Мой номер — первый

ГЛАВА ШЕСТАЯ

До сих пор я не допускал даже мысли о том, что могу получить серьезную травму, и тем более — расстаться со спортом. Правда, после каждого матча обнаруживал у себя ссадины, ушибы, синяки. Мы, вратари, по сравнению с полевыми игроками еще отбиваем колени, локти, бока, а главное — пальцы. От мяча и от бутс. На протяжении матча принимаю на пальцы от тридцати до пятидесяти мячей, не всегда очень сильных. Но чтобы ловить их наверняка, на каждой тренировке принимаю ударов во много раз больше. По моим подсчетам, ежедневно примерно тысячу. Из них приблизительно четыреста — в падении. А во время тренировки футболисты бьют лучше (и точнее, и сильнее), чем в матче (это уже стало аксиомой). И хотя пальцы к такой нагрузке привыкают, среди множества ударов всегда случается один, который доставляет изрядную боль, а иногда и травмирует. Наиболее чувствительны у нас крайние фаланги пальцев. Особенно когда мяч хитро закручен иди его сносит ветер.

Мы не можем себе позволить разглядывать всякий незначительный вывих. Дома у меня наготове несколько игелитовых мешочков, в морозилке — порционный лед. Тот самый, который добавляют в виски в виде маленьких кусочков. Небольшие ссадины и ушибы залечиваю сам (часто сплю, обложившись мешочками со льдом). Только однажды не смог я стоять в воротах из-за повреждений пальцев — накануне матча с ФРГ в марте 1973 года в Дюссельдорфе. Ждал этого матча с нетерпением. И не только я — вся команда. Немцы играли отлично. Уже на протяжении ряда лет мы угадывали в них будущих чемпионов мира и серьезно готовились к каждой встрече с грозным соперником. Во время тренировки за день до состязания Бичовский наносил легкие точные удары по воротам, «натаскивая» меня к предстоящему поединку. Один, из мячей, вероятно, был подхвачен ветром (другого объяснения не нахожу), Я принял его на пальцы с передней стороны. Последняя фаланга на безымянном выскочила. Я вправил ее, но боль становилась все сильнее. Вывих произошел на руке с искалеченным с юношеских лет пальцем. Итак, у меня осталось на ней уже не четыре, а лишь три рабочих пальца (безымянный отек и посинел). После тренировки я вынужден был показаться врачу. Он тотчас отправил меня на рентген. Палец был вывихнут. В больнице его привели в порядок и предписали десять дней покоя. Место в воротах занял Некети.

Кроме рук вратари очень часто травмируют спину (точнее говоря, позвоночник) в результате неуправляемых падений после столкновений в воздухе. Но я от этого не страдал. Может быть, мне везло, а может, действительно определенную роль играло то, о чем говорили врачи: у меня крепкие кости и позвонки.

Как и у всех футболистов, уязвимы у вратарей колени (точнее — мениск). Ввиду их перегрузок во время быстрых стартов, которые необходимы для выходов на мяч и для прыжков за высокими мячами. Прием мяча на линии также связан с подскоком. Молниеносных коротких стартов, без которых немыслимы выходы на мяч при выбегании из ворот, предпринимаю около ста за тренировку. За день набегаю в общей сложности примерно километр. Но и колени меня не беспокоили: не перенес ни одной операции мениска, которая для футболиста считается обычным делом и с которой он рано или поздно должен считаться.

Мне не везло с лицом и лодыжкой. И как это часто бывает, не в разное время, а в одно и то же. Моя карьера голкипера началась с перебитого носа и сотрясения мозга уже в первом матче на первенство лиги за «Железарны» (Простеев). В ходе американского турне в составе «Дуклы» в Сан-Сальвадоре один из местных футболистов ударил меня по лицу так сильно, что сломал скулу. Я отчетливо слышал хруст, но боли не почувствовал. Казалось, треснула голова соперника. Но какое там!.. Он только потряс ею и умчался от ворот. Лишь после матча я заметил, что не очень-то фотогеничен — скорее, похожу на боксера, чем на вратаря. В зеркале было видно, что моя левая щека примерно на сантиметр сместилась назад.

Доктор Топинка изъездил со мной на такси полгорода, прежде чем удалось сделать рентгеновский снимок. Выяснилось: вся скула оказалась как бы покоробленной. Впрочем, на боль я не жаловался и хирургическое вмешательство отложили до Праги. Я тем временем почти привык к своему несимметричному лицу, участвовал в двух очередных матчах первенства лиги. Наконец под наркозом кость привели в порядок, но теперь боль была сильнее, чем раньше. В матчах, однако, я об этом не думал. Мама, позднее наблюдавшая меня на поле или следившая за матчем по телевизору, всегда боялась за мою голову. То ли неловко повертывал я ее, то ли делал излишне рискованные движения — сказать трудно. Но, бросаясь за мячом, держать голову на весу или отводить ее куда-то в сторону тяжело.

Я не мог позволить себе специально думать о том, как уберечь голову. Вратарь — в любую секунду(!) — должен быть готов сделать для своей команды даже что-то сверх положенного — ведь он освобожден от беготни в поле. Вратарь обязан рисковать и даже... быть готовым к какой-либо травме. Когда я выходил на нападающих, то не думал о возможных последствиях столкновений. Когда бросался в ноги противнику — не мог выбирать безопасную траекторию: должен был нацелиться прямо на мяч и решительно идти на него (иначе не стоило бросаться вообще). Впрочем, особого страха я не испытывал. С трибуны это выглядит куда более грозно, чем вблизи, на газоне. Обычно там остается достаточно места для маневра и редко когда дело доходит до тесного контакта, который видится болельщику, удаленному от места событий.

Но вот наступил 1966 год, и стало создаваться впечатление, что мне придется дорого заплатить за броски. Это началось в осеннем круге первенства лиги, в матче со «Слованом» (Братислава). Я в броске доставал мяч, к которому приближался Йозеф Томанек. Мы были у мяча почти одновременно (а может быть, я опережал соперника на долю секунды?). Уверен, что Томанек не хотел нанести мне травму умышленно. Футболисты, зная, что вратарь устремится к мячу, как правило, проявляют необходимую осторожность, чтобы не задеть его лицо — прыгают через голкипера (и не только в его, но и в своих интересах, так как сами рискуют сломать ногу). В броске вратаря за мячом участвуют не только голова и руки, но и весь корпус. Обладая большей массой, вратарь в более выгодном положении и обычно опережает соперника.

Томанек хотел Успеть в последнюю секунду зацепить мяч носком, но... «чиркнул» бутсой по моему подбородку. Я доиграл встречу, но потом меня тотчас отвезли в стршешовицкую больницу. Сразу — на хирургический стол. Наложили двенадцать швов — снаружи и внутри, во рту. Кроме того, было зафиксировано легкое сотрясение мозга.

Случившееся я воспринял как невезение, от которого никто не застрахован, хотя одна из газет расценила этот эпизод как неудачный выход. Но не уточнила, чей — Томанека или мой. Я бы сказал, ничей: ни его, ни мой. Просто — невезение. Я не считал нужным что-либо менять в своей тактике.

Тренеры всегда предостерегали нас накануне товарищеских матчей с более слабыми соперниками. Требовали, чтобы мы берегли себя, избегали даже мелких травм. Не потому, что в низших лигах играли особенно жестко или грубо, а потому, что более низкий технический уровень делает игру более опасной. Говорили в присутствии своих, что футболисты низших лиг всегда хотят показать болельщикам все, на что они способны. И хотя перед матчем обещают, что будут смирны как овечки, в разгаре борьбы забываются. Здесь может вспыхнуть всякое, а закончиться... гипсовой повязкой. В основе такой тренерской установки лежит точка зрения о том, что от классного футболиста или профессионала угроза получения травмы практически не исходит (если, конечно, не преследуется коварный умысел, что случается весьма редко). Они знают все подвохи футбольного дела, не раз побывали в самых трудных переделках, знают, как себя вести и как согласовать действия, чтобы не создать угрозу здоровью других. Этот вывод подтверждало увиденное и пережитое мной на английских и западногерманских полях, где, вероятно, играют в самый жесткий футбол в Европе.

Вскоре мне довелось весьма близко «познакомиться» с профессиональным футболистом, который оставил ощутимый «след» в моей футбольной биографии. Самый крупный до сегодняшнего дня успех чехословацкой команды в популярнейшем соревновании европейских клубов — выход в полуфинал Кубка европейских чемпионов — имеет отношение к этому знакомству.

В первом круге сезона-67 нам противостоял довольно слабый соперник — чемпион Дании «Эсбьерг ФБ». Уже первый матч — в Копенгагене — мы выиграли — 2:0, а у себя забили без особых хлопот четыре безответных гола.

В одной восьмой финала жребий свел нас с брюссельским «Андерлехтом». Этот клуб с громким именем демонстрировал весьма уверенную игру. Руководство усилило команду двумя голландскими нападающими — Мюльдером и Бергхольцем. Вместе с ними игру «Андерлехта» определял троекратный обладатель бельгийской «Золотой бутсы» (нечто вроде нашего приза лучшему футболисту года) Ван Химст, которому всего двух очков не хватило для завоевания «Золотого мяча» лучшего футболиста континента. Сначала мы принимали «Андерлехт» в Праге и были исполнены решимости сделать все, чтобы обеспечить выход в следующий круг уже в первом матче. Но о серьезности своих намерений с самых первых минут заявили и гости.

Начали они игру не в оборонительном — в атакующем ключе. Несколько молниеносных передач — и нападающие уже близ моих ворот. Я вынужден встречать соперника. Мюльдер дал понять, что его команда не собирается особенно церемониться,— в борьбе за мяч ткнул меня в бок, да так, что я в течение минуты не мог наладить дыхание. Не скажу, что уверен в злом умысле соперника. Но от этого болело не меньше. Уже в этом эпизоде содержалась «заявка»: в схватке у ворот тебя не пощадим. А через две минуты Мюльдер сумел и забить. Наши стопперы не согласовали действия со мной во время высокого навеса. Мюльдер по-кошачьи проскользнул и головой послал мяч рядом со штангой. Была здесь и моя вина. Выйди я из ворот — и шансы отразить мяч стали бы выше. Решил сам для себя: как и в Англии, буду выходить на все подачи в середину штрафной и выбивать мяч подальше, чтобы недоразумение не повторилось.

На 15-й минуте мы проигрывали — 0:1. Такое начало ничего хорошего не сулило. «Андерлехт» шел вперед, мы же словно находились в прострации. В этой ситуации подлинным мастером проявил себя Масопуст. Невзирая на то, что его сторожили — авторитет этого форварда был высок в масштабах Европы, — он сумел использовать свой шанс: после штрафного удара овладел мячом, отраженным от «стенки». Образовавшие «стенку» рванулись ему навстречу в попытке нейтрализовать и не дать забить гол. Но Йозеф молниеносно сориентировался, и возможность не упустил. Сделав небольшой замах, пробил распадавшуюся «стенку». Вратарь, пожалуй, не видел мяча, и счет сравнялся.

Это был сигнал к нашему наступлению и поворотный момент в матче. Бельгийцы по-прежнему пытались идти вперед, но все больше сил были вынуждены оттягивать в оборону. Масопуст мастерски выводил вперед то Штрунца, то Мраза; в штрафной бельгийцев постоянно сновал без мяча Недорост, оттягивая на себя двух защитников. Еще до конца второго тайма от их опеки сумел освободиться Штрунц. Он протолкнул мяч между двумя соперниками на набегавшего Недороста, а тот — в сетку.

В перерыве доктор Топинка занялся моим боком, на котором осталась рваная рана — след мюльдеровской бутсы. Врач дал понять, что меня ждут хирургическая игла и швы, но разрешил достоять. Я бы остался в воротах и в случае, если бы он стал возражать: мы были на подъеме и вскоре после перерыва забили еще два гола.

Почувствовав угрозу поражения с крупным счетом, «Андерлехт» любой ценой старался сократить разрыв, чтобы облегчить себе задачу в ответном матче на своем поле. Ему, однако, уже не хватало сил для поддержания высокого давления, хотя и мы не могли сохранить взятый темп до конца матча. Играя в отрыве, два-три нападающих «Андерлехта» прилагали огромные усилия и проявляли максимум воли. Боролись уже не за победу — ставили целью забить хотя бы два гола. Я же был исполнен решимости препятствовать им в этом. О том, что произошло на 70-й минуте у ворот «Дуклы», рассказывает «Ческословенски спорт»: «Наш первый номер, вратарь, как обычно, бросился в ноги противнику и спас команду от верного гола. Получил три глубоких повреждения на лице, имея до этого рваную рану на голени. Медицинскую помощь ему оказали прямо на поле, но он решил не покидать ворота и доиграл встречу!»

Соперником, которого «Ческословенски спорт» не называет по имени и которому я, «как обычно», бросился под ноги, был Ван Химст. Мяч я не удержал. Чувствовал, что Ван Химст в сторону не сворачивает. Он успел завести ногу для удара. Поэтому я не сумел его остановить, а всего лишь парировал мяч. В этот момент со мной еще ничего не случилось. Но я лежал, а Ван Химст был сверху. Я видел, что он не обращает на меня никакого внимания. Столкнувшись со мной, он продолжал следовать за мячом, не глядя под ноги. Сначала наступил мне на лицо, потом на бок (разумеется, травмированный) и, наконец, на ногу. Короче, просто пробежал по мне.

