6. Убийца

Пока страной правил маршал Тито, преступности в ней практически не было. Приставать к туристам казалось делом немыслимым, женщины без опаски ходили по улицам, а рэкета попросту не существовало. Что представлялось странным, ведь шесть республик Югославии традиционно поставляли в Европу самых зловещих ее гангстеров.

Объяснялось это тем, что правительство Тито заключило с югославским преступным миром договор. Сделка была простой: делайте, что хотите, мы на все закроем глаза, но при одном условии – делайте это за границей. Белград фактически экспортировал свой преступный мир. За соблюдением договора присматривала тайная полиция, известная как Государственная безопасность, ГБ.

Именно ГБ сформулировала условия договора. Гангстеры, пившие за границей кровь югославских гастарбайтеров, могли безнаказанно возвращаться в страну – отдохнуть и вкусить покой, что они и делали. Они строили себе виллы на побережье и особняки в столице. Однако в самой Югославии любое насилие – кроме государственного – находилось под запретом. Те же, до кого это доходило с трудом, быстро оказывались в каторжных лагерях.

Маршал Тито был человеком неглупым, но смертным. Он умер в 1980 году, и в стране начался развал.

В 1956 году в Земуне, рабочем районе Белграда, у автомеханика по фамилии Зилич родился сын, которого назвали Зораном. Очень скоро выяснилось, что парень жесток и чрезвычайно склонен к насилию. Одно, впрочем, отличало его от большинства белградских бандитов: Зоран Зилич был очень умен.

Бросив в четырнадцать лет школу, он возглавил банду подростков. В 1972 году, после одной особенно жестокой стычки с соперничающей бандой, Зилича арестовали и сильно избили в полиции. Неделю спустя он покинул страну. В Германии он вступил в югославскую банду. Зилич провел в ней десять лет, заработав уважение главаря – он был самым жестоким исполнителем из имевшихся в его распоряжении.

В 1982 году Зилич организовал собственную банду. Освоив к этому времени немецкий и английский, он пять лет заправлял делами своей банды в Германии и Австрии. Между тем у него на родине происходили большие перемены.

В 1987 году Зилич связал свою судьбу с бывшим функционером коммунистической партии, которого все прочие либо не замечали, либо недооценивали. Он принялся разбираться с противниками Слободана Милошевича.

Югославия разваливалась. Милошевич заявлял, что стремится сохранить федерацию, не упоминая, впрочем, о том, что намерен прибегнуть для этого к геноциду. В самой Сербии популярность его держалась на вере в то, что он оградит сербов, где бы те ни жили, от преследований на национальной почве.

Однако для этого требовалось, чтобы такие преследования начались. И если хорваты или боснийцы не торопились притеснять сербов, их следовало подтолкнуть. Небольшая резня могла спровоцировать местное население на то, чтобы оно обрушилось на живущих среди него сербов. А уж тогда Милошевич послал бы армию спасать сербов. Роль его агентов-провокаторов играли бандиты, собранные в полувоенные “патриотические” формирования.

Зоран Зилич стал исполнителем личных распоряжений диктатора. Однако вознаграждение со стороны Милошевича никогда не принимало форму наличности. Он расплачивался с Зиличем разрешением на занятие незаконным бизнесом с гарантией полной безнаказанности. Зилич создал свой отряд и назвал его “Волки Зорана”. В ходе боснийской войны отряд Зилича трижды проходил через Боснию, устилая свой путь трупами.

В третью такую вылазку с Зиличем пошло не больше дюжины человек. Все они были громилами, уже участвовавшими в прошлых его операциях, – все, кроме одного. Зиличу не хватало радиста, и один из его коллег, брат которого учился на юридическом факультете, сказал, что у брата есть приятель, служивший в армии радистом. С ним связались, и молодой человек согласился махнуть рукой на пасхальные каникулы и влиться в отряд.

“Волки Зорана” отправились на север в начале мая 1995 года. Они обосновались в крепости сербов Баня-Лука. Отсюда Зилич уходил громить лишенные вооруженной защиты селения боснийских мусульман.

Четырнадцатого мая отряд наткнулся в горах Влашич на маленькую деревушку. Уничтожив всех ее жителей, его бойцы провели ночь в лесу, а к вечеру пятнадцатого вернулись в Баня-Луку.

