Моя жизнь с Чаплином

Глава 15

За день до предполагаемого возвращения Чарли из Нью-Йорка мне позвонила Мерна Кеннеди, которая только что вернулась в Лос-Анджелес после почти двухлетнего турне с водевилем. Я настояла, чтобы она пришла ко мне и осталась на ужин. Мы кинулись друг другу в объятия, словно давно не видевшиеся сестры, какими мы и были в некотором смысле. Мерна изменилась и во многом к лучшему. Ее разговоры по-прежнему были немного с перчиком, но она избавилась от вопиющей вульгарности в поведении и манере одеваться. Она обняла мою маму, словно собственную мать, и проявила большой интерес к ребенку.

Перед ужином и во время него мы вспоминали все, что произошло с нами за это время. Мерна рассказывала, как пользовалась успехом в водевиле и повидала страну. Я не хвасталась собственной жизнью за эти два года, хотя и ответила на большую часть ее вопросов — не слишком честно, — каково это быть женой кинозвезды. Если она и знала об истинном возрасте Чарли-младшего, то ничем себя не выдала.

Меня пленил внешний вид Мерны, и я подозревала, что и Чарли она понравится. Неожиданно я представила себе, как она играет наездницу в «Цирке», но не осмелилась сказать ей и дать надежду, которая так легко могла не оправдаться. В ней были свежесть и задор, ее фигура должна была отлично смотреться в костюме наездницы, а ее темперамент мог оказаться очень выигрышным для экрана. Я решила подумать о ее талантах, но в тот момент просто радовалась, что могу видеть подругу своего возраста.

Чарли приехал в несколько лучшем настроении, чем был, когда уезжал. Он кивнул мне, довольно формально, поздоровался с мамой, заглянул к малышу, после чего отправился к себе в комнату. Хотя он был по-прежнему натянутым и отстраненным за завтраком на следующее утро, он немного рассказал о своей поездке в Нью-Йорк: о том, как простудился там и как провел оставшуюся неделю; о том, какой интересный, но дорогой город Нью-Йорк, как замечательно идет «Золотая лихорадка» в кинотеатре «Странд» и с каким удовольствием он улегся бы в постель на целый месяц, чтобы отоспаться.

— Почему бы и нет? — спросила я. — Ты выглядишь таким усталым. Ты словно не переставал работать. Длительный отдых тебе бы не помешал.

— Не могу. Нужно сделать миллион дел, и все лежит на мне. Прокатчики ждут «Цирк», а я и не начинал еще снимать эту треклятую картину. Я даже не нашел актрису.

— Могу я предложить тебе одну?

Он уставился на меня.

— Кого, себя?

— Нет, Мерну Кеннеди. Ты ее помнишь?

Он повторил ее имя дважды.

— Смутно. Это твоя однокашница, да? Хорошенькая, но простоватая. Рыжеволосая?

— Ты не назвал бы ее простоватой, если бы увидел сейчас, — сказала я, надеясь, что не перегибаю палку. — Она была здесь позавчера вечером и выглядит потрясающе. Она была в турне.

Он кивнул.

— Ясно. Она хочет сниматься в кино, и ты обещала ей, что твой знаменитый и влиятельный муж даст ей роль, а тебе достаточно щелкнуть пальцами и роль ей обеспечена. Об этом вы говорили?

— Нет Мне жаль, что я подняла эту тему.

— Надеюсь, — буркнул Чарли и закончил завтрак в молчании.

Но прежде чем уйти, сказал:

— Эту Кеннеди, может быть, стоит попробовать. Пусть она свяжется с Элфом Ривзом.

Я позвонила Мерне, которая жила в Глендейле. Через две недели она была утверждена на роль.

Мерна приехала ко мне, преисполненная благодарности, словно это я дала ей роль, а не просто предложила ее кандидатуру. Мы прекрасно провели время, и я пригласила ее приходить еще. Она обещала, что будет, но прошли месяцы, прежде чем она позвонила мне сама. Если звонила ей я, она была мила, и всякий раз объясняла, почему никак не может прийти: то она шла на урок актерского мастерства, то на урок танцев, то на свидание.

К несчастью, у меня было предостаточно времени, чтобы бередить свои раны, так как Чарли я теперь почти не видела, кроме редких официальных мероприятий, когда он брал меня с собой на приемы, премьеры или концерты. Мы начали ходить раз в неделю в «Голливуд-Боул». Он любил классическую музыку, но главное было в том, как я поняла, что тяжелая и печальная музыка неизменно оказывала на него столь мощное впечатление, что это в свою очередь стимулировало его творчество. Он нуждался в некой ауре меланхолии, когда вынашивал идеи. Но именно в ауре: если происходило что-то в действительности, например, умирал знакомый или даже незнакомый человек, которого он просто уважал, это погружало его в пучину жестокой депрессии. В отличие от волнующей музыки, это не обогащало его работу, а наоборот, могло выбить из седла и заставить искать уединения на некоторое время. В такие дни он звонил на студию и приказывал: «Распустите всех по домам. Сегодня я не в духе».