Мяч в ворота не попал. Я лежал. Трибуны свистели. У нас не привыкли к жесткой игре против вратарей. Судья Швинте из Франции показал, что ничего не произошло. Подбежал ко мне и, увидев кровь, подозвал врача. Топинка приподнял мою голову. Я ничего не видел — глаза заливала кровь. Топинка умел не только лечить травмы медикаментами, но и найти нужное слово в тяжелую минуту: пошутить, снять стресс, подбодрить (а если требуется, то и отругать). Вытер кровь и сказал, что с глазами все в порядке. Я встал, попробовал пройтись. Мусил и Топинка справились о моем самочувствии. Я испытывал радость оттого, что все в порядке с глазами, и сказал, что матч доиграю.

Только позднее почувствовал, что был в каком-то трансе (может быть, в шоке). Но провел в воротах весь остаток матча. Мусил категорически предупредил защитников, чтобы не смели ко мне и близко подпускать кого бы то ни было. «Разделял» я и огромную радость всей команды после финального свистка. Товарищи подбежали ко мне и хотели помочь добраться до раздевалки. Но я отказался. Вместе с ними поприветствовал публику, которая оказала нам такую поддержку (это был для нас праздник). До раздевалки добрался самостоятельно.

Только оказавшись «на месте», почувствовал слабость. Все поплыло перед глазами. После матча ребята отправились на банкет, а я — в хирургическое отделение. Они — за стол с закусками, я — на стол хирургический. В стршешовицкой больнице уже готовили мне встречу. Смотрели матч по телевизору и в принципе знали, что со мной стряслось. Поджидали меня в зале в масках и... с хирургической иглой наготове. К двенадцати швам, уже «украшавшим» меня, прибавились еще восемнадцать: на брови, щеке, на верхней губе... Больше всего — на ноге. К счастью, никаких серьезных повреждений не обнаружилось. На койке я провел всего десять дней.

Еще находясь в постели, узнал из газет, что сказал после матча судья Пьер Швинте. Он уже судил на двух чемпионатах мира (в Чили, например, нашу первую встречу с бразильцами в группе, в Англии — полуфинальный матч хозяев поля со сборной Португалии). На вопрос, как оценивает он выступления отдельных футболистов, ответил:

— Никогда не даю оценку отдельным игрокам. Выполняя свои обязанности, я их просто не замечаю, будь то пан Масопуст, пан Гелета или пан Мраз. Исключение, пожалуй, охотно сделал бы для вратаря Виктора. Он с такой отвагой бросается в ноги соперника, что это, на мой взгляд, связано с чрезмерным риском. В полученной травме виноват он сам. Много рискует, но вратарь отличный. До матча с Англией я о нем не слышал.

Итак, похвала и упрек одновременно. В таком же тоне писали отчеты о матче и наши газеты. Действительно излишне рискую. Здесь, на больничной койке, я имел основание и время над этим поразмыслить. Ну, а если бы Ван Химст оставил «отпечаток» на два сантиметра ниже? Мог бы ты, Иво, остаться и без глаза.

Размышляя, думал и о словах тренера — Мусила. Мы с ним еще не говорили, он навестил меня позднее. А в беседе с журналистами сказал:

— Не хотел бы выделять кого-то особенно. Во всяком случае, защита должна испытывать в известной мере угрызения совести. Когда приходится играть против таких агрессивных нападающих, должны прибавлять и стопперы. Защитники не имеют права допускать, чтобы их голкипера разделывали под орех.

Мусил подтверждал вывод, к которому приходил и я: иду на риск потому, что рисковать — моя обязанность. Если уж складывается такая ситуация, когда не остается ничего иного, как бросаться в ноги форварду, я должен идти на это. Конечно, партнеры обязаны защищать голкипера от очевидной атаки — примерно так, как это делают хоккеисты. В футболе это не так просто, но тоже возможно. Риск тем самым не исчезает, но уменьшается, Плускал, Поплухар и Чадек, с которыми выступал я больше всего, не подпускали ко мне самых агрессивных нападающих — всегда находили возможность оттеснить их.

Мне не улыбалось быть покалеченным. Я хотел играть. Понял, что, если бы стал действовать с оглядкой, потерял бы лицо. Конечно, мог бы выступать в какой-нибудь низшей лиге, но только не в ведущей. Знаю вратарей, которые скатились только потому, что не смогли перебороть страх. Не оживет ли он во мне, когда я снова займу место между стоек?

Едва из меня вытащили швы и освободили ногу от гипса, я отправился в ворота. На лице следов почти не Осталось: синтетические швы творят чудеса. До свадьбы все заживет окончательно, а жениться предстояло уже скоро. Только не было уверенности — смогу ли доковылять, когда призовут под венец: лодыжка не проходила, опухала от нагрузки, то и дело болела.

Но я обо всем забыл, как только вернулся в ворота. От страха не осталось и следа. Любопытно, что после случая с Ван Химстом я не получил ни одной достаточно серьезной травмы.

Итак, был ли все же футбол такой грубой игрой, как считала мама? И не потому ли судья Швинте упрекал меня в излишнем риске, что не хотел чувствовать угрызения совести?

Травма, полученная в первом матче с «Андерлехтом», еще давала себя знать. Очевидно, потому, что не было времени как следует ее залечить. Приближалась ответная встреча в Брюсселе, и мы должны были к ней основательно подготовиться. Преимущество в три мяча весомо, но его могло и не хватить. Против «Гурника» (Забже) мы тоже вели после матча в Праге — 4:1, но в Хоршове проиграли 0:3. В предыдущем сезоне «Спарта» выиграла у белградского «Партизана» — 4:1, но в Белграде уступила — 0:5.

На первой же тренировке после выписки из больницы меня подстерегла неудача. Я бросился, и в этот момент мяч, летевший в угол, отскочил от штанги прямо в меня. И, конечно, в лицо, причем в бровь, однажды уже зашитую. О вторичном ее зашивании я и слышать не хотел. Это был пустяк — зажила бы и сама по себе. Хуже обстояло с левой лодыжкой. Чувствовал, что она может подвести, так как время от времени болела. Мусил настаивал на том, что мы должны играть и готовиться к ответной встрече. Первенство лиги уже закончилось, и мы отправились в Западную Европу, чтобы провести матчи с подходящими спарринг-партнерами. В первой встрече — в Роттердаме с «Фейеноордом» (1:3) — место в воротах занял мой тогдашний коллега Франтишек Козинка, по прозвищу Ферри. Зато во Франции выступал уже я. Мы выиграли у «Стада» (Ренн) — 4:1. Перед последнием тренировочным матчем — с английской командой «Ноттингем форест» — Мусил убедительно просил нас избегать опасных столкновений и не допускать травм: к моей недолеченной лодыжке добавилась травма Лади Таборского; с синяками и шишками ходил и Иво Новак. А после матча с «Ноттингемом» не были вполне здоровы Дворжак, Штрунц, Недорост и Мраз. Англичане задали нам изрядную трепку. Итог игры —1:3» Заметив, что мы избегаем единоборств, «Ноттингем» еще больше усилил нажим.

Ту встречу в Ноттингеме я не доиграл. Во втором тайме, когда пришлось отражать высокий навес на штрафную, в воздухе получил два удара — слева и справа. Вообще не знаю, как «приземлился». Запомнил только резкую боль в поврежденной щиколотке. Опираться на нее больше не мог. За ночь лодыжка посинела и опухла. Рентген показал, что кроме сильного кровоизлияния ничего не произошло.

Перед матчем в Брюсселе все больные более или менее поправились. Хуже всех обстояло со мной. Врачи хотя и делали все, что могли, с моей щиколоткой, справиться с ней до конца не сумели. Мусил предпочитал видеть в воротах меня (опытного, обстрелянного голкипера, к которому привыкла команда), хотя и Козинка уже тогда показывал многообещающую игру. Это, вероятно, вообще наш самый спокойный голкипер, которого я исключительно ценю за целесообразный стиль, за надежность, за отсутствие привычки играть на публику. Но тогда в активе Ферри значилась всего одна встреча за «Дуклу» (в Роттердаме), а при искусственном освещении он не играл ни разу. Думаю, что самую большую заинтересованность в залечивании моей лодыжки проявлял именно он.

Но, как ни старались доктора, нормально отталкиваться я не мог. Каждый подскок, каждый старт для быстрого выхода из ворот доставляли мучение. Я не из неженок, но играть в таком состоянии мне было не по силам. Пришлось заявить Мусилу, что не могу поручиться за свою игру и что поступил бы безответственно, если бы согласился встать в ворота. Мусил выслушал меня без удовольствия, но видел все мои попытки занять место в рядах команды. На последней тренировке в Брюсселе я тренировался налегке, Козинка — в поте лица. И надо же случиться такому: незадолго до конца тренировки он, упав, не смог подняться. Корчился от боли. Топинка бросился к нему. Но помочь не сумел. Ограничился постановкой диагноза: растяжение поясничной мышцы. Играть с такой травмой нельзя. Мусил только посмотрел в мою сторону. Когда мы возвращались с тренировки, меня остановил редактор «Ческословенского спорта» Франтишек Жемла. Поинтересовался самочувствием. Я не мог им похвастаться и коротко ответил:

— Коллега травмирован, в воротах стоять мне.

И хотя Жемла красочно расписал мои бойцовские качества, меня это не трогало. Травма лодыжки оставалась недолеченной. Любой врач в этом случае автоматически оформляет больничный на месяц, прописывая гипс и, постельный режим. В Брюссель в качестве туриста приехал на матчи специалист ортопедического отделения стршешовицкой больницы. Вместе с Топинкой они занялись мною. Установили, что в «дополнение» к кровоизлиянию задеты сухожилия. Взвешивал все вместе и покачивал головой. Говорил, что это полное нарушение всех правил медицины и предписаний и что если этим правилам и предписаниям следовать, то мне нельзя не только бегать и подпрыгивать, но даже просто ходить.

Еще совсем недавно меня критиковали за то, что я чрезмерно рискую. Думаю, теперь я рисковал много больше, чем когда снимал мяч с ноги Ван Химста. Я отдавал себе отчет в том, что недолеченный воспалительный процесс может, стать хроническим, неизлечимым, все испортить, а «может быть, и заставит уйти из футбола вообще. Но за это меня не критиковали. Наоборот, хвалили.

Сам не знаю, как я этот матч выдержал. Врачи сделали лодыжке массаж, укрепили ее повязкой, а перед самым выходом на газон заморозили. Боли я не ощущал, но щиколотка была как неживая. В сущности, я ее не чувствовал. Но только в первую минуту. Дальше же она заныла от боли.

В перерыве между таймами процедура повторилась. С тем же результатом. Правда, после паузы настроение мое заметно улучшилось. Отразили первые атаки «Андерлехта». Благодаря, главным образом, Масопусту играли спокойно и уверенно. Перед нами не стояла задача выиграть — достаточно было сохранить перевес, полученный в Праге. Незадолго до конца первого тайма Масопуст послал, продольную передачу Мразу. Тот оттянул на себя защитника и перевел мяч Недоросту. Тот, в свою очередь, сумел перебросить мяч за спину выбегавшего вратаря. Мы повели 1:0, а по сумме двух матчей — 5:1.

В том памятном, первом тайме я убедился, сколь важна поддержка друзей. Наша задняя линия вселяла в меня бодрость. Чадек изо всех сил внушал, что я держусь молодцом, и (что гораздо важнее) закрыл проход к воротам в своем квадрате. Ван Химста ближе чем на десять метров ко мне теперь не подпускал. Атака противника захлебывалась, докатываясь лишь до распетушившегося Чадека. Он мешал сопернику прорываться, не давал возможности получить пас, выбивал в подкате мяч подальше от опасной зоны. Тренер «Андерлехта» Берес, хотя и заявил после матча, что я «гипнотизировал его нападающих, как кобра кроликов, и примагничивал себе чудесным образом мячи», все же как специалист футбола добавил, что, с его точки зрения, это объяснялось моим умением блестяще выбирать позиции. Возможно, так и было. Но удавалось это потому, что впереди меня безошибочно играло трио защитников: Шмарада — Иво Новак — Таборский, которое (в случае необходимости) поддерживали. Гелета, Ваценовский и непревзойденный мастер позиционной игры Масопуст. Я был уязвим в том матче, но защита надежно прикрыла меня. По моим воротам было нанесено 11 ударов (восемь раз мяч пролетал мимо цели), из них только один закончился голом (Мюльдер добил мяч, отскочивший после пушечного удара Пуи). В Брюсселе мы победили 2:1 (в конце матча Мраз получил передачу от Масопуста и направил в ворота противника мощный — не берущийся — мяч).

В тот день отмечал 31-й день рождения Иржи Чадек. Как футболист он ознаменовал «веху» в своей жизни великолепной, безошибочной, игрой. Победа на поле соперника и выход в четвертьфинала Кубка европейских чемпионов стали результатом коллективных усилий всей команды, но, с моей точки зрения, наибольшая заслуга в этих достижениях принадлежала все же Чадеку» Не позволил он создать голевые моменты ни одному из самых ярких и самых опасных нападающих «Андерлехта». Держал под контролем и Ван Химста и Мюльдера, что и решило в конце концов исход встречи.

