Мстительница

Глава восемнадцатая

Спала Пеппер отлично, и солнечным утром, открыв глаза, лениво потянулась на самой удобной в ее жизни кровати. Вечером у нее не хватило сил дождаться, когда Майя распакует вещи, поэтому спала она голой, но на оттоманке возле кровати увидела аккуратно разложенный атласный халат табачного цвета. Взяв его в руки, Пеппер слегка нахмурилась. Резкие, почти мужские линии халата ей не понравились. Однако стоило его надеть на теплое после сна тело, и Пеппер вся затрепетала, вообразив себя рядом с Майлсом Френчем.

Впрочем, если накануне она вела себя глупо и позволила Майлсу себя похитить, то сегодня покажет ему, что с ней не так-то легко иметь дело и что она не собирается быть послушной овечкой в его омерзительной игре.

Приняв ванну и одевшись, в шкафу Пеппер обнаружила довольно много нарядов из удобного прохладного хлопка и, как ни странно, ее размера. Она нахмурилась, узнавая метки магазинов… Неужели Майлс покупал все сам? От этой мысли ей стало не по себе. Белье, вероятно, тоже… На мгновение Пеппер даже показалось, что он как будто сам трогает ее…

Тряхнув головой, чтобы отогнать ненужные ощущения, Пеппер причесалась и тотчас почувствовала себя, как в капкане. Что теперь делать? Куда идти? Как добраться до комнаты, где была вечером?

Словно подслушав ее мысли, кто-то постучал в дверь. На пороге появилась Майя, которая расцвела в улыбке, увидев Пеппер одетой и причесанной. Жестом она попросила следовать за ней. Опять эти бесконечные коридоры… И вот они оказались в тенистом дворике, посреди которого негромко журчал фонтан. Картинка была как в сказке.

Едва заметив Майлса, сидевшего за столом, на котором стояли ваза с фруктами, кофейник и блюдо со свежими рогаликами, Пеппер вся напряглась.

Майя молча ушла, и Пеппер огляделась, стараясь собраться с мыслями. Розовые стены, испанская мебель… Или португальская?.. Индианка Майя… Аэропорт, густой запах специй… Это не Европа. Куда же ее привезли?

Еще раз поглядев на тропические растения, которые ползли по стенам, Пеппер обратила внимание на горячий и влажный воздух… Майлс подвинул ей кресло, и она, как лунатик, опустилась в него.

— Где мы?

Она хотела говорить громко и решительно, но у нее ничего не получилось.

— В Гоа, — с готовностью ответил Майлс. — Португальцы, насколько мне известно, поселились здесь в четырнадцатом веке. Эта вилла принадлежала одному из португальских аристократов, однако спрос на специи упал, и его семья обеднела. Вот он и продал ее одному из моих клиентов. Кроме как на вертолете, сюда не добраться.

Пеппер чувствовала, что он говорит правду.

— Раньше тут были поля, а теперь сплошные джунгли. Ближайшая деревня в двадцати милях, а железная дорога — в пятидесяти. Эти места забыты людьми, но, увы, ненадолго. Да и берег здесь красоты неописуемой — розовый песок и такой синий океан, какого я нигде не видывал. И там совсем нет людей. Просто как в сказке. Но, к сожалению, мы слишком далеко от океана…

На самом деле до берега было не больше дюжины миль и в гараже стоял старый «лендровер», так что при желании поездка к океану никаких трудностей не представляла, однако Майлс не собирался пока раскрывать Пеппер все тайны их роскошного убежища.

Без косметики и с распущенными волосами она выглядела совсем девчонкой, и ее видимая уязвимость лишала его душевного покоя. Майлсу хотелось привлечь ее к себе и успокоить, чтобы Пеппер забыла о страхе, который охватил ее, едва она увидела его за столом. Ему хотелось сказать ей, что бояться нечего, однако делать этого пока не следовало…

Вертолет должен был прилететь за ними через две недели, и к тому времени он рассчитывал убедить Пеппер забыть о мести. Должна же она понять, как опасен Симон Геррис.

