Мученик

Глава 6

Человек в подбитой белым мехом зимней накидке из малиновой шерсти, ступавший по снежной жиже в дорогих кожаных сапогах, сразу привлек внимание кумушек, продавцов и водоносов, толпившихся на грязной, забитой повозками оживленной улице Лонг-Саутуорка. Он представлялся как Коттон. Стройность и изящность его фигуры были слишком заметны на фоне уличной толпы. Рыжие волосы под украшенной темно-красными бусинами черной бархатной шляпой и борода были коротко подстрижены. Взгляд его серых глаз был одновременно цепким, веселым и осторожным. Он быстро шагал с уверенным видом джентльмена, сознающего свое место в этом мире. Для человека, который, возможно, желал бы остаться незамеченным, он вел себя слишком дерзко, а благодаря внешнему виду притягивал взгляд, но именно это качество делало Коттона невидимым для всевозможных ищеек и соглядатаев: их интересовали люди в капюшонах и темных плащах, притаившихся в тенях и дверных проемах, они не замечали того, что само лезло в глаза.

Слабый полуденный свет быстро тускнел. Коттон направлялся на юг мимо дома Винчестеров, церкви Святой Марии Паромщицы, постоялых дворов и публичных домов, к высоким стенам «Маршалси», куда его немедленно пустили в обмен на монету.

Тюремщик, приветствуя Коттона, хлопнул его по спине:

— Господин Коттон, сэр, как приятно вас снова видеть.

— И мне тебя, тюремщик.

Тюремщик, крупный мужчина с бородой, облаченный в тяжелую шерстяную тунику, подпоясанную широким кожаным ремнем-ключницей, который плотно обхватывал его огромное брюхо, широко улыбнулся Коттону, словно бы ожидал увидеть его удивление.

— Ну? — наконец произнес он. — Неужели вы ничего не замечаете, господин Коттон?

Коттон оглядел темные стены прихожей. Помещение было таким же мрачным и холодным, как и всегда.

— Запах, господин Коттон, запах. Теперь дерьмом заключенных пахнет гораздо меньше.

Коттон из вежливости принюхался. Пахло по-прежнему отвратительно, хотя, возможно, и не так резко, как обычно.

— И как же тебе это удалось?

Тюремщик еще раз хлопнул Коттона по спине своей размером с лопату ладонью:

— Все дело в ведрах с крышкой, сэр, в ведрах с крышкой. Хогсден Трент, пивовар с Галли-Хоул, присылает мне свои старые бочонки. Я распиливаю их пополам и подбираю крышку, а затем продаю их заключенным, господин Коттон. Сэр, больше дерьма на соломе нет, да и на стены больше никто не писает.

На мгновение Коттон позавидовал этому незатейливому прагматизму тюремщика; как разительно он отличался от его собственных духовных исканий, где ежедневные заботы о еде, сне, питье и испражнении служили лишь декорациями для свершения великого Божьего замысла. Они пошли по гулким, освещенным сальными фонарями коридорам, мимо камер, откуда то и дело доносились стоны и крики заключенных, пока наконец не оказались перед крепкой деревянной дверью, обшитой толстыми железными полосами. Тюремщик хотел было обрушить на дверь удар своего огромного кулака, но Коттон едва заметно покачал головой.

— Можешь идти.

Тюремщик опустил руку, поклонился и попятился обратно. Коттон решил дождаться, когда он уйдет, но вдруг услышал тихий шепот тюремщика:

— Благословите меня, святой отец. Пожалуйста…

Коттон колебался, затем совершил крестное знамение и произнес слова, которые хотел услышать от него тюремщик: «Benedictio Dei omnipotentis, Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, descendat super vos et maneat semper…». [16]Таких, как он, в те дни в Англии было много: мужчин и женщин, публично пообещавших быть верными новой церкви, опасаясь преследований и штрафов за пропуск воскресных служб, но в глубине души тосковавших по католичеству.

Коттон проследил за тем, как тюремщик, согретый его благословением, удалился прочь, затем на несколько дюймов приоткрыл дверь, за которой находилась большая камера с низким потолком и голыми кирпичными стенами. В здании, пропитанном человеческими страданиями и испражнениями, эта комната казалась удивительно чистой и прибранной. Еще большее удивление вызывал стол посреди комнаты с шестью стульями: по два стула по обе длинные стороны стола и по одному с концов. На столе стояли тарелки с холодными закусками и бутыль вина. Коттон вошел и с шумом захлопнул за собой дверь. Три женщины и двое мужчин стояли у дальнего конца стола, лица женщин были напряжены от страха и ожидания. Коттон улыбнулся присутствующим и снова совершил крестное знамение.

— Dominus vobiscum, [17]— нараспев произнес он.

Пятеро человек в дорогих одеждах перекрестились и ответили: «Et cum spiritu tuo». [18]Напряжение спало с их лиц. Они расступились: за ними находился небольшой закрытый алтарь со священными сосудами — серебряным потиром и дискосом, а также с уже зажженными восковыми свечами, тепло и мерцающий свет которых заполнял камеру.

