Моря Африки

1. Кофе в пустыне

В хижине жара страшная. По крайней мере мне так кажется, потому что трудно дышать и капли пота падают на линзы очков, затуманивая зрение. Поднимаю скальпель, приближаю к нарыву и неуверенной рукой вонзаю внутрь, как иголку в вишню. При виде странного заострённого инструмента, поблескивающего в полумраке, две женщины примолкли, а больная повернула голову, пытаясь догадаться, что я собираюсь делать.

Из язвы начинает выходить смесь крови и гноя, кожа вокруг разреза словно трескается и внутри открывается плоть: розовая. Такая розовая, что трудно представить под этой тёмно коричневой кожей.

Отвращение парализует меня. Чувствую в глубине, как желудок начинает выворачиваться и все те чашки кофе, что я проглотила, вдруг неожиданно поднимаются к горлу.

Сверхчеловеческим усилием сдерживаю рвоту. Женщины заинтересованно разглядывают рану и с испугом слушают звуки, которые я издаю, чтобы не сблевать.

И подумать только, маленькой я хотела стать доктором. В больнице, может быть в скорой помощи… Но будучи взрослой смогла только самоназваться бортмедиком. Перед отправлением я раздобыла книгу, которая учит, как лечится самим и загрузила медикаменты следуя критерию: посреди моря придется выкручиваться самим, что бы не случилось.

Поэтому на нашей лодке есть всё, игла и нить для наложения швов, гипсовые бинты для гипсования, антибиотики широкого спектра, бинты и повязки для ожогов, скальпели, пинцеты и так далее, включая морфин, который мы достали почти нелегально, и, который, надеюсь мне никогда не придётся использовать.

Есть много всего, потому что опыт научил — все эти медикаменты, кроме нас самих, понадобятся другим. К примеру, на крохотном островке в Папуа Новая Гвинея мне случилось лечить массовый приступ дизентерии, израсходовав все запасы Биксимина. В другой раз я облегчила страдания солдата, который сломал руку. Я раздавала дезинфицирующие препараты и антибиотики, аспирин и противомалярийные средства. На Соломоновых островах мы даже организовали экспедицию в лагуну Морово лишь для того, чтобы раздать хинин жителям деревни, страдающим от малярии и оставшимся без медикаментов из за задержки почтового судна.

В общем играть во Флоренс Найтингейл[1] мне действительно нравится. Однако, то что я делаю сейчас, превышает мои возможности и знания.

Всего лишь день, как мы прибыли сюда, в марса Gel Farayid, на южном побережье Египта.

Встали на якорь и на тендере высадились на берег, поискать моллюсков на прибрежной полосе и просто посмотреть. Вокруг пустыня, коричневая земля покрытая пятнами соли и россыпями ракушек, ни деревца, ни травинки. Бирюза моря на километры вклинивается в тёмный берег и там, где кончается вода, периодически появляющееся облачко пыли выдаёт присутствие трассы соединяющей Египет с Суданом, проходящей в нескольких километрах от берега.

Прошло совсем немного времени, как мы вышли на берег, как что то появилось на горизонте.

— Эй, здесь люди. — предупреждаю Карло.

— Где?

— Там вдалеке, и направляются к нам. — показываю рукой.

— Ты уверена? Я не вижу.

Три маленьких фигурки движутся в нашем направлении.

— Подождём их?

Перспектива встречи с незнакомыми людьми в незнакомой стране всегда вызывает некоторую напряжённость.

— Пойдём им навстречу.

Мы идём в их сторону, наступая на соляные пятна, которые крошатся под ногами. Там и тут, скрытые складками местности верблюжьи кости выбеленные солнцем и временем создают ощущение неподвижности, неизменности, почти вечности окружающего пейзажа.

Группа состоит из двух женщин и мужчины. Старые, сгорбленные, мужчина опирается на палку, женщины покрыты покрывалами, грязными и изношенными, которые когда то, наверное, были зелёными. Кожа тёмная и сморщенная, ноги худые и главное, белый налёт на глазах, из за которого из далека они кажутся голубыми.

Горячо приветствуют нас и жестами объясняют, что кто то заболел и нуждается в нашей помощи, но это далеко, на том берегу залива.

Однако солнце уже довольно низко.

— Сегодня ничего не получится, у нас едва осталось времени вернуться на борт до темноты.

Оставить лодку на ночь на неизвестной якорной стоянке, лучше даже не думать об этом.

