Мстительница

Глава девятая

Рашель проснулась в крохотной, залитой солнцем спальне, которая была ей совершенно незнакома.

Открылась дверь, и она уставилась на возникшую в проеме женщину — невысокую, простенько и аккуратно одетую, с самыми добрыми глазами, какие ей когда-либо приходилось видеть.

— Привет! Как ты себя чувствуешь?

— Я… Почему я здесь?..

Рашель наморщилась, стараясь вспомнить лицо женщины, и вдруг испугалась оттого, что у нее ничего не получалось.

— Не волнуйся. — Теплая ладонь накрыла ее беспокойно двигавшуюся руку. — Я — Мэри Симмс. Произошел несчастный случай… Мы сбили тебя, когда ехали в машине. В больнице нам сказали, что тебе нужен покой, и мы давали тебе много таблеток. Твоя подружка в отеле сообщила нам, что у тебя нет семьи, поэтому мы привезли тебя к нам. — Женщина помолчала. — Если ты не хочешь оставаться…

Не хочешь оставаться!.. Рашель огляделась. Тепло и забота исходили от женщины, стоявшей рядом с кроватью, и Рашель в первый раз после смерти бабушки почувствовала, что она не одна на свете. Потом она вспомнила, почему шла по пустынной дороге, и ее рука инстинктивно прикрыла живот. В глазах женщины полыхнула боль, но Рашель не поняла ее.

— Нет, нет! Ребенка ты не потеряла.

Рашель отвернулась.

— Жаль! — с горечью отозвалась она, не чувствуя ничего, кроме ненависти, к зародившейся в ней жизни.

— Бернадетта сказала нам, что твой друг умер… Ты не хочешь сообщить его родным, что беременна от него?

Рашель не сразу поняла, о чем говорит Мэри Симмс, а когда поняла, то поглядела на нее несчастными глазами.

— Тим здесь ни при чем. Я была… — Она проглотила застрявший у нее в горле комок, который не дал ей выговорить страшное слово. — Это ничейный ребенок. Я ненавижу его!

Мэри Симмс с любопытством смотрела на нее.

— Ты заговоришь иначе, когда он родится.

Рашель покачала головой.

Никогда! Она не может любить дитя, зачатое ею в таком унижении и с такой болью. С ужасом Рашель почувствовала, как по щекам бегут слезы, которые она не в силах остановить.

Рассердившись на себя, миссис Симмс воскликнула:

— Ну вот, я тебя расстроила! Пойду-ка приготовлю тебе поесть, а ты пока отдыхай. Доктор сказал, тебе надо полежать несколько дней.

— Почему?.. Из-за ребенка?

Рашель инстинктивно чувствовала, что для чужой женщины ее ребенок почему-то очень важен, и не могла отнестись к этому без ревности.

— Нет… У тебя небольшое сотрясение мозга. Все-таки ты попала под машину.

Мэри Симмс ушла, оставив Рашель одну, но почти тотчас вернулась с бульоном и теплыми рогаликами, и Рашель с жадностью набросилась на еду, в первый раз за долгое время ощутив настоящий голод.

— Ты еще слишком слаба, Рашель, чтобы работать. Мой муж и я хотим, чтобы ты оставалась с нами, пока не поправишься. Ты не против?

Не против? Рашель несказанно обрадовалась, словно в ее плеч упал неподъемный груз, едва она осмыслила предложение женщины, но, не привыкшая к подобной доброте, она не могла не отнестись к нему с некоторой долей подозрительности.

— Почему вы хотите, чтобы я осталась? — спросила она напрямик. — Из-за ребенка?

Она сама не понимала, почему задала этот вопрос, но сразу же увидела, как потемнело лицо женщины.

— Не совсем. Филип и я хотели бы позаботиться о тебе… Мы считаем себя ответственными за то, что произошло. Ты одна на всем свете, а тебе всего лишь семнадцать… Мы с Филипом женаты уже пятнадцать лет, но детей у нас нет. Знаешь, несколько раз мы уже были уверены, что… Но ничего не получалось… Поэтому нам будет приятно, если ты поживешь с нами столько, сколько сама пожелаешь.

— А ребенок?

— И твой ребенок, когда он родится. — Женщина встала и взяла поднос. — А сейчас отдыхай. Попозже придет доктор и посмотрит тебя.

Доктор оказался веселым разговорчивым человеком лет шестидесяти.

Да, знаком с Симмсами давно, сказал он в ответ на расспросы Рашель, не сводя глаз с ее бледного лица и поджатых губ. Она не желала рожать, и доктор почти не сомневался, что, если предоставить ее самой себе, Рашель сделает аборт. Ему стало жалко девушку, потому что она была похожа на зверька, попавшего в ловушку и отчаянно искавшего выход.

Мэри уже сообщила ему, что Рашель отрицает отцовство Тима, тогда как подружка говорит, будто никаких других дружков у нее не было. Это же подтверждают хозяева паба, в котором она работает.

Что-то более серьезное таилось в ее нежелании оставить ребенка. Возможно, и свежие порезы на ягодице имели какое-то отношение к ее состоянию. Но пока, очевидно, у нее не было сил говорить о своих бедах. Доктор решил рассказать Рашель о приютивших ее людях.