— Прошу к столу…

Пеппер хотела отказаться. Но какой смысл мучить себя голодом? Едва заметно пожав плечами, она уселась в кресло, решив делать вид, будто Майлса Френча просто-напросто не существует, что бы он ни говорил ей. Пока Майлс держит ее при себе в качестве пленницы, она будет полностью игнорировать его присутствие. Однако все складывалось не совсем так, как Пеппер хотелось.

После прошедшего в молчании завтрака Майлс извинился и покинул ее, словно в насмешку заявив, что она наверняка предпочитает побыть одна.

— У меня с собой кое-какая работа. А вы погуляйте в саду. Здесь великолепный сад. Майя составит вам компанию.

И будет ее сторожить! Когда индианка появилась, Пеппер постаралась не показать своего раздражения, а та, как ни в чем не бывало, разговаривала с Майлсом и смеялась, по-видимому, какой-то его шутке.

Пеппер не ожидала, что ей будет неприятно чувствовать себя словно вычеркнутой из их общества, однако она не стала лукавить сама с собой. Минут десять Пеппер просидела в гордом молчании, ни на кого не глядя, однако на большее у нее не хватило терпения, и она обрадовалась, когда Майя улыбкой дала понять, что готова сопровождать ее на прогулке.

Через несколько дней Пеппер вполне освоилась в доме и в саду. Никогда еще ей не приходилось видеть ничего более красивого. Однако все здесь настолько располагало к лени и чувственности и противоречило ее собственной природе, что Пеппер все время было в большей или меньшей степени не по себе.

Очень скоро она узнала, что на вилле совсем мало слуг, которые, тем не менее, содержат ее в полном порядке на случай неожиданного приезда владельца или его гостей. Узнала она также, что Майлс говорил ей правду, когда сообщал о недостижимости виллы для случайных посетителей, а также об отсутствии телефона и других средств связи.

Пока Пеппер кипела от ярости, не давая ей выхода, Майлс упорно работал и не обременял ее своим присутствием.

Впрочем, обет молчания, который она дала, Пеппер же вскоре нарушила, так как поняла, что куда приятнее привольно изливать свой гнев, чем злиться про себя, даже если никто не возражает и никто с ней не спорит, ибо Майлс держался с неизменным дружелюбием. Но Пеппер не обманывалась на его счет. Как бы ни была приятна бархатная перчатка, она скрывала железный кулак. У Майлса слова с делом не расходились.

— А вас самого не беспокоит долгое отсутствие? — спросила она как-то вечером после ужина. — Наверняка клиенты хотят связаться с вами… Вы теряете интересные дела…

— Нет… Дела, как автобусы, одно уходит, другое приходит, — усмехнулся он. — Кроме того, я не считаю, что у человека должна быть в жизни только работа. Умеренность во всем — вот мое кредо.

Принять такое кредо Пеппер не могла, однако узнала в его словах что-то знакомое и вспомнила, как бабушка говорила ей примерно то же самое. Она поудобнее устроилась в кресле и, сама того не замечая, улыбнулась своим воспоминаниям.

— О ком вы подумали? — тихо спросил Майлс.

— О бабушке, — ответила Пеппер, прежде чем сумела остановить себя.

— Ну да! Наоми, королева цыганского племени…

Пеппер замерла.

— Откуда вы знаете?

Майлс пожал плечами.

— Я же барристер, привык докапываться до всего. Рашель, мне известно многое из того, что я хотел бы о вас знать, — ответил Майлс, нарочно называя ее так, как звали в детстве.

Он не пошевелился, но Пеппер мгновенно учуяла угрозу, и язык у нее присох к гортани. Неужели он собирается шантажировать ее, припомнив цыганское детство? Не может быть!.. Пеппер вспомнила, что ребенком Майлс был еще меньше обласкан любовью, чем она. Внезапно ей захотелось подальше отодвинуться от него, поставить между ними какую-нибудь преграду, но гордость не позволила ей показать свои чувства.

Неужели настал момент, которого она больше всего боялась с первой минуты ее похищения? Неужели именно сейчас он подтвердит, что ничем не отличается от других мужчин, которых она когда-либо встречала? Неужели и у него под цивилизованными манерами, добродушием и сочувствием, в котором она не могла ошибиться, прячется всего-навсего похоть, определяющая его поведение?