Так уж повелось, что никто и никогда особенно не создавал должное Чадеку. Мы в команде хорошо знали, что на него можно положиться, что его игра достойна похвалы. Знали это и соперники. Зрелищно игра Чадека не привлекала — скорее, вызывала противоположное ощущение. Бегал он порывисто, длинными прыжками. Обязанности выполнял так же надежно, как Плускал или Поплухар. Но в то время как они производили впечатление футболистов, уверенных в каждом своем действии, Чадек играл угловато. Руки его, казалось, выполняют одну, а ноги — совсем другую работу. А когда он собирался выполнить финт, мы все замирали.

Ростом Иржи удался: высокий, каким и должен быть стоппер. Коренастый, крепкий, словно из одних туго переплетенных жил, в жизни он был такой же, как на поле: застенчивый, неразговорчивый и не знающий боязни деревенский парень. В команде его звали Чара. Тренер Кольский обратил внимание на Чадека в Винорже, в Праге, еще в славную эпоху «Дуклы». Тогда он играл в полузащите, но как раз в ту пору происходил переход на систему четырех защитников с двумя стоппорами. Кольский увидел, что Чадек располагает данными для центрального защитника, и поставил его сзади рядом с Плускалом, создав четверку Шафранек — Плускал — Чадек — Ладя Новак.

На первых порах Чадек среди именитых партнеров ничем не выделялся. И полагались на него не особенно. Был период, когда «Дукла», проводя международные встречи, «одалживала» даже Гледика из «Крыльев родины», игравшего на месте Чадека, а тот, в свою очередь, «замещал» Гледика в Оломоуце. Перед первенством мира в Швеции Кольский командировал Чадека в сборную страны. Играл Иржи хорошо, но в матче с командой ФРГ на «Страгове» в апреле 1958 года стал соавтором одного из курьезнейших автоголов, какие только известны. Вратарь Стахо принял мяч. Постучал им о землю, готовясь выбить. Защитники удалялись от штрафной. Вдруг Стахо ударил мячом о землю неудачно — попал в пятку Чадека. И замер от страха. Чара оглядывается, смотрит, что происходит,— и видит: мяч катится в сетку ворот Стахо. Он здесь, конечно, ни при чем — просто послужил «бортом», от которого «шар» закатывается в «лузу». Чадек потом пришел к выводу, что такое может приключиться только с ним.

На чемпионате мира он сыграл лишь один матч. И в том получил травму. В следующей игре вместо него на поле вышел Поплухар, числившийся тогда запасным. Быстро включился в игру, проявил себя, и для Чадека уже места не осталось.

Чару это нисколько не расстроило. Судьбу он не винил. Смирился с невезением, причислив себя к неудачникам. После тренировки отправлялся домой в Винорж (квартира в Праге его не волновала). Начал возводить там домик, а в ту пору, когда был ведущим в команде, смог достроить жилище. Во второй половине дня его видели по телевизору игравшим в матче на первенство лиги. Вечером, облаченный в перехваченную шпагатом спецовку, он приходил в каменоломню. На вопрос:

— У вас нет брата, играющего в лиге за этих — с нашивками? — предпочитал не называть факты своими именами. Бог знает, почему заслужил репутацию грубого игрока. Этот ярлык приклеили ему главным образом болельщики-пражане, поскольку в его задачу входило становиться преградой на пути их любимцев. Делал это по-своему — не слишком изящно с точки зрения футбола. 13 его движениях сквозила неуклюжесть, от которой он так и не смог избавиться. Стоило ему выйти навстречу противнику, как в любую секунду мог раздаться свисток. Казалось, что «в воздухе пахнет штрафным». При всем при этом Чара был добрейшей души человек — такой, про каких говорят, что он и мухи не обидит. Ни разу не травмировал соперников. Тем не менее санитары, видя, что Чара атакует, хватались за носилки.

Что ему оставалось делать? Играл на месте заднего стоппера, не имел права давать противнику оказаться за спиной. Казалось, он действует опасно. На деле же — никому не угрожал. Кое-кто из соперников, прекрасно знавших, что Чадек не травмирует, создавал ему репутацию грубого защитника и подливал масла в огонь в расчете на выкрики и свист болельщиков, которые могут привести к нервозности (вместе с ним, возможно, занервничает и вся линия обороны). Допустит, вероятно, Иржи и ошибку, какой не сделал бы в другом случае. Но это может повлиять на арбитра, на которого подействует атмосфера, и он остановит игру, хотя вина Чадека и не будет столь уж велика. Едва приближаясь к Чадеку, соперники падали со стоном, катались по траве, хватали себя за ноги и долго не поднимались. Такие «финты» становились причиной бесчисленных штрафных, чреватых голами, а также многих пенальти, почти всегда приводивших к взятию ворот.

Вначале это сильно угнетало Чару. Его душила несправедливость. Не понимал он, почему соперники — даже те, с которыми был в приятельских отношениях,— на поле стараются превратить его в цепного пса, а после матча вновь надевают маску дружелюбия. Вскоре, однако, осознал, что хотят его переиграть с помощью трибун, поскольку «в одиночку» на это не способны. Махнул на них рукой и продолжил занятия своим делом. Никогда не мстил обидчикам. Реальное положение вещей воспринимал как нечто неизбежное. Получил ран куда больше, чем «раздал». Обычно покидал газон, как после хорошей взбучки. Никогда не уходил от борьбы. Смело шел навстречу пробитым мячам, ни разу не подставляя им спину. Не раз принимал мячи, пущенные с близкой дистанции, в лицо, в живот, нередко и в руку. Но поскольку речь шла о Чадеке, редкий судья фиксировал неумышленность игры рукой. Особых способностей к дриблингу Иржи не проявлял. Не отличался и высокой техникой приема мяча или паса. Недостатки компенсировал преимуществами в другом (и в этом был незаменим для команды) — классной игрой в обороне, прыгучестью, надежной игрой в воздухе. Как опорный защитник успешно брал на себя функции диспетчера, посылал партнеров на форвардов, остававшихся «без присмотра». Это, в сущности, была моя забота, но Чара на протяжении игры отдавал команд больше, чем я. Конечно, по-своему, так что мы даже подчас в разгаре игры не могли удержаться от смеха.

— Живо назад! Назад, говорю! — это были его самые частые команды.

— Один остался! — кричал Чадек и звал на выручку, хотя все защитники оставались на своих местах. Он бы чувствовал себя наиболее спокойно, если бы мог встречать атаку противника на подступах к штрафной, окруженный, словно квочка цыплятами, партнерами. Но в современном футболе часто должны выходить вперед и беки. Они врываются на свободный Участок поля, навешивают мячи на штрафную, а порой и обстреливают ворота. Когда товарищи по команде говорили ему, чтобы он не лил слезы каждый раз, оставаясь в одиночестве у собственных ворот, и что они тоже должны забивать, энергично возражал:

— Все равно ведь не забьете. Пускай уж лучше мы не пропустим.

Когда теснил форварда команды соперника и видел, что тот уходит из-под опеки, продолжал его преследовать и, повернувшись в мою сторону, отчаянно кричал:

— Лови!

Мяч влетал в сетку. Я поднимался с земли, доставал его и слышал упрекающий голос Чары:

— Говорил же «лови», а не «пропусти»!

Не раз заводили мы с ним дискуссии о том, как лучше всего взаимодействовать вратарю и защитнику, которые действуют на поле ближе всего друг к Другу. Чара хорошо разбирался в этом вопросе. Тем не менее иногда забывал договориться и доставлял мне дополнительные трудности. Это касалось главным образом срезанных мячей, против которых вратарь бессилен. Я говорил ему, чтобы он надежно принимал мяч на себя, но если не может этого сделать, то не касался мяча вообще. Что отразить даже нормальный удар я имею больше шансов, чем тихий, после которого срезанный мяч катится в другую сторону. Но на Чадека это не действовало. Он продолжал бросаться под удары, даже когда мяч летел далеко от него, и менял направление мяча так, что тот пролетал рядом со штангой, а нередко попадал и в свои ворота. Это не были «автоголы» в чистом виде, но я немало пропустил мячей в результате «подправлений» Чадека. Иногда он признавал свою вину. Однажды, когда я с грехом пополам задержал именно такой мяч, Чадек мне сказал:

— Слушай, ведь я тебя натаскиваю. Если бы я всегда играл безошибочно, без подвохов, ты бы не смог улучшить игру и сборной тебе бы не видать!

В Прешове он выдвинул еще одно «теоретическое обоснование». Уже в начале встречи помешал сопернику пробить по воротам, отобрав у него мяч. Я ждал откидки назад, но Чара был в стесненной позиций и пробил по мячу неожиданно сильно — не так, как хотел. Удар получился довольно-таки мощный. Не знаю, сумел бы пробить с такой силой форвард, выходивший на ворота. Поймал я мяч с большим трудом, выбросил его в поле и тут же набросился на Чадека. Но он ничтоже сумняшеся ответил:

— Витя, ты сам всегда твердишь, что в начале матча тебе нужно принять пару мячей. Они не пробили ни разу, так я решил это сделать за них. И, пожалуйста, — получилось!

Вошли в историю и пенальти Чадека. Не те, которые он бил (это был не его «профиль»), а те, причиной которых он становился или которые ему приписывали. В Братиславе на «Словане» мы за несколько минут до финального свистка с большим трудом удерживали нулевой счет. В какое-то мгновение Ян Чапкович прошел с мячом до линии ворот и приготовился оттуда навесить в штрафную. Чара выбрал самую удобную позицию и еще на бегу развел руки в стороны. С их помощью он дирижировал партнерами, изо всех сил призывая их к бдительности. В этот момент Чапкович не глядя подал во вратарскую и, конечно же, задел руку Чары. Гол, пропущенный с пенальти, стал единственным в игре. В Теплицах Чадек опять отбивал мяч левой ногой, а так как его руки и ноги всегда были «не там, где нужно»,— умудрился попасть мячом в свою же правую руку. И снова мы проиграли. И снова 0:1.

Примечательно: эти «чаровские голы» никогда не приводили к изменению результата, скажем, с 4:1 на 4:2. Они всегда оборачивались для нас проигрышами. Сначала Чадек пытался объяснять это обстоятельство слабой результативностью нашего нападения. Позднее все сваливал на то, что он известный неудачник (с чем в конце концов и смирился). И впрямь в этом крылась какая-то разгадка. Венца Машек пробивал в наши ворота на «Спарте» штрафной. Все знали, какая сила была заключена в его левой ноге (большинство нападающих могли ему в этом только завидовать). Я выстроил надежную «стенку» из шести игроков. Мне казалось, что у Машека шансов нет. Наверняка подобным образом оценивал ситуацию и он. Разбежался и выстрелил в «стенку». Смотрю, куда отскочил мяч. На трибунах — ликование: мяч — в сетке! Как он там оказался? «Стенка» еще на месте. А посреди нее — Чара. Смотрит растерянно между ног, тут же переводит взгляд на ворота и даже измеряет руками, как вообще мяч мог пролететь в этом месте. Ему трудно было поверить: мяч только чудом мог пройти под ним, не задев его ноги. Наконец следует его обычный комментарий, повторяемый уже который раз:

— Такое может случиться только со мной!

Чадек был единственным, кто выпросил у Вейзоды (в порядке исключения) право на стопку коньяка перед каждым воздушным рейсом. Не знаю, боялся ли он самолета или ему очень нравился коньяк, но разрешение Вейводы (вероятно, уставшего от причитаний Чадека на поле) он получил. Однажды перед отлетом на очередную встречу первенства лиги в дейвицком ресторане «У тополей» нам поставили на стол кое-что повышенной жирности, к чему весьма кстати пришлось бы пиво. Но оно исключалось в любом случае (Вейвода за этим зорко следил). Чадек, знавший, что я не откажусь от бокальчика вина, заговорщически подмигнул:

— Закажем винца с содовой! Не отличишь от лимонада. Вейвода ничего не узнает.

И тотчас заказывает у кельнера два бокала с содовой. Не учел я, что Чадек есть Чадек и, стало быть, наша проделка — не к добру. Так оно и случилось. Кельнер замешкался и направил в зал помощника. Тот, едва появившись в дверях, громко вопросил:

— Кто вино с содовой заказывал?

Вейводе все стало ясно, а мы готовы были провалиться сквозь землю. Вышел штраф по пятьдесят крон с каждого. Чара жалобно пробубнил:

— Витя, нам бы хватило этого и на шампанское!

На склоне футбольной карьеры Чадек накопил на машину. Приобрел красную «Шкоду» сотой модели. Это было для него волнующее событие. Когда пришло время отправиться за ней, Иржи сделался важным и обещал тотчас пригнать ее — показать остальным. Ждали Чару, он долго не появлялся. Наконец прибыл — расстроенный и без машины. На площади Республики стоял на красном свете, а перед ним находился новый маленький грузовик. Загорелся зеленый, и Чара включил первую скорость. Однако грузовик... стал пятиться назад! Чара не Успел переключить первую скорость на заднюю передачу. Машины, стоявшие за ним, нетерпеливо гудели. Грузовик остановился, лишь уткнувшись в новенькую сверкающую решетку радиатора его «Шкоды». Из кабины вышел парнишка и сказал извиняющимся голосом:

— Не сердитесь: мне дали новую машину, и я еще толком ее не изучил!

