Мой Однолюб. В его сердце другая

Глава 38. Тая

Следующие три дня я практически не помню.

Во всяком случае, даже пытаться восстанавливать ход тех печальных событий, я никогда не буду. А если кто-то спросит, что я ела, пила, с кем разговаривала или сколько часов спала — ни за что не отвечу.

Днем я всегда старалась максимально занимать себя делами, которые наваливались как снежный ком.

Документы, справки, МФЦ…

Правда, пыталась совсем не думать. Как только жалость к себе накатывала, с силой зажмуривала глаза. В грудной клетке будто поле выжженное.

А по ночам… по ночам много плакала, конечно.

— Девочка моя, — обнимает меня Яна Альбертовна, когда поминальный обед заканчивается и мы выходим из ресторана. — Как ты?

— Я — хорошо.

Закутавшись в черное пальто, натягиваю на глаза темные очки и слабо улыбаюсь прощающимся с нами коллегам отца. По его воле тело подвергли кремации, поэтому захоронение будет через три дня. Сегодня — только прощание и обед.

Добрых слов было сказано много. Не верится, что папы больше нет.

Морщусь, чтобы не расплакаться. Ваня реагирует молниеносно, притягивает меня к себе и бережно целует в макушку.

— Тая держится, — отвечает он. — Она молодец.

— Я знаю, — отвечает Соболева. — А мама как? Она уехала так стремительно, мы даже не попрощались.

Вздыхаю трудно.

— Мама… — проговариваю. — На нее смотреть страшно. Папа ведь скончался у нее на глазах. Стечение обстоятельств — приступ случился ровно в том месте, где не было связи.

— Да… нелепость какая-то.

— Мама пыталась помочь ему подручными средствами, но без препаратов и терапии не смогла.

— Ужасно.

Яна Альбертовна качает головой, а я продолжаю:

— Осознание того, что они всю жизнь спасали человеческие жизни на операционном столе, а когда случилось несчастье помочь было некому, добило её окончательно. Мама даже с коллегами не разговаривает. Ушла в себя. Со мной тоже… не особо.

Пытаюсь не показать обиду, но мне правда безумно больно. Я думала, что смерть папы как-то сблизит нас, но она предпочитает оплакивать мужа в одиночестве.

— Да, — задумчиво произносит Яна Альбертовна. — Так бывает, дети. В жизни нет никаких гарантий, что врач никогда не заболеет или спасатель не попадет в аварию. Бог для каждого уготовил свой исход.

— Я понимаю, — утвердительно мотаю головой и снова сдерживаюсь. — Мы пока находимся в состоянии шока.

Нижняя губа дрожит, поэтому я ее прикусываю и прячусь в вороте Ваниной рубашки.

Можно ли подготовиться к смерти близкого человека? Конечно, нет. Сколько угодно думай, что жизнь не вечна и все мы приходим в этот мир, чтобы потом уйти. Но когда это случается… как обухом по голове.

Боже, за что нам это все? Прости нас и перестань мучить, умоляю.

Перед сном в кровати снова плачу.

— Ш-ш-ш…

Ваня терпеливо поглаживает по плечу и тяжело вздыхает. В темноте ночи все помехи и преграды отступают, мне больше не надо держать лицо, чтобы улыбаться многочисленным коллегам, профессорам медицины и высокопоставленным пациентам.

Я маленькая девочка, которая навсегда потеряла папу. У меня и при жизни-то его было так мало…

Действительно, парадокс и насмешка судьбы — отец лечил людей, делал сложнейшие нейрохирургические операции, много раз боролся, чтобы «завести мотор».

Папа, как самый лучший доктор, ремонтировал чужие сердца и совсем забыл уделить время своему…

— Мне кажется, он меня не любил, — вздыхаю, утыкаясь подбородком в твердое плечо.

Соболев за эти дни превратился в мою жилетку. А еще он странно тихо себя ведет. Всегда рядом, всегда на подхвате, но будто в себе.

— Тай, ты себя накручиваешь, — уговаривает он. — Хочешь, расскажу, что твой папа сказал, когда я позвонил ему, чтобы попросить твоей руки?

— Ты звонил ему, чтобы попросить такое? — удивляюсь и смотрю в спокойное лицо.

Рука на моем предплечье замирает.

— Конечно. Я же не из пещеры вышел.

Закатываю глаза и усмехаюсь одновременно с остаточным всхлипом.

— И что… папа сказал?

— Устроил мне допрос с пристрастием. Сначала подумал, что ты ждешь ребенка, потом вопросы всякие задавал.

— Какие, например?

— Твой любимый цвет.

Мы оба смеемся и это… ощущается необычно, потому что происходит впервые за несколько дней.

— Видимо, папа специально задавал тебе вопросы полегче, — рассуждаю. — Только дурак не заметит, что я обожаю розовый.

— Твою мать, — Ваня бьет себя по лбу. — А я ответил белый…

Смеюсь, расслабляясь. Шутник!..

— Дурак, — целую колючую щеку и распределяю конечности на стальном теле.