Ночью никогда не знаешь что может приключиться. И если что-нибудь случится, кто нас найдет тут в глубине пустыни? Поэтому жестами и отдельными словами на арабском обещаем вернуться завтра с медикаментами.

— Bukra, bukra — завтра.

Пунктуально на рассвете выходим на берег с чемоданчиком скорой помощи.

Старики уже здесь, ждут нас. Идем с ними примерно пол часа, прежде чем замечаем хижины деревни, спрятанные в низине и защищённые от ветра барьером из сухих, ощетинившихся колючками кустов. Хижины — ненадёжное укрытие, покосившиеся и вибрируют под порывами ветра. Они построены из материалов которые выбрасывает море: куски дерева и картона, ткань и листы железа со странными надписями на разных языках.

Обломки кораблекрушений и мусор выброшенный с судов, части ящиков упавших в море неизвестно когда и неизвестно где, море носит их течениями, выбрасывает на берег волнами и приливами, и обитатели залива собирают их как драгоценные материалы.

Вокруг лачуг, среди камней пасутся козы, детишки глядят на нас с любопытством и убегают, чтобы спрятаться за мамами покрытыми покрывалами. Женщины держатся на расстоянии. Молодых мужчин не видно. Видимо они далеко, пасут верблюдов — единственное богатство этих беднейших племён. Старики предлагают нам расположиться на грязной циновке в тени одной из хижин.

Две женщины начинают готовить кофе.

Это длинная церемония, которую нам уже довелось наблюдать раньше. Старухи раздувают угли в металлическом ящике, потом поджаривают зёрна кофе в старой консервной банке с длинной ручкой и толкут их в ступке вместе с кусочками имбиря и сахара сырца. В это время ставят кипятить воду в керамическом горшочке закопченном от дыма, и когда начинает подниматься пар, добавляют приготовленную смесь. Наконец разливают настой в миниатюрные чашечки, которые никогда не видели воды и мыла, и предлагают присутствующим. Закончив первый круг, начинают всё сначала и все опять пьют, потом снова и снова, до тех пор пока не закончатся зёрна кофе. Так можно провести всю первую половину дня.

С другой стороны, здесь в деревне нечем заняться, и наше присутствие здесь, как иностранцев, создаёт разнообразие для всех, даже для тех кто просто смотрит из далека.

Кофе очень крепкий и очень сладкий, полон гущи, но вкусный и ароматный. После первых пяти обязательных чашек пытаюсь узнать побольше о больном, которого я должна лечить.

Тогда женщины, немного нехотя, потому что приходится покинуть застолье, ведут меня к хижине, построенной из обломков дерева, ткани и листов металла и делают знак войти.

Внутри темно, жарко и затхло. На песчаном полу набросаны рваные циновки и на одной из них мой пациент, лежащая на боку старуха. Вошедшие со мной женщины присели на корточки и говорят на гортанном диалекте, так что я не могу разобрать ни одного слова.

Тогда старушка переворачивается на живот и они поднимают тряпку, которой покрыто тело, указывая мне на повязку. Хотя назвать повязкой это нельзя, но я затрудняюсь подобрать слова для определения этого куска тёмной материи на ноге покрытого ещё более тёмными мокрыми пятнами.

Я стою в полумраке с моим чемоданчиком скорой помощи и женщины мне делают знаки — иди сюда, вниз, к нам. Я опускаюсь на колени, рядом с перевязанной ногой, когда одна из них снимает повязку и моим глазам открывается ужасное зрелище: бубон размером с апельсин, неопределённого цвета, что-то между красным и коричневым. Он блестящий и так надут, что кажется может взорваться с минуты на минуту. Достаточно минимального нажима, и так как он расположен с обратной стороны колена, это может произойти достаточно легко.

Приглядевшись получше замечаю в центре бубона отверстие, небольшой кратер из которого выходит беловатая жидкость. Накатывает волна отвращения, хочется выйти на открытый воздух, но я здесь с тремя старухами, которые рассчитывают на меня.

Первым делом одеваю перчатки, кто его знает… Рассматриваю инструменты, в то время как старухи продолжают говорить, пытаясь что то подсказать. В конце концов беру скальпель, вспоминая что мне сказал Джильберто когда дал мне его: «Если это абсцесс, достаточно проткнуть его острым скальпелем».