В первые месяцы моей второй беременности он держался отстраненно и стал меньше интересоваться не только мной, но и Чарли-младшим. Он всегда очень любил воду, но теперь мог принимать душ или ванну по десять раз в день. У него началась навязчивая бессонница, и он мог уйти среди ночи, прихватив пистолет, в поисках грабителей. Я, конечно, беспокоилась, и, несмотря на наше отчуждение, принималась разыскивать его и выказывать мои волнения. Он же обычно предлагал мне заниматься своими делами, а не соваться в его.

Моей главной заботой теперь были Чарли-младший и малыш, который был на подходе. Физически я чувствовала себя хорошо, совсем не так, как в первую беременность. Утренней тошноты почти не бывало, меня не мутило, и не было головокружений, знакомых мне по первому опыту.

Однако эмоционально я была гораздо в худшей форме. Я была более уверена в себе в социальном плане, чем год назад, — пожалуй, я научилась более непринужденно вести себя в компании, — но я чувствовала сильнее, чем когда-либо, что наш брак в кризисе. Должно было быть какое-то объяснение нашим проблемам. Но какое? Что двигало Чарли, и почему эта сила уводила его от меня?

По мере приближения появления младенца на свет, росло мое ощущение собственной ненужности. Была Мэрион, которую я навещала, но разве это могло заполнить мою жизнь? Был Чарли-младший, которого я любила, но мама посвящала ему столько времени, что на мою долю оставался минимум материнских обязанностей. Несколько раз я ходила на студию посмотреть, в каком состоянии съемки «Цирка», но Чарли всегда было не до меня, за исключением случаев, когда он хотел произвести на окружающих впечатление заботливого мужа, а Мерна была со мной радушна, но слишком занята мириадами дел, связанных с исполнением главной роли.

Я готова была рвать на себе волосы, так как было совершенно ясно: во-первых, моему второму ребенку предстояло родиться в семье, ничуть не более счастливой, чем она была во время появления первого ребенка, и, во-вторых, наш брак мог либо окончательно развалиться, либо медленно плыть к неизбежному концу. Оказалось, возможен и третий вариант — страшное ухудшение того немногого, что осталось от наших отношений.

Все началось с воскресного дня, когда Чарли пришел домой с д-ром Альбертом Эйнштейном, к которому относился с благоговейным почтением. Я тоже трепетала, так как знала, что это один из величайших людей столетия, хотя и смутно понимала, в чем его заслуги. Он остался на ужин, предпочитая говорить о музыке, а не о физике. Это был застенчивый, необычайно скромный человек. Его глубоко посаженные глаза испытующе смотрели из-под кустистых бровей. Волосы с проседью ниспадали на спину, а одежда была бесформенной и лишенной стиля. Он говорил тихим мягким голосом, и Чарли, несомненно, был очарован им.

Хотя я пыталась следить за разговором, боюсь, я видела не больше, чем просто нечесаного и очень старого человека, и когда он ушел, а Чарли вернулся от дверей в возбужденном состоянии, я была не в состоянии поддерживать разговор. «Уверена, что д-р Эйнштейн великий человек, но разве непонятно, что мне не хватает друзей моего возраста?» — спросила я.

К моему удивлению, Чарли выслушал меня. Он не желает, чтобы пустоголовые подростки с дурацкими песенками и болтовней болтались по его дому, заявил он, но если они так важны для меня, он не видит ничего страшного, если я встречусь с ними в другом месте. Обдумав это, примерно через час он вызвал меня и сказал: «Возможно, ты хочешь устроить небольшую вечеринку — не здесь, но, допустим, где-то в городе. Никакой роскоши, но если тебе это что-то даст, разумеется, я оплачу. Я не приду, конечно, — у меня нет ни времени, ни желания, — но если ты хочешь принять гостей, скажи Коно, я предупредил его».

Я поблагодарила его за неожиданное предложение. Я хотела сказать больше, но он дал мне понять, чтобы я вышла, сообщив, что у него масса работы.

Первой гостьей, которой я позвонила, была Мерна. «О, Лита, в любое другое время с восторгом, но в ближайшие пару месяцев мне даже есть и спать некогда из-за картины, — извинилась она. — Мне надо так многому научиться, столько всего сделать, что каждая минута, которую я отрываю от картины, не дает мне покоя. Но спасибо в любом случае, и желаю приятно провести время, хорошо? Всем привет от меня!»

Она повесила трубку.

Я была обескуражена ее обращением со мной, но решила не обращать внимания, в конце концов, ей представился уникальный шанс в кино.

