Мученик

Глава 25

Топклифф и его персеванты ворвались в дом перед рассветом, когда в комнате на втором этаже Коттон служил мессу для графини, ее ребенка и прислуги. Слуга Джо Флетчер бросился по небольшому каменному лестничному пролету в глубине холла вниз, к входной двери, но ее уже успели выбить стенобитным бревном. Он натолкнулся на стену из сверкающих лезвий, слепящих смоляных факелов, кожаных доспехов с гербом королевы и голов в стальных морионах. [50]

Группу из десяти человек в темном одеянии возглавлял Топклифф, и его грозная тень плясала в свете факелов. Начальник лондонских персевантов Ньюуолл тоже был здесь. Все, кроме Топклиффа, стояли, обнажив мечи, что-то выкрикивали и топали сапогами. От факелов и трубки в зубах Топклиффа поднимался едкий дым.

Топклифф шагнул к Флетчеру так, что их лица оказались в футе друг от друга. Он был на полголовы ниже слуги, но власть, которой Топклифф был наделен, с лихвой компенсировала его низкий рост.

— Где они? — прорычал он, выдохнув клубы дыма. — Сейчас же веди меня к ним, или я прикончу тебя.

Наверху леди Танахилл трясущимися руками прятала священные сосуды. Собрав свое облачение, Коттон бросился к лестнице и через две ступеньки взлетел на третий этаж. Сердце тяжело стучало, когда он, миновав салон, вбежал в башню для хозяйственных нужд и, поднявшись еще на несколько ступенек, спрятался в тесную коморку, где находилась уборная. Видимо, трубы засорились, ибо вонь человеческих экскрементов была просто невыносимой.

Он нащупал потайной крюк, отбросил его и поднял сиденье стульчака, под которым в полу было сделано потайное укрытие. Графиня показала ему это место после ухода гостей. Размеры укрытия позволяли, чтобы в него мог поместиться человек, но не более того. Коттон спустился в укрытие сначала по пояс, затем, опуская сиденье на прежнее место, спрыгнул вниз. В то же мгновение он погрузился во тьму. Он не взял с собой свечи, хотя, будь они у него, он все равно не смог бы ими воспользоваться из-за запаха горящего воска, который мог его выдать. Коттон молился, чтобы графиня — единственная, кто еще знал об этом месте, — не забыла бы вернуть потайной крюк в прежнее положение.

Опасаясь за собственную жизнь, Джо Флетчер попятился от Топклиффа и его персевантов, но ничего не сказал. Неожиданно у подножия лестницы появилась Беатрис. Она была невысокого роста, и было видно, что она еще ребенок.

— Опустите мечи, — твердо произнесла Беатрис, демонстрируя великолепное самообладание и мужество. — Опустите, кому сказала!

Позади своей юной служанки у подножия лестницы появилась графиня.

— Ты кто? — прорычал Топклифф.

— Я — Беатрис, служанка леди Танахилл, — храбро ответила она. — А вы кто?

— Неважно, кто я, девочка. Где твоя хозяйка?

Тут Топклифф заметил у лестницы тонкий силуэт графини.

— Ах, леди Танахилл, как мило. А где Саутвелл?

— Саутвелл? — слабым голосом едва слышно переспросила она.

— Немедленно отвечайте, где он, иначе я камня на камне не оставлю от вашего дома, поскольку точно знаю, что он здесь. И я его найду, сколько бы времени мне не понадобилось.

Графиня едва дышала от страха. Топклифф уже приходил в ее дом раньше, когда ее мужа заключили в тюрьму. Он отпускал шуточки в адрес ее супруга Филиппа и искал улики в его бумагах. Топклифф ничего не нашел, хотя поиски продолжались целые сутки и еще полдня. После того визита Топклиффа она и попросила плотника, с которым ее познакомили друзья-католики, сделать то укрытие под уборной. Это невероятно сложное сооружение, верх изобретательности, было так искусно спрятано, что никто не догадался бы о его существовании. Чтобы найти укрытие, персевантам придется в буквально смысле разобрать весь дом, кирпич за кирпичом, камень за камнем, до самого основания.