Майлс желал ее, и Пеппер об этом знала, видела это по его глазам. Неужели он посмеет?..

Казалось, на бледном лице остались одни глаза, с ужасом смотревшие на него. Даже воздух в комнате так наэлектризовался, что Майлс невольно прислушался, не раздастся ли треск.

О причине он догадался сразу, ведь с самого начала ждал этой минуты, понимая, что рано или поздно она наступит. Как Майлс ни старался обходить Пеппер стороной, не касаясь ее и предоставляя ей возможность полного уединения, все же время шло, следовательно, решительный момент неумолимо приближался. Он изо всех сил сдерживал свою чувственность, отказывая себе в праве желать ее, пока не добьется доверия, пока не убедит ее в том, что не хочет ее страданий, пока она не осознает, что на свете есть мужчина, который может понять и избавить ее от опутавшей паутины страха.

— Я все знаю, — медленно повторил он и встал.

Пеппер похолодела, ожидая, что он приблизится к ней, но Майлс направился к окну и стал глядеть на звездное небо.

Ей было ясно, что он принял важное для себя решение.

— Я хочу поговорить с вами о том, почему привез сюда…

Пеппер настолько удивили произнесенные Майлсом слова, что несколько минут она просидела в полной растерянности прежде, чем смогла выдавить из себя нечто связное.

— Мне известно, почему. Вы сказали, помните?

— Я солгал… Отчасти. Вы и вправду так плохо думаете обо мне?.. Что я могу причинить вам зло?

Похоже было, будто он умоляет ее сказать «нет», но зачем ему умолять?.. Майлс поглядел на ее отчужденное лицо и вздохнул. Впрочем, легкой победы ожидать не приходилось.

— Послушайте меня, Пеппер… Я не имею никакого отношения к вашему изнасилованию. Совсем никакого! Мне нравится быть человеком чести, и я не принимал никакого участия в событиях той ночи. Вы вообще-то понимаете, с кем имеете дело, что собой представляет Геррис, а? — спросил Майлс, не дав ей времени на возражения.

— Мужчина, который меня изнасиловал! — почти бесстрастно ответила она.

— Мужчина, который издевается над своей женой и над собственным сыном, мужчина, который уводит с улицы мальчиков и… — Он заметил, как она подалась назад, и, недовольный собой, запустил пальцы в растрепавшиеся волосы. — Как мне достучаться до вас? Геррис очень опасен! Он почти невменяем. Думаю, вам грозит реальная опасность лишиться жизни, если вы не положите конец своей сумасшедшей вендетте.

— Сначала у вас Симон невменяемый, теперь я — сумасшедшая! — попыталась пошутить Пеппер. — Придумайте что-нибудь поубедительнее, Майлс, ведь я не забыла, что проснулась в вашей постели. Вы наклонились надо мной…

— Правильно. Но сказать вам, почему вы были в моей постели? Симон ненавидит меня так же сильно, как вас. Он предпочел мою постель, потому что так ему казалось забавнее. Он знал: вы обвините и меня, а я впаду в ярость. Когда я в тот вечер пришел к себе, — продолжал Майлс, — и увидел вас, то подумал, что Геррис уговорил вас подшутить надо мной… Они с Тимом были горазды на такие шутки… Но когда я попытался вас разбудить…

Он замолчал и так посмотрел на нее, что Пеппер захотелось убежать от него или закричать, обвинив во лжи, но она не сделала ни того, ни другого. В первый раз после той ночи она делила свой кошмар с кем-то еще, более того, делила его с мужчиной, который был там с ней и который в точности знал, что Симон сделал с ее телом и душой. В ней поднималось незнакомое чувство освобождения, словно этот человек подставил плечо под ее тяжелую ношу. Однако это Пеппер не понравилось, и она попробовала воспротивиться собственным чувствам, но не смогла, потому что Майлс продолжал говорить:

— Никогда не забуду, какой я увидел вас! Не люблю что-то доказывать силой, но если бы Геррис был тогда там…

На мгновение он отвернулся, но Пеппер успела заметить блеснувшие в его глазах слезы. Из-за нее?

