Мученик

Глава 14

— Видел эту пьесу? — спросил Дэнис Пикет, сидя в пивной постоялого двора «Фалькон» в Фотерингее.

— Нет, — ответил Саймон Булл. — Как называется?

— «Тамерлан». Хорошая вещь, Були. Много драк, много смеха.

— А где идет?

— В «Занавесе», [39]Булли.

— Ясно. Только зови меня господин Булл.

— Простите, господин Булл.

— О чем пьеса?

— Кажется, о турках. Много сражаются и убивают.

— Это не для меня. Не нравится мне эта мода лить в пьесах кровь рекой. — Булл огляделся и заметил, как завсегдатаи быстро отвели взгляды. Булл уже привык и не особенно обращал внимание на то, что на него вечно глазеют, но он беспокоился о своем помощнике. Пикет был молод и, если верить рекомендациям, отлично управлялся с топором и веревкой, но такой серьезной работы у него прежде еще не было. Буллу не хотелось, чтобы Пикет привлекал к себе излишнее внимание.

— Господин Булл, а где остановился Дигби?

— В Эпторпе вместе с джентри. Господин секретарь хотел, чтобы и мы отправились туда, но старина Милдмей не позволил. Думает, что мы слишком низкого происхождения. Только знаешь, Дэнис, — и здесь он перешел на шепот, — я рубил головы господам и познатней. Перед плахой все равны.

— Ну и кого тебе довелось укоротить при помощи топора, а Булли? — спросил Пикет.

Булл поднес указательный палец своей огромной правой руки к губам.

— Топор в сундуке, Дэнис, и закончим на этом. Не хочу тревожить местных. И зови меня господин Булл, последний раз напоминаю.

— Простите, господин Булл.

Днем ранее, или около того, к Саймону Буллу, проживавшему за воротами Бишоп-Гейта, приехал состоящий на службе у Уолсингема Энтони Холл с известием о том, что Булл получил новый заказ. Они поторговались немного и в конце концов остановились на десяти фунтах золотом, расходах на поездку, хорошую еду и ночлег для него и его помощника. Они принялись спорить о том, кому достанутся драгоценности и одежда с тела, Булл стоял на своем, и Холл пообещал, что в свое время они обо всем договорятся. Зачем расстраивать палача перед работой.

— Ну, Дэнис, может, выпьешь еще кварту, пока я ем? Затем отправляемся спать: надо хорошенько отдохнуть. Нам рано вставать.

— Хорошо, господин Булл.

— Молодец. Мне бы сейчас парочку голубей да кусочек говядины. Узнай, не смогут ли нам приготовить что-нибудь в этом роде, хорошо?

— Да, господин Булл.

— И еще свежего хлеба с маслом, будем макать его в жир.

— Да, господин Булл, будет исполнено.

Старлинг Дей проснулась от сильной оплеухи, которую ей отвесила Парсимони Филд. За первым ударом последовал второй, потом еще и еще.

Она попыталась уклониться.

— Пожалуйста, Парси, не надо, — слабым голосом взмолилась она.

— Сперва скажи, где золото, Старлинг Дей. — Парсимони снова ударила ее. — Ты увязла по самую свою куриную шею.

Старлинг поняла, что привязана к кровати. Голова кружилась от выпитого, а из-за жесткого деревянного основания невыносимо болела спина. Старлинг стало нехорошо, она отвернулась, и ее вырвало.

— Убью, если тебя стошнит на меня.

Старлинг закрыла глаза. В пьяном бреду ей казалось, что она снова в Стреллее, привязана к кровати, и ее избивает Эдвард. А она надеялась, что такого больше не повторится. Постепенно в сознании всплыли события прошлой ночи. Они спрятали золото и драгоценности, оставив лишь несколько ожерелий и браслетов, которые нацепили на себя, а затем вернулись, чтобы забрать пожитки Элис. Потом, куражась, они наговорили Парсимони Филд гадостей и направились в «Бель-Саваж», чтобы выпить напоследок и исчезнуть навсегда. А почему бы и нет? Арси-Парси понятия не имела, что произошло на Кау-лейн, и ей их было не остановить. Но выпивка взяла свое.

