Мой номер — первый

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сложные чувства испытывал я, отправляясь на первую тренировку с «Дуклой». Жил в ее общежитии в Дейвицах, где получил место в одной комнате с Соукупом. Рано утром нас будил шум заводимых моторов — напротив находились гаражи «Чехословацкого государственного автомобильного транспорта». Соукуп моментально вскакивал и начинал выполнять специальные упражнения. Я предпочитал тоже вставать, даже когда мог или хотел спать.

У стадиона видел Милана Дворжака, мывшего на площадке машину. Он выглядел более худым и хрупким, нежели на поле. Когда в игре мяч оказывался рядом с его правой ногой, было не до шуток: он обладал пушечным ударом, не раз «пробивал» не одного именитого вратаря, был нашим лучшим бомбардиром на чемпионате мира в Швеции. Захотелось поближе рассмотреть его правый «костыль». Но Дворжак только скользнул по мне взглядом и, будто ничего и не видел, продолжал мойку (мы еще не были знакомы).

В помещении меня окрикнула статная кладовщица пани Томанкова:

— Тебе что здесь нужно?

Я сказал, что как новичок пришел на тренировку с основным составом.

— У тебя есть бутсы? — мощным голосом продолжала допрос пани Томанкова. Я бы сказал, что она говорила со мной слишком громко. Только потом «узнал, что громкий голос — как бы продолжение ее статной фигуры и что то и другое, вместе взятые, лишь внешняя оболочка, под которой прячется золотая душа. Но тогда я испытал чувство стыда за то, что явился без бутс (рассчитывал их получить). Очень скоро узнал, что, в отличие от других команд, в знаменитой «Дукле» каждый заботится о своих бутсах сам: моет их, чистит, смазывает кремом, навинчивает шипы. Одни оставляли их в шкафу, другие брали домой.

Между тем в раздевалке один за другим появлялись игроки «Дуклы». Я еще не имел права называть их «товарищи по команде»: не знал, впишусь ли в коллектив. Одним из первых пришел Сватоплук Плускал, которому как раз доверили защищать цвета сборной мира в матче с английской сборной. Сразу вслед за ним появился Йозеф Масопуст, его коллега в линии полузащиты и в этом матче, обладатель «Золотого мяча»-62 как лучший футболист Европы. Поздоровались, и каждый занялся своим делом. Веселое оживление возникло лишь с приходом Франтишека Шафранека. Он напоминал актера из телепередачи, показанной накануне. Это был прирожденный клоун, и пользовался, может быть, большим успехом, чем актер, которому он подражал.

Я справился у Йозефа Елинека относительно шкафчика. Он показал мне свободное место рядом с дверью. Возле меня, не оглядываясь на окружающих и не замечая меня, переодевался Рудольф Кучера. В оживленном разговоре он не участвовал. Казалось, этот человек целиком занят собой или, скорее, витает где-то в облаках. Лицо его выражало подчеркнутое спокойствие. Невинный взгляд не менялся и тогда, когда Рудольф сталкивался лицом к лицу с соперниками.

Затем появился тренер Ярослав Вейвода. Уселся по привычке на стул задом наперед, опершись о спинку. Выяснил, как чувствуют себя травмированные. Сообщил о том, как подвигается лечение у тех, кто не пришел. Информировал, что надо сделать по части службы. И только после этого сказал:

— Среди нас новичок. Он приступает к тренировкам,— и повернул голову к Шафранеку:— Франта, ты ведь с ним знаком?

Он припомнил тот самый пенальти, который я взял от Шафранека, играя за Брно. Франта только заулыбался. Подошел ко мне и подал руку. Он был отличный, незлопамятный парень, умел сохранять хорошее настроение и тогда, когда другому было не до шуток. Такой игрок — находка для любой команды.

Остальные посмотрели на меня, прикидывая, что за птица; затем все направились на травяной газон.

Вейвода слыл тренером строгим. Скидок не делал никому: к маститым, которые могли бы составить костяк любой команды международного класса, был не меньше требователен, чем к новичкам. Перед ним все были равны. С таким же усердием, как Шмукер в Брно, в «Дукле» тренировались все. И больше всего — самые титулованные: Плускал, изрядно пропотев, делал еще круг, утверждая, что должен сбросить лишние полкило; Масопуст совершал дриблинг от ворот до ворот, не глядя на мяч (тем не менее мяч не укатывался от Йозефа дальше, чем на метр); скрупулезный до педантичности Ладислав Новак, взвешиваясь после тренировки, помечал вес в записной книжке с точностью до десятка граммов. Потом мы играли в двое ворот, и я узнал, сколь опасно оставаться один на один с Боровинкой: замахивается как бы для удара, но не бьет, а, точно на блюдечке, выкладывает мяч партнеру, хотя, кажется, взор его устремлен совсем не туда. Наклонится влево (сделает движение корпусом. Впрочем, у него в этом финте участвовал скорее не корпус, а таз), вынудит вратаря, ожидающего паса, идти на перехват,— как вдруг следует несильная «щечка», и мяч катится... совсем в другой угол.

В тренировках участвовали три вратаря: Вацлав Павлиш, Павел Коуба и я. Павлиш был старше других и солиднее, но все еще в отличной форме. Для вратаря он, вероятно, невысок, но этот недостаток компенсировался великолепным умением выбирать позицию. Бесценным можно считать его игровой опыт. Видимо, не было ситуации, в которой Вацлав не попробовал себя как вратарь. Он знал, как действовать в любой из них, и делился опытом с нами. Великолепно отражая пенальти, старался привить к ним «интерес» и мне. Не только я, но и все остальные вратари «Дуклы» за многое ему благодарны. В футболе немало тайн, о которых вам не скажет даже самый лучший тренер, но о которых можно узнать только из уст опытного вратаря.

Павел Коуба был в ту пору в расцвете сил. Обладал хорошей реакцией, ловкостью, интуицией, умел четко и, главное, быстро разобраться в обстановке. Его отличал, кроме того, спокойный, добродушный и веселый нрав. Случалось так, что смех мешал ему ловить мячи, а рассмешенному Коубой приближавшемуся противнику — точно поражать цель. Дело порой заходило так далеко, что Вейвода начинал буквально рвать и метать. Но все это только на тренировках. В матчах Коуба не подводил...

Тренировками в «Дукле» я был доволен. Они давали большую нагрузку. Прилагая много сил, поначалу изрядно уставал, но, в сущности, как раз это мне и требовалось. С точки зрения футбола тренировка была первоклассной. Я мог многому научиться и был счастлив оттого, что такую возможность получил. Вейвода был прав: я действительно чувствовал себя мастеровым футбольного цеха.

Только в одном не подтвердились слова тренера — Павлиш не покинул большой футбол. Остался еще на сезон. Я оказался в иной ситуации. Ведь у меня была возможность после армии попасть во многие команды лиги первым голкипером. И в «Дуклу» я направлялся, зная, что буду выступать в этой первоклассной команде на вторых ролях. А оказался даже... на третьих.

