы и рук, сопровождаемыми «Please» и «Welcome» ведёт нас к свету.

Заглядывая изподтишка в другие двери, вижу комнаты, совершенно пустые, кроме санузла, где возвышается облупленная ванна на ножках. Освещённая же комната является одновременно кухней, спальней и салоном. Лампа, свисающая с тёмного потолка, отбрасывает приглушённый свет а от керамической печи периодически исходят красные отблески.

Абеба приветствует всех присутствующих по очереди, наклоняясь и троекратно целуя их в щеки, потом берёт меня за руку и тянет к соломенному тюфяку, на котором сидит пожилая женщина.

— Это мама. Поприветствуй её, пожми ей руку.

Удивительная старушка. Посеребрённые волосы разделены на множество косичек, которые проходят полосами по голове и расширяются гривой к плечам, сильные серые глаза стального цвета улыбаются. Ладони и ступни выкрашены в тёмно-красный цвет, тонкое прямое тело обёрнуто белой марлей. Ещё две молодых женщины в брюках и свитерах, и на углу того же тюфяка, на котором сидит старушка, свернувшись клубочком и сунув палец в рот, спит девочка.

С улыбками и фразами на английском языке девушка готовит нам кофе. Мама отодвигается на край тюфяка и мы с Абебой садимся рядом.

Какое приятное тепло. Здесь, в Асмаре, когда заходит солнце становится жутко холодно, чуть больше десяти градусов. Уже почти Рождество, и хоть мы близко к тропикам, мы так же на 2500 метров выше уровня моря.

Приехать из зноя Массавы в одних джинсах и футболках было опрометчиво. «Barca Pulita» осталась на якоре посреди порта а мы приехали сюда. Дорога длинной чуть больше пятидесяти километров подняла нас с уровня моря на эфиопское плато.

Едва мы прибыли, Карло заболел. Уже два дня он в постели с высокой температурой и завтра ему предстоит тест на малярию. Я провожу дни отчасти составляя ему компанию в гостиничной комнате с тёмными полами и стенами цвета охры, отчасти просто брожу по улицам.

Старые Multipla 600 и 1100 припаркованы вдоль тротуаров, на маленьких улочках часовые мастерские, булочные и кондитерские. Во всех уголках города разбросаны виллы в которых раньше жили богатые итальянские бизнесмены. Есть рынок специй, овощной, старой мебели и рынок на котором продаётся всё железо использовавшееся на войне. Есть проспект, который раньше назывался — проспект Италия, потом Муссолини, теперь называется — проспект Освобождения. И есть бары: бар Рома, бар Каффе Чентрале, бар Италия, бар Альба.

Войдя внутрь, словно попадаешь в прошлое. Мраморные или из нержавейки барные стойки, кофейные машины Фаэма, ещё огромные, округлой формы, с рукояткой, которую нужно потянуть вниз, чтобы получить кофе. Миксеры с механической частью закрытой цветным пластиком и с хрустальным бокалом, круглые столики с металлическими ножками и пластмассовыми столешницами пастельных цветов. Стулья тоже из пластика и металла, а вместо двери что-то вроде ширмы из цветных полосок, вроде тех что ещё можно встретить у нас в сельских магазинах.

В одном из этих баров я и встретила Абебу. Я зашла перекусить. За стойкой стоял мужчина, чернокожий, седые волосы, спокойная улыбка и глаза, горячие и хитрые.

— Добро пожаловать. Могу поспорить, что ты хочешь горячий капуччино Он не сомневался, сразу заговорил по-итальянски, как собственно и все, кто останавливал меня на улице, чтобы поприветствовать.

В Асмаре пока ещё нет туристов и немногие белые, которые живут здесь всю жизнь, знакомы всем. Естественно, что я, с моим нелепым аварийным одеянием против холода, вызываю всеобщее любопытство. И никто его не скрывает. На улице меня все приветствуют, белые и чёрные, и без всякого колебания начинают говорить по-итальянски.

— Я учился в итальянской школе.