Так я и делаю, стараясь почти не смотреть, и тут появляется это розовое мясо…

Когда наконец я сумела укротить попытки желудка избавиться от своего содержимого (думаю мне это удалось только представив, что бы случилось потом в этой душной хижине и при такой жаре), решаю набраться смелости и продолжать. Протыкаю и разрезаю, чтобы открыть канал для дренирования, повторяю операцию в двух других точках. Наверное нужно сдавить нарыв, чтобы вышел весь гной, но мне не хватает смелости. Становится всё жарче, моя майка вся мокрая и прилипает к телу, немного кружится голова. Закручиваю кусок марли, смачиваю дезинфектантом и пинцетом засовываю его в бубон стараясь прочистить внутри.

Больная поворачивает голову и издаёт слабый возглас протеста. Её подруги заставляют её замолчать и продолжают наблюдать в тишине, глазами подёрнутыми катарактой. Одна из них положила руку на спину больной, может быть чтобы успокоить, костлявым указательным пальцем вырыла маленькую ямку в песке, сплюнула и присыпала лёгким движением руки.

Я, тем временем, повторяю пару раз чистку марлей, стараясь не смотреть на неё когда вынимаю и замечаю, что припухлость уменьшилась. Старуха уже может сгибать ногу, которую раньше она была вынуждена держать прямой.

Решаю, что настал момент чудодейственной мази: антибиотика. Для тех, кто как эти женщины, никогда в жизни не пользовались лекарствами, антибиотики просто волшебное средство. Выдавливаю в рану немного Ауромицина и покрываю стерильным бинтом.

Укладывая бинт, стараясь покрыть инфицированный участок, чувствую под пальцами что то твёрдое и острое. Аж подпрыгиваю — кость! — и убираю руку, но потом думаю, что там не должна бы быть кость, и если бы был перелом, больная не смогла бы согнуть ногу.

Три пары глаз смотрят на меня.

С уверенным видом снимаю бинт, снова беру пинцет и пытаюсь найти в ране твёрдый предмет, который чувствую пальцем. Когда вытаскиваю пинцет, сама себе кажусь ведьмой: осколок стекла, немного испачканный мазью, острый и блестящий длинной около трёх сантиметров зажат в нём. Не верю своим глазам: «Как он мог попасть сюда?».

Женщины возбуждены и толпятся возле пинцета, чтобы лучше видеть, хлопают меня по спине и что то говорят, наверняка хотят сказать: «Видишь, у тебя получилось!».

Я ошеломлена больше них. Принимаюсь снова шарить в ране — кто его знает — но, к большому разочарованию моих старушек, на этот раз ничего нет и можно дезинфицировать и перевязывать. Снова накладываю мазь, стерильную марлю и забинтовываю колено безупречной повязкой.

Когда женщины поднимают матерчатый полог, открывая мне выход, ослепительное солнце бьёт в глаза. Должно быть уже полдень, потому что оно стоит высоко. Карло со стариком идут к нам.

— Наконец-то, мы уже дошли до двадцати чашек. Ещё одна и мой желудок лопнет.

— С моим тоже были кое какие проблемы!

Женщины рассказывают о том что произошло и гордо показывают осколок стекла, извлечённый из раны. Мужчина держит руку перед лицом, защищаясь от солнца. Подходит ко мне убирает руку и показывает глаза покрытые катарактой. Показывает на солнце, ветер и мои очки: ему нужно что-нибудь наподобие. Показывает также на глаза своих подруг, которые, в свою очередь укрываются от света рукой и куском покрывала. У всех у них катаракта и всем им грозит слепота. Причина тому солнце, ветер и отсутствие лечения.

Пытаюсь объяснить, что тут мы не можем ничего сделать, что необходима операция.

«Hospital, hospital.»

Конечно, я осознаю бесполезность своих слов. Эти старики никогда не покидали берегов своего залива. Самое дальнее место, где они были — верблюжье пастбище. Естественно они не знают как найти клинику, как вести себя после выздоровления, и даже если бы знали, у них нет денег не на дорогу не на операцию.

Ограничиваюсь тем, что достаю из сумки пузырёк глазных капель и рекомендую закапывать несколько капель каждое утро. Они уходят довольные, но это только обман. Не знаю сколько ещё жителей деревни в таком состоянии, но этим трём пузырька капель не хватит даже на неделю и их действие будет мало чем отличаться от действия чистой воды в их глазах сожжённых пустыней.