— Я, как мог, вымыл вас, постелил чистые простыни и стал ждать, когда вы проснетесь, потому что хотел спросить, что было, и предупредить, чтобы в будущем вы держались от Герриса подальше. Но вы были в таком состоянии!.. И сразу поверили, будто я тоже причастен к вашей беде. Поэтому я не посмел бежать за вами, чтобы не напугать еще сильнее. Сюда я привез вас ради вас самой, не ради себя. Плевать мне на то, что вы раскопали в моем прошлом! Да, формально я нарушил закон, но я не мог не помочь своей старой приятельнице, которая была в полном отчаянии. А что бы вы сделали на моем месте? Вы бы позволили малолетней дуре разрушить жизнь семьи, поставить под угрозу карьеру отца и душевный покой мачехи? Наверно, мне надо было предоставить их самим себе, но я не смог. Я не Бог, Пеппер…

Что он говорит?.. Неужели считает, что она возомнила себя Богом, впала в грех высокомерия?.. Ей показалось, что Майлс выглядит усталым и говорит устало, отчего, помимо привычной подозрительности, Пеппер вдруг почувствовала странное желание подойти к нему и сказать, что она ему верит.

— Симон Геррис — очень опасный человек… Мне кажется, он на грани безумия. Не обольщайтесь на его счет. Так просто он вас не отпустит. Геррис не то что остальные. Хауэлла и Барнетта он шантажировал. Понятия не имею, зачем ему это понадобилось, но он один все задумал и спланировал. Наверное, хотел убить вас, но не посмел. На нем уже много преступлений. Например, смерть Уилдинга… Возможно, произошел несчастный случай, не знаю, но уж самоубийство сестры Уилдинга на его совести. — Майлс видел, как побелела Пеппер. — Вы не знали об этом? Почти никто не знает. Однако вы не единственная его жертва, как видите.

— Он ненавидит женщин, — как будто безразлично заметила Пеппер.

— Думаю, вы правы. Во всяком случае, его жена наверняка согласится с вами.

Пеппер внимательно посмотрела на него. Почему он упомянул Элизабет Геррис?

— Я видела вас с нею…

— Где?

Майлс, похоже, испугался, чего она никак не ожидала.

— В Лондоне. Вы ее подвозили.

И она назвала район, где это было.

— Элизабет Геррис ушла от мужа, — сказал Майлс, сообразив, что может не скрывать от нее правду. — Она хочет получить развод, но боится, как бы Симон не вернул ее обратно. Ей стало известно, что он мучил их сына.

Пеппер в ужасе не сводила с него глаз.

— Мне удалось уговорить Элизабет встретиться с премьер-министром, и он приказал начать расследование. Если учесть, что может из этого выйти, мне остается только надеяться на поддержку ее семьи. Ведь Элизабет ни за что не назовет истинную причину развода, чтобы не повредить своему сыну.

— Но как же его карьера?

— Какая карьера? Видите, ваш шантаж лишний, — добавил он. — Но пока расследование не закончилось, вам безопаснее быть тут. Потом Геррису будет о чем подумать и без вас.

Пеппер выпрямилась в кресле.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду? И зачем вам опекать меня?

— Неужели то, что я сказал, звучит неправдоподобно?

Майлс поморщился, глядя на нее и понимая, какая борьба идет у Пеппер в душе, и едва удержался, чтобы не обнять и не сказать, как сильно он ее любит. Хмурясь, он соображал, как долго не позволял себе признаться в собственных чувствах, считая, будто им руководит всего лишь сочувствие к попавшей в беду женщине, а не самая настоящая любовь.

— Вы хотите, чтобы я поверила, будто вы защищаете меня от Симона Герриса?

— Да. Даже если бы я участвовал в изнасиловании, зачем мне ваша смерть?.. Представляете, как она повлияет на мою карьеру? — насмешливо спросил он.

И тотчас понял, что Пеппер не слышит его. При слове «изнасилование» она опять впала в почти коматозное состояние.

— Пеппер… — Майлс подошел к ней. — Пеппер!

Он коснулся ее руки, и она перевела на него взгляд, в котором стоял такой ужас, что Майлс похолодел. Пеппер открыла рот и хотела крикнуть, но не смогла выдавить из себя ни звука и едва не соскользнула с кресла, впав в глубокий обморок.