— У меня тоже новая! — завопил Чадек. Но что он мог взять с этого парнишки? Был рад в конце концов, что тот отбуксировал его до мастерской. Не обиделся, когда кое-кто из нас не смог удержаться от смеха по ходу его рассказа. Он знал, что мы были далеки от злорадства. Напротив, завершился рассказ «традиционно»:

— Такое может случиться только со мной!

Чадеку просто не везло. Неудачник, и только. Фигура, не получившая должной оценки в нашем футболе. Как личность незабываем. Когда он прощался с большим футболом, я испытывал смешанные чувства. И, может быть, только его присутствие доставляет мне радость, когда я изредка выступаю за команду ветеранов (чтобы еще раз увидеть его приключения и то, что может приключиться «только с ним»).

Выиграв у «Андерлехта», мы в четвертый раз вышли в четвертьфинал Кубка европейских чемпионов. Но выйти в следующий круг «Дукле» еще не удавалось ни разу. Казалось, этот барьер для футболистов Чехословакии непреодолим: не перешагнули его ни Градец в 1961 году, ни «Спарта» за год до нас и после нас. Достичь полуфинала сумел (в 1969 году) только трнавский «Спартак». Мы были первыми, кто попробовал это сделать, и не без успеха, двумя годами ранее.

Находилось немало утверждавших, что победить в розыгрыше этого Кубка чехословацкие команды просто не могут. Опровергнуть такой тезис теоретически было трудно. А попытки наших и других восточноевропейских клубов доказать противоположное на практике наталкивались на неблагоприятные обстоятельства, которые лишь подчеркивали действительную расстановку сил в европейском клубном футболе. В соответствии с расписанием этого турнира одна восьмая финала — последний круг календарного года. Четвертьфиналы непременно проводятся в следующем. Круг от круга отделяет зима. На первенство лиги у нас в это время не играют. Начинаются футбольные каникулы.

Весной мы были полны решимости дать бой в четвертьфинальных поединках, но наша форма оставляла желать лучшего. Если мы были готовы физически, то этого нельзя было сказать о качестве игры. У нас, как и в Венгрии или Польше, привычный (как в повседневной жизни, так и в футболе) ритм шел вразрез с необходимостью обрести пик формы в феврале или марте. Испанские, португальские, итальянские (да и британские, французские, голландские и западногерманские) команды обладали по сравнению с нами значительным преимуществом. Не только в силу более благоприятных для них климатических Условий, но и с учетом их Футбольного календаря, в соответствии с которым соревнования у них проводятся без зимнего перерыва. Наши клубы старались свести такую «фору» на нет зимними турне в теплые страны — например, в Южную Америку. Эти поездки, однако, мало что давали. Футболисты возвращались усталыми не только физически, на и в плане нагрузки на нервную систему — оторванность от привычной среды нам просто противопоказана. В рамках другого эксперимента проводилась интенсивная зимняя подготовка, которая оправдала себя лишь с точки зрения физической кондиции спортсменов.

Мусил нашел оригинальное решение этой проблемы в некоем компромиссе (или, точнее говоря, синтезе) обоих ранее использованных способов: мы никуда не поехали, а сразу после. Нового года приступили к напряженным тренировкам. На товарищеские матчи выезжали на юг Франции и Италии, Ненадолго: скажем, на неделю, самое большее на десять дней. Затем возвращались домой, снова приступали к тренировкам и снова искали спарринг-партнеров там, где траве не грозит зимняя стужа.

Не самое лучшее, но в сложившихся условиях оптимальное решение. Зимой у нас нет поля, на котором можно как следует заняться. Нет и ни единого зала, напоминающего по площади футбольное поле. Товарищеские матчи с зарубежными командами, находившимися в форме, также не могли полностью заменить встречи внутреннего чемпионата, когда команды играют с полной отдачей. Но Мусил верил, что по предложенной им системе мы подготовимся к четвертьфиналу наилучшим образом. «Дукла» даже не воспользовалась весьма соблазнительным приглашением участвовать в турнире «Шестиугольник» в Чили, в котором выступали такие команды, как «ФК Сантос», «Пеньяроль» (Монтевидео), «Коло-Коло», «Вашаш» (Будапешт)... Устроители проявляли большой интерес к «Дукле» и не поскупились на комплименты, написав, что была бы она украшением турнира. Предлагали со всех точек Зрения выгодные условия (в том числе и финансовые).

После победы над «Андерлехтом» мои товарищи по команде получили заслуженный отдых. Я отправился на курорт залечивать лодыжку. Последствия кровоизлияния удалось устранить относительно легко (это был вопрос времени). Но, как и опасался осмотревший меня стршешовицкий ортопед, прибывший в Брюссель в качестве туриста, ко всему прочему добавилось воспаление сухожилий. Оно грозило трехмесячным лечением. Другими словами, растянуться на всю зимнюю паузу. В моем распоряжении оставались всего три недели: 2 января начинались зимние сборы.

Курортные врачи делали все, что было в их силах. И предупреждали о последствиях. Но я и слышать не хотел ни о какой передышке, о пропуске тренировочных матчей команды и четвертьфинальных поединков на Кубок европейских чемпионов, поскольку был убежден в реальности шансов на выход клуба в следующий круг. Хотел лично способствовать тому, чтобы «Дукла» впервые получила право выступить в полуфинале. После матча против чемпионов мира на «Уэмбли» это было бы вторым крупнейшим событием в моей вратарской биографии. Упускать такой шанс не хотелось. Не допускал я и мысли о том, что буду следить за матчем, лишь сидя в кресле у телевизора.

В результате санаторного лечения лодыжка укрепилась, но окончательно не прошла. Воспаление сухожилий действительно стало хроническим. Лечил его «на ходу». Перед тренировкой и матчем наш массажист Гонза Ворован обрабатывал больной участок. Я ходил на электротерапию и принимал водные процедуры. Дома практиковал растирания целебными мазями и средствами для усиления кровообращения. А перед каждым серьезным выступлением укреплял больное место бандажом. Было любопытно узнать, что английские профессионалы делают то же в порядке профилактики. Ну, а меня вынуждала необходимость. Целых два года, вплоть до чемпионата мира 1970 года в Мексике. Только тогда почувствовал, что лодыжка в порядке и что причина для беспокойства «на этом фронте» отпала.

Как-то в 1974 году вместе с остальными членами сборной я прошел полную диспансеризацию. Специалист, изучавший рентгеновский снимок моей левой лодыжки, не знал, чья это лодыжка. Тщательно вникнув в обызвествленные связки, покачал головой по поводу разбухшей соединительной ткани и наконец спросил:

— Неужели он ходит?

Его заверили в том, что я не только хожу, но бегаю и прыгаю, как положено вратарю, причем не простому, а охраняющему ворота национальной сборной. Узнав об этом, врач пришел в неописуемый восторг. Он радовался не только за меня, но и за себя. Он, по его словам, давно говорил, что не покоем, а постоянным движением и нагрузкой удается лечить и вылечивать этот дефект. Резюмируя, доктор заверил меня, что я поступил правильно, поддерживая ногу в рабочем режиме. И посоветовал продолжать в том же духе.

В четвертьфинале Кубка чемпионов нам предстоял матч с «Аяксом» из Амстердама. В те годы этот клуб еще не был столь известным, каким стал пару лет спустя, когда примерно с тем же составом убедительно выиграл Кубок. Но уже тогда дело шло к триумфу. Мы пробились в четвертьфинал, взяв верх над брюссельским «Андерлехтом». «Аякс» одолел чемпиона Англии «Ливерпуль», и эта победа была куда более высокой пробы. В первом матче — на амстердамском олимпийском стадионе — «Аякс» забил англичанам пять голов, пропустив только один. Это была сенсация, но и в Ливерпуле «Аякс» не упустил победу по итогам двух встреч, сыграв вничью — 2:2. Специалисты и болельщики высоко оценили, в первую очередь атакующие порядки «Аякса», которые одновременно составляли и линию нападения сборной Голландии: Сварт — Круифф — Нунинга — Кейцер. В защите и в полузащите также играли участники сборной — такие известные мастера, как Сурбиер, Ван Дуивенбоде, Мюллер, Грооте.

Первый матч игрался в Амстердаме. Так решил жребий. Мы должны были считаться с решительными действиями «Аякса», который постарается решить исход встречи (а заодно и всего «двухраундного» поединка) уже в «первом раунде». «Ливерпуль» в Амстердаме после первых 45 минут игры проигрывал 0:4. Мусил поэтому усилил среднюю линию Масопуст — Гелета еще и Злохой, который в протоколе фигурировал как крайний. Гелета получил персональное задание: сторожить Круиффа. Задание это он выполнил как нельзя лучше: «страшный» Йоханн не смог забить ни единого гола!

Мусил просил не забывать и о другом. Хотя, говорил он, мы делаем ставку на прочную оборону, в случае овладения мячом нападающие должны моментально выходить на свободное место. Он рассчитывал на точный пас Масопуста. Это касалось и меня. Забрав мяч, я был обязан как можно быстрее ввести его в игру и тем самым помочь организации атаки в том направлении, где нет защитников «Аякса». Мусил утверждал, что так мы сможем забить гол. Но даже если бы И не рассчитывал на это, такая тактика облегчала жизнь защите. Своевременный рывок пугает заднюю линию соперника и держит ее в таком напряжении, что она Не может свободно помогать нападающим.

Встреча началась в полном соответствии с нашими расчетами. При поддержке олимпийского стадиона, все места на котором были заняты болельщиками, футболисты «Аякса», обуреваемые жаждой гола, бросились в атаку. Давление их было столь сильным, что мы, игроки задних линий, находились в постоянном напряжении. В такой обстановке важно сохранить спокойствие, не поддаться панике, не дать сопернику возможности создавать выгодные моменты. К счастью, мы располагали нужными игроками. Масопуст подбирал отскакивавшие мячи, выходил на открытое место для получения паса, умел подержать мяч (чтобы выиграть время) и, наконец, послать его вперед охотно игравшим в отрыве Штрунцу, Мразу и Недоросту. К сожалению, их рывки не закончились взятием ворот. Но и усилия голландцев остались безрезультатными. Гелета сковал Круиффа, преследуя его по пятам.

Атмосфера крупного состязания держала меня в приятном волнении. Публика не раздражала. Скорее, обостряла бдительность. Я испытывал легкое напряжение, дающее нужную степень бодрости. Не люблю играть перед полупустыми трибунами или в присутствии равнодушных.

Первоначальный натиск «Аякса» мы выдержали. Сохранили хладнокровие. Зато в поведении соперников минут двадцать спустя уже сквозила нервозность. По их расчетам, к этому времени должен быть достигнут материальный перевес, а затем и перелом хода встречи в пользу «Аякса». Я чувствовал, что, если мы не допустим какой-либо ошибки, гол забить в мои ворота будет не просто. Атаковали голландцы, но было такое ощущение, что хозяева положения — мы.

Первый тайм закончился нулями. В перерыве Мусил не стал нас хвалить за хорошую защиту. Упрекнул, что тактики, о которой договорились, придерживаемся лишь наполовину: не выполняем вторую часть задания — касающуюся атакующих действий. Мы набегались так, словно сыграли не пол-игры, а всю. Он же продолжал настаивать на своем: призывал играть на победу. Думаю, в нашей команде мало кто в победу верил. Мы расценивали это скорее как обычный тренерский «допинг», «крепкие слова». Впрочем, для Мусила это было нетипично — он всегда сохранял спокойствие, во всем отличался серьезностью и рациональностью подхода.

Сразу после начала второго тайма случилось то, чего я опасался. Ладя Таборский обработал мяч рядом с моей левой штангой, не предвидя никаких угроз. Мог спокойно откинуть его на угловой, но не хотел, вероятно, увеличивать число корнеров (мы подавали их 3 раза, «Аякс» — уже 251). Не рассчитал, однако, что в такой тесноте не сможет отпасовать мяч точно. Пока он раздумывал, неожиданно выскочил Сварт, овладел мячом и пробил так точно и с такой силой, что мяч, влетев в ворота, едва не прорвал сетку. Так на пятой минуте второго тайма счет стал 0:1. Таборский держался за голову. Гол расстроил и меня. В первую минуту я испытывал раздражение: «Не хватало нам еще, чтобы Ладя расклеился и стал ошибаться!» Попытались его успокоить. Удалось. Ладя максимально собрался и уже до последней минуты играл надежно.

Забитый гол окрылил голландцев. Спустя минуту на меня вышел неприкрытый Круифф. Этого аса атаки можно сторожить по всему полю, но концовка, как правило, остается за ним. Впрочем, о Круиффе позднее, ибо тогда моя футбольная стезя еще не пересеклась с футбольными орбитами Йоханна. В том же эпизоде мне удалось отбить посланный им с середины штрафной мяч на угловой. Защитники одобрительно похлопали меня: проигрывай мы 0:2, бог знает, чем бы все кончилось.