— Филип — учитель… Тебе он понравится. Добрее его никого нет.

Да и Филипу будет интересно повозиться с умной, но совершенно невежественной девушкой, подумал доктор, уходя.

По прошествии нескольких дней Рашель убедилась в правоте доктора. Она не могла не откликнуться на доброту Симмсов.

Дни шли за днями, недели — за неделями, месяцы — за месяцами. Ребенок рос в ее животе, и сама она расцветала в атмосфере любви и доверия.

Дом Симмсов находился в нескольких милях от Оксфорда и был окружен большим садом, любимым детищем Мэри. Когда она узнала, что Рашель разбирается в травах, то пришла в такой восторг, что девушка не устояла и постепенно почти все рассказала о себе своим неофициальным попечителям.

— А что ты будешь делать, когда ребенок?.. — как-то спросил ее Филип.

Выражение ее лица поразило его, и он даже растерялся.

— Я хочу стать богатой, — ответила Рашель. — Такой богатой, чтобы…

Рашель замолчала. Деньги в этом доме не играли большой роли. Их было немного, но, в общем, хватало, и никто не жаловался на бедность.

Если бы она выросла здесь, надежно защищенная от невзгод, то ее жизнь могла бы быть совсем другой. Несправедливо, что эта семья, которая мечтает о ребенке… Что Мэри, которая все отдала бы за счастье родить малыша… У них нет даже надежды на исполнение своей мечты, тогда как другие…

— Я… Я хочу отдать ребенка вам, — неожиданно заявила Рашель.

Побагровевшая Мэри с недоверием посмотрела на нее. И она, и Филип старались не говорить о приближающихся родах. Каждый раз, когда речь заходила о ребенке, Рашель злилась. Она ничего не рассказывала, только твердила, что не хочет его, и Мэри пришла к выводу, что Рашель отдаст его приемным родителям. Однако они с Филипом ни разу не позволили себе даже подумать о том, чтобы взять ребенка себе.

Если бы раньше, да… А теперь любое агентство сочтет их слишком старыми. Они поженились, когда Мэри было двадцать пять, а потом долгие годы прошли в ожидании беременности, каждая из которых кончалась трагедией. Несколько лет она не могла даже слышать детские голоса. А теперь, когда они с Филипом с радостью взяли бы приемыша, ей — сорок, Филипу — и вовсе под пятьдесят. Слишком поздно…

По крайней мере, так она думала… И вот им предлагают ребенка. Это было как сон, и Мэри отчаянно хотела вернуться в реальность и как-то закрепить это предложение, прежде чем Рашель откажется от своих слов. Однако здравый смысл восторжествовал. Мэри вспомнила, что Рашель сама еще ребенок. К тому же ее чувства в ужасной сумятице, так что она не должна принимать поспешных решений.

Мэри накрыла ладонью сжатую в кулачок руку Рашель.

— Знаешь, моя дорогая, мне очень хочется сказать тебе «да», но, вот увидишь, ты родишь и все будет иначе.

— А если нет? — стояла на своем Рашель.

— Если нет, — вмешался Филип, — тогда ты и твой ребенок будете тут, как дома. Ты уже стала частью нашей жизни… Очень важной частью, и мы с Мэри любим тебя совсем не потому, что ты носишь ребенка. Когда я спросил тебя о твоих планах на будущее, я вовсе не думал избавиться от тебя. Просто тяжело видеть, как ты обращаешься с разумом, данным тебе Богом. Ты говоришь, что хочешь стать богатой. Но будь осторожна, не пожелай себе того, что потом может оказаться в тягость.

Рашель показалось, что он ударил ее ножом. Его добрые слова хороши для других, у кого есть родители и свой дом.

Роды начались в конце июня, в субботу вечером. Мэри утешала и поддерживала ее. Родился мальчик, но Рашель отказалась даже посмотреть на него.

— Не хочу, Мэри. Унеси!

Пока Рашель была в больнице, Мэри склонялась над его кроваткой и следила за каждым движением малыша, с радостью отмечая малейшие перемены в его поведении.

Она купила коляску и все, что нужно ребенку, и держала его на руках, когда Филип приехал за ними в больницу.

— Рашель, возьми его на руки!..

Рашель неизменно отворачивалась. Она уже три недели, как вернулась из больницы, и ни разу за все это время не дотронулась до своего сына. Ненависти она не чувствовала, но боялась, если коснется его, если возьмет на руки, если поцелует, то возникнет связь, которую она не сможет разорвать.

Мэри оказалась права. Возненавидеть своего ребенка она не сумела. Но у Рашель было время подумать. Много месяцев в ожидании родов она занималась тем, что планировала свою будущую жизнь, в которой не было места ее сыну.

Здесь, с Мэри и Филипом, он получит любовь и надежный дом, которых у него не будет, если она возьмет его с собой. Справедливость восторжествует, если он станет их ребенком. Едва эта мысль пришла ей в голову, как Рашель стала думать о будущем ребенке не иначе, как о ребенке Мэри и Филипа. Здесь он не узнает о своем запятнанном происхождении. Здесь добрые ласковые люди научат его тем вещам, которым она не сможет научить. Здесь он будет защищен от всего света, потому что когда она отомстит Симону, тот обязательно захочет причинить ей боль и вряд ли остановится перед убийством собственного сына.