Старлинг хотела обхватить руками гудящую голову, но не могла: руки были привязаны к кровати. Еще утром мир был прекрасен, а теперь снова превратился в зловонную выгребную яму. Нужно было бежать отсюда как можно быстрей.

Парсимони снова замахнулась, целясь кулаком прямо в лицо своей жертвы. Старлинг едва успела повернуть голову в сторону, уклоняясь от удара, который сломал бы ей нос. Но все равно было больно. Парсимони била как мужчина.

— Я покажу тебе, где золото, — закричала она.

— Какое золото?

— Ты знаешь, какое. Золото Когга. Мы разделим его на три части. Тебе, мне и Элис.

Парсимони села на край кровати.

— А мне кажется, с тебя хватит и того, что я не выдам тебя, потому что иначе уже сегодня твоя куриная шея окажется в петле виселицы в Тайберне, и я первая буду приветствовать палача. Получается, ты моя должница, Старлинг Дей. Ты обязана мне жизнью, поэтому мне полагается три четверти. Остальное можете поделить с Элис.

— Но я не убивала Когга!

— Неужели? А я считаю, что убила, да и судья со мной согласится. Тело в бочке, а богатство покойного у Старлинг Дей. И что скажет судья?

— Ладно, бери половину. Но ты ничего не получишь, если выдашь или убьешь меня. Развяжи меня. Пожалуйста, Парсимони. Я не убивала Когга. Но я видела, кто это сделал.

— Я подумаю об этом, Старлинг Дей. Позже. А сейчас мне нужно позавтракать. — Парсимони встала и повернулась к двери.

Старлинг запаниковала.

— Подожди. Может, пойдем и заберем драгоценности прямо сейчас, а? Там так много, Парси, всем хватит. Когг словно испанский галеон ограбил.

— Мне надо подумать.

Старлинг почувствовала, что ее сейчас опять стошнит. Она скорчилась на кровати.

— У меня есть идея получше, — произнесла Парсимони. — Может, скажешь мне, где золото, а я пойду и заберу его? Потом вернусь и развяжу тебя.

— Парсимони, умоляю! Если оставишь меня здесь вот так, то мне — одна дорога, в Бедлам.

— Это же так просто, милая. Чем раньше ты расскажешь мне, где искать, тем раньше я освобожу тебя.

Старлинг была на грани, но понимала, что, если расскажет, где искать драгоценности Когга, Парсимони не даст ей уйти. Она или убьет ее, или сдаст констеблю, и Старлинг отправится на виселицу.

— Сначала освободи меня, Парси. Так я ничего тебе не скажу. И где моя кузина?

— О, не тревожься о ней, милая. Она спит наверху.

От этих слов у Старлинг все похолодело.

— Ты же ей ничего не сделала?

Парсимони сжала губы.

— А если и сделала? Тогда мы с тобой получим больше, ведь так?

— Знаешь, Булли…

— Господин Булл, Дэнис.

— Господин Булл, прошлым летом, когда наступила жара, мне поручили убивать собак.

— Я не знал об этом, Дэнис.

— Я ненавидел эту работу, господин Булл. Каждый день по приказу городских властей мы отлавливали их и убивали всеми известными способами, топили, душили, перерезали горло, забивали камнями. Я понимал, что это необходимо, собаки — разносчики чумы, но мне эта работа не нравилась.

— Работа есть работа, Дэнис.

— Конечно, вы правы, но наша семья всегда держала собак. Я обучал их ловить кроликов и зайцев.

Саймон Булл взглянул на юношу и покачал головой. На них сообразно обстоятельствам была черная одежда, фартуки, какие обычно носят мясники, и маски, и, как и подобает палачам, они стояли, поигрывая мускулами. Огромная рука Булла лежала на рукоятке топора. Он знал, что являет собой устрашающее зрелище; Булл много часов провел перед зеркалом, репетируя позу. Хорошо, когда осужденный не страшится того, что с ним должно произойти. А то однажды ему пришлось бегать за одним знатным молодым человеком вокруг эшафота, словно какая-нибудь селянка за курицей, пытаясь поймать его. Грязная работа, кругом куски человеческой плоти, все залито кровью. Сегодня хлопот должно было быть меньше.