А на 17-й минуте нам удалось то, о чем говорил Мусил и во что мы не особенно верили. Я принял мяч. В атаке «Аякса» участвовали шестеро, даже семеро. Они еще не справились с волнением после неудавшейся попытки пройти к воротам, как уже слева у боковой линии открылся Масопуст. Я бросил мяч ему. Пепик принял пас не глядя, но успел заметить, как набирали скорость Мраз и Недорост. В нужном направлении и в соответствии с планом игры. Масопуст прокинул мяч на ход Недоросту, Это была как раз та идеальная передача, ради которой форварды сборной интересовались. будет ли играть Йозеф. Мяч, посланный им, летит в непосредственной близости от стоппера и заставляет игрока обороны выйти на перехват. Но, чтобы дотянуться, тому не хватает какого-то метра. Зато нападающему мяч подается как на блюдечке. Недороста атаковали, но он успел протолкнуть мяч вперед и немного вбок — набежавшему Мразу. Тот не стал ни медлить, ни хитрить, а на полной скорости ударил изо всех сил. Прицельным этот удар не назовешь. Я бы даже сказал, что мяч шел точно в середину ворот. Но «выстрел» оказался столь мощным, что такой мяч не смог бы парировать ни один голкипер. К тому же вратарь «Аякса» Бале уже устремился навстречу Мразу и должен был выйти вперед. Мраз же решился ударить так быстро, без подготовки, что застиг вратаря на полпути, неготовым вступить в игру.

Красивый и важный гол! Хотя «Аякс» и продолжал атаковать, но с каждой минутой терял шансы добиться выигрышного счета — цели, поставленной в матче.

После свистка судьи Бахрамова, возвестившего о конце игры, мы радостно вскинули руки. Чадек и Таборский заключили меня в объятия. Мусил тоже остался доволен, но ограничился сдержанной оценкой:

— Мы вполне заслуженно добились ничьей, а где-то могли и выиграть...

Ничья в Амстердаме стала хорошей предпосылкой для ответного матча. Но это еще не был выигрыш. Точно так же как мы хотели выиграть у «Аякса», «Аякс» мечтал об успехе в Праге. В первом матче Мусил видел наш шанс в атакующей игре соперника, которая обнажает заднюю линию и дает возможность нам успешно контратаковать. На этом он и построил тактику «Дуклы». Результат 1:1 давал больше шансов нам. Но чтобы выйти в следующий круг, мы должны были играть на победу. Это обстоятельство, в свою очередь, Диктовало тактику «Аякса». Противник готовился к тому, что мы сыграем в атакующем ключе. Поэтому его тактика напоминала нашу в Амстердаме. Для ее реализации соперник, может быть, располагал лучшими предпосылками, чем тогда мы: атаки «Аякса» носили более опасный характер не только в рамках прямой, атакующей игры, но и при быстрых ответных выпадах от обороны. Наш арбитр Крнявек судил ответный матч в Ливерпуле, где на «Аякс» обрушивалась атака за атакой. С восхищением отзывался он о способности ведущего клуба Голландии организовывать быстрые ответные атаки и завершать их голами. Именно так «Аякс» забил оба гола в Ливерпуле.

Мусил разгадал, какую тактику изберет «Аякс», чтобы матч в Праге закончить в свою пользу. И наметил меры для срыва его планов. Учитывая, что «Аякс» готовится к атакующей мощной игре с нашей стороны, Мусил дал нам указание и в Праге не забывать о прочной защите. Он знал свою команду, реально оценивал ее возможности. Мы располагали крепкой обороной, но менее боеспособным нападением. Это застарелая болезнь не только «Дуклы», но и всего нашего футбола: мы больше привыкли к оборонительным вариантам, а наши ряды пополняло куда меньше форвардов, чем стопперов.

Никто не сомневался, что в ответном матче в Праге предстоит затяжная позиционная борьба. За овладение серединой поля, за выход к воротам соперника, за то, чтобы «сыграть на ошибке» соперника. Трудно было рассчитывать на обилие голов. Тактика Мусила наверняка стала для «Аякса» сюрпризом. Само собой, еще большим сюрпризом стали бы для противника наши отличные действия в атаке, в результате которых удалось бы уже в начале встречи забить два-три гола, а затем — уверенно сохранить достигнутое преимущество. Но на такое рассчитывать не приходилось, и думали мы о другом: отстоять свои ворота и самим забить тот единственный мяч, который принесет победу. Как? На этот счет ясности не было. Перед матчем Мусил заметил в раздевалке, что не будет к нам в претензии, если мы выиграем за счет того, что заставим противника отправить мяч в свои ворота на последней минуте.

Уже начало встречи выявило противоборство тактик. И перед нами, и перед «Аяксом» стояла одна задача—забить единственный гол. Но ни та команда, ни другая не бросалась на решительный штурм. Болельщику могло показаться странным, но ситуация на поле диктовалась именно результатом амстердамского матча. Сила «Аякса» заключалась в линии его. нападения, и штурмовые действия удались этому клубу на своем поле. Здесь же его форварды выжидали удобной возможности повести в счете. А мы такого шанса им не давали. Наша сила заключалась в защите, и мы не ослабляли внимание к обороне даже на своем поле, хотя и забить были обязаны. В результате пошла упорная борьба за каждую пядь поля, за каждый мяч. Все игроки обеих команд играли максимально собранно, стараясь не ошибаться и пытаясь помешать сопернику развернуть боевые порядки. Почитателям открытого, сопряженного с риском футбола такие матчи радости не приносят. Однако настоящий знаток игры оценивает их по достоинству, хотя к разряду зрелищных такие встречи не отнесешь.

Выгодные моменты возникали, конечно, и у тех и у других ворот. Моменты, когда все решает секунда. Но на перерыв мы ушли без голов — 0:0. Ничейный результат Амстердама пока не менялся. Не пора ли было посему менять тактику? В раздевалке Мусил убеждал нас в том, что нет причины для переживаний и что надо играть в прежнем ключе. Может быть, «Аякс» предложит что-то новое?

Второй тайм показал, что их тренер дал, пожалуй, такие же установки, как Мусил — нам. Борьба приняла ,еще более упорный характер, потребовала еще большего напряжения. Чем больше отдается сил, тем вероятнее ошибки. Мы ждали их. Ждал того же и «Аякс». Мы сошлись как два борца в стойке, которые, вцепившись друг в друга, ждут, кто первый не выдержит и «позволит» провести прием.

В этой роли, к сожалению, оказались мы. Подобрав мяч в линии обороны, три наших полузащитника устремились вперед в расчете на пас. Но ближайшую передачу перехватил голландский форвард. Мы ошиблись, и соперник не упустил случая покарать нас за это. Зона нашей защиты в тот момент была открыта (точнее говоря — плохо закрыта). Несколько передач на подступах к воротам, быстрое подключение троих соперников — и неприкрытый Сварт пробил с близкого расстояния. Повторение Амстердама! С той разницей, что теперь шла 65-я минута ответного матча. А до конца оставалось двадцать пять.

Гол не вывел меня из равновесия. Я делал все, что в моих силах, а до этой минуты кое-что отразил (прежде всего мяч от Круиффа, пробившего почти с одиннадцатиметровой отметки). Я превратился в сжатую пружину. Твердо верил, что, если не будет досадного промаха, вряд ли мяч снова побывает в сетке. Но вопрос упирался в то, смогут ли мои партнеры за оставшиеся минуты забить хотя бы один мяч (он дал бы нам право на дополнительное время или на решающую переигровку). Сумеют ли сохранить выдержку и хладнокровие, чтобы не броситься вперед сломя голову и не обнажить рубежи обороны? Разум подсказывал иное — не то, что сердце. По сути дела мне даже хотелось, чтобы все бросились в атаку по принципу «была не была». Впервые за долгие годы захотелось даже покинуть ворота и прибежать на помощь полевым игрокам. Приходили в голову дерзкие, отчаянные мысли о том, чтобы создать численный перевес за счет голкипера, что нередко практикуется в гандболе: каждый держит каждого, а вратарь оказывается «лишним». Неожиданно для всех он врывается на половину соперника и забрасывает решающий мяч. А когда до конца игры останется полминуты, я отважился бы и пробил бы головой с углового, хотя в этом деле не ахти какой мастер.

Слава богу, мое участие не понадобилось, и клоунада не состоялась. В критические минуты обычно проявлял лучшие качества Масопуст. Так случилось и теперь. Приняв мяч, обработал его. Не спеша, хладнокровно, словно счет был по меньшей мере 3:0 в нашу пользу. Подождал, не откроется ли кто из партнеров. Затем отдал великолепный пас на выход Недоросту. Пепик рванулся, как молния. Я видел сзади, как он напрягал все силы. И тут не выдержали нервы у центрального защитника «Аякса» Пронка. Чтобы надежно прикрыть Недороста, ему следовало выйти раньше, чем тот получил пас. Теперь же, растерявшись, Пронк сзади сбил Недороста с ног. Что ж, вероятно, ничего иного ему не оставалось. Чистый пенальти!

Только кто его пробьет теперь, на 71-й минуте? При счете матча 0:1 и общем — 1:2? Когда одиннадцатиметровый решает, остаться нам в розыгрыше Кубка чемпионов или выбыть (в пятый раз!) из четвертьфинала — споткнуться, другими словами, на той же ступеньке, которая для нас пока, очевидно, слишком высока?

Перед матчем Мусил поручил выполнить возможный пенальти Штрунцу, а запасным назвал Мраза — на случай, если Штрунц не доиграет встречу. Действительно, Штрунц в начале второго тайма поранил колено и не смог его разработать, но все же решил остаться на поле. Но игра его поблекла. Он прихрамывал и доигрывал матч без настроения. И вот теперь он берет мяч в руки, обращается к Мразу. Тот отрицательно качает головой, давая понять, что не готов. На глазах замершего стадиона, к ужасу болельщиков, до отказа заполнивших «Юлиску», Штрунц сам устанавливает мяч на одиннадцатиметровую отметку. Он всегда был любимцем публики, потому что постоянно (по крайней мере раз в каждом матче) вызывал на трибунах веселое оживление. Он умел это делать и был запоминающейся личностью. Но сегодня он явно не в своей тарелке.

Кое-кто из голландцев отворачивается. Уверены, что будет гол, и не хотят это видеть. Предпочитает отвести глаза и кое-кто из наших. Уже по другой причине. Я выбегаю далеко из ворот — за переднюю линию ццрафной: хочется видеть, как это будет. Даже ловлю себя на мысли, что слежу за происходящим аналитически, с точки зрения голкипера. Смотрю, как выглядит Станда, как — голкипер Бале. Откровенно говоря, большой разницы не вижу. Оба предпочли бы сейчас находиться подальше от мяча. Но должны поступать вопреки желанию.

Штрунц разбегается. Наблюдаю с обратной стороны поля за тем, как мой коллега Бале следит за тем же, только спереди. И точно так же, как и он, по разбегу Станды пытаюсь определить, куда полетит мяч. Влево?.. Вправо?.. Не могу угадать замысел бьющего. «Только бы он теперь, в эту минуту, не выкинул какой-нибудь фокус»,— успевает пронестись в голове. Мысленно сзади направляю правую ногу Станды на более надежный удар в правый угол ворот. И мяч действительно летит туда. Только не катится по траве и даже не низко над землей (эти способы передач считаются самыми точными). Летит верхом, почти в «девятку». Бале отталкивается от земли, но... Станда пробил от Души. Удар вышел хлесткий, и вот уже над головой победно взметнулись руки бившего. И наши тоже! Вот это гол!!!

Штрунц только после окончания игры признался, что ему сильно не хотелось пробивать этот пенальти и что долго будет помнить миг, когда мяч лежал перед ним на одиннадцатиметровой отметке.

Встреча приближалась к концу. Мы вернулись к тому, с чего начали. «Аякс» и мы в большей или меньшей степени были довольны результатом и смирились с перспективой играть в дополнительное время или в третьем — решающем — матче. Если обе команды избегали риска даже в начале матча, то теперь, за несколько минут до финального свистка, мы тем более старались сыграть безошибочно.

Но на 86-й минуте случилось то, чего, вероятно, не ожидал никто ни в поле, ни на трибунах. Масопуст вывел вперед вдоль боковой линии Чмараду. Его продвижение остановили. Но форвард удержал мяч и послал его вперед, в борьбу, по невысокой дуге. Никого из наших там не было, за исключением неутомимого Брумовского, который устремился вперед скорее для порядка. За ним присматривали двое. Брумовскому все же удалось погасить скорость мяча, приняв его на грудь рядом с Сурбиером, и приземлить мяч. Сурбиер пытался мешать. В игру вступил страховавший Сурбиера Соетекоув. Поскольку он не участвовал в единоборстве, имел возможность подцепить мяч. Так он и поступил, в соответствии с возложенными на него обязанностями. В таком эпизоде защитник должен выключить нападающего из игры, даже если нет возможности адресовать мяч так, как хочется (в крайнем случае пусть летит мяч на трибуну, независимо от того, что будет назначено — аут или угловой). Вероятность того, что мяч полетит в свои ворота, мала, и защитник имеет право на риск, ибо обязан воспрепятствовать форварду в реализации замысла.