Топклифф запер слуг в кухне, а леди Танахилл в ее комнате. Вокруг дома он расставил еще человек пятнадцать, которые окружили особняк со всех сторон и следили за каждой дверью и окном в лучах восходящего солнца. Он вместе со своими людьми, грохоча тяжелыми сапогами по многочисленным комнатам, начал обыск. Топклифф заглянул во все и под все сундуки, кровати и шкафы. Его люди обстучали панели обшивки стен, в надежде услышать звук, который бы отличался от остальных. В библиотеке Топклифф сбросил на пол все книги в поисках потайной двери, замаскированной под книжный шкаф. По одиночке он допросил всех слуг, угрожая им пытками и смертью.

— Скажешь, где он, сохранишь себе жизнь. Но если мы найдем его, а ты так и не скажешь, где он прячется, тебя подвесят на дыбе и казнят за предательство. — Это он пообещал даже Беатрис.

Когда настал черед Роуз Дауни, Топклифф повел себя с ней еще жестче, чем с остальными. Но, оставшись наедине, он приказал ей сесть и налить вина.

— Ты — красивая девушка, Роуз, — сказал он.

— Спасибо, господин Топклифф. — Роуз села, держа ребенка на руках.

— Трудно тебе среди этих подлых и вонючих папистов?

— Нет. Они — хорошие люди и меня не обижают.

— Но они укрывают предателей. Иезуитов. Именно иезуиты собирались убить нашу любимую королеву Елизавету. — Роуз опустила голову. — И они не помогут тебе найти твоего малыша…

Она быстро подняла взгляд, и в ее глазах блеснула надежда.

— Ну, Роуз, где этот человек?

— А мой малыш?

— Всему свое время. Сначала Саутвелл.

Роуз прижала подкидыша к груди. Она уже начала замечать странные взгляды слуг и не могла смотреть им в глаза.

— Клянусь вам, мне не известно, где он прячется. Но я знаю, что он здесь. Мне говорили, что он останется в этом доме. Молю вас, поверьте мне…

— Боже, Роуз, этого недостаточно. Поговори с остальными. Выясни, что они знают.

Вдруг он размахнулся и ударил ее кулаком в лицо. Удар опрокинул Роуз, и ребенок, выскользнув из ее рук на пол, закричал. Едва не потеряв сознание, Роуз принялась водить вокруг руками, пытаясь найти младенца, чтобы взять на руки. Наконец ей это удалось. Топклифф выбил ей передний зуб, и изо рта пошла кровь, которая теперь заливала Роуз руки и испачкала пеленки младенца.

— Это чтобы доказать остальным, что ты их не предавала, Роуз. А теперь отправляйся и выясни, где прячется этот священник.

Вонь в укрытии была непереносимой, на первых порах Коттона тошнило так, что желчь обжигала ему горло. Размером укрытие было всего пять квадратных футов и семь футов в высоту. Внутри из удобств была только холодная каменная скамья да бадья с водой и кружкой. Коттону показалось, что воздух затхлый и почти не циркулирует. Как ему здесь дышать, если придется остаться в укрытии на какое-то время? Он впервые оказался в такой кромешной темноте. Так темно не бывает даже в безлунную ночь; он открывал и закрывал глаза и не ощущал разницы. Вот как выглядит изнутри могила, подумал он. Наверное, то же испытал и Иисус, когда восстал из гроба. При этой мысли ему вдруг стало стыдно, и он постарался больше об этом не думать. Да как он смеет сравнивать собственное положение со страданиями Мессии?

Коттон попытался успокоиться, дышать реже, чтобы воздуха хватило на более долгий срок. Он выпил немного воды, принялся считать секунды, затем — минуты. Из минут сложился час, затем еще несколько часов. Отовсюду он слышал грохот и треск дерева: люди Топклиффа отдирали и разбивали обшивку стен и доски пола. Он знал, что должен сидеть тихо, как мышь. В какой-то момент персеванты оказались совсем рядом, смеясь и отпуская шуточки, изрыгая проклятия и угрозы. Неужели им не слышно, как колотится его сердце?

— Выходи, папистский пес, — кричал один. — От тебя несет, как из выгребной ямы!