Майлс легко подхватил ее и с горечью подумал, что Пеппер слишком дорого приходится расплачиваться за попытку завоевать ее доверие. Дурак он!.. Надо было еще подождать… Но где взять время?

Осталось всего десять дней… Прилетит вертолет и заберет их отсюда. Даже если ему не удастся убедить ее в том, что она может ему доверять, надо заставить ее отказаться от мести. Если не удастся, Симон Геррис найдет способ расправиться с ней. Он убьет Пеппер. В этом Майлс не сомневался. Он знал преступников и знал безумцев. У Герриса нет никаких сдерживающих центров. Он не признает законы и поэтому опаснее многих других.

Майлс отнес Пеппер в ее комнату и положил на кровать. Когда она пришла в себя, рядом была Майя, и Пеппер почти уверила себя, будто ей приснился страшный сон, если бы не заметила озабоченность на лице индианки.

Майя помогла ей раздеться и принять ванну. Пеппер призналась себе, что ей нравится сибаритствовать и наслаждаться ароматным купанием, когда все, что от нее требуется, это изредка шевелить рукой или ногой. Иногда она напрочь забывала о своих делах. Почему? Что с ней происходит? Виновата в этом здешняя жизнь или Майлс Френч так влияет на нее?

Майлс… Пеппер вздрогнула. Инстинкт подсказывал ей, что этот человек может прорваться через все поставленные ею преграды и стать куда опаснее, чем дюжина Симонов Геррисов.

Неужели все, что он сказал, правда? Пеппер совсем запуталась и не знала, чему верить, а чему нет. Но он так убедительно… Если это правда, значит, она хотела отомстить совершенно невинному человеку. Пеппер вспомнила, как проснулась в его постели вся чистая и душистая, хотя ожидала совсем другого… Почему так вышло? При мысли о том, что Майлс прикасался к ней, когда мыл, сердце забилось вдвое быстрее.

Майя ушла и тотчас вернулась с шербетом в высоком стакане, который Пеппер с жадностью осушила едва ли не одним глотком. И почти тотчас ее потянуло в сон. Правда, она успела сообразить, что, верно, Майя подсыпала в шербет снотворное. В саду росли всякие травы, многие из которых были завезены сюда из Европы. Если жить в таком удалении от людей, то волей-неволей приходится самим заботиться о своем здоровье. На этой вилле чего только нет… Пеппер закрыла глаза и позволила себе заснуть, признав напоследок, что очень переменилась, если не борется со снотворным, а добровольно отдается ему во власть. Неужели и с Майлсом будет так же? И с ним она не будет бороться, когда он придет? С этой мыслью Пеппер заснула.

Прошло довольно много времени, прежде чем она увидела сон. Наоми была, как живая, словно пришла к ней наяву. Правда, Пеппер ощущала себя взрослой, тогда как Наоми помолодела и поздоровела, но все-таки оставалась ее бабушкой.

Она что-то говорила ей на древнем языке цыган, который Пеппер чудом понимала, предостерегала ее… И она увидела себя и Майлса в одной постели, а потом он с серьезным лицом наклонился над ней. Голос Наоми зазвучал у нее в ушах:

— Он — хороший человек… Он — твой мужчина, девочка…

Видение растаяло, но на его месте появилось другое. На сей раз это был Симон Геррис с перекошенным от злобы лицом, и Пеппер ощутила серную вонь ненависти и смерти. Но еще она уловила запах страха. Это был ее собственный запах. И увидела ребенка, которому грозила гибель. В сонном тумане она пыталась понять, какое имя произносит Наоми, но не поняла, хотя была уверена в том, что видит Оливера, своего сына, и тогда она вновь услыхала ясный голос своей бабушки:

— Ты и твой сын в опасности, девочка. Ты должна быть осторожна!.. Будь осторожна…

Видение растаяло, и сколько потом Пеппер ни звала Наоми, бабушка больше не приходила.

Майлса разбудили крики Пеппер. Ничего не понимая со сна, он решил, что Симон Геррис каким-то образом добрался до виллы, и бросился на помощь…

С широко открытыми глазами Пеппер сидела в постели и кого-то звала. Майлс сразу все понял.

— Наоми!