Поведение Мерны не ослабило моего радостного предвкушения. Коно, которого отправили изучить возможные варианты, нашел кабинет в ресторане отеля «Балтимор» по разумной цене. Он проинформировал меня, что я могу пригласить не более восьми гостей. Я с энтузиазмом начала обдумывать, кого хочу видеть, и вскоре поняла, что не знаю ни одного мальчика достаточно хорошо, чтобы пригласить. Тогда я связалась с четырьмя девочками из прошлых времен, которых могла без натяжки назвать своими подругами, и договорилась, что они придут со своими приятелями.

Но при всех моих приготовлениях и ожиданиях вечеринка оказалась совершенно бездарной. Ребята, которые пришли, как и те две девочки, которые были у меня когда-то в гостях, старались вести себя непосредственно, как я, но не получалось. Я была одного с ними возраста, но в то же время я была миссис Чаплин — и не только уже была матерью, но и снова собиралась стать ею. Вечер казался бесконечно долгим.

В десять часов, когда вечеринка выдохлась, я была в отчаянии. Неужели этим все и закончится? В приливе жажды казаться взрослой я закричала:

— Внимание! Как насчет того, чтобы всем вместе отправиться ко мне в гости?

Все мгновенно оживились.

Я дала адрес, и мы договорились встретиться там. Я добралась до дома первая, ругая себя за импульсивность и в то же время радуясь ей. Что я сделала неправильно? Ведь это и мой дом? И это интеллигентные ребята, не какие-нибудь лоботрясы.

Мальчик-слуга открыл дверь и вылупил глаза на подъезжающие к холму машины. Он казался слегка испуганным, когда говорил: «Миста Чаплин, он нет дома из студии». Но я сказала ему, что все в порядке, это мои друзья едут сюда. Четыре девочки и четыре мальчика вошли в дом, слуга взял их пальто и повесил в раздевалке под лестницей, а мама появилась, чтобы поприветствовать меня и моих друзей и вернуться к ребенку.

Я видела, как осматривались мои гости, и гордилась, что наконец произвела впечатление на других, что все это принадлежит мне, что у меня есть полное право приглашать, кого захочу, и если Чарли это не нравится, ему придется смириться с этим.

Я проводила их по комнатам, которые, как я знала, вызовут их интерес, начиная с большой — где находился киноэкран и проектор Чарли. Я слышала восторженные возгласы. Потом я провела их в музыкальную комнату, а после этого в гостиную, где хотела показать коллекцию нефритов. Они были так взбудоражены всем увиденным, что перестали владеть собой, дойдя до полной беспардонности.

Все восьмеро рассыпались по большой комнате. Один из мальчиков нашел фонограф, открыл дверь кабинета и взял несколько пластинок. Сразу же остальные обступили его, разочарованно читая названия: Бах, Верди, Бетховен — пока, наконец, не добрались до чарльстона. Раздался радостный возглас узнавания. Меня словно не было.

Прежде чем мне удалось остановить их или попросить, по крайней мере, не слишком увлекаться, уже крутилась пластинка, и четыре пары радостно танцевали. Партнеров как таковых не было, каждый мальчик на мгновенье хватал меня, крутил и отпускал, а потом хватал другую девочку. Все это случилось так быстро, что я не могла найти слов, чтобы велеть им прекратить, но минутой позже я уже не могла придумать никакой причины, по которой им следовало не делать этого. Суть была ясна — разумеется, в этой роскошной комнате не бывало ничего подобного. Ну и что? Мои гости веселились. И мне пришлось признать, что я и сама получаю удовольствие, какого давно не испытывала.

Пластинку поставили снова. Я видела, как слуга направился через холл от буфетной стойки к входной двери, и предположила, что в дверь звонили. Обеспокоенная, я последовала за ним и увидела, что права. В дом вошел Чарли, посмотрел в направлении музыки, куда ему указывал слуга, и снова на слугу. Он уставился на меня, прошел со мной в гостиную и закричал:

— Что здесь происходит?

Все замерли, за исключением одного мальчика, который выключил фонограф. Я поспешно начала объяснять, что мы ушли из «Балтимора» вскоре после десяти, чтобы приехать сюда и посмотреть дом, и мы пришли совсем недавно, и…

— Чтобы этих пьяных рож здесь не было! Немедленно! — проревел Чарли и пошел вверх по лестнице. — Немедленно, я сказал!

Пока ребята выстроились в очередь за своими пальто, Чарли добрался до середины лестницы. После этого он остановился, сверкнул глазами и громко, так чтобы все его слышали, обратился ко мне:

— Это что, всегда такое происходит? Стоит мне уйти из моего дома, как ты превращаешь его в бордель для своих немытых пьяных дружков?