Я не собирался теснить ни Павлиша, ни Коубу. К Павлишу относился с большим уважением, а с Коубой мы стали друзьями. Но для роста игрока тренировка без самих соревнований, особенно на первенство,— ничто. Посев без жатвы. В этом плане я сдавал позиции, и ощутимо: в Простееве и Брно выступал во второй лиге (более того, в Брно довольно долго и в первой). Здесь ходил на тренировки с основным составом, но играл за дублеров. Их наставником был тогда Мусил, а выступали они в первенстве Праги. На шлаке! Я только начинал в «Дукле», но казалось, что кончаю: по сравнению с юношеским разрядом поднялся всего на ступеньку. И когда однажды ко мне вновь проявила интерес пражская «Славия», я исполнился решимости попробовать. Поделился мыслями с Мусилом. Он отнесся с пониманием, но был краток:

— Иди и скажи Вейводе. За его спиной ни с кем переговоры не веди!

С тяжелым сердцем направился к Ярославу. Рассказал все, как есть: хочу настоящей работы, а здесь я не у дел, поэтому прошу отпустить.

Вейвода внимательно выслушал (как всегда, с серьезным выражением лица). Трудно было угадать, о чем он думает в данную минуту. Наконец ответил:

— Я тобой доволен (такие слова я услышал от него первый раз с тех пор, как стал играть в «Дукле»). Ты еще очень молод (но ведь в лиге выступали вратари одного возраста со мной. Мне шел двадцать второй, и я себя «очень молодым» не ощущал). Хороший вратарь вырастает по крайней мере в течение двух лет. Наберись терпения, я рассчитываю на тебя. И ни с кем не договаривайся!

Так интерес «Славии» ко мне и мой в отношении «Славии» развития не получили: «Дукла» была против.

Не знаю, стало ли это следствием нашего разговора или Вейвода проводил в жизнь заранее намеченный план, но факт тот, что несколько раз он взял меня с собой на матчи основного состава. Само собой, на скамейку запасных. А 15 октября 1963 года на «Юлиске» поставил меня защищать ворота первой команды. Не на первенстве лиги — в матче второго круга на Кубок Чехословакии. Нашим соперником был «Баник» из Моста, команда второй лиги.

Мы выиграли — 6:2, что не стало сюрпризом. Кто и при каких обстоятельствах забивал голы, не помню. Помню только, что на мою долю особых хлопот не выпало. Запомнился, однако, и легкий гол (такие принято считать на совести вратаря). Вот как это случилось. В мою сторону последовал удар — я бы не сказал, что очень сильный, но один из таких, которые не любят вратари: мяч опускается прямо перед ними. Отражая такой удар, имеет смысл выйти вперед, остановить мяч в момент касания его земли и не допустить отскока. Но в подобных случаях выйти или дотянуться до мяча, как правило, не успеваешь. Именно такое случилось со мной. Как назло, в газоне была кочка. Мяч угодил в нее, да так, что отскочил за мою спину. Я остался лежать, а мяч покатился в ворота.

В раздевалке после матча Вейвода устроил мне настоящий разнос и, вконец огорченный, заявил, что такой гол я мог пропустить, играя за любую другую команду, только не за наш клуб. Тренер не переносил щегольства и небрежности в игре. Он думал, что я недооценил этот удар.

Такое действительно случается (впоследствии я пропустил еще несколько подобных голов). Повторюсь: вратарь всегда знает, какой гол «его» или в каком он может считаться «соавтором» (ибо не предпринял все, что мог, для отражения мяча). Знает и о голах, в которых его никто не упрекает. Я всегда признавался в своих голах и брал на себя большую степень вины, чем та, которую определяли со стороны. Мне вовсе не хотелось, находясь в воротах, работать вполсилы, а затем производить впечатление, что сделал все возможное. Случай с тем голом — не в счет: уж это я знал наверняка. Но я молчал, а Вейвода продолжал выговаривать.

Его прервал Масопуст. Удивившись моему молчанию, констатировал как очевидец: мяч попал на кочку и потому вратарь не виноват.

— Действительно так было? — недоверчиво переспросил Вейвода.

— Именно так,— заверил Масопуст.

Я стоял с опущенными глазами. Йозеф вырос в моих глазах еще больше. Он — такая звезда, а я — зеленый новичок. Он мог спокойно промолчать (с Вейводой предпочитали не спорить). Я почувствовал, что правило, с которым меня впервые познакомил Властимил Бубник и которому следуют все настоящие спортсмены — играем за одну команду и все равны, — не пустая фраза. И чем крупнее как фигура тот или иной футболист, тем больше он привержен этому принципу.

— Ну ладно. Только чтобы в последний раз,— пробурчал Вейвода.

Я был рад, что попал именно в эту команду. Надеялся, что останусь в ней как можно дольше.

В конце 1963 года в составе «Дуклы» я отправился в турне во Вьетнам и другие страны Дальнего Востока. Казалось, что Вейвода взял меня из жалости третьим вратарем. Перед отлетом, однако, он разговаривал со мной, сказав, что хочет дать мне возможность постоять как следует. Я знал, конечно, что в таких поездках лучше всего располагать тремя голкиперами (на случай, если один получит травму. А двое требуются в каждом матче).

Это была моя первая поездка за границу. Прежде выезжал только в ГДР, с юниорами. Перед отлетом заглянул домой, в Штернберк. Маме не нравилось, что я встречу рождество вдалеке от своих. Без меня до сих пор не обходилась ни одна праздничная елка. Мы отправлялись во Вьетнам на турнир дружественных армий, но попутно договорились провести серию матчей в Камбодже [2] , Индонезии и Бирме. Манящие названия азиатских стран скрывали туманные дали, от них веяло экзотикой. Но маме и бабушке они не говорили ни о чем. Ведь мы предполагали вернуться только в будущем году. Бабушка также не могла взять в толк, почему никто из команды не вернется домой ни к сочельнику, ни к Новому году:

— Ведь есть среди вас и женатые, у которых дети. Как же так?..

Убеждала, как могла, чтобы я сохранял осторожность. Не могла представить, что меня ждет. Всюду ей мерещились опасности. Она снова смотрела на меня как на малолетнего ребенка. А когда настала пора ехать, трижды перекрестила меня.

Вылетели в ноябре. Дорога заняла почти двадцать часов, но большую часть пути я проспал. Когда остальные убедились, что мы не составим им веселую компанию, нас со Сватей Плускалом, еще одним любителем поспать, усадили на задние кресла — в так называемое «спальное купе». Будили нас лишь во время промежуточных посадок.