— Я работал с итальянцами.

— Я десять лет жил в Италии, а теперь вернулся.

— Мой муж был итальянец, и я тоже итальянка.

Чувствуешь себя просто как дома. Так же холодно и кругом рождественские украшения, простые и наивные, как те, что мы делали дома, когда были маленькими.

— Капуччино! С тех пор, как мы отправились из Италии я не выпила ни одного! — начинаем мы болтать с седым мужчиной в баре. Я рассказываю ему о лодке, о путешествии, что прибыла в Эритрею несколько недель назад и почти всё время провела в Массава.

— О, Массава больше почти не существует. Раньше она была красивой! Её построили итальянцы. В порт: заходили роскошные суда полные элегантных людей со всего света.

На стенах за моей спиной висят старые фотографии Массавы. Пассажирское судно и военный корабль с поднятыми флагами расцвечивания пришвартованы у пристани, много зелени и цветущие клумбы. Набережная, где с одной стороны видны припаркованные шикарные автомобили а с другой барные столики, женщины в белых одеждах, мужчины в соломенных шляпах, зонты и закрытые веранды — неузнаваемо.

Теперь там, в порту стоят суда FAO, разгружающие гуманитарную помощь, мешки с мукой, да маленькие деревянные лодки — самбуки, грузящие овец, чтобы везти их в Мекку.

Посреди порта два эфиопских судна, затонувших во время войны и здания вокруг несут на себе отметины сражений. Стены портовых и таможенных офисов испещрены отверстиями от пулемётных пуль, половина главного фасада белого здания, которое раньше было Центральным Банком, обрушена, великолепный дворец Hailé Selassié, в центре маленького круглого островка, сияет голубым блестящим куполом, разрушенным пушечным выстрелом.

В то время как я пью мой капуччино с мягкой булочкой с повидлом и сахарной глазурью — совсем как те, что я ела в детстве в Генуе — неожиданно с улицы доносится звук взрыва.

Может быть это просто глушитель старого авто, но я подскакиваю. От одного из столиков доносится голос:

— Не беспокойся. Уже два года как не стреляют.

Это девушка. Чёрная, полноватая, одета по европейски, неопределённого возраста, между двадцатью и тридцатью.

— Меня зовут Абеба. Я говорю по-итальянски, потому что училась в итальянской школе.

Потом правда пришлось бросить.

И за несколько минут рассказывает всю свою историю, тесно связанную с событиями страны: эфиопы, DERG[2], сражение у Керен[3], Массава, освобождение.

— Ты тоже воевала?

— Нет. Я, нет. Я хотела сбежать. Но одна моя подруга… Как это сказать по-итальянски, которая участвует в сражениях…

— Солдат?

— Да нет. Солдаты были эфиопы. Мы были…

— Партизаны?

— Да, правильно. Она была партизанка. Её зовут Зеуди, она живёт рядом. Если хочешь я отведу тебя к ней.

— Хорошо… когда?

— Сейчас, если у тебя есть время. Сейчас пять часов, мы застанем её дома.

Сразу, как только Абеба заканчивает свой чай, мы вливаемся в движение озябшего проспекта. Она поворачивает направо, потом налево и мы входим в старые ворота. И вот мы пьём кофе, едим лепёшки, сидя на тюфяке в этой тёплой уютной кухне.

— Вот моя подруга партизанка — начинает Абеба, представляя одну из девушек в брюках.

Она очень красива, только лоб прочерчивают мелкие морщины.

— Мы с Зеуди знакомы с детства. С самого рождения мы только и слышали разговоры о войне. Эфиопские солдаты постоянно ходили по городу. Иногда они забирали какую-нибудь девушку, и больше о ней никто ничего не слышал, либо она возвращалась избитая и изнасилованная. Родители от страха не выпускали нас на улицу. Многие были рады, когда их дети уходили к партизанам. Лучше рисковать жизнью на войне, чем подвергаться насилию эфиопов.