Не хочу утверждать, что именно Брумовский был автором гола. Он и сам не знал точно. Но очевидно и то, что Соетекоув не нанес полноценный удар. Вышла откидка верхом (из серии «ни рыба ни мясо»), которую он вряд ли сумел бы повторить, задайся такой целью. Это была не ошибка, а, скорее, досадный промах. Если и была в нем чья-то вина, то она заключалась лишь в том, что стопперы и вратари не договорились, кому этот мяч остановить. Вратарь рванулся к нему за мгновение до того, как его отыграл Соетекоув. Останься голкипер на ленточке — принял бы мяч без труда. Теперь же мяч оказался за спиной вратаря. Летел он тихо, спокойно, но неудержимо. Влетел в ворота «Аякса» от ноги Соетекоува. За три минуты до конца мы повели — 2:1, а общий счет стал 3:21

Только позднее представил себе, что бы я испытал, окажись на месте Балса. Выиграть за счет автогола соперника — заслуга небольшая, но это составная часть игры и гол такой считается полноценным, нисколько не хуже других. Пропускал и я такие, но сейчас испытывал радость (а вместе со мной — вся команда и весь стадион). Нам редко везло до сих пор. Гораздо чаще преследовали неудачи. За успехи мы платили большую цену, нередко шли наперекор симпатиям и позиции арбитров, которые в этом никогда не признаются, но все же действуют под влиянием окружающей матч локальной атмосферы. На нас же такая атмосфера не работает никогда. Не составляло труда перебрать в памяти верные шансы, упущенные нами в двух матчах с «Аяксом». И вот, наконец, — голландский автогол, означавший, что фортуна с опозданием, но все же повернулась к нам лицом. Должно же когда-то повезти и нам!

Вероятно, больше всех ликовал Мусил. Он подходил то к одному, то к другому, благодарил за игру и просил, чтобы мы подтвердили при случае то, во что, как ему кажется, никто не поверит. Он имел в виду слова, сказанные перед матчем,— слова о том, что не имел бы он ничего против, если бы мы выиграли за счет автогола соперника на последней минуте. Ошибся тренер в своем предвидении всего... на две минуты.

Мы бы подтвердили в те минуты что угодно. Нас переполняла радость, а главное, мы ощущали крайнюю усталость. Сидели в раздевалке и не могли себя заставить даже отправиться в бассейн. Я не пробежал и десятой части того, что выпало на долю товарищей. Но и они испытывали скорее нервное, чел) физическое утомление. Напряжение, какое испытали мы в матчах с «Аяксом», потом дает себя знать долго, не снимается ни через день, ни через неделю.

— Еще несколько таких матчей — и в тридцать я буду трясучим старикашкой,— изрек Ладя Таборский.

Расплатой за усталость стали поражения в матчах первенства лиги.

И все же «Дукла» — первая чехословацкая команда, пробившаяся в полуфинал Кубка европейских чемпионов.

Коль скоро я упомянул о пенальти, выполненном Штрунцем и обеспечившем «Дукле» выход в полуфинал Кубка европейских чемпионов, выскажу свои взгляды на пенальти вообще. Я уже говорил, что вначале не считал подарком назначение одиннадцатиметрового в свои ворота. Мне казалось, что я как вратарь нахожусь в неравном положении с пробивающим и почти лишен шансов на успех.

Но со временем моя точка зрения менялась. Заслуга в этом — Вацлава Павлиша, который и по завершении активных выступлений в амплуа голкипера остался в «Дукле». Наряду с тренерской работой в дубле и молодежной команде он занимался специальной подготовкой вратарей. Павлиш был большой мастер в отражении одиннадцатиметровых. Постоянно говорил на эту тему, демонстрировал, отрабатывал, пока наконец не пробудил во мне интерес и охоту. Пенальти на нашу долю всегда выпадало немало, хотя мы и решительно не относились к категории «костоломных» команд. Ко всему прочему, в то время стало действовать правило, согласно которому в соревнованиях на Кубок в случае ничьей победителя выявляли в серии пенальти. За всю команду уже играют только тот, который бьет, и вратарь. Бьющие меняются, вратарь остается. Играет один за всех. От него зависит, выйдет ли команда в следующий этап розыгрыша или... Уже ради этого я должен был заниматься штрафными.

Среди почитателей футбола бытует точка зрения о том, что отразить одиннадцатиметровый невозможно. Бывают лишь, дескать, плохо пробитые пенальти. И если вратарь ловит мяч с пенальти, это расценивается не как его заслуга, а как упрек исполнителю в небрежности. В такой оценке есть доля истины: хорошо (точнее говоря, отлично) пробитый пенальти действительно парировать невозможно. Но постепенно я приходил к выводу о том, что вратарь не должен быть пассивным, заранее обреченным наблюдателем, которому не остается ничего другого, как стоять на линии и ждать, из какой части ворот вынимать мяч после удара пенальтиста. Уже из этой распространенной точки зрения на пенальти вытекает, что вратарь по сравнению с бьющим находится в психологически более выгодном положении. От выполняющего удар все ждут, что он непременно забьет. От вратаря же никто не требует, чтобы он отразил мяч. Так ложится на бьющего психологическая нагрузка. Вратарю же нечего терять. Он может только приобрести, если ему удастся сыграть удачно. Вот почему страж ворот должен попытаться сделать все> чтобы добиться успеха в борьбе с бьющим.

Как этого достичь.— рецепта нет. Павлиш утверждал, что уже по тому, как разбегается бьющий, можно часто определить, в какой угол пойдет мяч. Сам он обладал на этот счет действительно редким чутьем, развитым благодаря многолетнему опыту и постоянным тренировкам. Он умудрялся разгадывать четыре из десяти одиннадцатиметровых, пробиваемых лучшими бомбардирами. В тот коротенький отрезок времени, пока бьющий разбегается, он часто мог даже уловить отвлекающие действия пенальтиста и определить истинное направление удара. Когда бьющий слишком акцентировал одно из направлений, Павлиш уверенно бросался в другую сторону, ибо разгадывал замысел «послать» голкипера в один угол, а мяч направить в противоположный.

Полностью полагаться на это, конечно, нельзя. Есть игроки, разбег которых не говорит стражу ворот ни о чем. Я взял за правило в определении полета мяча учитывать и все известное о пенальтисте. В каждой команде есть свой игрок, более или менее постоянно выполняющий одиннадцатиметровые. Само собой, что каждый из таких игроков умеет пробить и в левый, и в правый угол, но Предпочитает все же какой-либо из Двух. После каждого тура я выяснял, в каких матчах назначались одиннадцатиметровые, кто и «куда» их пробивал. На бумаге и в голове я имел своего рода статистическую сводку, которая служила простейшим способом определения вероятности того или иного удара. Когда затем такой пенальтист разбегался, я уже знал, какой угол для него более удобен. Если я не мог определить точку его прицела по разбегу, то принимал решение обычно в соответствии со своей «теорией вероятности». Ибо, с моей точки зрения, вратарь будет иметь шансы на успех, если бросится в определенный угол в момент удара по мячу. По правилам, голкипер не может тронуться с места раньше момента удара, но если он запоздает с броском, то, и разгадав удар, не успеет отразить мяч. Итак, готовясь к пенальти, я принимаю решение с учетом разбега бьющего или полагаюсь на знакомый мне излюбленный удар пенальтиста. Бросаюсь под мяч, даже не будучи уверен, что он полетит именно в «нужную» сторону. Должен рискнуть, хотя шансов на правильность принятого решения всего лишь... пятьдесят из ста. А с запозданием реакции шансов, на мой взгляд, и того меньше.

Но и в том случае, когда угадано направление полета мяча, обеспечена лишь половина успеха. Ударит пенальтист по мячу достаточно сильно — и не успеешь достать его у штанги. Дотянуться до мяча удастся лишь тогда, когда бьющий будет слишком усердствовать в точности и из опасения промазать пробьет несильно. Такое случается. Выполняющий одиннадцатиметровый находится в состоянии нервного напряжения: боится пробить мимо. Нанося пушечный удар, не всегда попадает даже в створ ворот. А это для форварда всегда считалось и считается позорным. Даже пострашнее позора, если только пенальти не бьется при счете 4:1. Тогда именно от этого удара зависит исход всей встречи или 0:0 минуты за две до истечения времени игры, когда именно от его удара зависит исход всей встречи (а тем более — решающей). В такую минуту на нервы бьющего ложится дополнительная нагрузка, а шансы стража ворот возрастают. Чем я спокойнее и собраннее по сравнению с бьющим, тем больше у меня надежды на успех. Выполняющий одиннадцатиметровый, боясь промахнуться, целится впритирку к штанге (а на всякий случай — на метр ближе к середине ворот, то есть ближе ко мне). Пенальтист к тому же не решается на мощный удар. Предпочитает пробить технично (что точнее всего), но не так сильно. А такой мяч мне достать проще.

На мой взгляд, вероятность отражения пенальти у голкипера — процентов двадцать пять. Пятьдесят из ста — такова вероятность в случае, если вратарь рискнет броситься в ту или иную сторону. А на половину шансов из этих пятидесяти он может рассчитывать в связи с тем, что удар не всегда бывает настолько сильным, что мяч нельзя отразить. Конечно, это подсчеты приблизительные, не учитывающие все многообразие на первый взгляд стереотипных ситуаций. В те годы я отражал каждый четвертый-пятый пенальти, но однажды защитил ворота не потому, что поймал мяч, а потому, что вовремя увернулся от него. Это произошло в Жилине. Удар выполнял Белеш. Он пробил сильно, но попал в штангу. Я бросился в противоположную сторону. Отскочив, мяч полетел в мою сторону. Я лежал, но, к счастью, успел отнять от земли ноги. Мяч прошел под ними к другой штанге и, слегка задев ее, ушел за пределы поля. Если бы я не увернулся, мяч от моих ног мог влететь в ворота. Этот эпизод я рассмотрел потом в деталях на экране. До сих пор не могу объяснить случившееся (как я мог подавить в себе рефлекс приема мяча и не решиться на его отражение, а, наоборот, избежать встречи с ним?). В целом такое поведение вратаря ошибочно, но в данном случае это было единственно правильным решением.

Пришлись мне «по вкусу» и штрафные, которые поначалу тоже в восторг не приводили. Часто оборачиваясь голами, они доставляли огорчения, ухудшали баланс мячей и подмачивали репутацию. И я решил обратить на них большее внимание. Значение штрафного в современном футболе возросло, При грамотной, безошибочной игре всей команды в защите у соперника мало шансов послать мяч в сетку с игры. Но он может забить со штрафного. Это — бесспорная возможность взять ворота, представляющаяся обычно несколько раз за матч. Специалист по штрафным может решить судьбу матча, и не одного. У нас умели это делать Адамец и Паненка, а также Гайдушек и Данько. Бразильцы, будучи чемпионами мира, прибыли в ФРГ на турнир-74 с откровенно оборонительной концепцией. Взяли на вооружение и, вероятно, усовершенствовали европейскую (скорее, итальянскую) систему защиты. Без Пеле их нападение уже не представляло такой опасности, к$к раньше. Но за команду играл Ривелино, умевший бить штрафные. На этом бразильцы и построили целиком свою тактику: победа, не пропустив в свои ворота ни гола, но забив хотя бы один сопернику. Со штрафного. И смогли, руководствуясь ею, дойти до полуфинала! Конечно, полуфинал— это не все, но было бы несправедливо, если бы они продвинулись еще дальше. Так или иначе, из этого примера видно, какую роль играют штрафные удары.

Во время розыгрыша штрафного очень многое зависит от взаимодействия вратаря с линией защиты. Со временем я научился строить «стенку» из полевых игроков так, что не пропустил (со штрафных) ни одного мяча в течение долгих лет. Построение «стенки» — одна из обязанностей вратаря. Если он поставит ее плохо, то могут дорого поплатиться и он и команда. Я уже упомянул, что «за такое» Мусил однажды вывел меня из состава сборной юниоров.

«Стенка» должна закрывать вратарю часть ворот (если штрафной назначен с близкого расстояния, — то половину ворот. За другую отвечает сам вратарь). Самое важное — взаимодействие с крайним в «стенке», который должен встать приблизительно на линии, «соединяющей» мяч и штангу. Этот игрок — постоянный и определяемый заранее. Занимает место первым. К нему пристраиваются остальные. В «Дукле» таким был Самек, в сборной страны — раньше Поплухар, ныне — Пиварник. На это амплуа всегда подбирается солидный, опытный футболист с высоко развитым чувством ответственности. Когда раздается свисток судьи, он не может позволить себе потирать ушибленное место или смотреть по сторонам, а должен первым стать на положенное место и вместе со мной поторопить остальных. В ответственных матчах мы оба кричим до хрипоты, прежде чем выстроим надежную преграду на пути коварного мяча в ворота.

Если штрафной выполняется с достаточно близкого расстояния — с передней линии штрафной или в двух шагах от нас,— я требую, чтобы «стенка» состояла из пяти (а то и шести) футболистов (ввиду возрастающей опасности для ворот). Чем с большей дистанции назначается штрафной, тем меньше людей в «стенке» — они необходимы и в поле, где должны разобрать соперников на тот случай, если противник разыграет штрафной, а мяч отскочит от «стенки» или будет выбит в поле.

По опыту знаю: имеет смысл договориться с крайним, чтобы он стоял не на воображаемой прямой между мячом и штангой, а чуть сбоку. Чтобы закрывал не только штангу, но и пространство в полуметре от ворот. Футболист, хорошо владеющий техникой удара, может тонко обвести крайнего в «стенке» ударом по дуге, не ослабляя силу удара. Это хорошо продемонстрировал Руда Кучера во время своего последнего матча— против «Гурника» (Забже). Он нанес академический удар, но на меня как вратаря произвел сильное впечатление. Не каждый бьет так, как Кучера, но каждый может стать Кучерой хотя бы на минуту. И несмотря на то что я глаз не спускал с мяча, весь сжимался, как пружина, — а я знаю, что не все вратари поступают так и тренеры от них этого не требуют,—> я едва не стал жертвой подобного удара...