На следующий день радист заявил, что уходит, так как ему пора вернуться к учебе. Зилич отпустил мальчишку, предупредив, однако, что, если тот хоть раз откроет рот, он, Зилич, лично искалечит его и убьет.

Зилич тем временем продолжил грабить деревни. Однако он никогда не отрицал и подлинной причины своего сотрудничества со Слободаном Милошевичем – гарантий безнаказанности. Основная его деятельность была связана с контрабандой сигарет, виски и других ходовых импортных товаров. Даже при том, что ему приходилось подмазывать кучу чиновников, к середине 90-х Зилич стал миллионером. Одновременно он прибирал к рукам проституцию, торговлю наркотиками и оружием.

В связи с этим на него были заведены дела американским Агентством по борьбе с наркотиками, ЦРУ, Разведывательным управлением министерства обороны и ФБР.

Ближайшие соратники Милошевича, набив карманы награбленным, обленились и исполнились самодовольства. Они полагали, что праздник на их улице будет продолжаться вечно. Зилич так не считал. Почти каждый заработанный грош он припрятывал за рубежом.

В середине 1999 года Зилич начал готовиться к бегству из страны. Состояние его превышало пятьсот миллионов долларов, место, где можно было бы укрыться, уже имелось. Когда в апреле 2001 года Милошевича арестовали, Зилича в стране давно не было. Он исчез в январе 2000 года, ни с кем не попрощавшись и не прихватив с собой никого, кроме сверхпреданного ему телохранителя, нескладного великана по фамилии Кулач. И уже через неделю обосновался в новом убежище.

Из всего разведывательного сообщества на исчезновение Зорана Зилича обратил внимание только один человек. Тихий, замкнутый американец с особым интересом отнесся к новому прибежищу Зилича.


То был сон, всегда один и тот же сон, не желавший его отпустить. Ночь за ночью Милан Раяк просыпался с криком, и мать прибегала обнять его и успокоить.

Это очень тревожило обоих его родителей, тем более что сын не мог или не хотел описать свои кошмары. Но мать была уверена, что до Боснии сны его не мучили.

Сон всегда был один и тот же: лицо в навозе, бледный овал, крики о пощаде, мольбы сохранить жизнь. Милан пробуждался, сам крича и плача, и мать обнимала его, твердя, что все хорошо, он дома, у себя в комнате.

Милан знал, что никогда и никому не расскажет о том, в чем ему пришлось участвовать, исполняя, как ему представлялось, патриотический долг перед Сербией.

Осенью 1995 года Милан Раяк начал посещать сеансы психоаналитика. Дважды в неделю он приходил в лучшую психиатрическую клинику Белграда. Впрочем, специалисты помочь ему не могли: он не смел исповедаться им. Милошевич все еще находился у власти, но страшнее всего были глаза Зорана Зилича и произнесенные шепотом слова о пытках и смерти, ожидавших Милана, если он когда-нибудь проболтается.

Отец Милана был атеистом, однако мать сохранила православную веру. Она исправно ходила к обедне. В конце 1995 года с ней начал ходить и Милан.

В 1996 году он провалил экзамены в университете. Если эта новость пришлась его отцу не по вкусу, то от того, что он услышал от сына потом, у него и вовсе перехватило дух.

– Я не хочу быть юристом, – сказал Милан. – Я хочу связать свою жизнь с церковью.

Летом 1996 года, когда завершилась война в Боснии, Милан Раяк поехал в маленький монастырь Святого Стефана в деревушке Сланчи неподалеку от Белграда. Он выращивал помидоры и огурцы, размышлял и молился. Кошмары начали понемногу отступать.

Спустя месяц настоятель монастыря ласково предложил ему исповедаться. Шепотом, при свете свечей, Милан рассказал настоятелю о том, что натворил. Настоятель истово перекрестил его и помолился за душу юноши, погибшего в выгребной яме, и за душу стоящего перед ним раскаявшегося грешника. Он посоветовал Милану обратиться к властям и рассказать о виновниках гибели иностранца.

Однако Милошевич оставался тогда у власти, и ужас, внушенный Милану Зораном Зиличем, еще не прошел. Поэтому он продолжал молчать.

Боли начались в декабре 2000 года. По прошествии двух месяцев Милан рассказал о болях отцу, и тот отправил его на обследование в белградскую больницу.