Они рассмеялись, и один из персевантов, находясь всего лишь в двух футах от него, под улюлюканье остальных уселся на сиденье стульчака и принялся тужиться. Коттону показалось, что смрад удвоился. У него на языке крутились одни и те же слова, но он не произносил их вслух:

— Fiat voluntas dei, fiat voluntas dei, fiat voluntas dei… Да исполнится воля Божья.

Спустя шестнадцать часов Топклифф привел еще один отряд, а остальных отправил спать. Но сам остался. Он пробудет здесь всю ночь. Грохот и треск, звук разрезаемых гобеленов и разбиваемого стекла не утихал до рассвета. Утром Топклифф послал за двумя каменщиками. Когда они прибыли в разоренный дом, он приказал измерить все стены и перекрытия, чтобы найти потайные полости. Несколько часов они измеряли дом, спорили и чесали в затылках. Им даже показалось, что они нашли тайник. Когда люди Топклиффа ломали стену, она чуть не рухнула, и пришлось бежать за подпорками, чтобы не дать стене упасть. Наконец им удалось проломить в стене дыру, но за ней оказалась кладовая. В гневе Топклифф отослал каменщиков прочь, так и не заплатив. В ответ на их возмущение он сказал, что их счет оплатит леди Танахилл.

На вторую ночь Топклифф отослал своих людей, оставив нескольких охранников снаружи и одного в большой зале.

— Я вернусь на рассвете, — сказал он графине. — Даже не пытайтесь вывести его из дома.

Коттон забылся беспокойным сном. Часы шли, и он не знал, день сейчас или ночь. Сидя на скамье, он прислонился к стене, опасаясь, что захрапит или заговорит во сне. Коттон дрожал от холода, но это его не особенно волновало, ибо в иезуитских колледжах его научили терпеть лишения. Голод разъедал ему внутренности, но и это было не в новинку, ибо он часто постился. Проведя не один час в молитвах, Коттон в подробностях представил себе то, что с ним произойдет, если его поймают. Выдержит ли он мученическую смерть? Многие сдавались и называли имена своих друзей. Были и те, кто и на дыбе не молил о пощаде и ничего не говорил своим мучителям, но большинство не выдерживало. К какой группе примкнет он? Легко и приятно жаждать мученической кончины, когда тебе это не грозит, и совсем другое дело, когда вероятность такого исхода слишком велика.

Пребывание в полной темноте обострило его слух и осязание. Ему казалось, что он слышит в доме каждый звук. Скоро он научился бесшумно передвигаться по своему тесному укрытию, ощупывая кирпичи. Слава богу, его обоняние притупилось, и он больше не ощущал зловония, проникающего из уборной, или от своих собственных экскрементов, место которым он отвел в одном из углов убежища.

В эти бесконечные часы ему больше всего хотелось увидеть свет и чего-нибудь почитать. Он утешался мысленным чтением Библии.

А потом Коттон начал составлять письмо. Это было бескомпромиссное письмо к воображаемому заключенному. Быть может, к Филиппу, графу Танахилл, с которым он не был знаком и который сейчас томился в Тауэре, приговоренный к смерти за измену; или к другим святым братьям из ордена иезуитов, таким как Кэмпион, который был здесь до него и претерпел жестокие страдания, или к тем, кто еще придет; возможно, к своему другу и спутнику в этом путешествии, Генри Гарнету, который теперь находился на свободе где-то за пределами Лондона; или, быть может, к самому себе, чтобы убедиться еще раз, что на все воля Божья и что Господь поможет ему все преодолеть.

«Пусть ни гнев, ни вымысел, ни меч, ни великолепие пышного одеяния, ни взятки, ни мольбы, ни какое другое принуждение не отвратит тебя от милости Христа. Ты рожден Божьим. Благодаря Господу ты появился на свет, и ради Него ты умрешь. Именно смерть укрепит сомневающегося и сделает сильного еще сильнее. Господь — всему причина, борьба — коротка, а награда — вечность. Покаяние смиренного сердца через пролитие собственной крови ради этого благого дела искупит все грехи, как при крещении, вот как велика привилегия мученичества».

Мученичество. Само слово заставляло содрогнуться. Крайнее смирение плоти должно было приблизить его к Божьей любви настолько близко, насколько это возможно. Мечтал ли он долгими ночами в колледже о мученичестве?