Это произошло в Эдене на «Славии» в отборочном соревновании за путевку на первенство Европы со сборной Испании в октябре 1967 года. Мы выиграли — 1:0, но еще при счете 0:0 испанцы получили право на штрафной. К мячу подошел Хосе Мария, король дриблинга и паса. Я выстроил «стенку», место крайнего в которой занял Поплухар. Но от техничного испанца мы ожидали скорее передачи, нежели удара. Уверен, что Поплухар чуть сместился вбок от линии, «связывающей» мяч и штангу, До сих пор ума не приложу, как это удалось Хосе Марии. Пробил по мячу так ловко, что тот описал дугу с отклонением, по крайней мере, на метр. Я увидел мяч, который буквально облетел Поплухара, только тогда, когда он зазвенел, коснувшись штанги.

К счастью, испанский футболист не смог подрезать еще круче, хотя и так сумел сделать почти невозможное. Мяч все же отскочил ко мне (я стоял наготове в незащищенной половине ворот), ударился сзади о мое бедро, немного погасил скорость и покатился в ворота. Реакция была совершенно подсознательной: я бросился за мячом, едва успел остановить на ленточке и моментально бросил его в поле — уверен, что наугад. К счастью, он достался кому-то из наших. Испанцы тотчас закричали «Гол!» и бросились обниматься. В газетах потом писали, что здесь все решали сантиметры. На мой взгляд, даже миллиметры, и я не могу поручиться за то, что находились они по ту сторону ленточки. Судья Шуленбург видел происходящее в деталях. Мы продолжали играть. Судья сделал вопросительный жест боковому, тот просигналил: все в порядке и матч должен продолжаться. Быстро выбросив мяч в поле, я, вероятно, предотвратил тогда споры о том, забит мяч или нет, а может быть, и опередил засчитывание гола. Сделано это было, скорее, не из расчета, а «с испуга». Взбудораженный, поторопился я послать мяч подальше от себя — он обжигал руки, как печеная картошка.

Забить гол можно и через безупречно выстроенную «стенку». Шансов, конечно, мало; от бьющего требуются точность и сила; в немалой степени важно удачное стечение обстоятельств. По сравнению с пенальти, исполнитель штрафного в более выгодном положении: никто не ждет от него верного гола. Удастся поразить ворота — честь ему и слава. Но никто форварда не упрекнет, если мяч после его удара пролетит рядом со штангой или выше. Бьющие поэтому, используя разные хитрости, посылают мячи прямым подъемом и закручивают их. Мяч лежит, и есть время для спокойной оценки ситуации. Перед бьющим — «стенка» и ворота, и можно использовать любую ошибку в построении «стенки» или в действиях голкипера. Есть любители быстро ударить по мячу как раз в момент, когда вратарь проверяет, как он сам расположен по отношению к «стенке» и к стойкам ворот. Он может в результате дрогнуть и реагировать позже, чем следует, или, наоборот, слишком быстро и опрометчиво.

Но даже в случае, когда и образующие «стенку» и вратарь не делают ошибок, их могут переиграть. Доказывали это и Адамец и Машек, постоянно стремятся к этому кошицкие футболисты Данько и Паненка. Время от времени каждый из них добивается успеха. Он немыслим без отличной техники нанесения ударов, и оба вполне владеют ею. Они стараются нанести удар подъемом — с таким расчетом, чтобы мяч шел над головой крайнего в «стенке» в «девятку», причем в угол, дальний от вратаря. Это должен быть удар, выверенный до миллиметра. «Пережмешь» чуть-чуть — и мяч пойдет в перекладину или выше ворот. А мяч, посланный чуть ниже, заденет крайнего в «стенке». Там остается пространство, как раз равное размеру мяча. Редко — большее, чаще — как раз еще меньшее, поскольку «стенка» обычно стоит к мячу ближе, чем это предусмотрено правилами, и далеко не всякий судья такое нарушение фиксирует. Навесной удар над «стенкой» оправдывает себя редко: вратарь успевает переместиться и забрать мяч в прыжке. Наоборот, необходим точный и притом весьма сильный удар, траектория полета мяча после которого почти прямая.

Наряду с этим точным способом обыгрывания правильно поставленной «стенки» есть и много других, в которых, конечно, большая роль отводится непредвиденным случаям. Вот при каких обстоятельствах я пропустил мяч, пробитый сквозь «стенку» Ладей Таборским. Он ударил изо всех сил. Целился точно в голову одного из составлявших «стенку». В момент удара тот футболист отвел голову в сторону и... тем самым открыл мячу «зеленую улицу» в сетку. Посмотрел, кто это,— вижу: Станда Штрунц. Ценю его сильные стороны и отношусь к нему как к другу. Но вынужден признать: бойцовскими качествами, мужеством он никогда не отличался. Тем и меня вывел из равновесия.

— Боишься, что ударят, так куда же лезешь?

— Опомнись, Витя,— услышал в ответ от перепуганного, державшегося за голову, словно в нее попали мячом, Станды.— Я бы, наверное, остался без головы...

С тех пор, когда бы Станда ни становился в «стенку», я его прогонял. Предпочитал иметь в ней на игрока меньше, зато знал, что остальные — Плускал, Чадек, Гелета, Иво Новак, Самек, Карел Дворжак и другие (а в сборной — Поплухар, Пиварник, Ондруш, Мигас, Хагара) — летящего мяча не испугаются. Не раз бросались они под удары, иногда долго не могли потом прийти в себя. Но в конце концов приходили: еще никого со штрафного не убивали.

Самые опасные мячи со штрафных, как и при обычных ударах,— подправленные кем-то. Здесь все зависит от реакции и от рефлекса. Если сопернику удастся изменить полет мяча, подставив ногу или голову, шансов отразить такой мяч мало. Однако в таких ситуациях нередко приходится оказываться и «по воле» партнера. Он может даже не знать, что мяч задет. Товарищ по команде выставляет ногу или голову, сознательно стараясь преградить путь мячу (или делает это подсознательно, по привычке, так как защитники натренированы на то, чтобы не пропускать мяч. и не дать сопернику ударить по нему). Если направление полета меняется только слегка и хотя бы немного погашается скорость полета, я еще успеваю среагировать. Но партнер может всего лишь «чиркнуть» носком по мячу и не только не снизит скорость полета мяча, а вдобавок направит мяч совсем в другую сторону. Из-за этого я пропустил немало голов, последний раз — в 1974 году в Кубке обладателей кубков европейских стран — от голландской команды «Твенте» (Энсхеде). Мы рели — 3:0, со штрафного голландцы сократили разрыв до двух мячей. Большинство зрителей на стадионе и у телеэкранов даже не заметили, что мяч вошел не с чистого удара. Бильский, крайний в «стенке», задел его носком бутсы. Я же среагировал на первоначальный удар и выходил на правильный (а не на подправленный) мяч. Видел, как был нанесен удар, и знал, куда направлен мяч. Я уже находился в падении, а в этом случае существенно скорректировать свое движение становится почти невозможно.

Невзирая на эти эпизодические невезения, утверждаю: для вратаря при розыгрыше штрафного наряду с хорошо построенной «стенкой» самое важное — видеть мяч и бьющего, принимать решение уже в зависимости от разбега и замаха исполнителя. Некоторые команды иногда пытаются исключить из игры «стенку» за счет того, что, отказываясь от удара, предпочитают разыгрывать штрафной. Удар наносит тогда игрок, которому «стенка» не загораживает ворота. Здесь используют разные (порой весьма остроумные) комбинации. Но собранная, внимательная защита успевает вовремя среагировать на них. Если партнеры стоящих в «стенке» быстро разберут свободных соперников на ударной позиции, те не смогут пробить по воротам. Более сложные комбинации с двумя или тремя передачами редко удается провести достаточно точно и быстро. Обороняющимся достаточно хотя бы слегка помешать атакующим — и вся хитроумная конструкция распадается. Нападающей стороне остается рассчитывать на гол, который, как бы там ни было, лучше всего забивается с прямого удара издали, нередко заставляя голкипера капитулировать.

Бразильцы, кудесники мяча и мастера финтов, к чемпионату мира 1970 года в Мексике разработали вариант, который поражал простотой и был основан именно на прямом ударе со штрафного. К его изобретению самым тесным образом причастен и вратарь: бьющий попадал в более выгодное положение за счет того, что вратарю мешали видеть в самый ответственный момент — в момент удара. К сожалению, мы были первыми соперниками бразильцев в Мексике, а я — первым голкипером, на котором эта новинка была опробована. Но об этом — в главе, посвященной первенству мира 1970 года.

На первый полуфинальный матч Кубка европейских чемпионов мы вылетели в Шотландию. В качестве соперников нам мог попасться знаменитый «Интер» из Милана или софийский ЦСКА, который в том сезоне неожиданно пошел в гору. Но жребий свел нас с клубом «Селтик» (Глазго). Многие из нас предпочли бы болгарскую команду (как относительно слабую), но большинству хотелось встретиться с «Интером». После «Реала», «Бенфики» и «Аякса» Прага смогла бы увидеть еще один из самых именитых европейских клубов. Поединок с таким соперником стал бы для нас целым событием. В случае успеха мы были б на коне, за проигрыш нас бы не ругали: «Селтик» тогда к элите еще не принадлежал.

Командам с Британских островов до сих пор удивительно не везло в Кубке чемпионов. Ни одна из них еще не доходила даже до полуфинала, хотя к этому стремились и «Манчестер юнайтед», и «Глазго рейнджере», и «Ливерпуль», и «Тоттенхем Хотспур». Но шотландцев отличают ярко выраженные бойцовские качества, упорство. Футболистов «Селтика» подогревали также честолюбивые стремления доказать превосходство шотландцев над англичанами. Команде представился шанс добиться успеха, и она не намеревалась его упускать.

Кое-что об этом мы уже знали. Но подобного тому, с чем столкнулись на стадионе «Селтика» в Глазго, я больше не видел ни разу. Стадион носит название «Эдем» (по-нашему — «Рай»), но я предпочел бы называть его «Пекло». Все билеты были проданы задолго до матча. Страсти на трибунах, собравших восемьдесят тысяч зрителей, кипели уже во время нашей предматчевой разминки. После свистка, возвестившего о начале игры, они забурлили еще сильнее и не утихали практически все девяносто минут. Пение, звуки труб и гул голосов сливались в общий, временами оглушительный гул. Зрители побуждали своих любимцев вести борьбу, не снижая ее накал ни на минуту. И словно внимая требованиям трибун, страсти на поле не только не уменьшались, а, наоборот, в разные отрезки встречи разгорались еще сильнее.

В самом начале нам не повезло. Собственно, еще до начала, в ходе разминки. Иржи Чадек, наш опорный защитник, из-за травмы икроножной мышцы до этого вынужден был пропустить пару матчей. К встрече с «Селтиком» он поправился, что было очень важно и всех нас успокаивало: мы привыкли к Иржи; знали, что он готов броситься в самое пекло, но не уступить. Это имело большое значение в игре против такого жесткого противника, как шотландцы. Но во время разминки Чадек снова потянул злополучную мышцу (конечно, еще давала себя знать старая травма). С трудом добежал до раздевалки. О новом выходе его на поле не могло быть и речи.

Мусил должен был на ходу вносить коррективы в построения задней линии. Место Чадека — оттянутого стоппера («чистильщика») — занял Иво Новак, привыкший выступать в паре с Чадеком, чуть впереди. А вместо Новака поставили Янко Злоху — отличного футболиста, но в ту пору далеко не такого опытного, как Чадек. Мусил попытался нас успокоить и подбодрить: нам еще повезло, что травма Чадека дала о себе знать до матча, а не во время него — замены в ходе игры тогда еще не разрешались. Но нас тяготили неожиданный уход Чадека и его отсутствие на поле. Его просто недоставало команде, хотя Новак и Злоха играли хорошо и грубых ошибок не допускали. Чадек и в нас, игравших сзади, и в игроков передней линии вселял спокойствие, служил символом надежности, уверенности в своих силах. Мы хотели противопоставить напору «Селтика» спокойную позиционную игру, сбить темп шотландцев, разорвать обруч силового давления, который они сжимали вокруг нас, и создать ряд угроз их воротам. Как в поединке с «Аяксом» в Амстердаме. Попытаться, наконец, забить гол с одной из контратак.

Но с осуществлением благих намерений у нас не получалось с самого начала. Шотландцы обрушились на нас словно ураган: боролись за каждый мяч (даже за такие, которые нельзя было достать), жестко прессинговали, Если и не доставали мяч, то доставали по крайней мере... соперника. Умышленных, откровенно грубых нарушений не допускали, но уже в первые четверть часа на нашу долю выпало столько колотушек, сколько в другом случае не набиралось за весь матч. Жестко играл соперник, по нашим меркам — грязновато: к мячу рвался, прибегая к силе, используя корпус и руки, постоянно выставляя локти. Я их чувствовал почти в каждой борьбе «на верхнем этаже». Один из соперников (обычно это был Чалмерс — футболист высокий, крепкого телосложения) шел на меня, делая вид, что готовится к удару. Ударить же по мячу — головой — пытался другой игрок (либо из тройки нападающих Уэллес, Оалд, Хьюджес или даже центральный защитник Макнейл). И Геммель, второй защитник, часто появлялся около меня. Шотландцы не придерживались какой-то схемы. В тот период, когда они вели атакующие действия, их расстановка ближе всего была к классическому построению 2—3—5. Но стоило им потерять мяч — и они гибко перестраивались на систему 4—2—4 или 4—3—3, в мгновение ока демонстрируя хорошую игру в защите и в середине поля.