Я онемела, не в силах пошевелиться. Ребята уже схватились за свои пальто, но Чарли не унимался:

— Что здесь было бы, если бы я пришел десятью минутами позже? Вы, шлюхи и сутенеры, верхом друг на друге кувыркались бы по всему дому, на моей мебели! Это не ее дом, это мой дом! Можешь убираться вместе с ними, если думаешь, что слишком хороша для меня!

Он добрался до конца лестницы и захлопнул дверь.

Я не видела, как восемь подростков вырвались наружу. Я ослепла от гнева.

Голос Чарли был таким оглушительным, что даже мама, которая, приехав в Коув-Вэй, благополучно поселилась в задней части дома, пришла из детской комнаты с озабоченным видом. Я сделала знак головой, чтобы она вернулась обратно, и ворвалась в комнату Чарли, захлопнув за собой дверь. Я была в бешенстве. И я его не боялась.

— Если ты орешь на меня наедине, это одно дело, — бушевала я. — Но ты унизил меня, как никто не унижал меня в жизни! А тебя не волнует, что они подумают о тебе?

Он смотрел на меня, пытаясь определить, всерьез ли я это говорю.

— Что они подумают обо мне? Это что, главная проблема в твоей жизни? Что эти недоумки подумают обо мне?

— Зачем ты устроил эту дикую сцену? Зачем ты меня так унизил?

Он все еще был багровым.

— Довольно, Лита! Мы не можем жить вместе! Видит бог, я всегда всем желал только добра. Но ты губишь меня, ты заставила меня жениться с одним ребенком, а теперь пытаешься окончательно доконать вторым. Все, с меня хватит, ты не нужна мне, я хочу одного: чтобы меня оставили в покое и дали мне работать. Я презираю тебя, я проклинаю тот день, когда ты вошла в мою жизнь, мне отвратительны эти ублюдки, твои друзья, я…

— А Чарли-младший? Он тоже отвратителен тебе? — спросила я осторожно.

— Ага, теперь ты будешь давить на жалость! Черт подери, как убедить тебя, что все, связанное с тобой, невыносимо?

Его лицо было красным, а на виске так пульсировала вздувшаяся вена, что, казалось, его может хватить удар. Теперь я уже была не столько взбешена, сколько обеспокоена, и сказала тихо.

— Что ж, наверное, пора поговорить о разводе.

— Да, — накинулся он на меня. — К этому ты и вела — к разводу. Вытрясти из меня деньги и провести остаток дней в роскоши со своими сородичами-мексиканцами! Я давно думал, когда, интересно, ты заговоришь об этом?

После этого мой муж, которому претило любое физическое насилие, потянулся к столу, открыл выдвижной ящик и достал револьвер. Его красивая рука тряслась, но он направил его на меня.

Это выглядело нелепо, и я испугалась, но не от мысли быть убитой. Я не могла представить себе, что он нажмет на курок. Меня испугали дикость его высказываний и вся эта мелодраматическая чушь.

Я продолжала стоять, пока он размахивал револьвером и выкрикивал безумные угрозы и проклятия. Он остановился лишь после того, как кто-то начал отчаянно барабанить в дверь, и мы услышали, что мама требует впустить ее. Чарли заморгал, кинув взгляд на револьвер, очевидно, поняв, как он шумел, и быстро положил оружие обратно в стол. Расправив плечи, он открыл дверь и дал войти маме, которая в смущении смотрела на нас.

— Я немного потерял контроль над собой, но теперь все в порядке, — сказал он вежливо, словно его недавние крики не имели никакого значения. — Не о чем беспокоиться. Вам обеим надо отдохнуть.

Он мягко выпроводил нас, закрыв за нами дверь, явно убежденный, что я не скажу маме о пистолете.

Самое интересное, что я действительно не сказала. Я сообщила маме о нашей перепалке, но деталей не уточняла. Я уже давно перестала откровенничать с ней: слишком часто она повторяла, что не следует вмешивать ее в наши отношения.

Сидней Эрл Чаплин родился 30 марта 1926 года, на пять недель раньше срока. Его рождение было таким же легким, каким трудным было рождение Чарли-младшего.

Позднее, когда они росли, Чарли проявлял к обоим мальчикам искреннюю, хотя и неровную, любовь, но в 1926 году его отцовских инстинктов наблюдать не приходилось; казалось, он делит свою энергию между съемками «Цирка» и нарастающей ненавистью ко мне. Тема развода теперь занимала его полностью, и ни по какому иному поводу он со мной не общался. По его словам, я стала просто камнем на его шее, от которого он поскорее хотел освободиться. Я заманила его в ловушку, говорил он, но он покажет мне, как он расправляется с мексиканскими бродягами.