С рождением ребенка желание отомстить стало еще сильнее. Рашель заметно повзрослела, пережив роды, и у нее хватило смелости, прямо посмотрев в глаза Мэри, откровенно признаться:

— Я не могу. Если я возьму его на руки, то уже не отпущу. А он не мой ребенок, Мэри. Он твой. — Она тяжело вздохнула и сказала Мэри о том, о чем еще никому не говорила. — Я… Его отец изнасиловал меня. Как мне забыть об этом? Не хочу, чтобы он рос, чувствуя на себе злую тень. Ты можешь много ему дать… Все, чего не могу дать я… любовь, надежность. Мне хочется, чтобы у него это было. Чтобы у него была ты, а у тебя был он. Неужели ты не понимаешь, Мэри? Я хочу, чтобы он стал твоим сыном.

Все было организовано так, чтобы не привлечь лишнего внимания. Ни родни, ни близких друзей у Симмсов не было. Они не любили жить нараспашку. Короче, Симмсы поменяли дом, Филип поменял работу, да еще пустили слушок, будто ничего не говорили о беременности Мэри, так как боялись сглазить ее или ребенка, все-таки возраст, выкидыши… Вот так Оливер стал их сыном.

— А ты, Рашель? — спросил Филип, когда она помогала ему перевязывать книги перед переездом. — Что ты будешь делать?

Рашель уже знала ответ.

— Буду учиться в колледже. Хочу учить языки и секретарскую работу.

Филип не смог скрыть разочарования, и Рашель поняла его. Он был убежден, что она пройдет полный университетский курс, но на это у нее не было времени… Слишком поздно для начала карьеры…

— Потом мне хочется поучиться на кулинарных курсах и курсах ведения хозяйства… Конечно, на ускоренных. По вечерам буду работать, так что смогу оплатить.

Пока Рашель жила с Мэри и Филипом, она многое узнала из разговоров с ними и из книг. Взять от жизни то, что она хотела, нельзя, имея одни способности. Ей нужны связи, которые можно получить только на самых дорогих курсах. Их посещают избранные девицы, окончившие частные колледжи Оксфорда.

— Позволь нам помочь тебе. По крайней мере, живи с нами, — попросил ее Филип.

Рашель покачала головой.

— Не могу. Хотя бы потому, что здесь… Оливер.

Он не стал с ней спорить, но когда Рашель приступила к занятиям на частных секретарских курсах, которые сама выбрала, Филип вручил ей чек на сто фунтов, которые, как он сказал, ей не нужно ему возвращать.

Рашель очень скоро опередила своих однокурсниц. По вечерам она подрабатывала в пабе… В другом, где ее никто не знал… И лелеяла мечту получить работу машинистки, как только закончит курсы. В этом случае вечера будут свободными, и она займется языками.

Первую работу ей нашел Филип. Один из его коллег искал кого-нибудь на летние месяцы, пока он будет писать книгу. Кроме перепечатки, требовалось еще заниматься библиографией и поиском нужных материалов. Рашель нервничала, когда шла на переговоры с профессором Кромптоном, но вида не показывала. Она все еще носила вещи, которые ей достались от уехавшей студентки, и на профессора Кромптона произвела впечатление аккуратной и застенчивой девушки.

Вскоре он пересмотрел свое мнение о Рашель, когда увидел, как она умеет работать, и когда случайно узнал, что после полного рабочего дня она еще посещает курсы французского и немецкого языков.

— Зачем это? — полюбопытствовал он.

Профессор не сомневался, что к двадцати одному году она выйдет замуж, и не мог понять, зачем ей напрасно терять время.

Рашель пожала плечами и ничего не ответила. Она уже знала, где будет искать работу, когда получит нужную квалификацию и приобретет необходимый лоск. Только наверху!.. Там, где сможет контактировать с богатыми и могущественными людьми… Где ей откроется дорога к ее цели.

В конце лета труд Кромптона был аккуратно отпечатан, все документы разложены по порядку, книги систематизированы, и профессор, выдав Рашель деньги, сразу же пригласил ее к себе секретаршей-ассистенткой на полный рабочий день. Рашель отказалась. Она не собиралась делать карьеру в Оксфорде.

Филип и Мэри были разочарованы.

Оливер превратился в пухлого, довольного жизнью младенца, который махал ручками и улыбался всем, кто оказывался рядом. Иногда у Рашель сжималось сердце. Ей хотелось прикоснуться к нему, но Рашель держала себя в руках. Она не могла позволить себе любить своего первенца. Он принадлежал Филипу и Мэри.

Итак, Рашель почти удалось скопить достаточно для получения того, что она называла «глянцем». Еще месяца два — и с Нового года начнется новая жизнь.

Но сначала она купила подержанную печатную машинку. Вечерами Рашель училась, днем работала для агентства, посылавшего в разные учреждения временных секретарш, что позволило ей узнать требования, предъявляемые в разных местах. Кроме того, она перепечатывала студенческие работы. Это был тяжелый и мало оплачиваемый труд, но Рашель отдавала ему все свободное время, стремясь получить знания в самых разных областях. Да и деньги, даже небольшие, ей совсем не мешали.

Когда она поступила на свои последние курсы, то решила перебраться в другую квартиру в более престижном районе.