Опытные путешественники еще в Праге предупреждали о перепаде температур и разнице в климате, с которыми предстоит столкнуться. Поговаривали о «сауне». Но когда мы вышли из самолета в Пномпене, почувствовали себя как в парной. Но если в сауне жар сухой, то здесь было и жарко и невероятно влажно. Больше всех досталось Гонзе Гелете. Он быстро «выпарил» из себя всю имевшуюся влагу и пил буквально из любого источника. Вода уходила в него как в бездонную бочку.

Ко всем несчастьям, мы еще и застряли. Местный самолет, на который предстояло пересесть в Пномпене, или «досрочно» улетел или не летал вообще. Оставалось дожидаться очередного рейса. Мы страшно обрадовались, узнав, что нас берет на борт французский экипаж контингента ООН, который вез в Лаос индийских военнослужащих из комиссии по наблюдению за перемирием. К счастью, в Ханое не было «парилки». Влажность ощущалась и там, но ртутный столбик не поднимался столь высоко. Когда мы представили, что в Пномпене предстояло бы не просто ходить, но и бегать, играть в футбол, нас обуял страх. Но по прошествии примерно месяца, в течение которого мы играли и тренировались в аналогичных условиях, такая перспектива перестала казаться особенно страшной.

Вьетнамские друзья принимали нас очень тепло. Исключительно гостеприимные хозяева старались исполнить любое желание, даже то, о котором только догадывались. Весьма милые и вежливые люди живут во Вьетнаме.

Из Ханоя в портовый город Хайфон, где нам предстояло выступать в отборочной группе, добирались на туристическом автобусе. На рисовых полях вдоль шоссе царило оживление. Но работали одни женщины. Нам объяснили: все мужчины на фронте. Дорога пересекала уйму рек и речушек (говорят, во Вьетнаме их тысячи). Но мосты попадались редко, а кое-где — только их обломки. Поэтому машины (и наш автобус в том числе) преодолевали водные преграды «вброд». Где это не удавалось, выручал паром. В Хайфоне пересекать участки, залитые водой, приходилось и по пути из гостиницы на стадион. Раз (иногда — два) в день туда и обратно. Когда мы не играли, Вейвода заставлял идти на тренировку. По мере акклиматизации последовательно увеличивал нагрузку, словно на тренировках в Праге. Вьетнамцы, наблюдая за нами, только покачивали головами.

В турнире «Дукла» победила сперва старательно игравших хозяев — 2:0, затем варшавскую «Легию» — 2:1. Игру затрудняло неровное поле. Мне как вратарю особенно досаждала местная трава — грубая и жесткая. Она к тому же острая, и я все время ходил с порезанными руками. Перчатками тогда еще не пользовался и вообще не брал с собой форму, так как играл в трусиках. Зрители живо следили за тем, как складывается матч, но в тонкостях игры не разбирались: не могли оценить ту или иную комбинацию, зато громко рукоплескали обманным движениям и эффектным приемам. Поскольку встречи носили товарищеский характер, наши мастера время от времени играли на публику, хотя Вейводе это и не нравилось. Падение защитника, выполнявшего прием, публика встречала смехом — на знаменитые подкаты Свати Плускала так еще никто не реагировал. Нас же смешило иное. Местные футболисты, как и вообще здешние жители, уступали нам в росте, а Плускалу вообще приходились по грудь. Они казались еще меньше, когда он прыгал за навесным мячом, поданным с углового. Создавалось впечатление: еще чуть-чуть — и он начнет прыгать через их головы. Ему приходилось следить за тем, чтобы не нанести кому-то травму. Но местные защитники быстро нашли, как затруднить нашим игру головой: с вежливыми и милыми улыбками стали придерживать их за футболки. Неужели так заразительны дурные привычки европейского футбола?

Питались мы в гостинице. Страна разорена, во многом испытывает нужду, но хозяева явно баловали нас, однажды на ужин нам подали блюдо, похожее (и по внешнему виду, и по вкусу) на жареных цыплят. Только маленьких. Полакомились. Некоторые съели даже по две порции. Потом кто-то спросил, почему цыплята такие небольшие. Повар не без гордости объяснил нам, что это не цыплята, а изысканное национальное лакомство — лягушки. Я их пробовал в первый и, должен признаться, в последний раз. Но в отличие от таких неустрашимых бойцов, как Ваценовский и Елинек, обошелся без расстройства желудка. На будущее доктор Топинка обговаривал наше меню с персоналом по-французски. Выбор кушаний стал менее пестрым. Преобладал рис. Чем мы питались до сих пор, одному богу известно. Дефицит мясных продуктов компенсировали фруктами. Одних мандаринов я поглотил наверняка не меньше пуда. И все же настоящим праздником стало для нас приглашение на ужин моряков с чехословацкого корабля, бросившего якорь в Хайфоне. Ужин был прост: консервированные пражские сосиски и хорошо охлажденное пльзеньское пиво. И все же — после азиатских вариантов — он оказался таким шикарным!!! В жизни мы так не пировали!..

Спали тоже в непривычных условиях. Едва темнело, как начинали досаждать москиты. Мы располагали защитными сетками, но не умели правильно их устанавливать. Просыпаясь по утрам, я видел, как в верхнюю часть каждой сетки влетала буквально туча москитов. Тело жгло. Хотя, монтируя сетку, мы и были вынуждены оставлять кое-где щели, все же брали ее на ночь: раз уж не защищала от москитов, так по крайней мере охраняла от ящериц, «резвившихся» на потолке. Вьетнамцы искренне удивлялись: зачем мы это делаем? По их поверьям, ящерица — очень полезный зверек...

В своей группе в Хайфоне мы были первыми. В четвертьфинале нанесли поражение армейцам КНДР — 7:0. Полуфинальный матч проводили в Ханое. Противостоял нам московский ЦСКА, усиленный игроками других советских команд. «Дукла» имела преимущество в ходе матча, но уступила — 1:2. Советские футболисты выиграли турнир. В финале они взяли верх над албанцами, которые неожиданно вывели из розыгрыша венгров. Победив футболистов Венгрии — 3:0, команда моей страны заняла третье место.

Из Вьетнама вновь вылетели в Камбоджу. Товарищеская встреча с национальной сборной превратилась скорее в показательное выступление. Мы выиграли — 5:0. Футбол в Индокитае делает лишь первые шаги. Проблемой для нас стали там... места для тренировок. Наконец, Вейвода с помощью работников посольства ЧССР «раздобыл» относительно пригодный газон в каком-то парке. Было несколько странным, что вокруг тянулась высокая стена и что из дома, напоминавшего дворянскую усадьбу, никто не выходил. Только раз наша тренировка, очевидно, совпала по времени с прогулкой... чинной толпы пациентов в сопровождении санитаров. Не знаю, кто на кого смотрел с большим удивлением — они на нас или мы на них (наша тренировка проходила на территории ...психиатрической больницы!). Вейвода после этого выслушал от ребят постарше немало веселых шуток и острот, например, насчет того, что жесткой дисциплиной довел нас буквально до сумасшедшего дома, и т. п.