Они стояли у платформы, обтянутой черным бархатом. Ее возвели наспех. Два дня в зале раздавался стук молотков: шла подготовка к кровавому ритуалу.

— Мы здесь уже больше трех часов, господин Булл. Знай я, что задержусь здесь до десяти, то позавтракал бы поплотнее.

— Не волнуйся, скоро наедимся от пуза.

Послышался приглушенный разговор, и они обернулись. В одежде из черного бархата, высоко держа голову, вошла Мария, шотландский дьявол во плоти. За ней, причитая, парами шли шестеро специально отобранных слуг, трое мужчин и три женщины.

— Так вот, господин Булл, одна из собак, мастиф, посмотрела на меня такими печальными глазами…

— Тс-с-с, Дэнис, не сейчас, — тихо произнес Булл, когда затихли голоса двух сотен людей, собравшихся в зале. Это была странная мрачная группа: кто-то неловко шаркал, другие стояли неподвижно. Из очага вырывалось жаркое пламя, согревавшее их промокшие под дождем одежды, от которых начинал подниматься пар. Взгляды присутствующих были устремлены вперед в попытке разобрать на темном фоне помоста очертания облаченной в черное женщины, которая поднималась по ступенькам. Охранявшие ее алебардщики в доспехах поддерживали Марию под локти. Она села в специально приготовленное, задрапированное черным кресло. Булл взглядом следил за ней. Он не смотрел ей в лицо, его больше интересовала ее одежда и то, что у нее было с собой. Им будет чем поживиться. В руках она держала распятие из слоновой кости, а на шее висели бусы с золотым распятием и четки на запястье. Одежда осужденной была темной и мрачной, но хорошего качества, за нее можно было выручить приличные деньги. Черное бархатное платье можно разрезать на куски, размером дюйм на дюйм, и распродать как реликвию. На голове у Марии был чепец из белого батиста с белой льняной накидкой. Это тоже можно выгодно продать. Даже за ее платок из желтого шелка, который казался яркой вспышкой в свете пламени, он выручит не меньше фунта, а то и двух. Его человеку в Чипсайде это обойдется в кругленькую сумму; паписты хорошо платят за подобные реликвии.

Господин Бил, служащий Тайного совета, который привез в Нортгемптоншир Булла, Пикета и слугу Уолсингема, Джорджа Дигби, зачитал приказ, оглашая приговор обвиняемой в государственной измене и заговоре против Ее величества. Затем граф Шрусбери принялся исполнять протокол.

— Мадам, вы слышите, что нам приказано сделать?

— Делайте, что положено, — тихим, немного дрожащим голосом ответила Мария. — Я умираю за свою религию.

У Пикета засвербило в носу. От долгого стояния болела спина, а пустое брюхо требовало еды. Ему хотелось побыстрей покончить со всем этим, как вдруг поднялся какой-то священнослужитель, может епископ, и заговорил, а осужденная принялась бормотать что-то на латыни.

Наконец Мария упала на колени, и ее вдруг ставший громким голос прервал речь декана [40]Питерборо.

— Я умру, как и жила, в истинной и священной католической вере. Ваши молитвы мне не нужны.

Она подняла над головой распятие из слоновой кости и призвала Господа обратить Англию в истинную веру, а католиков оставаться твердыми.

Похоже, она не собиралась умолкать, продолжала молиться за Англию, за Елизавету, за Римско-католическую церковь. Булл ткнул локтем Пикета и тихо произнес ему на ухо:

— Ну все, приятель, давай-ка ускорим события.

Они сделали шаг вперед и, согласно освещенной веками традиции, преклонили колени перед Марией, затем попросили прощения за то, что они должны были сделать. Она охотно простила их.

— Прощаю вас от всего сердца, — твердо сказала она. — Ибо уповаю на то, что смерть освободит меня от всех горестей.

Булл поднялся с колен и начал снимать с нее платье. Она отшатнулась, затем с девичьим смехом произнесла:

— Позвольте, я сделаю это сама. В этом деле я понимаю больше вашего. У меня еще не было подобной камеристки.