После почти двух дней, проведенных в укрытии, Коттон вдруг услышал шепот и подумал, уж не голос ли это пришедшего за ним Господа или ангела. Голос был женский, приятный, словно звук церковных колоколов летним днем. А затем он увидел наверху узкую полоску света — никогда прежде он не видел такого слепящего света — и прикрыл глаза руками.

— Отец Коттон, это Энн. — Ее голос был едва слышен.

— Можно выходить?

— Нет, они все еще здесь. Правда, уже поздно, и они играют в карты в большой зале, пока Топклиффа нет. Я принесла вам еды.

— Я не могу смотреть на свет. Он слишком ярок.

Графиня отшатнулась от ударившего в нос зловония.

— Святой отец, мне так жаль, что вам приходится сидеть здесь.

— Fiat voluntas dei, [51]моя дорогая Энн.

У нее был узелок с едой: хлеб, сыр, кусочки холодного мяса и вино — всего понемножку, так как люди Топклиффа внимательно следили за лестницей. Они с Эми спешно собрали ему еды в кухне, или, вернее, в том, что от нее осталось, пока Роуз Дауни была наверху в своей комнате с ребенком. Им не верилось, что Роуз способна на предательство, но она при встрече каждый раз отводила взгляд.

— Спасибо вам за еду. Она очень кстати. И, пожалуйста, не тревожьтесь за меня. Если будет на то Божья воля, меня не тронут. Но если вы чувствуете, что кому-то в этом доме угрожает опасность из-за моего присутствия, скажите персевантам, где я. Благополучие ваших домочадцев главнее моей безопасности.

— Святой отец, я не смогу этого сделать. Нас уже ничто не спасет от гнева Топклиффа.

— Топклифф? Я слышал о нем.

— Это жестокий человек. Он не прекратит поиски, пока не разрушит этот дом до основания, ибо он знает, что вы здесь. Нам повезло, что это укрытие оказалось таким надежным, но было нелегко пробраться сюда, чтобы закрыть вас на потайные крючки и замаскировать их. Вас бы уже нашли, если бы я этого не сделала.

Ее голос звучал слабо, казалось, она задыхается. Коттон боялся, что ей еще хуже, чем ему.

— Молю вас, Энн, держитесь, все скоро закончится. — Он попытался открыть глаз, но глаз тут же заслезился, и Коттон снова закрыл его. Он перекрестил ее и благословил, после чего она заперла потайную дверь и спрятала крючки.

Свежий воздух и еда вернули Коттону присутствие духа, надежда снова посетила его. Воспользовавшись принесенным вином и хлебом, он отслужил мессу, затем вознес благодарственные молитвы и принялся медленно есть и пить.

Топклифф снова вызвал Роуз Дауни.

— Расскажи мне об этом сборище. Иезуит пришел один?

Губы Роуз распухли от удара. На щеках виднелись следы грязи и слез.

— С ним был еще один человек, его звали Томас Вуд. Мы раньше никогда не видели его, поэтому его нам представили.

Томас Вуд? Это имя было ему знакомо.

— Что еще ты можешь рассказать? Как он выглядел? Что говорил? — не унимался Топклифф.

Роуз, как смогла, описала его, но добавила, что Вуд мало говорил. Затем осторожно спросила:

— Господин Топклифф, а как же мой малыш?

— Твой малыш в безопасности и здравии, Роуз. Пока это все, что я могу тебе рассказать. Когда Саутвелл, живой или мертвый, окажется в моих руках, ты воссоединишься со своим Уильямом Эдмундом. Ты понимаешь меня, Роуз?

— Но я сделала все, что вы просили! Я знаю, что он здесь. Он служил мессу, когда появились вы и ваши люди. Он должен быть в этом доме, если только… — Она замолкла, увидев, как кровь бросилась Топклиффу в лицо.

— Что — если только?

Она хотела сказать: «если только вы не упустили его» — но одумалась.

— Если только ему не удалось как-нибудь улизнуть, господин Топклифф. Возможно, из подвала на улицу ведут подземные ходы. Я выполнила свою часть сделки. Пожалуйста, верните моего малыша.

— Всему свое время, Роуз. Всему свое время.