— Все хорошо, малыш, — Ваня жмется ко мне. — Очень жаль, конечно, что вы не поговорили перед тем, как…

— Правда. Жаль…

Снова плачу.

Боль и скорбь отпускают меня не сразу. Сначала, как следует, выматывают. Помимо того, что я пытаюсь осознать смерть близкого человека, фоном вдруг начинаю бояться за остальных.

Поэтому обнимаю Соболева еще сильнее, он терпит, продолжает поглаживать и молчит.

Я… люблю его так смертельно, что мне физически больно представлять, что Вани, может, тоже вот так, как папы, просто в один день не стать. Сердце сжимается в уродливую кляксу.

Снова зажмуриваюсь и представляю маму…

Одну. Совсем одну.

Всё потому, что благодаря постоянной вовлеченности в медицинскую практику у них даже друзей-то толком нет. Сплошь одни коллеги и интерны.

Маме почти сорок. Согласно известному советскому фильму «жизнь только начинается», но сейчас, в темноте осенней ночи, в день похорон отца мне кажется, что это… конец. И мне безумно ее жаль.

— Ты меня раздавишь сейчас, — наконец-то не выдерживает Ваня. — Хватит себя накручивать, Тай.

— Боюсь… — шепчу. — Боюсь, что тебя тоже не станет.

Скулю тихонечко. Страх окутывает. Он такой большой, родной и сильный. Такой… живой. Всегда горячий. Мой.

Влажные губы накрывают мой рот. Ваня целует меня жадно, придерживая подбородок, а затем отклоняется.

— Глупенькая. Я всегда рядом.

Пожимаю плечами.

— Будто в пропасть падаю, Вань…Падаю, падаю, и выбраться не могу.

— Падай, — легко отвечает он. — Я тебя поймаю. Всегда.

В доказательство сильные руки уверено тянут меня на широкую грудь. Укладываюсь на нее, разбрасывая свои волосы вокруг. Целую впадинку в районе ключицы. Это тоже своего рода секс. Только секс для души.

— Со мной никогда и ничего не бойся, малыш, — надтреснутый голос Соболева звучит хрипло.

Прикрываю глаза. Вспышки. Невесомость. Теперь мы оба падаем.

Падаем в пропасть, как единый организм. Одно целое — он и я.

— Ладно. Ты только люби меня, — робко прошу, практически засыпая.

— Буду любить, — твердо отвечает Ваня, обжигая мои мокрые щеки горячим дыханием.

Спустя три дня

В холле крематория довольно много людей, которых я из-за долгого ожидания условно делю на две части. Одни — явно сотрудники ритуальных служб — хмурые и равнодушные, другие же — родственники с выцветшими от горя лицами.

— Наша очередь, — тянет меня за руку Ваня, поднимаясь.

Все делают вид, что друг друга не замечают. Каждый в своем панцире.

Подойдя к окну, протягиваю документы — паспорт и свидетельство о смерти папы на гербовой бумаге.

— Валеев Александр Степанович, — тихо произношу. — Нам нужно забрать урну с прахом для захоронения.

Грузная сотрудница крематория тут же натягивает очки и, словно ныряет в большой журнал, сверяет данные на мониторе компьютера. Нахмуривается.

— Так… Валеев…

— Нам сказали через три дня, — шепчу.

Ком в горле. Последний шаг остался. И мы все выдохнем, надеюсь.

— Так постойте… Забрали уже Валеева.

— В смысле, забрали? — округляю глаза возмущенно.

Это какая-то шутка? Если да, то крайне неудачная. В этих стенах шутить — грех страшный. Растерянно смотрю на Ваню. Он аккуратно сдвигает меня и заглядывает в окно.

— Извините, фамилия ведь распространённая, может вы что-то напутали? — обращается к ней. — Посмотрите еще раз. Будьте добры!..

— Я еще в своем уме, — злится она, листая журнал.

— Но, как? — снова вступаю в диалог. — Как такое могло произойти, скажите мне? Свидетельство о смерти у меня на руках. Без него вы не имели права выдавать урну. Вы что-то напутали, где мне сейчас искать…

— Значит, получили с документами, — женщина хватает синюю папку со стола. — Вот, пожалуйста, дубликат свидетельства о смерти и копия паспорта. Заявление… Получила дочь. Еще вчера.

Дочь? Что за бред?

Соболев поигрывает желваками на скулах. Тоже раздражается, поэтому я снова вступаю в диалог. Голосом, сбивающимся в истерику, проговариваю:

— Но у папы кроме меня не было детей. Я — единственная дочь и я ничего не получала. Понимаете?

— Девушка, — кричит сотрудница на весь первый этаж. — У нас тут все задокументировано. Ошибок быть не может. У нас серьезная организация с лицензией. Вот, пожалуйста, прах выдан Валеевой Адель Александровне…

— Как? — ахаю. В голове коллапс происходит.

— А адрес там есть? — гремит Соболев у меня над ухом. — Разберемся еще с вашей «серьезной организацией».

— Есть. Вот, пожалуйста, поселок Каменка, улица Трудовая, дома девять.