Рашель точно знала, чего хочет… Чтобы вокруг было много девушек с правильным выговором и богатыми родителями. Последние месяцы Рашель была занята тем, что искореняла из своей речи провинциализмы, подражая тем, с кем хотела быть рядом. К Рождеству она должна справиться со своей речью.

Иногда Филип и Мэри не могли удержаться от изумления перед ее настойчивостью, даже фанатизмом в достижении неисполнимых мечтаний. Однако они все равно любили ее и не из-за подаренного им ребенка, а просто потому, что она — это она. И Рашель постепенно научилась доверять им, более того, она тоже их полюбила.

Новую квартиру Рашель нашла случайно. Уже наступил октябрь. Ветреным вечером она бежала по улице, желая успеть на свой автобус, когда столкнулась с торопившейся в другом направлении девушкой, которая выронила папку и усыпала грязный тротуар неважно отпечатанными бумагами.

— О, Боже! — с отчаянием воскликнула девушка. — Нил меня убьет. — Рашель стала помогать ей собирать листочки. — Это мой брат. Я обещала перепечатать его работу. Он уже и так задержал ее на неделю!

Рашель сразу прониклась симпатией к невысокой брюнетке с копной блестящих кудряшек и веселыми карими глазами, одетой в плащ, узкие брючки и тяжелые башмаки и переполненной счастливой щенячьей самоуверенностью.

— Я помогу, — предложила Рашель.

— Правда? Послушай, я живу тут за углом. Пойдем к нам, заодно выпьем кофе. Так будет легче объясняться с Нилом.

Она изобразила гримасу, ясно сказавшую Рашель, как мало на самом деле она боится брата.

Жили они на соседней улице в одном из чистеньких домов с симпатичными ставнями и тяжелой входной дверью.

— Ужасно, правда? — спросила брюнетка уже внутри дома. — Предки настояли. Пришлось купить! — Она округлила глаза и поморщилась. — Нил живет наверху, а я тут. Совсем недавно со мной жила подружка. Уехала в Швейцарию. Предки требуют, чтобы я нашла кого-нибудь еще. Один Бог знает, чего они боятся, когда у меня под боком Большой Брат.

Все в просторном доме говорило о том, что девушка выросла в богатой семье, в которой принято заботиться о детях.

— Кстати, я — Изабелла Кент.

— А я Пеппер… Пеппер Майденес.

Рашель уже давно придумала себе это имя, однако назвалась им в первый рази потому, затаив дыхание, ждала, что скажет ее новая знакомая. Та приняла сообщение Рашель как должное.

Для своей новой жизни Пеппер придумала и новую биографию. Родители у нее якобы умерли, опекуна нет, и жила она с друзьями своих родителей — Симмсами, — но теперь хочет попробовать немного самостоятельности. Денег у нее тоже нет. (Рашель даже выучила гримаску, с какой должна произнести эти слова.) Она давно поняла, что деньги не играют такой уж большой роли, если есть соответствующая семья и правильный выговор. Семьи у нее не было, зато выговор…

— Что ты делаешь в Оксфорде? Ты ведь не в колледже? — с сомнением спросила ее Изабелла.

Пеппер рассмеялась.

— Нет. Я… Сейчас я ничего не делаю, но с Нового года буду заниматься на Бентоновских курсах…

— О Боже, вот совпадение! Я только-только начала там учиться. — Изабелла скорчила рожицу. — Ужасное место! Правда, не такое ужасное, как то, где я училась прежде… Пыталась освоить секретарскую работу, но, кажется, я безнадежна. Мама была в ярости, когда увидела, что я все еще печатаю двумя пальцами! Папа у меня — совладелец коммерческого банка, и она хотела, чтобы я поработала у него… Не столько ради практики, сколько ради поисков приличного молодого человека. — Она опять скорчила рожицу, и они обе рассмеялись. — А где ты сейчас живешь?

— Пока нигде. Ищу что-нибудь. Но вообще-то я у друзей моих родителей.

— Вот здорово! Послушай, а ты не хотела бы переехать сюда ко мне?

У Рашель громко забилось сердце от такой удачи. Она никак не ожидала, что Изабелла сделает ей такое предложение, хотя видела в ней прекрасный объект, на котором могла бы тренировать свой новый образ. Но теперь, когда предложение сделано…

— Не знаю, — с сомнением ответила Рашель-Пеппер. — Боюсь, я не настолько обеспечена. У меня…

— Ах, это! Не беспокойся. Платит папа. За тобой только половина расходов на еду. Послушай. Ты должна меня выручить, иначе мама подселит ко мне какую-нибудь свою зануду. А тогда, сама представляешь…

Рашель улыбнулась. Совесть у нее была не совсем спокойна, но скажи она Изабелле, что она незаконнорожденная, да еще полуцыганка, заговори она с ней, как говорила в детстве, поведай о том, что служила горничной, была изнасилована и родила ребенка, — разве Изабелла приняла бы ее к себе в дом?

Сегодня начинается новая жизнь, твердо сказала она себе. Прошлое надо забыть. Отныне перед ней две цели — финансовый успех и месть четверым мужчинам, которые участвовали в ее изнасиловании.

Отныне Рашель Ли больше не существует. Есть Пеппер Майденес.