Он так страстно предавался этим обличениям, что истерические напоминания о моих прегрешениях против него ожидали меня буквально каждый вечер, когда он возвращался домой. Но как бы он ни нападал на меня и как бы ни обижал, какой бы предательницей меня ни объявлял, я все больше понимала: не может быть, чтобы причина его все более дикого и неуравновешенного поведения была только во мне. Почему он так жестоко и грубо набрасывался на меня? Почему, когда я старалась молчать и ничем не раздражать его, он продолжал рвать и метать, а его глаза были такими злыми? Может быть, это груз славы и ответственности давил на него? Я не могла поверить, что причина исключительно во мне.

Наконец, сама уже на грани срыва, я снова высказала предположение, что, наверное, лучше развестись.

— Я разведусь с тобой, когда сочту нужным и только на моих условиях, — заявил он. — Я расплачусь с тобой, но когда это будет удобно мне. И не вздумай болтать об этом в газетах и вообще где бы то ни было. Я могу устроить, чтобы тебя убили. Есть люди, которые сделают это легко и быстро, им не понадобится напоминать. Какую смерть ты предпочитаешь?

Снова Чарли вел себя так мелодраматично, что я не могла воспринимать его угрозы всерьез. А вот его самого я воспринимала вполне серьезно, и старалась по возможности говорить спокойно.

— Что ты имеешь в виду под «расплатиться»? — спросила я. — Ты слишком возбужден сейчас, и я уверена, ты говоришь, не то, что думаешь… но с чего ты взял, что я хочу, чтобы ты расплатился со мной? Ужасно, что ты говоришь это. Я не продажная женщина, я твоя жена. Я дала тебе двух сыновей. Как я…

Он кивнул в ответ.

— Да, ты дала мне двух сыновей, хотелось бы еще убедиться, что я — действительно их отец.

Я старалась никогда не плакать перед ним, но теперь не выдержала. Я была слишком расстроена и разрыдалась. Ничуть не смущаясь, он продолжал твердить свои маниакальные угрозы. Он знает, кто я такая. Он освободит меня, когда закончит картину и не раньше. Если я посмею сама бросить его, он сделает все, чтобы испортить мою репутацию так, что даже моя семейка голодранцев не захочет иметь со мной ничего общего. Он знает, что мне нужны его деньги, но если я собираюсь звонить адвокатам, лучше не беспокоиться, его доходы и собственность надежно защищены, так что через суд мне никогда ничего не получить. Он предупредил меня, что был в здравом уме и трезвой памяти, когда говорил о том, чтобы убить меня. Я ведь знаю Уильяма Рэндольфа Херста? Так вот, достаточно Чарли обратиться к нему, и Херст уберет меня.

На следующее утро и еще несколько дней я просыпалась с ощущением, что безумие моего мужа мне просто приснилось. Фильмы Чарли представляли его как человека сердечного и заклятого врага любого насилия. Тогда я вспомнила, что нет сна страшнее, чем реальность. Он ненавидел меня и хотел избавиться. Он настолько был этим озабочен, что, как я узнала несколькими месяцами позже, установил в моей спальне подслушивающие устройства. Он разработал план: когда мы с мамой оставались в доме вдвоем, слуги должны были прослушивать наши разговоры через передатчик, установленный в подвале, и докладывать ему. Если бы я привлекла его к суду, он должен был быть подготовленным. В конечном итоге, как я узнала, слуг освободили от этого задания. Они были не в состоянии представить ему сколько-нибудь существенные сведения, просто такой информации не было.

Весна перетекла в лето. Понемногу я перестала надеяться, что наш брак имеет хоть какой-нибудь шанс на выживание. Мы по-прежнему ходили в гости и на премьеры — «ради видимости», неизменно напоминал он мне, — но теперь я просто исполняла роль миссис Чаплин. Я не чувствовала себя совсем одинокой — были дети, и мама, нам помогали чудные слуги Томи и Тода. Кроме того, я по-прежнему виделась с Мэрион, которой стала доверять. Она редко могла что-то посоветовать, но я ценила ее дружбу.

С чем я никак не могла смириться, и что меня постоянно задевало и расстраивало, так это безразличие Чарли к сыновьям. Он заглядывал к ним время от времени, но все происходящее с ними, их успехи и поражения его не волновали. Он выполнял долг, и остальное его не интересовало.

Нельзя сказать, что он не чувствовал эмоциональной ответственности за близких. Он перевез свою мать Ханну из Англии и поселил ее в милом комфортабельном доме в Сан-Фернандо-Вэлли, нанял пожилую пару заботиться о ней и ездил к ней — поначалу при всякой возможности — и временами вел себя преданно и трогательно. Вскоре он начал брать к ней меня и сыновей.