Сочельник застал нас в Джакарте, где мы разместились во временном помещении, построенном за год до нашего приезда для участников азиатских спортивных игр ГАНЕФО и напоминавшем строения Олимпийской деревни. Там были все удобства, но не было спасения от жары. В ванных комнатах вместо ванн — маленькие бассейны (примерно 70x70 см). Ночью, если не спалось, я отправлялся туда. И всегда сталкивался с Гонзой Гелетой, погружавшимся в наполненный бассейн (так он охлаждал разгоряченное тело и, возможно, ...спал между делом).

Хотя на следующий день предстояла встреча, нам позволили пропустить по кружке пива. Это был «Пльзень», доставленный из нашего посольства. Мы могли бы приятно провести вечер. Но даже любимцу публики комику Шафранеку было не до шуток. И петь не хотелось никому: незадолго до нашего отъезда у Пепика Недороста умерла мать. В его глазах стояли слезы. Я украдкой поглядывал на часы, переводил местное время на чешское и пытался представить, что делают в эту минуту мама и бабушка. Заметил, что остальные также сидели, погрузившись в размышления. Затем мало-помалу разошлись по комнатам. Но крепким сном не уснул ни один.

На следующий день победили сборную Джакарты — 5:1. Матч проходил на прекрасном стадионе, похожем на московские Лужники. Его и построили при содействии СССР. Трибуны вмещают до ста тысяч зрителей. В день игры почти все билеты были проданы. «Дукла» пользовалась авторитетом, но здесь мы скорее выступали в роли исполнителей эффектного номера в эстрадной программе.

Против сборной Индонезии играли в Семаранге, расположенном совсем на другом острове. Под крылом самолета осталась дикая природа — горы, поросшие девственным лесом. Одна из бортпроводниц рассказала, что там еще живут первобытные племена, не подчиняющиеся центральным властям. Есть сведения, что до сих пор кое-где сохранилось людоедство. Именно в Семаранге с нами произошел, вероятно, самый курьезный случай за все турне. Сам по себе матч протекал сравнительно легко, мы выиграли — 12:1. Карел Кнесл играл в обороне. Выступавший на его фланге туземец со смуглой кожей несколько раз применил против Кнесла недозволенный прием. Наш защитник, которому индонезийский футболист едва доставал до плеча, в следующий раз решил не спустить и ответил «услугой на услугу». Оба оказались на земле, а нога Карела — у рта соперника. Тот, не долго думая, запустил в нее ...зубы.

— Людоед! — воскликнул кто-то из стоявших поближе. Затем и все мы закричали то же. Только Кнеслу было не до шуток (на его икре остались хорошо заметные отпечатки мелких острых зубов). Местный судья все видел, но, не поняв, о чем мы кричим, растерялся. На его груди красовалась эмблема ФИФА, но он вел себя как свой, «домашний» арбитр: развел руки в стороны, показав, что ничего не произошло и что игру можно продолжать. Матч закончился в дружеской обстановке...

В канун Нового года в первой половине дня мы играли в Рангуне, столице Бирмы, против местных юниоров. Выиграли — 4:0. Вечером все получили приглашение в наше посольство. Там, однако, не оказалось стольких мест для гостей, и мы сидели, где кому пришлось. Настроение было куда более приподнятым, чем в сочельник: ведь поездка приближалась к концу. Я и потом не раз убеждался, что в длительных «гастролях» нет ничего хорошего: разлука с семьей и с домашним очагом, выход из привычной повседневной колеи, переезды и все остальное настолько влияет на психику футболиста, что ему потом трудно собраться на игру. Наилучший вариант — приехать за день до матча, отыграть, выспаться и вернуться домой.

В Бирме нам предстояло провести только две встречи. Выиграли обе — 9:0 и 3:1. Но самым приятным во всей поездке стало приземление нашего самолета на Рузинском аэродроме: родной дом не заменит ничто!

Сразу же отправился в Штернберк. Матери из карманных денег купил часы, а бабушке — пеструю восточную ткань на платье. Спрятать под рождественское дерево эти подарки я, однако, не мог: на крещение елку у нас уже разбирают.

Для футбола эта поездка значила не так уж много. Вероятно, мы укрепили престиж страны, хотя за исключением поляков, венгров и советской команды пришлось иметь дело с весьма слабыми соперниками.

Во время поездки я много стоял в воротах (Вейвода сдержал слово): в отдельных встречах отыгрывал от свистка до свистка, в некоторых выходил на замену. И на поле и за его пределами сблизился с партнерами, привык к взаимодействию с защитой. Теперь мы понимали друг друга с полуслова. На Дальнем Востоке у меня появилось второе имя, которое с тех пор за мной так и закрепилось. Сейчас уже и не вспомню, кто меня так назвал первый, то ли Недорост, то ли Елинек. Они толком не знали мое имя, данное от рождения (одни называли меня Иво, другие — Иван), а в итоге я «приобрел» вариант имени, в котором основой стала фамилия, только слегка переиначенная.

— Витя! — обращались ко мне.— Витя, взял!

Ко мне стали так обращаться и в сборной. Но все это случилось позже. Пока же я сидел на скамейке запасных в «Дукле», проводившей тем временем важные матчи. Дважды подряд мой клуб выигрывал Американский кубок, после чего приобрел мировое признание. Весной 1963-го команда дошла до четвертьфинала Кубка европейских чемпионов, где жребий свел ее с «Бенфикой» (Лиссабон). Только португальцам удалось вывести «Дуклу» из розыгрыша. Следующий сезон — и вновь «Дукла» в четвертьфинале самого престижного турнира клубных команд континента. Вот почему Вейвода настаивал в дальневосточном турне на тщательной подготовке, хотя и не все шло гладко: по возвращении предстоял тяжелый матч с чемпионом ФРГ «Боруссией» (Дортмунд).

В четвертьфинал «Дукла» вышла, взяв верх над «Гурником» (Забже). Проиграв в Хоршове — 0:2, она сумела выиграть на «Юлиске» более убедительно, чем это сделал на своем поле соперник, — 4:1. Удачно сыграла вся команда, но в первую очередь Рудольф Кучера. С его участием было забито два гола (один — лично им после паса Масопуста, а второй — с его подачи, посланной пяткой. Мяч влетел от ноги Пепика). Много хлопот доставил он на протяжении почти всей встречи польской защите, запутав ее в буквальном и переносном смысле слова. Соперники просто не знали, что с ним делать. За восемь минут до финального свистка, когда судьба встречи была решена, Кучеру... унесли с поля без сознания. Доктор Топинка шел рядом с носилками и поддерживал руками запрокинутую голову Рудольфа. Помню все хорошо, словно случившееся вчера. Это был большой футбольный день Кучеры. И, к сожалению, последний для него матч. Вернувшись из поездки на Дальний Восток, мы об этом еще не знали. Не знал и он сам. Нам лишь сообщили, что травма тяжелее, чем казалась вначале, и требует дальнейшего лечения. Только позднее обнаружилась правда, печальная для нас, его товарищей, для всего нашего футбола, но прежде всего для него самого.