Официально изменив имя и фамилию, она поселилась с Изабеллой. Поначалу Нил, брат Изабеллы, подозрительно посматривал на подружку своей легкомысленной сестренки, но вскоре успокоился.

А на Рождество, перед началом занятий, Изабелла пригласила Пеппер к себе домой.

Пеппер отказалась. Она еще не была готова предстать в своем новом качестве перед большим количеством людей. Ей не хватало практики. Поблагодарив Изабеллу, она написала ее родителям любезное письмо, в котором сообщила, что собирается провести праздник в Оксфорде с друзьями своих родителей.

Мэри и Филип обрадовались, увидев ее. Малышу исполнилось уже полгода, и он рос счастливым и веселым.

Строго-настрого Пеппер запретила себе думать об Оливере иначе, нежели о сыне Симмсов. Она купила ему рождественский подарок, играла с ним, но старательно держалась в тени его родителей.

А Мэри не знала, пугаться ей или восхищаться силой воли Пеппер. Она не совсем понимала, как относиться к самоуверенной молодой женщине с модной стрижкой и оксфордским выговором, которая еще полтора года назад казалась ей запуганным ребенком.

И изменилась она не только внешне, но и внутренне. Филип никогда не сомневался в уме Пеппер, но даже он приходил в восторг от спокойной уверенности, с какой та вела беседу.

Когда она в первый раз спросила его, как ей расширить свой кругозор, он посоветовал читать газету «Файнэншиал тайме», которую считал самой правдивой в изложении мировых новостей. Однако Пеппер превзошла все его ожидания — она впитывала информацию, как губка, и отлично все запоминала.

Филип даже начал подумывать, что Рашель, то есть Пеппер, могла бы многого добиться в науке, но, увы, ей академическая жизнь не подходила. Она мечтала о финансовом успехе.

Вздохнув, Филип напомнил себе, что у всех потребности и желания разные. Когда же он посмотрел на склоненную головку своего сына, который играл в кубики, то ощутил привычный укол совести… Наверное, надо было быть понастойчивее с Пеппер, когда та отдавала им своего ребенка. Как бы он и Мэри ни любили малыша, все же они не были его настоящими родителями…

— Я не изменю своего решения.

Он поднял голову, потрясенный тем, что Пеппер прочла его мысли.

— Погляди на него, — тихо проговорила она. — Его любят, и он доволен жизнью. С вами Оливер в безопасности, а я не хочу, чтобы он хоть на миг почувствовал себя незащищенным. Обещай, что ты никогда не откроешь ему правду.

Знает ли она, как ему трудно? Наступит время, когда мальчик сам захочет узнать о своих родителях, о людях, которые дали ему жизнь.

— Я прошу тебя ради него, — почти торжественно произнесла Пеппер. — Правда не принесет ему добра, она только причинит боль. Мужчина, которому он… — Пеппер вздрогнула и постаралась побыстрее отогнать кошмары, которые все еще мучили ее по ночам. — Я хочу, чтобы у него было то, чего никогда не было у меня… Надежный дом. Это останется у него на всю жизнь, и это — мой подарок ему, единственное, что я могу сейчас дать. Обещай, что ты ничего ему не скажешь!

И Филип обещал.

Все к лучшему, уговаривала его Мэри после отъезда Пеппер, и он жалел, что не может с такой же легкостью, как Пеппер и Мэри, относиться к происходящему.

Не будь рядом Изабеллы, первые недели на престижных оксфордских курсах дались бы Пеппер куда тяжелее.

Изабелла, а скорее ее родители, знали всех, кого только можно было. В свое время мать Изабеллы была одной из самых блестящих дебютанток, и никого не удивило, когда она околдовала самого выгодного жениха, отец которого был совладельцем одного из могущественнейших частных банков, принадлежавшего семье Кентов.

Пеппер приняли на курсы (но об этом она никому не рассказывала) только благодаря письму, написанному якобы близкой подругой ее покойной матери.

Она не сомневалась, что почерк матери Тима неизвестен руководителю колледжа. Насколько Пеппер помнила из рассказов самого Тима, и его мать, и сестры учились в Швейцарии. А листок бумаги она утащила со стола в холле марчингтонского дома, но даже не представляла, что он когда-нибудь ей понадобится. Унесла его Пеппер из-за дорогого вида, которым листок отличался от бумаги в номерах ее отеля. Позднее ей стало стыдно за то, что сделала, и она запрятала бумагу подальше, вспомнив о ней, только когда услыхала диалог двух девиц о третьей, которую наверняка не допустят к занятиям, потому что она «не из их круга».

Пеппер, конечно же, поступила дурно, но свой поступок она оправдывала тем, что никому не причинила вреда. Если она собирается отомстить, то ей надо пользоваться любой возможностью, которая помогает добиться цели.

Но даже письмо матери Тима Уилдинга значило не очень много там, где все девушки знали друг друга или хотя бы слышали друг о друге благодаря своим родителям. Ей пришлось бы прозябать в одиночестве, не будь рядом Изабеллы. Пеппер отлично это понимала.

Во время ланча, — а у школы была собственная столовая и все студентки должны были есть там, — девушки болтали о вечеринках и приемах, которые посещали во время зимних каникул. Некоторые ездили кататься на лыжах со своими родителями, другие оставались дома. Пеппер, которая тихонько сидела рядом с Изабеллой, казалось, что все они понимают друг друга с полуслова.