Было видно, что Ханна Чаплин когда-то была очень красивой женщиной. В Англии она несколько раз находилась в психиатрических лечебницах, а теперь, с возрастом, периоды ясного сознания чередовались у нее со старческим слабоумием. Одну минуту она могла совершенно нормально играть с внуками, которых обожала, а в следующую — могла считать, что она на тридцать лет моложе, и это ее собственные сыновья. Чарли подобные ситуации очень нервировали, и тогда он отправлял меня с мальчиками в Вэлли, а сам оставался. «Это настолько выбивает меня из колеи, что я не могу ни думать, ни работать по нескольку дней, — объяснял он. — Я знаю, что она не страдает, но когда вижу, что у нее не работает голова, меня это ужасно расстраивает. Лучше мне с ней не общаться, когда в этом нет особой необходимости». Ханна умерла в 1928 году, и Чарли, как говорили, горевал многие месяцы.

С учетом кризиса «Цирк» шел вполне успешно. Выступать с обличениями Чарли стал реже, но не прекратил. Теперь я видела закономерность: чем большему стрессу он подвергался за пределами дома, тем больше он спускал на меня собак, приходя домой, словно это помогало ему восстанавливать силы. Казалось, он находил удовольствие, изливая свою ненависть ко мне и угрожая на тот случай, если я вздумаю посягнуть на его деньги. Часто его слова и проклятия были такими грубыми и оскорбительными, что человек со стороны мог подумать, что он пьян. Но, как ни парадоксально, он пришел домой мертвецки пьяным всего один раз за всю нашу совместную жизнь, и это было в сентябре 1926 года. Я говорю — парадоксально, потому что именно в эту ночь, когда можно было ожидать, что алкоголь развяжет ему язык, он отправился прямо в кровать без единого слова.

Я скрывала детали этих «милых» сцен от мамы, отчасти, поскольку она хорошо относилась к Чарли, а отчасти — подозревая, возможно, и безосновательно, что если я расскажу ей все, она будет винить не его, а меня. А их общего противостояния по отношению ко мне я бы не вынесла. Я изливала душу Мэрион:

— Почему он так ненавидит меня? Почему с таким неуважением разговаривает со мной?

Мэрион пожимала плечами.

— Если хочешь спокойной жизни, выходи замуж за аптекаря. Если тебе нужен Чарли, приспосабливайся.

Если тебе нужен Чарли… Хорошо, а был ли он мне нужен? Я все еще любила его, но он презирал меня, и более того, ему это доставляло особое удовольствие. До сих пор я говорила себе, что детям нужен отец.

Но каким отцом был Чарли? Он игнорировал своих детей. Он говорил мне много раз, что они утомляют его и вообще все дети утомляют его. Если нам оставаться вместе, то откуда гарантии, что он станет другим отцом?

Более полугода — с рождения Сиднея в марте и до сентября — у нас не было секса. Я сожалела об этом, так как каждая женщина убеждена, и правильно, что налаживать отношения в браке лучше всего в постели. Но не возобновлять отношения — было мое решение. Несколько раз за этот период Чарли без слов давал мне понять, что хотя и ненавидит меня, я вызываю у него желание, и мы можем отправиться в постель и доставить друг другу удовольствие.

Но я дала ему понять — тоже без слов, — что не собираюсь быть для него инструментом получения удовольствия, пока он не изменит свое отношение ко мне. Чарли мог совершенно разделять секс и нежность, но я не могла позволить, чтобы днем меня оскорбляли, а ночью использовали.

В тот же период мы провели несколько уик-эндов в Сан-Симеоне, и во время одного из них, Элинор Глин познакомила нас с девушкой по имени Андреа Гейтсбри, назван ее своей протеже. Андреа, угловатая, ненакрашенная девушка лет двадцати восьми казалась невероятно простенькой, если не вглядеться в ее серые тревожные глаза. Она была писательницей и перевела несколько поэтических книг с немецкого и французского на английский, и с великодушной помощью миссис Глин начинала делать собственное имя в американской поэзии. Я нашла ее приятной, хотя немного бесцветной и не думала о ней в тот момент, когда мы с Чарли собирались укладываться спать в нашем бунгало.

— Как бы ты оценила эту Гейтсбри? — спросил он.

— Не знаю. Нельзя сказать, что она мужеподобна, но она и не женственна. Мне кажется, она холодная.

Он засмеялся.

— Вот тут ты ошибаешься. Мне тоже поначалу так показалось: только карьера и никаких признаков пола. Но Джон Гилберт и Мэрион отвели меня в сторону и рассказали о ней совсем другое.

— О! — произнесла я, притворяясь, что моего интереса не хватает, чтобы задать вопрос.

— Да, — сказал он, надевая пижаму. — Похоже, что эта простушка — та еще штучка. Она любит секс и готова на него в любое время и в любом месте, хотя, как я понимаю, она достаточно осмотрительна. Она склонна к самым разным извращениям. Она явно искушенный коллекционер. Она идет на все, что только можно придумать.