В газетах писали, будто в конце концов к лучшему для Кучеры, что он в силу обстоятельств ушел из футбола на вершине славы, ибо «еще неизвестно, что ждало его впереди». Намекали, что, с учетом его характера и образа жизни, все могло кончиться не лучшим образом.

Такие комментарии я не понимал. Не разделяю и теперь. Какое к черту «к лучшему», когда тяжелая травма заставляет человека бросить любимое занятие, ради которого он, можно смело сказать, жил; когда должен расстаться с делом жизни намного раньше, чем это потребует неумолимый бег времени.

Такие мнения появлялись потому, что Руда отличался от большинства футболистов экстра-класса того времени. Он не укладывался в представление о классном мастере, бытовавшее у околофутбольных деятелей. Мне это бросилось в глаза сразу после прихода в «Дуклу». В то время как остальные внимательно слушали Вейводу, Кучера был занят чем-то своим. Видя это, сердился Вейвода. Не одобряли поведение товарища и партнеры. В то время как старшие одноклубники и многоопытные мастера в матчах и на тренировках себя не щадили, все выдавая на-гора, он демонстрировал завидное спокойствие и не особенно усердствовал. В те годы в «Дукле» подобралась когорта незаурядных футболистов — спортсменов с бойцовским характером, неутомимых в тренировке. Такие сходятся примерно раз в двадцать-тридцать лет, и то если все условия благоприятствуют (не только материальные, но и условия для тренировки).

Бойцовскими качествами Кучера не обладал. Мастером, однако, был. И большим. Горел и светился. Мог повести за собой, но мог и разочаровать. В Америке его носили на руках. Всюду мелькали его фотографии как короля бомбардиров, а «Дуклу» даже называли в печати «Кучера энд хиз бойз» [3]. Но при этом каждый (и он в том числе) знал, что раскрыться ему помогают позиционные действия всей команды, идеальные пасы Масопуста и Боровички, прилежная игра Ваценовского. И Кучера умел выдать идеальный пас. Но больше всего ему удавалось точное и хладнокровное завершение атак, забивание голов. Такая игра получалась у него и в сборной. Но уже в следующем матче он мог не оправдать надежд по всем статьям. Те, кто вчера аплодировал ему и кричал «браво!», сегодня громко свистели.

Нет, на него нельзя было положиться. Никто не знал, как он проявит себя на газоне в той или иной встрече. Говорили, что качество его игры всецело зависит от настроения. Вейводе каждый раз приходилось решать уравнение с одним неизвестным. Но он ни разу не вывел Рудольфа из состава, хотя не раз этим грозил. Нет, Кучера-игрок не отвечал представлениям Вейводы-тренера, но это был футболист, который не в одном матче делал погоду. А Вейвода зарекомендовал себя не просто строгим наставником. Он был большим футбольным специалистом, который все это видел и ценил.

Я не согласен, что Кучера подчинялся настроению. Скорее, всем его качествам недоставало... воли. Милый, склонный к шалости и веселью, раскованный, мне он казался большим ребенком. Мы подружились, едва я появился в «Дукле». Наши шкафчики в раздевалке находились рядом. Он принял меня как еще одного уроженца Моравии в команде — наряду с Плускалом, Кнеслом, Ваценовским, Сурой. Мы и держались-то вместе.

Много раз я парировал удары Кучеры. Он безукоризненно бил с обеих ног, варьируя удары: левой, правой, подряд одной и той же. Относился к той разновидности полевых игроков, которые стараются поражать ворота прицельно, посылая мяч в определенную точку ворот. Иногда он называл такую точку: «девятка» влево, к правой стойке — катящийся, с навеса — резаный за спину... Затем демонстрировал, на что способен: правая штанга, центр перекладины, рикошетом в сетку от левой штанги. Я тоже в долгу не оставался — переставал время от времени ловить мячи, а только говорил, куда они будут влетать после его ударов: над самой штангой, справа рядом, в правую стойку...

Большинство вратарей старается научиться угадывать направления ударов. В играх мы, однако, не доверяем сомнительным мячам и ловим их (если есть возможность).

Руде доставляло удовольствие распорядиться мячом с миллиметровой точностью. И если он был спокоен, в большинстве случаев у него выходило. Показателен третий гол «Гурнику» (Забже), в конечном итоге выбивший польскую команду из дальнейшей борьбы за Кубок. Партнера Кучеры сбили на границе штрафной. Пострадавший хотел пробить штрафной сам, и Кучера приготовил партнеру мяч для удара. В тот же момент обратил внимание, что крайний в «стенке» соперник стоит в плоскости штанги. Тогда Кучера попросил у товарища разрешение пробить самому: проникся стопроцентной уверенностью, что если слегка пробьет внутренней частью подъема, то мяч облетит крайнего в «стенке» и от штанги отскочит в ворота. Так оно и случилось! В отработке сольных номеров — мы называем так ситуации, когда игрок выходит один на один с вратарем, — Кучера наряду с Масопустом показывал наилучшие результаты: не раз добивался успеха в девяти сольных проходах из десяти. Худший для него вариант — «пятьдесят на пятьдесят». Не раз он вообще отбивал у меня охоту к футболу. Однажды применил против меня два обманных движения подряд. Я бросился за мячом, упал, снова встал, а он спокойно «чиркнул» пяточкой, даже не проследив за мячом. Так же хладнокровно, будто ничего и никого вокруг на поле, вел он себя в пределах штрафной и в матчах, хотя в такой «оживленной» обстановке нервы гудят, как провода, а кровь стучит в жилах, словно пытаясь вырваться наружу: ведь речь идет о голе!

Здесь уже становилась оружием его флегматичность. Ведь и искушенные бойцы нередко на подступах к воротам впадают в панику или излишне суетятся. На Рудольфа это не распространялось. Вратари от него стонали. Не раз он просто выставлял их в смешном виде. Часто не верилось глазам: финт, другой, пятка, носок, один обороняющийся лежит здесь, другой— там, вратарь тоже распластался, а мяч спокойно катится... в незащищенные ворота. Много шансов, конечно, и упускал (это когда соперник не позволял играть, как хотелось Кучере, и отбирал мяч именно в тот единственный момент, когда видел, что Рудольф зазевался). Потом говорили, что Кучера упустил шанс, так как «замастерился». Вполне возможно. И все же в таких ситуациях он чувствовал себя как рыба в воде и чаще всего выходил из них с честью. Умел чем-то пожертвовать ради красоты. И подсыпать соли, если было пресно. Самым красивым голом из всех забитых им считал проведенный в 1961 году в Нитре. Об этом мяче он рассказывал следующее:

— Вратарь Падух выскочил вперед. Я же принял мяч с воздуха. Перевел его через себя пяткой, а другой ногой с лета послал в сетку. Ни Падух, ни защитники так и не поняли, что произошло.