В марте 2001 года Милан прошел три различных обследования у проктологов, урологов и онкологов. Профессор, возглавлявший онкологическое отделение, попросил Милана Раяка зайти к нему в клинику.

– Вы ведь, кажется, готовитесь стать монахом? – спросил он.

– Да.

– То есть в Бога веруете?

– Да.

– Мне тоже иногда очень хочется уверовать. Увы, не получается. А вот вам придется теперь испытать вашу веру. Новости у меня плохие.

– Прошу вас, ничего не скрывайте.

– У вас колоректальный рак.

– Операбельный?

– К сожалению, нет.

– Его можно остановить? Химиотерапией?

– Слишком поздно. Сожалею, глубоко сожалею.

– Сколько мне осталось, профессор?

– При облучении год, может быть, дольше. Но не намного.

Первого апреля 2001 года белградская полиция арестовала Слободана Милошевича. Зоран Зилич исчез. Отец Милана по своим каналам выяснил, что самый влиятельный бандит Югославии скрылся и местонахождение его неизвестно.

Второго апреля Милан Раяк отыскал старую визитную карточку. Он взял лист бумаги и начал письмо в Лондон. “Я передумал, – написал он. – И готов дать показания”.

Через сутки после получения этого письма Охотник вернулся в Белград.

Признание было написано по-английски и заверено нотариусом.


В 1995 году молодые сербы еще по привычке верили тому, что им говорили, и я исключением не был. Сейчас известно, какие ужасы творились в Хорватии, Боснии и позже в Косово, но тогда нам твердили, что жертвами являются изолированные общины сербов в этих бывших республиках. И мы этому верили. О том, что наши собственные войска истребляют стариков, женщин и детей, никто не мог и подумать. Такие вещи творят только хорваты и боснийцы, говорили нам. Сербская армия всего лишь защищает сербское меньшинство.

Когда в апреле 1995 года один из моих приятелей-студентов сказал мне, что его брат и еще какие-то люди отправляются в Боснию защищать сербов и что им нужен радист, я согласился помочь своим соотечественникам в Боснии.

Познакомившись с членами отряда, я обнаружил, что он состоит из людей очень жестоких, однако решил, что ожесточило их участие в боях.

Наша колонна состояла из четырех джипов, в которых ехало двенадцать человек, включая и командира, присоединившегося к нам в последнюю минуту. Только тогда я и узнал, что это Зоран Зилич. Два дня мы ехали на север, углубляясь на территорию Боснии, и прибыли наконец в Баня-Луку, которая стала нашей базой. Вернее, ею стал отель “Босна”, в котором мы ночевали, ели и пили.

Мы совершили три вылазки – на север, на восток и на запад от Баня-Луки, однако ни врага, ни подвергающихся опасности сербских деревень не обнаружили. 14 мая мы направились на юг, в горы Влашич.

Уже под вечер на лесной дороге мы наткнулись на двух девочек. Зилич вылез из машины и поговорил с ними. Он улыбался. Я еще удивился его обходительности. Одна из девочек назвала ему свое имя – Лейла. Это меня тоже удивило. Имя было мусульманским. Как оказалось, эта девочка подписала смертный приговор и себе, и своей деревне.

Зилич усадил девочек в головную машину, и они показали нам, где живут. Это была маленькая деревушка в лесной долине; ничего особенного – около двадцати взрослых, с десяток детей. Увидев мечеть, я понял, что деревня мусульманская, однако ни для кого никакой угрозы ее обитатели явно не представляли.

Наши солдаты вылезли из машин, согнали всех жителей в одно место и начали обыскивать дома. Я все еще ничего не заподозрил. Мне приходилось слышать о фанатиках-мусульманах с Ближнего Востока, которые мародерствуют в Боснии, убивая каждого встречного серба. Возможно, кто-то из них скрывается здесь, думал я.

Когда обыск закончился, Зилич вернулся к головной машине и уселся за установленный на ней пулемет. Он крикнул своим людям, чтобы те отошли в сторону, и открыл огонь по крестьянам, стеснившимся в загоне для скота.

Когда в них ударяли пули, крестьяне подпрыгивали, словно танцуя. Нескольким детям удалось убежать и добраться до леса прежде, чем их настигли пули. Позже я узнал, что сбежавших было шестеро.

Меня вырвало. Я до того дня не видел, как умирают люди.