— Так она что, лесбиянка? — спросила я, вынужденная показать, несмотря на мою сдержанность, что я знаю о лесбиянках. Я читала о таких людях в одной книге из библиотеки Чарли.

— Нет-нет, ничего подобного — в любом случае это не обязательно.

Чарли продолжал расписывать детали, которые доверили ему Мэрион и Джон Гилберт об Андреа Гейтсбри, и говорил об этом с таким воодушевлением, что я задумалась: зачем он мне рассказывает об этом — и так много? Через несколько минут я поняла, зачем.

— Я никогда ничего не имел с ней сам, конечно, — сказал он. — Но тот, кто сексуально раскрепощен и любопытен, естественно, интересен мне. Честно говоря, я провел большую часть времени за ужином и после, играя в небольшую игру. Я воображал некий конкурс, где побеждает человек, который предложит самый невероятный и изобретательный способ заниматься любовью с женщиной. Волнующая игра, не правда ли?

— О, очень волнующая, — сказала я ровно.

Прошла еще минута.

— Лита!

— Да?

— У тебя это неплохо получается, когда ты захочешь. Мы могли бы пригласить эту девушку в дом и приятно провести время. Ты, она и я. Мы втроем на огромной постели. Что скажешь?

Чутье подсказывало мне, что к чему-то подобному он и клонит, поэтому моей реакцией был скорее гнев, чем шок.

— Нет, безусловно, нет! — возмутилась я. — Отправляйся к ней, если хочешь. Ты великий гений, тебе все позволено. Можешь делать с ней или с кем-то другим что угодно. Только не надо меня впутывать в это дерьмо!

Он нахмурился, но не ответил. И не прикасался ко мне этой ночью, хотя мы были в одной постели. Я повернулась на бок спиной к нему и притворилась спящей и несколько часов ломала голову, как, интересно, я ответила бы ему, если бы у нас все было хорошо. Год назад, когда моя любовь к Чарли была безграничной, мы как-то раз собирались заняться любовью, и он спросил меня: «Правда, было бы интересно, если бы здесь была аудитория, и люди смотрели, как мы делаем это?» Я прошептала «да» автоматически, так как в этот момент хотела сделать ему приятное. Если бы он воспринял мой ответ всерьез и действительно привел сотню зрителей, возможно, что я сыграла бы активную и бесстыдную роль в этой игре, так отчаянно и безраздельно я любила его тогда.

Теперь, однако, я испытывала отвращение, оттого что этот враждебный и чужой человек сделал мне такое грязное предложение.

Оставшуюся часть недели я наблюдала за Андреа Гейтсбри: как легко она двигалась по земле, мало говорила и бесполо выглядела. Не знаю, была ли ее репутация заслуженной, или вся эта история была попыткой разыграть Чарли. Но я узнала кое-что об экзотических — и грубых — желаниях Чарли.

Неожиданно мне позвонила Мерна Кеннеди.

— Привет, Лита! Как ты? Давно не виделись.

— Да, давно, — сказала я прохладно. Разумеется, я не рассчитывала на пожизненную благодарность за мою помощь, но она могла позвонить мне раньше просто по-дружески.

Мы договорились встретиться за обедом в кафе в Голливуде. Я пришла туда первая и, когда она появилась, с трудом узнала ее. Мы были одного и того же возраста и знали друга с восьми лет, но в ней почти не было сходства с той Мерной, которую я помнила. В коричневом шерстяном платье, с подобранными в тон шляпой, туфлями и перчатками, с явно дорогой меховой отделкой и сверкающим бриллиантами браслетом она выглядела изысканно и шикарно. Первой моей мыслью было, что она разбогатела, но не в Charles Chaplin Film Corporation. Всем было известно, как мало платил Чарли всем сотрудникам — от посыльного до выдающихся актеров.

Мерна выдала залп вопросов обо мне, о маме и ребенке и после этого начала распинаться о том, какая замечательная у нее жизнь. Она чувствует себя ужасно виноватой, что не позвонила мне раньше, говорила она, но у нее не было буквально ни минуты передышки за последние полгода и приходилось помимо работы в картине брать уроки актерского мастерства и танцев. Она была занята собой, а я — более чем терпима, так как вполне могла понять ее возбужденное состояние.

Поздравив ее, я сказала:

— У тебя все потрясающе и, похоже, есть щедрый бойфренд. Браслет очень красивый.

Пропустив мое замечание мимо ушей, она сосредоточилась на еде, но я почувствовала, что она хочет сказать мне что-то и ждет подходящего момента.

Он наступил за кофе.

— Это Чарли подарил мне браслет, — сообщила она неожиданно.

Я прикусила губу. Чарли никогда не делал просто так подарков дороже, чем за несколько долларов. Было ясно как дважды два, почему он купил браслет. Поняв мое молчание, Мерна протянула свою руку с браслетом над моими руками без браслетов.