— Жить в Асмаре, особенно молодым девушкам было ужасно. В восемнадцать лет мы решили сбежать. Украли свадебные золотые серьги своих матерей и пошли продавать их ювелирам, которые держат лавки возле рынка. Мы хотели уехать подальше и направились на север в сторону Судана. — Ты знаешь Судан, была там? — спрашивает Абеба.

Когда месяц назад я прибыла в Эритрею, как раз из Судана, первое ощущение было — освобождение от чувства подавленности которое витало там. Здесь та же бедность, но воспринимаемая, как нечто случайное, временное, как нечто, что завтра станет меньше а послезавтра ещё меньше. Как прекрасен оптимизм и гордость эритрейцев в сравнении с немой покорностью суданцев. Какая активность и человеческое тепло на разрушенных улочках Массавы в сравнении с тотальной инерцией и убожеством Порт Судана и Суакина.

В Массава есть разрушенное почтовое отделение со следами пуль на фасаде, но оттуда я звонила домой Маргарите, и оператор давала мне информацию на итальянском. Во всём Порт Судане не было ни одного телефона.

Но Абеба и Зеуди представляли себе Судан, одно из самых бедных и заброшенных мест какие я только видела, землёй обетованной в сравнении с Асмарой и с Эритреей, где они родились и где война всегда была у дверей дома.

Зеуди и Абеба убежали из дома и почти сумели добраться до границы когда наткнулись на колонну партизан. Их приняли за шпионов и взяли в плен. Но Абеба заболела. Партизаны её подлечили и оставили у миссионеров в ближней деревне. Зеуди же заставили вступить в отряд и она осталась. В одном только она была уверена, что никогда не хотела бы вернуться в Асмару.

Так две подруги расстались и больше пяти лет ничего не слышали друг о друге.

Зеуди говорит только на тигрино и в разговоре её переводит Абеба. Эту историю они рассказывали вместе уже тысячу раз и Абеба рассказывает наизусть приключения подруги, та только изредка вставляет некоторые детали.

Партизаны большей частью были молодые люди, ровесники Зеуди, многие из них девушки.

Жизнь была тяжёлая. Перемещались чаще всего ночью, чтобы не быть замеченными неприятельским патрулем. В горах и скалах не существовало троп. Днём прятались живя под землёй, в траншеях и землянках, которые партизаны нарыли за тридцать лет войны. Под землёй были госпитали, обучались врачи, медсёстры, планировались диверсии, помощь, координировались действия различных групп FLE (Фронт Освобождения Еритреи).

Зеуди научилась пользоваться оружием. Её научили наводить, прицеливаться, твёрдо держать автомат, чтобы не вскидывало при выстреле. Она научилась оказывать помощь раненым и подготавливать боеприпасы. Казалось это не очень сложно. И, наконец, она приняла участие в своей первой операции.

Эфиопские солдаты провели рейд в деревне, где они думали скрываются эритрейские повстанцы, и убили пять человек. Группа Зеуди отправилась по следу патруля и преследовала их шесть дней и шесть ночей, перестреливаясь на расстоянии. Достать эритрейцев в их непроходимых горах было невозможно. В конце концов эфиопские солдаты попали в засаду. Зеуди должна была перезаряжать автоматы и сидела укрывшись за скалами, когда увидела неприятельского солдата и навела на него калашников.

— Я нажала на курок…Помню до сих пор выражение ужаса и боли на лице солдата, слышу его крик, вижу тёмные пятна, выступающие на одежде, поднимающуюся пыль. Потом у меня всё закружилось, я провалилась в темноту и ничего больше не видела. Когда пришла в себя, девушка, которая была со мной, сказала что это от того, что в первый раз. Со временем станет легче и проще.