Охота стала отвратительной, до ужаса вульгарной, а хуже всего охота с собаками, взахлеб делились они впечатлениями и также взахлеб рассказывали о знакомой девушке, которая получила потрясающую работу в магазине одной из маминых подруг. Пеппер уже не надо было объяснять, что магазины могут быть только на Найтсбридж, а виллы — на юге Франции или в самых модных местах Карибского бассейна.

Если родители покупали яхту, то она была «совсем крошечной»… Иметь большую яхту считалось вульгарным, как довольно скоро сообразила Пеппер, а вульгарность в свою очередь считалась самым большим недостатком.

— А ты, Пеппер, что собираешься делать после курсов? — поинтересовалась у нее одна из девушек.

Пока у Пеппер не было ни малейшего представления об этом. Но слова Изабеллы, сказанные как-то не то в шутку, не то всерьез, запомнились, и она, даже не успев подумать, ответила, как ни в чем не бывало:

— О, пока еще точно не знаю, но подумываю о ланчах вразнос.

Такие ланчи, которые привозятся прямо в фирмы или банки, считаются отличным способом подыскивания кавалеров, но и доказательством того, что у девушки не совсем пусто в голове. Однако тогда это еще было в новинку, и девушки с изумлением уставились на Пеппер.

— Моя кузина тоже занималась ланчами, — заметила одна скучающая юная дама, — но ей это казалось ужасно обременительным. К тому же тут не до горных лыж и других удовольствий. Пришлось бросить.

— А мне кажется, идея замечательная! — встряла Изабелла. — Кстати, мы с Пеппер собираемся стать партнерами.

Пришла очередь Пеппер с удивлением посмотреть на Изабеллу, ведь работа совсем не входила в ее планы. Сама Изабелла никогда не помышляла о независимости или карьере. Несмотря на всю свою видимую беззаботность, она твердо знала, что выйдет замуж молодой и выйдет удачно, во всем следуя примеру своей матери. И все же… И все же Пеппер многим обязана Изабелле. Благодаря Изабелле, она может завести нужные связи. Впрочем, Пеппер просто успела привязаться к своей подруге.

Пеппер давно запомнила, «что быстрее бежит тот, кто бежит в одиночку».

Наверняка Изабелла забудет о своих словах, успокоила она себя, когда прозвенел звонок и все поспешили обратно в классы. Однако Изабелла не только ни о чем не забыла, но, наоборот, вдруг загорелась таким энтузиазмом, что Пеппер не смогла охладить ее пыл.

— Я рассказала маме о наших планах, — сказала однажды Изабелла, вернувшись в Оксфорд после уик-энда. — И она тоже считает, что идея блестящая. Ей очень хочется повидаться с тобой, и в следующий раз, Пеппер, тебе придется поехать к нам.

— Поедем, — обещала Пеппер.

Она правильно поняла приглашение матери Изабеллы. Доротея Кент хотела присмотреться к ней. На ее месте любой сделал бы то же самое.

— Папа тоже одобряет. Говорит, что поможет нам… Но сначала позволит кормить только правление, — хихикнула Изабелла. — Он сказал, что не даст нам экспериментировать на его клиентах, пока сам не убедится, что мы их не отравим!

— А твой брат?

Иногда Пеппер встречалась с ним на лестнице, но это бывало редко, и она чувствовала, что между братом и сестрой нет особой нежности.

— А, Нил! Он только и может, что все портить. Видите ли, ему кажется, что у нас ничего не получится и больше двух недель мы не выдержим. Ну, нет, мы выдержим, правда, Пеппер? Докажем ему, что он дурак? Да, совсем забыла… Папа сказал ему, чтобы он позаботился о билетах для нас на ежегодный бал в колледже святой Магдалены… Здесь это самый лучший бал. Мама обещала купить мне новое платье. А ты что наденешь?

У Пеппер не имелось на этот счет ни малейшего представления. Пока жила в одном доме с Изабеллой, она не могла позволить себе подрабатывать, а сбережений у нее было не так много, чтобы ими швыряться. Единственное, что у нее имелось, — два платья, купленные когда-то в магазине подержанных вещей. Она усмехнулась. Придется что-нибудь придумать и отвертеться от бала.

Однако это оказалось непросто.

Заболела двоюродная бабушка Изабеллы, которая жила в Шотландии, и ее матери пришлось ехать к ней, так что предполагаемый визит в Лондон не состоялся. Пеппер получила письмо от Доротеи Кент, в котором та подтверждала приглашение и выражала надежду встретиться до или после бала, когда они будут жить в доме своих друзей недалеко от Оксфорда.

Путь к отступлению был отрезан.

В своей комнате Пеппер внимательно изучила великолепное платье, которое никак не подходило для предстоящего бала.

Мать Изабеллы постоянно получала «Татлер», и после уик-эндов Изабелла привозила журналы в Оксфорд, так что у Пеппер была возможность изучить, что носят в свете и какое именно платье желательно надеть на бал.

В очередной раз приехав к Мэри и Филипу, она решила поделиться с ними своими переживаниями.