Не все мне в нем нравилось. Например, достойно осуждения пристрастие к курению. «Дукла» была тогда командой некурящих. Только Кучера спокойно дымил в присутствии Вейводы...

Заводной как ребенок — таким остался Руда Кучера и поныне, хотя и расстался с активным футболом. Но, футболист по натуре, он следит за развитием любимой игры, активно болеет за Футбол. Мы по-прежнему друзья, ходим в гости друг к другу.

Весь конец 1964-го и первую половину 1965-го я провел в «Дукле» на скамейке запасных. Горькой неудачей обернулся для нас четвертьфинал Кубка европейских чемпионов. Встречаясь с дортмундской «Боруссией», мы проиграли дома — 4:6. Помимо всего прочего, наверняка сказались на результате последствия затяжного турне. Даже победа со счетом 3:1 в ответном матче на поле соперника не реабилитировала нас полностью.

Но в очередном розыгрыше этого Кубка «Дукла» снова сумела выйти в следующий круг, взяв верх над «неудобным» «Гурником» (Забже). С этой командой нас связывали довольно неприятные воспоминания. Хотя на своем поле мы выиграли — 4:1, в гостях капитулировали — 0:3. Решающий матч на нейтральном поле (в Дуйсбурге) и после 30 дополнительных минут подтверждал равенство сил на поле — 0:0. Листок с надписью «зигер» (то есть «победитель») вытащил из руки судьи Шуленбурга не польский капитан Поль, а наш Пепик Масопуст. У него была легкая рука. В следующем круге «Дукле» предстояло скрестить оружие с одним из самых именитых клубов Европы — мадридским «Реалом». Мы испытывали большую радость. «Дукла» будет играть против команды, побеждавшей в Кубке шесть раз (из них пять — подряд)! Матч в Мадриде «Дукла» крупно проиграла (0:4), у себя на Страгове свела лишь вничью (2:2), но уже сам по себе матч против «Реала» — большое событие.

За всем этим я наблюдал со смешанными чувствами. Сидеть на скамейке запасных — удовольствие ниже среднего. Тренироваться с полной отдачей, настраиваться на игру в каждом матче, но не участвовать в ней — такое придает ощущение никчемности. Конечно, я понимал, что защищать ворота в столь ответственных матчах еще рано. Но ведь и в менее ответственных играх я оставался почти не у дел, хотя был уже не третьим, а вторым вратарем «Дуклы» (Павлиш стал тренером второго состава этого клуба, который под его руководством поднялся до второй лиги), — провел всего два матча в зимнем турнире: кубковый в Пардубице и товарищеский в Мельнике. Это было слишком мало — почти ничего.

В матчах на первенство лиги в 1964 году удалось выступить только дважды (и то лишь потому, что Коуба залечивал травму): весной против градецких футболистов (1:0) и в первой игре осеннего круга — против дебютантов из Отроковиц. Первый блин для футболистов Отроковиц вышел комом — 0:7. Мой же дебют в лиге за «Дуклу» против градчан едва не обернулся катастрофой. Это было 18 апреля, и стоял я на «Юлиске» в тех же воротах, в которых пропустил нелепый гол, когда впервые играл в «Дукле» — против «Банина» (Мост). Игра с градецкой командой не складывалась. В их линии защиты действовали неувядающий Гледик в паре с быстрым, острым Пичманом, а в нападении — Зикан и Таухен. Зикан крутился на подступах к вратарской, появляясь в самых неожиданных местах. Он доставил немало хлопот нашему стопперу Милану Дворжаку. Однажды Дворжак увел у него мяч и откинул его назад, на меня. Дистанция была приличной — метров около тридцати. Бил Милан из неудобного положения — на него наседал Зикан, — и удар вышел сильнее, чем он рассчитывал. Я видел, что мяч идет на одиннадцатиметровую отметку, и вышел вперед. К несчастью, поскользнулся и упал, едва коснувшись мяча. В итоге он перелетел через меня и покатился к воротам. Все замерли в ожидании. Только Зикан предпринял рывок. Но я все же успел оторваться от земли и накрыть мяч у его ног. Если бы в тот момент я допустил «автогол», то наверняка бы расклеился. Теперь же взял себя в руки и до конца матча стоял уверенно. На последней минуте даже помешал сопернику выравнять счет, бросившись в ноги градецкому нападающему, который выходил на ворота один. Об этом эпизоде с похвалой отозвался и «Ческословенски спорт», хотя в заметке было сказано, что мне повезло. Известно, впрочем, что для каждого успешного маневра не обходима и доля везения.

Гол в свои ворота «достался» мне только через год. В товарищеской встрече на Страгове с дебютантом английской высшей лиги — «Нортгемптон таун». Играли в типичный английский футбол — с передачами на фланги и с высокими навесами на штрафную. Нашим специалистам по игре головой, да и мне, работы было по горло. Одну из верховых подач Сватя Плускал принял на грудь и подправил мяч назад, в расчете на вратаря. А меня на привычном месте не оказалось: я в тот момент выбежал на мяч, «продублировал» Сватю, а мяч в итоге оказался... в сетке. К счастью, он не повлиял на судьбу матча.

Вейвода заявлял меня в воротах первого состава, каждый раз взвешивая все «за» и «против». Складывалось впечатление, что доверяет он мне слишком редко. В 1965-м я выступал в течение зимы только в двух тренировочных встречах. В матчах на первенств лиги по-прежнему стоял Павел Коуба. Я занял место в воротах лишь на 70-й минуте игры в Тренчине (когда Коуба вынужденно покинул поле из-за травмы) и в матче с «Богемкой», уже обреченной на расставание с лигой. А то, что моя фамилия в «Ческословенском спорте» была выделена жирным шрифтом (признание удачного выступления.— Прим, перев.),— служило слабым утешением. Равно как и в игре последнего круга в Братиславе со «Слованом» (0:0). И этот матч ровным счетом ничего не решал. Любопытная деталь: на скамейке «Слована» тогда сидел Александр Венцель, дублер Шройфа. Он был моложе на два года. Ни он, ни я не предполагали, что вскоре станем коллегами по сборной.

Я чувствовал себя не у дел. Скамейка запасных изрядно надоела. Правда, на ней находились и другие знаменитости: рядом с опытным, блистательным Иво Урбаном, который четыре раза надевал форму сборной, — Карел Кнесл, Франтишек Веселы, Душан Кабат, Франтишек Илек и я. Четверо из нас пятерых играли за сборную страны. На многообещающем пути в гору Франты Илека стала препятствием тяжелая травма — сложный перелом ноги.