Девочка спавшая на краю тюфяка посасывая палец, проснулась. Она очень маленькая, примерно двух лет. Поднялась и устроилась на животе Зеуди. Распахнула кофту, пошарила под рубашкой, достала грудь и принялась её сосать. Зеуди продолжает свой рассказ, лишь обняла одной рукой девочку и помогла расстегнуть рубашку. Совсем не изменилось выражение её правильного лица, не смягчился взгляд немного грустных глаз. Она продолжает рассказывать через Абебу о пяти годах проведённых с партизанами: о ночных переходах, боях, о раненых, которым нужно было оказывать помощь, о убитых эфиопских солдатах, о пленных, о обмене их на партизан, о Текле.

— Вначале я боялась партизан, но вскоре они стали моей новой семьёй. Сражаться было необходимо для нашей земли, для нашего народа, чтобы не было больше детей таких как я, рождённых и выросших в войну. Сначала я не понимала всего, что говорят о Фронте освобождения, о необходимости международной помощи, чтобы вернуть Эритрею её народу, но чувствовала, что они делают правое дело. Люди в деревнях обожали партизан. Старики и дети проделывали километры дороги, чтобы передать нам пакет муки, козу или немного молока.

Пока Зеуди рассказывает о мёртвых, раненых, о крови, девочка сосёт грудь, счастливая, далёкая от всего этого, иногда оглядываясь вокруг угольно чёрными глазами, словно чтобы убедиться, что всё по прежнему на своих местах.

В комнате находятся мама, Зеуди со своей дочкой, две сестры, Абеба и я — все женщины.

Здесь женская компания это не выбор. Это традиция, а теперь и грустная неизбежность. Отец девочек умер уже давно, их единственный брат не вернулся с войны, как и Текле — отец малышки.

Он был старше Зеуди. Он научил её многому, а она лечила его после ранения. Они полюбили друг друга и были вместе пять лет. Текле объяснил Зеуди истинное значение борьбы за освобождение. Как важно для достижения независимости своей страны, чтобы эритрейский народ оставался единым. Зеуди едва умела читать и писать. Она была старшей дочерью и начала рано работать, чтобы помогать родителям и братьям. Текле стал для неё учителем. Он доставал книги и помогал ей их прочитать и понять и потом доставал новые.

Когда Зеуди заметила, что ждёт ребёнка, все были счастливы: она, Текле, их товарищи.

Даже посреди войны ребёнок это всегда плод любви, обещание будущего. Может ему доведётся жить в независимой стране и в мире.

Но прежде чем закончилась война, эфиопская пуля настигла Текле, попав ему в голову. Это случилось днём. Вместе с другими он отправился на разведку окрестностей лагеря и они наткнулись на вражеский патруль. Текле погиб первым. Два других его товарища были серьёзно ранены и только третий сумел вернуться и принести известие.

Зеуди тоже хотела умереть. Она не ела, не разговаривала, не хотела не вставать не двигаться.

Прошло несколько месяцев, когда пришло известие. Известие, которого они ожидали тридцать лет: Еритрея свободна. В Эфиопии было свергнуто правительство, диктатор Менгисту в изгнании, Эфиопия освобождённая от диктатуры освободила также Эритрею от гнёта завоевания и возвратила ей независимость.

— Невозможно описать радость которая охватила страну при этом известии Люди на улицах пели плясали, обезумев от радости.

Глаза Абебы блестели и ей не хватало слов, чтобы выразить эмоции по-итальянски. Слова мир и независимость были сказаны и повторялись много раз, но абсолютное большинство населения, молодёжь и дети знали лишь что такое война, плен, подчинение.

Зеуди проснулась от своей апатии, нельзя умирать, она должна родить ребёнка Текле, который будет жить в мире и свободе, которых его отец так и не дождался. Как только стало возможно, она вернулась в Асмару в поисках семьи: отца, матери сестёр и брата. Не все были живы, остались только женщины. Через месяц родилась Абеба. Зеуди дала дочери имя подруги, с которой она начинала своё большое приключение.

— Я её крёстная мать. Мы католики.

Смотрю на Зеуди, она запахивает кофту и гладит по головке маленькую Абебу. У неё есть возможность вырастить свою дочь в свободной стране, чего не довелось не ей самой не её матери, и маленькая Абеба сможет стать свидетелем строительства собственной страны.