Она звала бабушку, и он не стал ждать, когда Пеппер сама успокоится, а подошел к кровати и откинул сетку.

— Проснись! Это всего лишь сон…

Не надо было разрешать Майе экспериментировать с травами. Наверняка из-за них у Пеппер кошмар. Она повернула голову и внимательно посмотрела на него, постепенно сбрасывая с себя остатки сна. Едва Пеппер очнулась, как задрожала всем телом и руки у нее стали ледяные, отчего Майлс принялся тереть их, не успев подумать о том, как бы ее не напугать.

— Все хорошо… Это всего лишь сон…

Он утешал ее, как утешал бы испуганного ребенка, и вскоре Пеппер перестала дрожать. Тогда Майлс сел рядом с ней на кровать и обнял, испугавшись безразличия, с каким она приняла это.

У Пеппер не было сил противостоять ему так как наполовину она все еще была в том мире, где ее бабушка пришла к ней живая и здоровая. Кровь предков — и цыган и кельтов — не позволила ей усомниться в том, что дух бабушки явился предостеречь ее насчет Симона Герриса.

Наоми назвала Майлса «ее мужчиной», и, глядя ему в глаза, поражаясь самой себе, она проговорила:

— Люби меня, Майлс… Сейчас люби меня…

Майлс не верил собственным ушам. Знает ли она, что говорит, или это всего лишь Майино колдовство? И, вообще, что все это значит? Майя не имела права лечить ее своими ведьминскими методами… Не навредила ли она ей? Однако Пеппер как будто осознавала, что говорит и о чем просит.

Он протянул руку, чтобы убрать волосы с ее лица, и она, как ни странно, не отшатнулась от него.

Атласная рубашка не скрывала очертаний ее груди, и Майлс ощутил такое яростное желание соединиться с этой женщиной, что решил не бороться с ним. Он уложил ее на подушки, стараясь держаться на весу, словно она могла рассыпаться под его тяжестью.

Сердце у него громко стучало… Вдруг она передумает? Он наклонился и прижался губами к ее губам, как бы испытывая, и Пеппер с легким вздохом раздвинула губы.

Его охватила неведомая прежде радость. Не имея ни малейшего представления, как это могло произойти, он подумал, что случилось чудо. Пеппер желала его. Майлс поглядел на ее мирное прекрасное лицо, и в нем взыграла ревность. О чем она думает? Какие мысли бродят у нее в голове и туманят глаза? И почти тотчас он услышал незнакомый низкий голос, словно в комнате был еще кто-то, кроме него и Пеппер:

— Возьми ее. Она твоя, и ты ее заслужил Удар ножа причиняет боль и отнимает мужество, но, когда с этим покончено, рана заживает.

Пеппер вида не показала, будто что-то слышит, однако, когда Майлс заглянул ей в глаза, она смотрела мимо него в темноту. По спине у него побежали мурашки, когда она тихонько прошептала:

— Наоми…

Майлс не верил в духов и призраков, и все же… Это невозможно, убеждал он себя, но он слышал…

— Пеппер.

Он позвал ее, и она, поглядев на него, вся напряглась.

— Ты хотела, чтобы я любил тебя, — напомнил он ей, правильно поняв ее страх.

— Нет! Нет!.. Не хочу!

Она выкрикивала свои привычные «нет», но не шевелилась, понимая, что на самом деле ей хочется сказать «да».

Не шевелилась она, и пока Майлс снимал с нее рубашку и раздевался сам. Ее тело оставалось безразличным, не принимая, но и не отвергая его, а разум все еще восставал против него, ибо в ней оставалась память о пережитом кошмаре. Пеппер ждала, когда он начнет ласкать ее, в уверенности, что ответит на его прикосновения так же, как отвечала всем и всегда. Физически Майлс был на редкость привлекательным мужчиной, но она не желала его, не могла желать.

Он раздвинул ей ноги. Движения Майлса были такими сильными и уверенными, словно он хотел посмеяться над ее ледяной неподвижностью. Растянув губы в улыбке, словно ему предстояло нечто забавное, он глядел на нее потемневшими глазами, а Пеппер ждала, когда он начнет гладить ее в расчете пробудить чувственность, но вдруг поняла, что у него совсем другие намерения.