Не один я испытывал неудовлетворенность. Но Вейвода не отступал от своих принципов. На вопрос журналиста, содержавший критический подтекст относительно неиспользованных резервов, ответил прямо:

— Игрок приобретает отличную форму не за месяц и не за год, а по крайней мере за два года.

Не исключено, что тренер был прав. Он — отличный наставник, хотя ко мне (да и не только ко мне) относился, пожалуй, сверх меры строго. Куда бы он ни приходил, добивался больших результатов. Но тогда нам с ним было не сладко. «Коллеги» по скамейке запасных по-своему решали, что им делать дальше. Большинство ушли из команды. И меня обхаживали «послы» разных команд лиги, заводившие соблазнительные разговоры. Но Вейвода отвергал любые условия: не хотел меня отпустить. В одной из газет специально отмечалась парадоксальность ситуации: лучший на данный момент чехословацкий вратарь сидит, словно пришитый, на скаллейке запасных. Но автор, конечно, преувеличивал.

Я не сердился на Вейводу за то, что он предпочитал Коубу. Павел — безукоризненный первый номер, он лучше меня. Но Вейвода отводил мне роль зрителя даже в тех случаях, когда я должен был выйти на поле. Редко ставил меня в ворота не только в тренировочных или товарищеских матчах, но и в первенстве лиги либо в международных встречах, когда исход игры бывал практически решен. Не доверял даже хотя бы за пятнадцать минут до конца, когда мы вели с разрывом в два-три мяча и можно было вполне доверить мне защиту ворот, чтобы набрался опыта, привык к атмосфере больших соревнований (попросту говоря, пообтерся).

Но Вейвода относился к таким тренерам, которые не любят менять вратарей. Он хотел, чтобы на вратарском посту находился надежный человек, чтобы команда не была уязвимей на последнем рубеже и не оглядывалась назад. В защите ворот не допускал никакого риска.

Теперь, на склоне спортивной биографии, у меня совсем иной статус. Когда-то рядом с Коубой на мою долю выпадало немногое. Теперь возле меня простаивает мой младший коллега по «Дукле» Ярослав Нетоличка. Тренируется с полной отдачей; как и я, старательно готовится к каждому матчу. У него есть все данные, он честолюбив, но пока вынужден (по воле тренеров) выступать в роли зрителя. Внешне он спокоен, но я-то знаю, что скрывается за таким спокойствием. Не раз заводил разговор с тренером Йозефом Масопустом о том, чтобы он испробовал дублера. И даже выбирал матчи, в которых он мог бы поставить Ярослава в ворота вместо меня. Масопуст как наставник менее строг по сравнению с Вейводой, но в вопросе о голкипере придерживался той же линии: на замену вратарей соглашался крайне неохотно (в матчах лиги — только в случае моей болезни).

Конечно, как тренер Масопуст находился в ином положении по сравнению с Вейводой. Тогда «Дукла» переживала пору расцвета и очень много матчей решала в свою пользу задолго до финального свистка. Сейчас играем ни шатко ни валко, в большинстве случаев идет борьба за единственный гол, позволяющий выйти вперед или сравнять счет. Так что до последней минуты неясно, на чью сторону склонятся весы.

Так и не знаю до сих пор, был ли прав тогда Вейвода. Но я ходил с опущенной головой. Были минуты, когда просто не мог усидеть на скамейке запасных. При всем при этом до меня дошло мнение Вейводы, что я талант и что со мной связывают надежды. Может быть, он просто берег меня до поры до времени, чтобы я не наделал промахов и не утратил веру в собственные силы? Хотел, чтобы я избежал судьбы стольких восходящих звезд, слишком рано появившихся на футбольном небосклоне и погасших, едва успев засветиться?

Не знаю. Все же, вероятно, Вейвода был ближе к истине, чем я.

В моих первых шагах в «Дукле», какими бы тернистыми они мне ни сдавались, большую помощь оказали товарищи по команде. Не только моральную, дружеским отношением, но и чисто игровую, в получении футбольного образования. Как голкипер ближе всего я был к защитникам. Форварды выступали как мои противники, хотя мне и хотелось извлечь для себя максимум пользы от их игры. В задней линии «Дуклы» и сборной страны верховодил Сватоплук Плускал. Когда я начал играть за одну с ним команду, его карьера клонилась к закату. Ему было почти тридцать четыре. Возраст, когда партнеры, соперники, специалисты, журналисты и болельщики осторожно, а то и напрямую поговаривают об уходе. Плускал же с мячом на поле словно не чувствовал возраста, а те, кто его знал, говорили, что он даст очко любому молодому игроку. Наблюдая за ним, я говорил себе: хотел бы иметь такую форму, когда мне стукнет столько же и когда станет вопрос о прощании с большим футболом.

Сватя не обладал особой техникой, фокусов с мячом не проделывал. Сам он в шутку говорил, что для обманного движения ему требуется городская площадь, хотя бы небольшая.

Но не за это ценили Сватоплука в команде. Не знал он равных себе в том, что освоил по-настоящему. Его козырями были идеальная игра в обороне, умение сыграть позиционно, прыгнуть выше соперника и сыграть головой, причем нередко и в атаке. Славился он и отбором мяча. Не боялся упасть и выбить мяч в подкате. Его бедра вечно покрывали ссадины. Не боялся рисковать даже на тренировках. Раскрываясь в подкате, не боялся, что ему наступят на выставленную ногу или прыгнут на него со всего размаха. Другого в такой ситуации могли бы увезти в больницу со сломанной ногой. Сватя же только отряхивался, подпрыгивал на месте и... продолжал играть. Его кости выдерживали все. И сам он был, как сук могучего дерева, опаленного солнцем и ветрами.

Никогда не опускался до игры недозволенной, выходящей за рамки правил. Удивительно, но факт. И пусть не кажется странным, что получил он ран больше, чем «раздал»: ведь каждую атаку встречал с открытым забралом, не уходя в сторону, не отступая. Если нападающий замахивался для удара — не подставлял спину. Принимал мяч на себя, не страшась боли.

Разговаривал мало, держался спокойно. А если что-то говорил, то всегда к месту. Обладал каким-то особым, характерным лишь для него юмором. О хорошем настроении в команде заботились иные весельчаки. Но когда предстоял матч с грозным соперником и смеяться не хотелось (все мысли были заняты поисками «ключиков» к противнику), вдруг Плускал с совершенно серьезной миной заключал:

— Ладно, загоню четыре штучки — и на заслуженный отдых!

К нам, голкиперам, Сватоплук относился как к своим. В игре мы непременно помогали друг другу (а иногда Сватя даже становился... вратарем). В ту пору, когда заменять стражей ворот не разрешалось, он не раз натягивал на футболку свитер и бросался за мячом, как заправский голкипер. Выступал в такой же роли и на тренировках.

В матчах держался хладнокровно, осмотрительно.