— Послушай, Лита, — сказала она поспешно. — Я не делала ничего плохого. О чем ты подумала? Верь мне, я не делала ничего предосудительного.

Я промолчала. Я просто сидела и смотрела на нее. И наблюдала, как она выкручивается — ведущая актриса и искушенная леди.

— Ты знаешь, я не позволила бы Чарли заводить со мной шашни, — сказала она. — В конце концов, ты моя лучшая подруга. Если бы не ты, я бы не получила роль. Чарли… он дал мне его, поскольку, как он сказал, я стану когда-нибудь настоящей кинозвездой, и что прежде, чем стать знаменитой, я должна настраиваться и соответственно выглядеть: носить красивые вещи, словно я уже знаменита. У него большие планы по поводу меня. Он рассказывал тебе о своих планах на мой счет?

Я покачала головой, все еще не говоря ни слова.

— О, все так чудесно. Ты знаешь, что он собирается делать, Лита? Он собирается снимать фильм о Наполеоне и Жозефине, когда закончит «Цирк», и он говорит, я могу сыграть Жозефину!

Жозефину!

Она продолжала оживленно болтать еще несколько минут, прежде чем ошарашила всей степенью своей наглости. Оказывается, она пригласила меня на обед, поскольку хотела попросить моей поддержки. Чарли много говорил о фильме о Наполеоне и Жозефине, но в последнее время перестал упоминать об этом, поэтому она немного боялась обращаться к нему с этим. Не могу ли я обсудить это с ним и подать ему идею, что она была бы прекрасной Жозефиной?

Когда я, наконец, смогла собраться с мыслями, я сказала:

— Мерна, я хочу задать тебе один вопрос. Зачем ты надела этот браслет сегодня? Он подарил его тебе — этого мало? Зачем приходить сюда и крутить им перед моим носом?

Она моргала, словно не могла понять меня.

— Ты что, расстроилась? Я же говорю тебе, я не делала ничего плохого.

Приподнявшись, я дала ей пощечину. Потом выбежала из кафе, не глядя на других людей, которые, наверное, были не менее поражены, чем Мерна.

Я встретилась с Чарли.

Я ожидала, что он будет возмущаться и все отрицать, но он этого не делал. Конечно, он переспал с Мерной, с вызовом подтвердил он. Были и другие с 24 ноября 1924 года. И всех их я знаю… Эдна Первиэнс… Пегги Хопкинс Джойс… и Мэрион Дэвис!

— А тебе, собственно, какое дело?

— Я развожусь с тобой, — отрезала я. Я и раньше говорила это, но никогда еще не делала это с такой убежденностью, как сейчас. Чарли начал обзывать меня такими именами, к которым я уже почти привыкла. Только теперь они отскакивали от меня, а я кричала на него — впервые в жизни.

— Замолчи! Все кончено, я сыта по горло. Мне надоели твои издевательства, с меня хватит дерьма, которым ты меня обливаешь. Больше тебе не запугать меня, слышишь? Я ухожу от тебя и развожусь, я проклинаю каждый день, который провела с тобой!

Он выслушал меня с пугающим спокойствием. Когда я запнулась в поисках подходящего слова, он спокойно подвел итог:

— Ты не можешь уйти от меня. Ты будешь разорена. Не только ты, но и дети тоже. Вы будете нищими навсегда.

Похоже, он хорошо подготовился к объяснению. Если я посмею предпринять какие-либо законные действия против него, объяснил он, я могу быть уверена, что мне не поздоровится. Слуги преданы ему, а не мне, и они скажут то, что он велит. Они скажут, что много раз видели меня в таком пьяном виде, что им приходилось отводить меня в постель. Что я не уделяю внимания детям, что я откровенно привожу любовников в дом и устраиваю оргии. Он наймет нескольких молодых людей, подучит их написать что надо, вызовет их в суд, и они засвидетельствуют десятки моих измен. Он, любимый всеми Чарли Чаплин завоюет симпатии всего мира — и детей.

Более того, он заплатил д-ру Кайзеру двадцать пять тысяч долларов за фальсификацию даты рождения Чарли-младшего, и если понадобится, он обнародует этот факт, так что не только доктор автоматически лишится своей лицензии на врачебную деятельность, но и Чарли-младший будет навсегда считаться причиной женитьбы родителей. А Сидней тоже будет вынужден страдать. Это затронет и его тоже, разумеется, но зато Чарли доставит удовольствие насолить мне.

— Так что тебе, умная девочка, следовало не торопиться принимать поспешные решения! — сказал он и улыбнулся. — Знаешь, что я сделаю? Я тебе дам денег на прекрасное путешествие. Отправляйся в Мексику, на Гавайи, куда хочешь. Отдыхай и подумай хорошенько. Возможно, ты поймешь, что жизнь со мной, в конце концов, не так уж плоха.