Булл отошел назад. Неважно. Раз дама стесняется его, это ее выбор. Все равно вся одежда достанется ему. Две из трех ее служанок, дрожа и причитая, своими нежными руками расстегнули ей корсет и сняли черное платье, обнажив шелковый корсаж и нижнюю рубашку темно-красного цвета, словно кровоточащая рана. Показалось, что присутствующие в зале одновременно ахнули, хотя, возможно, это был шум ветра в трубе.

Сняв с шеи бусы с золотым распятием, она попросила у Булла позволения отдать их служанке. Она пообещала, что ему заплатят золотом, и гораздо больше стоимости распятия и бус. Он отрицательно покачал головой и, вырвав распятие из ее пальцев, для надежности спрятал его себе в башмак. Затем он взял распятие из слоновой кости и четки и передал их Пикету.

Мария больше не хотела оттягивать исполнение приговора и жестом попросила одну из своих служанок завязать ей глаза платком, узел которого оказался точно у шеи, словно мишень для топора. Она наклонилась вперед, оперлась руками о край плахи и опустила подбородок на руки. Булл кивнул Пикету, тот шагнул вперед, вытащил ее руки из-под подбородка и вытянул их вдоль тела приговоренной.

Она заговорила, снова на латыни, сначала прочитала псалом, затем, вверяя свою душу в руки Господа, несколько раз произнесла:

— «In manus tuas, Domine, commendo spiritum meuml». [41]

Булл занес тяжелый двусторонний топор высоко над головой. Казалось, прошла вечность, прежде чем топор, описав огромную дугу, опустился на затылок Марии. Звук ломающей кость острой стали взорвал тишину, словно удар ножа мясника. Булл посмотрел через прорези маски вниз на кровавое месиво. Черт, он промахнулся. Кровь бросилась ему в лицо, он быстро взмахнул еще раз и снова ударил. На этот раз удар оказался точным, и кровь забила фонтаном.

Он опустился на колени рядом с телом, чтобы поднять отрубленную голову, но оказалось, что голова не полностью отделилась от тела и держалась на сухожилиях. Краем топора он перепилил их, затем схватил перепачканной в крови рукой голову Марии за волосы и поднял ее на всеобщее обозрение.

— Это голова Марии Стюарт, — прокричал он. Только это была не голова, а ее темно-рыжий парик. Ее выбритая голова покатилась по платформе. К счастью, благодаря маске никто не мог увидеть его лица, ибо Саймон Булл, сгорая от стыда, в этот момент закрыл глаза. Наконец он вспомнил, что должен сказать, и глубоко вздохнул:

— Господь, храни королеву, — горячо произнес он.

У Булла выдался плохой день, который становился только хуже. Когда они омыли и раздели тело, одежду у него забрали, чтобы сжечь. А еще у него отобрали распятия, четки и бусы. Позже Уолсингем решит, что с ними делать. Когда Булл, чувствуя, что его надули, возразил, заявив, что у него есть право оставить себе имущество казненного, кто-то тихо произнес, что «непозволительно делать из этой проклятой женщины мученицу и оставлять после нее какие-либо реликвии».

Когда с казненной снимали одежду, чтобы вынести во двор и сжечь, из вороха ткани вдруг выскочила перепачканная кровью маленькая собачка, терьер. Глаза Пикета сверкнули, когда он увидел животное, и его лицо под маской озарила улыбка.

— Привет, — произнес он, беря на руки собачку.

— Оставь ее, — мрачно сказал Булл. — Раз нам не разрешили оставить себе распятие, то не позволят взять и собаку.

Дэнис Пикет неохотно выпустил из рук собачку, и она, скуля, побежала к обнаженному трупу своей хозяйки. Пикет с тоской наблюдал за собачкой.

— Знаете, господин Булл, того мастифа, о котором я вам рассказывал, я так и не смог убить. Он до сих пор живет у меня, замечательный пес. Я зову его Булли в вашу честь.

— Что ж, приятель, тогда тебе нужно звать его Господин Булл, а?

— Вы правы, господин Булл, так и сделаю. С этого дня я буду звать его Господин Булл.