— Нет, — услыхала она его шепот. — Сначала не это.

И Майлс уверенно вошел в нее, не причиняя боли, медленно, очень медленно, заполняя ее собой.

В его глазах не было страсти, но он медленно и уверенно двигался внутри нее, словно они оба участвовали в каком-то древнем ритуале, который необходимо было исполнить. Только почувствовав, что Пеппер не отвергает его, Майлс остановился.

— Теперь, — сказал он, — ты не сможешь выбросить меня из своих мыслей или сбежать, потому что я уже часть тебя. Не будет никаких ласк, которые могут закончиться насилием, потому что я уже в тебе. — И он счастливо улыбнулся ей. — Твое тело приняло меня. И теперь я буду учить твой разум принимать меня и желать.

Невозможно, кричал ее мозг, но инстинкт подсказывал Пеппер, что этот мужчина владеет искусством невозможное превращать в возможное. Словно заколдованная им, она не сводила с него глаз, но хотела сказать, что он ошибается и ему случайно удалось взять ее. Откуда он знает о других мужчинах, которые пытались и были отвергнуты, которые теряли желание и интерес к ней, едва видели ее замершее от страха тело? Она вооружила себя против издевательства над ее чувствами, но оказалась в полной власти мужчины, который не совершил над ней насилия, хоть и не пытался бурными ласками пробудить ее чувственность.

Каждое движение Майлса, каждое его прикосновение, каждая его ласка, каждый поцелуй повергали ее в жар, и Пеппер растворялась в его нежности, не в силах определить свои ощущения. Он был частью ее, он был принят ее плотью. Кончиком языка он касался ее шеи там, где билась тоненькая жилка, а она чувствовала удары пульса на его руке, ласкавшей ее грудь. Неожиданно Пеппер выгнула спину, желая быть еще ближе к нему, но сумела подавить рвавшийся с губ стон, хотя Майлс как бы все равно слышал его, потому что нежно тронул зубами ее кожу, и ее соски затвердели под его ладонями. Она сделала движение ему навстречу, отзываясь на его ласки, которых он не жалел, дабы доставить ей удовольствие. Себя ему приходилось сдерживать, потому что иначе он мог не добиться того, чего хотел сильнее всего в жизни.

Мысли, одна другой стремительней, проносились у него в голове. Его женщина. Часть его. Он понял это, едва увидел ее. Теперь он в ней. Ее груди в его ладонях. Ее запах возбуждает его. В ней есть все, о чем он когда-либо мечтал, и он научит ее желать его не менее страстно, чем он желает ее. Он не отпустит ее от себя. Никогда и ни за что.

Пеппер вскрикнула, но он знал, что не причинил ей боль, и ласково тронул языком ее твердый сосок.

Ни о чем не думая и ничего не понимая, Пеппер инстинктивно отвечала на требования своей крови и своей плоти, полностью отдаваясь во власть первого в ее жизни оргазма. А Майлс радовался, глядя на нее, словно она, да и он сам, сдали самый важный в своей жизни экзамен.

Потом они еще раз любили друг друга, и Майлс научил ее давать наслаждение, а не только получать его. И Пеппер спокойно заснула, положив голову ему на грудь.

Правильно он делал, что боялся ее, устало думал Майлс. Отныне его жизнь будет совсем другой, потому что он любит ее и хочет быть рядом с ней до самой смерти.

Проснувшись и обнаружив рядом Майлса, Пеппер перепугалась, но не слишком, ибо почти сразу вспомнила, как они любили друг друга. Слишком быстро она отказалась от принятой на себя роли и стала обычной женщиной, подобной всем женщинам из племени ее матери. И это не давало ей покоя. Даже ясным солнечным утром она не разуверилась в том, что Наоми приходила к ней. Но Майлсу об этом не сказала. Не посмела. Они жили, не зная времени и забот, однако реальность оставалась реальностью и рано или поздно им придется вернуться в нее. А теперь она грелась на жарком солнце и впитывала в себя его чувственность, чтобы отдать ее Майлсу в своей прохладной спальне. От ненависти и отвращения к сексу Пеппер пришла к такой чувственности, что Майлс одновременно горевал о потерянном ею времени и гордился собой, сумевшим освободить страстную женщину от пут страха.