В 1964 году мы впервые проводили тренировочную игру (в Карловых Варах) при искусственном освещении. Это была новинка, и не все было отлажено. С непривычки плохо виделось поле и все происходившее на нем. Сватя, успокаивая меня, уверял, что он видит вполне нормально. Вскоре он покинул оборонительную линию и подключился к атаке. Ему в штрафную адресовали невысокий мяч. Трибуны замерли в ожидании — ведь Плускал входил в серебряную команду чилийского первенства мира и был включен в состав символической сборной мира. Мяч, однако, шел ниже головы. Сватя пытался пробить с лета, но промахнулся (даже не задел мяча). Трибуны разочарованно зашумели. Сватя же вернулся на свое место в обороне, а пробегая мимо скамейки, крикнул Вейводе своим громким голосом, который, вероятно, был слышен на трибуне:

— У кого с собой фонарик? Я бы посветил!

Реплику эстрадного конферансье оценили: на трибунах захлопали в ладоши.

Он умел успокаивать команду. И меня как вратаря. Это было аксиомой: через Плускала не прорваться никому. И я, стоя в воротах, не сомневался, что при угловых и навесах в штрафную Сватя сыграет головой безошибочно, если я не сумею принять мяч в верхней точке. Пространство мы делили пополам. Сравняться с ним в игре головой, вероятно, было под силу только Яну Поплухару.

Играя головой, Плускал мог решить и судьбу матча. Если у нападения игра не клеилась, он набегал из глубины поля или незаметно приближался, к штрафной соперника при розыгрыше углового. С разбегу наносил удар головой с такой силой, что позавидовать ему могли бы многие нападающие. Мог пробить по мячу головой и с дальней дистанции (его опасались, даже когда он находился за пределами штрафной). Соперники из других команд знали особенности его игры. Когда он начинал незаметно смещаться к штрафной при угловом, предупреждали: «Смотреть за Плускалом, у него на голове бутсы!»

Опекал его обычно лучший специалист по игре «на верхнем этаже» (а нередко и двое). Держали как могли: блокировали, брали на корпус, хватали за трусы... В раздевалку Сватя возвращался, пошатываясь от усталости, побитый, помятый, как после приличной гулянки.

— Спокойно, спокойно! — слово, которое я чаще всего слышал от него в самых «каверзных» ситуациях.

То же, только по-словацки, говаривал Поплухар — еще один краеугольный камень наших оборонительных порядков.

В полуфинале Кубка Чехословакии 1964 года мы проиграли «Спарте» 0:3. Один гол забили по моей вине. Я выбрасывал мяч на Сватю. Окликнул его. Наверное, неточно выбросил мяч, а он, не увидев, не среагировал. Между тем подбежал Иван Мраз. Мой бросок в ноги противнику запоздал. Я ждал нотаций, которых заслуживал, но все молчали. Тишину нарушил Сватя:

— Не обращай внимания. Такие голы еще будут. Поехали дальше!

После матча попросил меня на полном серьезе:

— Кричи в следующий раз громче. Человек я уже пожилой и слышу не очень...

Никогда не ругал товарища по команде за ошибку, хотя, как известно, сгоряча можно наговорить такое!..

Летом 1965 года вместе с «Дуклой» я отправился в большую поездку по трем Америкам — Южной, Центральной и Северной. Больше всего понравилось в Южной. Но об этом позднее. Я выехал в турне в качестве второго вратаря. В том году «Дукла» по итогам первенства страны оказалась лишь на восьмом месте. По сравнению с предыдущим сезоном она здорово сдала. Чемпионские медали уверенно выиграла «Спарта», оторвавшаяся на восемь очков от «серебряного» Прешова. Разрыв же с нами составлял семнадцать очков! В «Спарте» подобрался отличный коллектив.

Особых лавров, равно как и горьких поражений, наша поездка вначале не принесла. В Сантьяго-де-Чили мы одержали верх над сборной Чили (1:0), а в ответном матче уступили, пропустив один мяч и не забив ни одного. В центре внимания находились Масопуст и Плускал, которые три года назад на чемпионате мира получили здесь международное признание и которым чилийцы аплодировали куда больше, чем это делают соотечественники. Отблеск славы падал и на «Дуклу», также пользовавшуюся за границей более высокой репутацией, чем дома. По этому поводу мы не дискутировали— все во главе с Вейводой ломали голову над тем, как отвоевать утраченные позиции и вернуться в элиту чехословацкого футбола. Вейвода, верный своим принципам, продолжал ставить в ворота Павела Коубу, хотя на этот раз иногда давал поиграть и мне (по крайней мере в конце матча).

В ходе американского турне, где-то в Чили или по дороге в Мексику, к нам пришло сообщение из Праги, вызвавшее озабоченность всей команды. Сначала никто не хотел верить, но потом пришло подтверждение. Павел Коуба намерен уйти в «Спарту»! Договорился об этом еще до поездки в Америку и даже успел оформить в Праге заявление о переходе. Разразилась буря. Я уже писал, что Вейвода, в прошлом сам футболист «Спарты», не переносил, когда кто-то, не считаясь с его мнением, вел переговоры за спиной. Как руководитель команды он оказался в малоприятной ситуации. Старался сплотить коллектив, добиться консолидации. Амплуа голкипера придавал особое значение, хотел быть спокоен в этом плане. Если же Коуба уже осенью не будет выступать за «Дуклу», какой смысл был брать его в поездку? Знай об этом Вейвода еще в Праге, он повез бы другого вратаря, на которого наряду со мной мог бы прочно рассчитывать. Логично и естественно. Разделяли эту мысль и те товарищи, которые, как и я, считали, что правила перехода слишком жестки и что в принципе любой игрок должен иметь возможность переходить куда угодно.

Правда, с условием: об этом следует сообщать заблаговременно, а не ставить клуб перед свершившимся фактом. Я разделял такую точку зрения и всегда руководствовался ею (даже когда казалось, что дело обернется не так, как хочется).

Но это уже другой вопрос. С тех пор как Вейвода узнал о переходе Коубы в «Спарту», в ворота он стал ставить меня. Дел хватало по горло. Стоял и против английских профессионалов из Эвертона (мы выиграли — 3:1) и в мексиканской Гвадалахаре, тогда нам совсем незнакомой. Именно здесь через пять лет чехословацкий футбол приобретет сомнительную славу. Есть и моя доля в этом приобретении. Тогда с «Дуклой» мы побывали и в Мехико, куда по прошествии пяти лет дорога для нас уже закроется. Но пока мы играли лишь товарищеский матч с бразильским клубом «Америка». И победили — 2:0.

Я не собирался упустить неожиданно выпавший шанс. Старался — и получалось. Тренеры и партнеры были довольны. Там, в Америке, я стал первым голкипером «Дуклы». За неполных два месяца, до истечения двухлетного срока, который, как считал Вейвода, необходим вратарю, чтобы стать зрелым мастером.