Оливер уже пытался ходить и одарил Пеппер улыбкой, какой одаривал всех приходивших в дом людей. Он даже позволил взять себя на руки. Пеппер удивилась отсутствию материнских чувств в своем сердце. А чего же она ожидала, если с момента его рождения отказывала себе в этих чувствах? Теперь, внимательно изучая его лицо, Пеппер не находила в нем сходства ни с ненавистным ей насильником, ни с собой.

Оливер был совсем другим — ласковым, открытым, улыбающимся всем и каждому.

Стоило Мэри войти в комнату, как он повернулся к ней и стал рваться из рук Пеппер, а оказавшись на полу, побежал от нее прочь. Оливер сделал правильный выбор… Правильный выбор для себя и для Пеппер.

— Что-нибудь случилось? — спросил Филип за ужином.

Весь день Пеппер была необычно молчаливой, будто ей не давала покоя какая-то неприятность.

И она рассказала, изобразив усмешку на красивом лице.

Мэри глядела на нее и думала, что своей естественной манерой поведения и свободной речью она все больше и больше становится похожей на девушку, которую когда-то рисовала в своем воображении, и все меньше и меньше на цыганскую девчушку. Любой, кто познакомится с ней сейчас, ни на секунду не усомнится, что она принадлежит к вполне обеспеченному семейству из высших слоев, где строго блюдут традиции и заповеданная предками жизнь легка, как дыхание.

— Ну, конечно, тебе нужно что-нибудь особенное, — согласилась с ней Мэри, когда Пеппер умолкла.

— Я не хотела идти, но миссис Кент не оставляет мне выбора. Она хочет проэкзаменовать меня как подругу и возможную партнершу своей дочери.

— Возможно, не только поэтому, — прозорливо заметила Мэри. — Ты живешь в том же доме, что и их единственный сын!

— О, Боже, да мы почти не видим его… Они с Изабеллой не очень ладят. Даже не уверена, что он замечает мое присутствие.

Мэри не поверила Пеппер, которая превратилась в очень красивую молодую женщину, а появившаяся в ней уверенность в себе лишь подчеркивала ее красоту.

— Кажется, я могу помочь с платьем, — неожиданно заявила Мэри. — Если тебе не претят распродажи.

— Вот еще! — повеселела Пеппер.

— Ну и хорошо. Я помогала жене викария разбирать вещи для нашей ежегодной распродажи, и мне попались совершенно замечательные вещи. Наверняка они принадлежали ее приятельнице, которая убежала с арабским принцем…

— Господи, чего ради она это сделала? — удивился Филип.

— Мой дорогой, она ведь женщина, — усмехнулась Мэри. — Думаю, молодой человек был на редкость красив и богат.

Пеппер хотела взглянуть на платья, и они с Мэри и Оливером, который не пожелал отпустить мать, отправились к викарию. Жена викария оказалась нервной на вид, возможно, чем-то встревоженной женщиной лет тридцати с небольшим. Однако она с готовностью повела их смотреть предназначенные для продажи вещи.

— Эти платья слишком хороши для наших дам, и вряд ли кто-нибудь их купит… Такие тут не носят. Пойдемте. Посмотрите сами.

Три или четыре сверхмодных платья Пеппер отвергла сразу, несмотря на их высокое качество… Девушки в колледже не носили такие вещи, а ей меньше всего на свете хотелось выделяться из толпы. Глядя на них, она молила Бога, чтобы в чемодане нашлось что-нибудь менее вызывающее.

И нашлось. Это было белое платье с открытым верхом, украшенное голубой ленточкой под цвет пояску, и с длинной, в оборках, юбкой, выкроенной по косой, которая очень напоминала юбки всеобщей любимицы Лоры Эшли. Пеппер сразу поняла: именно такое платье ей нужно — достаточно скромное, чтобы быть одобренным Доротеей Кент, и более или менее похожее на платья, которые наденут остальные девушки.

— Идеально, — твердо заявила она. Жена викария была счастлива получить десять фунтов.

— Я постираю и поглажу его, — пообещала Мэри. — И еще, мне кажется, нужно поменять ленточки. Как насчет абрикосового цвета?

Вкус у Мэри был безупречный, и Пеппер не стала возражать.

На такие балы принято было укладывать волосы в более или менее высокую прическу, и Изабелла с Пеппер полдня занимались своими волосами.

— Так нечестно! У тебя на редкость послушные волосы, а мои кудряшки попробуй уложить… Они все время вылезают, — хныкала Изабелла.

Все шло по плану.

Доротее Кент хватило одного взгляда на девушку, с которой ее единственная дочь делила жилье, и она сразу поняла, кто из них двоих сильнее. Несмотря на скромную блузку и юбку в складку, а потом прелестное белое платье, она почувствовала такую волю и такую энергию, каких никогда не было и не будет у ее дочери. Однако пятиминутной беседы с Пеппер было достаточно, чтобы убедиться — эта девушка не увезет Изабеллу в Австралию и не выдумает ничего столь же экстравагантного, в отличие от прежних подружек.

Жаль, конечно, что ее родители умерли, но, если не считать этого, миссис Кент не нашла в Пеппер ни единого недостатка.

Прежде чем отправиться к своим друзьям, она даже предложила Пеппер провести часть летних каникул у них в поместье, на что Пеппер, не уступая ей в учтивости, согласилась.