Они не говорили о любви. Пеппер еще не была уверена в его искренности, и Майлс не хотел пугать ее излишней поспешностью. Иногда он даже боялся, что забудет, зачем привез ее в Гоа, поэтому то и дело предостерегал насчет Симона. Однако безуспешно. И еще они не говорили об Оливере. Но вот наступила их последняя ночь в Гоа, и Майлс решил, что не должен больше молчать.

Они долго любили друг друга, а потом Майлс по-хозяйски положил руку Пеппер на живот и внимательно посмотрел на нее.

— Если забеременеешь, я не хочу, чтобы ты скрыла это от меня, как скрыла свою беременность от Герриса.

Пеппер замерла. И об Оливере он знает! У нее пересохло во рту. Все же она собрала все свои силы и посмотрела ему в глаза, однако не прочитала в них ничего, кроме нежности и сочувствия, хотя ждала совсем другого, может быть, пренебрежения, может быть, недовольства.

— Я хотела сделать аборт, — сама не зная зачем, сказала она. — Я хотела убить его ребенка, прежде чем он родится.

Она вспомнила, как ей было плохо, и горько расплакалась, а Майлс, испуганный реакцией Пеппер, немедленно обнял ее и принялся утешать, проклиная себя за свой язык.

Они оба знали, что такое не иметь родителей, и Майлс понял ход ее мыслей, когда она сказала:

— Филип и Мэри очень хотели его. Они могли отдать ему свою любовь, а мне было восемнадцать… Мне не на что было даже кормить его. Я боялась думать, что рано или поздно наступит день, когда мне придется рассказать ему о его отце…

— Ты правильно поступила.

Он знал, что говорит искренне, и к тому же сказав это, почувствовал, что навсегда избавился от собственных призраков. Ребенком Майлс часто, даже слишком часто, мечтал узнать что-нибудь о своих родителях. Он проклинал свою мать за то, что она бросила его. Но разве полковник Уайтгейт не был ему лучшим отцом? Разве он не показал ему пример, которому Майлс гордо последует, когда у него будут свои дети? А Пеппер рыдала у него на груди, оплакивая своего ребенка, себя, все человечество…

— Нам пора назад, — ласково проговорил Майлс, когда она затихла. — Завтра прилетит вертолет. Но прежде, чем мы покинем этот райский уголок, дай слово, что ты забудешь о мести.

Пеппер упрямо поджала губы.

— Майлс, я так долго жила этим, — ответила она. — Не могу я вот так сразу! Он заслуживает наказания…

— Но не от тебя. — Майлс старался говорить спокойно. — Ты не можешь поставить себя выше закона Божеского и человеческого… Подумай об этом.

Она молчала. И Майлс вздохнул. Он знал, как нелегко будет убедить ее, и то, что они стали любовниками, ничего не меняло. Пеппер все еще не очень доверяла ему. И Майлс это понимал, как понимал, что она любит его.

— Уже поздно, — устало произнес он. — Надо поспать.

Пеппер отвернулась от него и немного отодвинулась, но прошло немного времени и во сне она вновь прижалась к нему, так что когда Майлс проснулся утром, ее волосы накрутились ему на руки, словно шелковые путы. Он соединился с ней с неистовой страстностью, не единожды заставив громко кричать от острого наслаждения, пока они оба не обессилели настолько, что могли лишь лежать, обнявшись, на сбитых простынях.

Пеппер знала, что не забеременела. Она не могла сказать, почему в этом уверена, и не раз потом сама задавала себе этот вопрос, но ей было грустно от этого и еще оттого, что совсем не хотелось возвращаться в прежнюю жизнь.

Компания «Майденес Менеджмент» наверняка уже прекратила свое существование, и она чуть ли не ненавидела Майлса за то, что он стал играть важную роль в ее жизни.

Дома все будет иначе, говорила она себе, и чувства у нее будут другие, не такие, как в этом месте, насыщенном древним колдовством. Она возьмет себя в руки, станет больше похожей на себя прежнюю, меньше будет зависеть от Майлса.

Пеппер принимала душ, когда услышала шум мотора. Вот и все. Конец идиллии.