Когда все было кончено, члены отряда не скрывали разочарования. В деревне не нашлось ни спиртного, ни чего-либо ценного. Так что они подожгли дома и уехали, оставив их догорать. Ночь мы провели в лесу. Я лежал в спальном мешке и думал о том, какую ужасную ошибку совершил – это были не патриоты, а бандиты.

Наутро мы выступили обратно через горы в Баня-Луку. Тут-то мы и наткнулись на ферму, стоявшую среди леса в еще одной маленькой долине. В сотне метров от нас двое мужчин выводили из сарая шестерых детей. Мужчины не были вооружены, и формы на них тоже не было. За ними виднелся джип “тойота” с надписью “Хлеба и рыбы” на дверце. Мужчины обернулись и, увидев нас, замерли. Старшая из детей, девочка лет десяти, закричала и заплакала. Я узнал ее. Это был Лейла.

Мы приблизились. Мужчина, тот, что повыше, заговорил с нами, и я понял, что он американец. Понял это и Зилич. Больше никто из нас английским не владел.

Американец спросил:

– Кто эти люди?

Зилич не ответил. Он подошел к джипу, осмотрел его. И тут Лейла бросилась бежать. Зилич обернулся, поднял пистолет и выстрелом снес ей затылок. Американец стоял метрах в трех от Зилича. Он сделал два шага, размахнулся и изо всех сил ударил Зилича кулаком по лицу. Если у американца и был какой-то шанс уцелеть, он этот шанс уничтожил.

Зилич упал, из рассеченной губы хлынула кровь. Шестеро его людей набросились на американца, стали избивать его сапогами, кулаками, прикладами. Я думал, они так и прикончат его, но тут вмешался Зилич. Он приказал прекратить избиение.

Американец был жив – рубашка изорвана в клочья, разбитое лицо начало опухать. Под рубашкой виднелся денежный пояс. Зилич махнул рукой, и один из его людей сорвал пояс с американца. Пояс был набит стодолларовыми бумажками. Зилич неторопливо оглядел человека, посмевшего его ударить.

– Подумать только, – сказал он, – сколько крови. Тебе нужна холодная ванна.

Зилич уже заметил неподалеку от фермы выгребную яму. Он сделал знак своим людям, и те бросили в нее американца. Американец пытался выбраться наружу. По соседству с ямой находился загон для скота. Люди Зилича выломали из ограды колья и принялись заталкивать ими американца в навозную жижу.

Каждый раз, как лицо его появлялось на поверхности, он кричал, моля о пощаде. На шестой раз Зилич сам взял кол и вонзил его в раскрытый рот американца. Он затолкал американца в жижу и удерживал там, пока он не умер.

Я отошел к деревьям, меня рвало. Мне хотелось убить их всех, но их было слишком много, да к тому же я и боялся. Пока меня тошнило, раздалось несколько очередей. Они убили остальных пятерых детей и второго мужчину. Их тела тоже бросили в выгребную яму. Они медленно утонули, все было кончено.

Вечером Зоран Зилич разделил между нами добычу – дал каждому по стодолларовой бумажке. Я брать не хотел, однако Зилич настоял. Я попытался избавиться от нее, расплатившись этими деньгами в баре, но Зилич увидел это и разъярился. На следующий день я сказал, что возвращаюсь в Белград. Он пригрозил мне, пообещав, что, если я хоть словом обмолвлюсь о том, что видел, он сам найдет меня, изувечит и убьет.

Страх перед ним и заставлял меня молчать все эти годы. Но пока Господь Всемогущий дает мне силы жить, я буду готов дать показания перед любым судом.

Милан Раяк

Белград, 7 апреля 2001 года


В ту же ночь Охотник отправил Стивену Эдмонду, в Уиндзор, Онтарио, длинное письмо. Инструкции, поступившие оттуда, были недвусмысленными: “Сделайте все возможное, чтобы найти останки моего внука и доставить их домой”.

Охотник снова оказался в Травнике через два дня после того, как Милан Раяк подписал свое признание. Полученные от него сведения позволили англичанину быстро исполнить поручение Эдмонда. Выгребную яму нашли без особого труда. Время перемешало кости семи трупов, однако размеры скелетов позволяли установить, кто есть кто.

Рикки Коленсо предварительно идентифицировали по гравировке на найденных в яме часах: “Рикки от мамы”.