Заботливая мать заодно успокоилась насчет своего сына, который должен был пойти по стопам отца, ибо убедилась, что ему ничего не грозит со стороны прелестной девицы. У нее с мужем были свои планы насчет будущего Нила, планы, которые включали женитьбу на дальней родственнице, чей отец владел землями в Шотландии и титулом.

Что же, все складывалось как нельзя лучше. Пеппер, правда, несколько странное существо и слишком уж устремленное на придуманный девочками бизнес, но, в конце концов, она неплохо влияет на Изабеллу, да это долго и не продлится… Если Изабелла не обручится к своему совершеннолетию, Доротея очень удивится.

Что касается Пеппер, то бал не имел для нее никакого значения. Главным событием стала встреча с четой Кентов, в первую очередь с матерью Изабеллы, которая, как она инстинктивно поняла, имела решающий голос. Отец Изабеллы тоже одобрительно посмотрел на Пеппер и сказал, что его интересуют результаты обучения девиц в колледже, и после этого почти все время молчал.

Мать Изабеллы тоже не страдала болтливостью, поэтому все ее вопросы имели вполне конкретный смысл, и Пеппер, сообразив, что сумела произвести благоприятное впечатление, вполне могла бы расслабиться и повеселиться. Однако ей, как ни странно, больше всего хотелось оказаться в гостиной Мэри и Филипа и неторопливо обсудить планы на будущее.

На бал они явились в сопровождении Нила… Того самого Нила, который сверху вниз поглядывал на свою увлекающуюся сестрицу. У него была девушка, тоже студентка. И как-то раз Изабелла со смехом объявила Пеппер, будто он ищет в женщине мозги, а не красоту.

Изабеллу мучило любопытство, которую больше всего на свете интересовали сексуальные приключения ее знакомых… Наверное, потому, что не было своих, как она с печалью пожаловалась подруге.

— Держу пари, мы — единственные девицы в целом Оксфорде! — мрачно заявила Изабелла, убежав как-то вечером со свидания и не в силах не поделиться с подругой своими неприятными впечатлениями. — Все его руки… Такие липкие!.. Ну, ты представляешь?.. — спрашивала она, театрально пожимая плечами. — Нет. Надо найти кого-то другого.

Пеппер уже была законным членом девичьего кружка на своих курсах. Благодаря этому, среди присутствовавших на балу молодых людей у нее тоже были знакомые, так что она недолго оставалась без партнера. И пока Изабелла танцевала с последним из своих кумиров, Пеппер кружили по залу кавалеры, ни один из которых не сумел добиться ее расположения. Мужчина… Любовник… Муж… Меньше всего ей нужен был мужчина, и она почти не замечала их.

Но один из мужчин глядел на нее иначе, чем остальные.

Майлса Френча заставила достать пригласительные билеты на бал его последняя подружка Элизабет, американка, которая училась в Оксфорде по обмену. Высокая, энергичная, с водопадом черных волос, она открыто заявляла, что в ее жилах течет кровь краснокожих индейцев, и была совершенно не похожа на прежних подружек Майлса. Уже не девственница, Бет не собиралась замуж, по крайней мере, в ближайшее время, как сама сообщила ему во время их второго свидания, когда предложила пойти к нему и заняться любовью. С тех пор они не расставались. Майлс восхищался ею, но был счастлив, что она не набивается ему в жены, жить с ней одним домом было бы делом нелегким.

Так он размышлял, танцуя, и тут в поле его зрения попала Пеппер. Сначала Майлс обратил внимание на ее волосы… Таких черных с красным отливом волос он ни у кого не встречал… Потом на ее красивое лицо. Майлс прищурился, стараясь, несмотря на мешавшую ему толпу, получше ее разглядеть.

Ту ночь он не мог забыть… И не мог простить себе свое безразличие… Часто он думал, что сталось с девушкой, в ужасе глядевшей на него с его собственной постели… И теперь, неожиданно заметив холодное отстраненное выражение на ее лице, он понял, что с ней сталось.

Она изменилась, почти неузнаваемо изменилась, но он все же узнал ее. Взгляд, который холодно всех предостерегал не подходить близко, был результатом совершенного Геррисом преступления… В этом Майлс мог бы поклясться даже на Библии.

Она была почти безупречно прекрасна, как сказали бы все, кто был в зале. И они ошиблись бы. Червоточина была у нее внутри, и Майлс знал об этом, ибо он даже с другой стороны залы чувствовал исходивший от нее холод.

Майлс вспомнил о своей энергичной американочке с ее неуемной жаждой жизни, с ее постоянной готовностью к сексу и приключениям и постарался отыскать что-то подобное в холодном лице Пеппер, хотя знал наверняка, что его поиски напрасны. Стоит ли подходить к ней, заговаривать, напоминать о себе?

Насилие — это ужасно, и кто захочет лишний раз вспоминать о нем? Тут Майлс, услыхав, как Бет зовет его, со вздохом облегчения повернулся к ней, помимо своей воли ответив на вопрос, заговорить или не заговорить с той прекрасной девушкой. Наверное, она сама не захотела бы, чтобы он напоминал о случившемся с нею.

Так лучше… И все же у Майлса осталось странное чувство, что он принял очень важное и неправильное решение.