Мы сдерживали натиск, часто нам попросту везло. Но для шотландцев прорыв нашего оборонительного вала был лишь вопросом времени. Злоха не мог как следует бить головой (его ударили локтем в лицо, оставив кровавую ссадину), а Штрунц — как следует разбежаться (ему не давали это сделать, быстро «укладывая»). Масопуст, славившийся быстрой обработкой мяча, не успевал принять передачу (на него тотчас находили). Но больше всех выводил из терпения «летучая блоха» Джонстон на правом фланге. Он повергал в отчаяние Ладю Таборского. Рыжеволосый, невысокий, действовал ловко и коварно. Когда он в форме, ему удаются совершенно необъяснимые финты. Держится к тому же бесцеремонно, часто пускает в ход руки, а то прибегает и к совсем недозволенным способам — накладке или прыжку на соперника. Ему это часто сходило с рук: судья не ждет от «блохи» гибкой игры (ведь легче представить, что кто-то был не прав в. отношении его самого).

Именно Джонстон и забил мне первый гол. Началось это на 23-й минуте. Он прорвался к воротам, едва не подмяв Таборского (если бы тот не увернулся, его вынесли бы с поля), И нанес приземный удар по воротам, Мы все подняли руки, протестуя против фола, а португальский судья Кампос к тому же не засчитал гол, что в той обстановке требовало от него значительного мужества. Но вот что любопытно: шотландцы (ни футболисты, ни даже болельщики) особенно не протестовали. Эпизод никак не отразился на их боевом настрое и настроении. Наоборот, окрылил их. Подгоняемые ревом трибун, сжав зубы, с еще большей энергией они бросались в наступление. И меньше чем за пять минут Джонстон забил мне бесспорный мяч: сыграл в «стенку» с Чалмерсом и на полном ходу с близкой дистанции пробил точно в цель. Я и опомниться не успел.

На трибунах — безудержное ликование. Буря, возникшая после гола, так и не улеглась до конца игры. Вот уж действительно «пекло». Но я сохранял спокойствие, Мне мешало только одно: не мог как следует взаимодействовать с товарищами, либо мы просто не слышали друг друга. А шотландцев страсти, кипевшие вокруг поля, толкали вперед и вперед, в гущу борьбы за овладение мячом, на взятие ворот. Проживающие у нас рядом со «Спартой» или «Славией» узнают, не будучи на стадионе, только по «звуковому оформлению», сколько голов забили хозяева поля. Здесь это «правило» не действует (если на него полагаться, то голы в наши ворота должны были бы «сыпаться» щедрее, чем из рога изобилия, один за другим). Зато здесь весьма просто установить, когда хозяева пропускают мяч: только в такие минуты на стадионе воцаряется гробовая тишина.

И она настала. Незадолго до конца первого тайма. Масопусту удалось дать точный пас на выход Недоросту. Пепик в жестком единоборстве, оказавшись на земле, сумел передать мяч направо набегавшему Штрунцу. Станда пробил без промаха. В эту минуту мы слышали только самих себя, свое проявление радости. Свет надежды забрезжил над нами, но ненадолго.

В перерыве самым нужным человеком в раздевалке оказался доктор Топинка. Каждый из нас был чем-то «отмечен» — кто синяком, кто шишкой, кто ссадиной. Казалось, силы покинули нас. Оставалось только надеяться, что и шотландцы в конце концов не выдержат нечеловеческого темпа, изматывающего напряжения.

Выдержали все-таки. И хотя нам казалось это невозможным, сумели еще больше усилить давление. На 61-й минуте один из их защитников послал мяч от своей штрафной прямо к нашей. Там его исключительно чисто принял Уэллес и на полной скорости, уже находясь в штрафной, пробил в угол. Это был красивый — ну, прямо образцово-показательный — гол с одним лишь «недостатком»: его пропустил я.

Нашим защитникам все труднее было отбивать атаки. Спустя шесть минут после второго гола в мои ворота Злоха не смог преградить путь навесному мячу иначе чем рукой. Я не упрекал его за это (он получил травму лица, и каждый мяч, принятый на голову, причинял ему боль). Он мог покинуть поле, и в принципе должен был это сделать. Но, сжав зубы и не жалея себя, доиграл матч. К штрафному готовился Чалмерс. Я выстроил «стенку» из пяти футболистов, дистанция была небольшая. Как раз в момент, когда он разбегался, шотландцы стали перемещаться, и один из наших в попытке прикрыть свободного закрыл мне обзорность. Я успел крикнуть «Не вижу!» и увидел мяч... в сетке. В тот момент, когда меня заслонили от мяча, Чалмерс скинул мяч Мэрдоку, а тот сильным ударом послал его в угол. Просматривая видеозапись, я пришел к выводу: парировать такой мяч было бы непросто, даже если бы мне никто не помешал.

До конца матча ничего не изменилось. Мы проиграли — 1:3. Ответная встреча — в Праге — не внесла никаких изменений в «общий баланс». Шотландцы прибыли на «Юлиску» с одной целью — сохранить перевес в два мяча. Одной ногой они уже стояли в финале и поэтому откровенно играли на удержание счета. Подступы к штрафной стерегли у них восемь-девять футболистов, а впереди находились не более двух (иногда — даже один. Но и тот отнюдь не рвался к моим воротам — шел куда глаза глядят. Главное — подальше от своих ворот и чтобы как можно дольше подержать мяч). Наша команда не нашла ключ к шотландской массированной обороне, твердой, как скала, и острой, как бритва. Встреча закончилась безрезультатно. Так что поединок за выход в финал Кубка европейских чемпионов фактически был проигран уже в Глазго.

У наших почитателей победа «Селтика» вызвала сильное огорчение. Нас много упрекали (в том числе и пресса) за то, что мы явно уступили шотландцам. Нет спору, лучшей, чем мы, команде взять верх над ними могло быть по плечу. За счет ударов издали, умелого использования флангов, неослабевающего давления, более мощной, чем у шотландцев, силовой игры. Но мы такой командой, к сожалению, в ту пору не были. И еще вопрос, существовала ли вообще тогда в Европе команда лучше «Селтика».

На выводы, сделанные нашей публикой и журналистами, наложило отпечаток и то обстоятельство, что в Праге «Селтик» показал лишь половину того, что демонстрировал в Глазго. Из своего богатейшего арсенала он использовал против нас только такие козыри, как собранность, выносливость, высокая работоспособность, жесткая манера игры, причем только в оборонительной фазе. К такому мы не привыкли, не были приспособлены. У нас просто не любят такую игру.

Так же жестко, с максимальной отдачей сил шотландцы и вообще британские команды играют и между собой. Жесткая манера у них уже в крови, она для них нечто само собой разумеющееся. Их концепция не только вынуждает противника идти на большие жертвы, но прежде всего предъявляет повышенные требования к ним самим. Футбол для них — трудная, предполагающая большую затрату сил работа, которую они не могут себе позволить выполнять с прохладцей, не отдаваясь ей целиком. И ох как трудно сдерживать натиск, когда они устремляются вперед, подгоняемые честолюбием и восторгом почитателей! Как и нас, «Селтик» в финале Кубка чемпионов обыграл в Лиссабоне прославленный «Интер» из Милана, впервые привез самый ценный клубный трофей Европы на Британские острова.

Неутешительный итог встречи с «Селтиком» в Праге помешал нам трезво оценить игровую концепцию шотландцев. Мы должны были скорее извлекать уроки,, чем искать оправдания, каким бы горьким ни было поражение. Нас могло утешать задним числом только то обстоятельство, что мы уступили будущему победителю розыгрыша Кубка европейских чемпионов, то есть клубу, официально признанному лучшим на континенте. А когда мы залечили травмы и во всем разобрались, в общем-то стало весьма обидно, что разочарованность, в которой мы пребывали, свела на нет значение самого большого успеха чехословацкого клубного футбола — участия в полуфинале Кубка чемпионов. Мы вошли в четверку лучших клубов Европы. «Взобрались» на более высокую ступеньку, чем прежняя— куда более знаменитая — «Дукла», в которой из старого состава остался лишь Масопуст.

На большее нас не хватило. Но так ли уж мало достигнутое? После нас такое удалось только трнавскому «Спартаку» в 1969 году, который уступил в полуфинале... «тому же» амстердамскому «Аяксу».

Я не гнался ни за какими лаврами, хотя с той поры участвовал во многих матчах — и в весьма важных и в менее ответственных. Но то обстоятельство, что я играл в полуфинале Кубка европейских чемпионов, останется в памяти как одно из самых больших и светлых событий в моей вратарской биографии...

После праздников приходят будни. Как в жизни, так и на поле. Закончив выступления в Кубке, мы должны были наверстывать пропущенное в первенстве лиги.

Практически времени не оставалось даже для... свадьбы. Наконец это свершилось. 21 июля 1967 года в Староместской ратуше. В промежутке между завершением первенства лиги и началом подготовки к новому сезону Мусил освободил меня от одного из товарищеских матчей в Карловых Варах. С тех пор жена упрекает меня в том, что футбол вытесняет интересы семьи. Что ж, я много размышлял над своей вратарской судьбой. Я был в «Дукле» не первым, кто скрепил брачные узы. У большинства новобрачных спортивная форма ухудшалась «по причине медового месяца и прочих обстоятельств». Ничего похожего в отношении себя не замечал. Вероятно, потому, что еще полгода после свадьбы я жил в холостяцкой квартире на «Юлиске», а Яна — по-прежнему у родителей. Квартиру получили позднее, в Страшницах.

На свадьбу приехали мама и бабушка. Мама, познакомившаяся с Яной еще раньше, была рада, что мы женимся. К моей холостяцкой жизни относилась с подозрением. Но ни она, ни бабушка не были в восторге... от Праги: «Слишком много шуму, людей и... ресторанов. Тихий, милый сердцу Штернберк не отдали бы за всю Злату Прагу со ста ее башнями».

Маме не давало покоя то обстоятельство, что мы не получим квартиру сразу. Мне на этот счет она не сказала ничего, но я почувствовал ее сомнения относительно того, так ли уж я хорош, как расписывают лукавые пражане, не желающие, однако, предоставить мне площадь. Я мог без промедления получить жилье от «Славии», по-прежнему проявлявшей ко мне интерес и сейчас, и позднее, когда мы уже обосновались в Страшницах. Я бы с удовольствием принял предложение «Славии». И, думаю, не только из денежных соображений, хотя «финансы» и сыграли бы важную роль в наших семейных планах в первое время. В Кубке чемпионов я почувствовал вкус к игре перед симпатизирующей публикой. Она вселяет уверенность, не дает расслабиться, а иногда и подзаводит. И доставляет футболисту приятные минуты, когда он слышит в свой адрес аплодисменты как оценку удачной игры. В «Дукле» мне этого недоставало. А атмосфера доброжелательности привлекала. Плохо, когда один, когда варишься в собственном соку и заставляешь себя собраться, встряхнуться тихим самовнушением. Публика на трибунах способна вдохновить на хорошую игру — в этом я убедился. Не имею в виду случаи, когда она влияет на решение судей, требуя свистков в пользу ее команды: с нами такое произойти не могло. К «Славии» я испытывал симпатии (вырос в те годы, когда моравские мальчишки делились на «спартанцев» и «славистов». И от такого «дележа» не оставался в стороне).

Кроме «Славии», проявляли интерес ко мне и другие клубы. С квартирой, разумеется. В Париже, Амстердаме, Брюсселе, Роттердаме. Даже... в бразильском Сан-Паулу. Самые заманчивые предложения делали «Аякс» и «Фейеноорд» — будущие обладатели Кубка европейских чемпионов. И брюссельский «Андерлехт» предлагал двадцать пять (и даже тридцать) тысяч долларов за контракт сроком на два года.

Много раздумывал над этим. Наш Союз футбольных ассоциаций в ту пору в отдельных случаях выдавал такие разрешения. Масопуст собирался в Бельгию, Коуба — во •Францию. Квашняк и другие тоже упаковывали чемоданы. Я не мог прийти в «Славию», чтобы спустя полгода расстаться с нею. Остался в «Дукле» с условием, что она отпустит меня через какое-то время за границу, если я решусь на такой шаг. «Дукла» поступила весьма великодушно, дав время на размышление и не поставив за моей спиной другого голкипера, который наступал бы мне на пятки и как бы уже одним присутствием ежедневно вопрошал: «Ну, что, долго ты еще?..»

Мусил уезжать за рубеж не советовал. Такая поездка, считал он, означает коренное изменение образа жизни и спортивного режима, что не может остаться без последствий для творческого роста. Поехать туда могут лишь игроки, которые уже достигли зенита. У меня же, по мнению тренера, еще есть над чем работать (и сразу же указал, над чем именно). Добавил, что если не «Дуклу», то национальную сборную наверняка ждет интересный и напряженный сезон.

Дело обстояло именно так. Приближались отборочные игры первенства Европы, а главное — чемпионат мира 1970 года в Мексике. Марко давал понять, что рассчитывает на меня.