Останки перевезли в Сараево, где проведенный с редкостной быстротой – всего за два дня – анализ ДНК подтвердил, что найденный скелет действительно принадлежит Рикки Коленсо.

Следуя полученным из Онтарио инструкциям, Охотник купил в лучшей похоронной конторе Сараево гроб. Гробовщики уложили в него скелет и кое-какую набивку, сделавшую гроб увесистым – таким, словно в нем и вправду лежало тело. Потом гроб запечатали, навсегда.

Шестнадцатого апреля в Сараево прибыл принадлежащий канадскому магнату “Груманн IV”, а с ним и доверенность на получение тела. Охотник передал пилоту гроб и пухлую папку с документами, а после вернулся домой в Англию.

Когда в тот же вечер личный самолет Стивена Эдмонда приземлился в аэропорту Даллес, хозяин уже поджидал его.

Погребение состоялось два дня спустя, на кладбище Оук-Хилл в Джорджтауне. Церемония была скромной, семейной. Мать молодого человека, Энни Коленсо, тихо плакала. Отец, профессор Коленсо, обнимал жену за плечи и, вытирая глаза, время от времени поглядывал на тестя.

Восьмидесятиоднолетний канадец стоял, похожий в своем черном костюме на колонну, высеченную из его же пентладитовой руды, и не мигая смотрел на гроб внука. После погребения Энни стремительно подошла к отцу и обняла его:

– Папа, кто бы ни сделал это с моим сыном, его нужно найти и схватить. Не просто убить, быстро и без шума. Я хочу, чтобы весь остаток своей жизни он просыпался в тюремной камере. Чтобы думал о прошлом и сознавал, что несет наказание за хладнокровное убийство моего ребенка.

Но старик и сам уже принял решение.

– Возможно, мне придется перевернуть вверх дном ад и рай, – пророкотал он, – но если понадобится, я это сделаю.

Он выпустил из объятий дочь, кивнул профессору и пошел к своему лимузину.

Машина еще только выезжала с кладбища, а магнат уже поднял телефонную трубку и набрал один номер на Капитолийском холме. Номер принадлежал его старому другу, товарищу времен Второй мировой Питеру Лукасу, старшему сенатору от штата Нью-Хэмпшир.

– Стив, рад тебя слышать. Где ты? – обрадовался сенатор.

– Здесь, в Вашингтоне. Питер, нам необходимо увидеться. Дело очень важное. Ты сможешь со мной пообедать?

– Конечно. Погоди, загляну в ежедневник. Гостиница “Хэй-Адамс”. В час дня.

В назначенное время канадец уже поджидал сенатора в вестибюле гостиницы.

– Я только что с кладбища. Хоронил внука.

Сенатор замер.

– Прими мои соболезнования. Даже представить себе не могу, что с ним могло случиться. Болезнь? Несчастный случай?

– Давай поговорим за столом.

Когда они уселись, Стив Эдмонд ответил на вопрос друга:

– Его убили. Шесть лет назад. В Боснии.

Он кратко рассказал о том, как в 1995 году Рикки захотелось облегчить страдания боснийцев. А потом вручил сенатору исповедь Милана Раяка.

Подали сухой мартини. Сенатор заказал копченую семгу и охлажденное “Мерсо”. Канадец кивнул, попросив то же самое.

Сенатор Лукас привык читать документы быстро, однако где-то в середине исповеди он присвистнул и сбавил темп. И в конце концов поднял взгляд на друга:

– Не знаю, что и сказать, Стив. По-моему, ничего страшнее я в жизни не читал. Что я должен сделать?

Стив Эдмонд взглянул на свои лежавшие поверх белой скатерти руки – руки старика, со взбухшими венами.

Питер Лукас заметил этот взгляд и понял, о чем думает друг.

– Да, мы уже немолоды. Но пока еще не умерли. Так что же я должен сделать?

Канадец поднял на него взгляд:

– Мой внук был американским гражданином. Соединенные Штаты вправе потребовать экстрадиции этого чудовища, где бы оно ни находилось. Оно должно попасть сюда и предстать перед судом за убийство. А это значит, что министерство юстиции и Госдепартамент должны нажать на правительство страны, которая приютила эту свинью. Ты сможешь этого добиться?

Сенатор поднял свой бокал:

– Стив, если уж правительство США не сможет добиться торжества правосудия, значит, этого не сможет никто.

Однако он ошибался.

Загрузка...