Коттон подошел, — все пятеро по очереди поприветствовали его; он обнял каждого, поцеловал в щеку и благословил. Один из пятерки задержал свой взгляд: он должен был передать кое-что втайне. Когда этот человек приветствовал Коттона, то обнял его и не отпускал, так что Коттон некоторое время оставался в его объятиях. Коттон напрягся, ему была неприятна та вонь, что шла от молодого священника, которого он знал под именем отца Пигготта. Он и еще один мужчина, Пламмер, были священниками, тайно посланными из Франции английским колледжем в Реймсе, где они обучались. Здесь их держали как заключенных, хотя в передвижениях не слишком ограничивали. Пигготт и Пламмер были пойманы членом городского магистрата Янгом и посажены сюда без суда и следствия, но друзья хорошо кормили священников, а тюремщик был с ними не особенно суров.

— Такое счастье увидеться с вами, господин Коттон, — произнес Пигготт хриплым и вкрадчивым голосом. — У меня для вас есть сообщение, очень важное.

Коттона мутило. Он высвободился из цепких, словно когти, пальцев Пигготта и почувствовал, что его трясет. Он сделал шаг назад, подальше от священника, коротко кивнул, глубоко вздохнул, успокоился и приготовился к совершению мессы.

Гарри Слайд вычурным взмахом руки шлепнул на пропитанный элем стол газетный листок.

— Вы должны мне пенни, господин Шекспир, и даже больше.

Они сидели за отгороженным от основного зала столом в таверне «Белл» на Грейсчерч-стрит. В очаге ярко горел огонь, и стекла в окнах запотели. Из-за перегородки доносился шум: городские торговцы праздновали прибытие каракки из Ост-Индии. Судя по громким и пьяным голосам судно прибыло с грузом специй и серебра, проведя в плавании более года: все думали, что оно потерпело крушение. Торговцы вложили в это предприятие крупные суммы, и теперь их ожидания были оправданны, а состояние увеличилось в несколько раз. Этим вечером они благополучно пропили и потратили на удовольствия — если это можно так назвать — небольшую часть своих доходов. В углу возле бочек молодой трубадур в поношенной одежде уныло напевал балладу, перебирая струны лютни. На небе не было ни облачка, а холод превратил снежную кашу под ногами в тонкую ледяную корку.

— Не беспокойся, Гарри, ты получишь больше. Гораздо больше.

— Ну так это совсем другое дело, господин Шекспир. Все же мне было бы намного приятней, если бы этот менестрель сменил мотивчик. — Он сложил поднесенные ко рту руки рупором и крикнул: — Умоляю, менестрель, сыграй что-нибудь повеселей!

Джон Шекспир потянул его за коротко остриженную бородку и вздохнул:

— Дело в том, что ты мне нужен, Гарри. — Он приблизился к нему и коснулся его руки. — Я хочу нанять тебя. У нас много другой работы, не только преследование иезуитов. Мне не хватает рук. Поможешь?

Слайд отпил большой глоток гасконского темно-красного и подслащенного сахаром вина и обдумал предложение. Одно дело добывать сведения господину Шекспиру и Уолсингему, которые, будучи лакомым кусочком, стоят немалых денег, но совершенно иное стать наемным осведомителем. Однако он не удивился, что в его услугах есть нужда.

— А не связано ли это с леди Бланш Говард?

— Значит, тебе все известно.

Слайд воздел руки к старому балочному потолку.

— Весь Лондон знает о Бланш Говард. — Кивком головы он указал в сторону газетного листка на столе.

Шекспир взял листок и почувствовал, как мурашки побежали у него по спине.

Листок был озаглавлен как «Лондонский вестник». Отпечатанные на одной стороне листа статьи назывались «Ужасная трагедия леди Бланш Говард» и «Убита подлым священником», а далее в красках расписывались подробности ее ранений и то, в каком виде ее нашли. Потом следовал невнятный и фривольный рассказ о сестрах Говард, леди Дуглас и леди Френсис, в котором высказывалось предположение о том, что они не питали особо горячей любви к своему братцу и его приемной дочери Бланш. Вывод делался следующий:

«Добрый читатель, должны сказать тебе, хотя нам и больно признавать это, что у них вполне могла быть причина, объясняющая их нежелание облачаться в одеяние скорби. А как иначе, если нам известно, что леди Бланш поставила на карту место в Царствии Небесном из-за отвратительных связей с похотливыми чудовищами-папистами. От одного из них по имени Саутвелл, который в недалеком прошлом проживал в Хоршэм-Сэнт-Фейт в Норфолке, а также в изменнических колледжах во Франции и Риме, она понесла дитя, и тот, испугавшись за свою смертную жизнь, лишил ее жизни, жестоко зарезав бедняжку кинжалом. Этого Саутвелла привезли в Лондон, приютили, дали кров и еду те, кто желал зла нашей суверенной леди Элизабет. Он — и есть мерзкий убийца, с распятием, мощами и клинком, и мы умоляем всех вас, наших сограждан англичан, если вам случится встретиться с ним или с его сообщниками, забудьте о милосердии и ведите его к заслуженной им виселице».

— Где ты это взял, Гарри?

— У Валстана Глиба. У него их целая пачка, он продает их по пенни за листок у Фишмангерз-Холл. [19]

Значит, это работа Глиба. Шекспир знал его. Глиб был доносчиком из трущоб, торговцем сплетнями и ложью. Прежде чем овладеть профессией писателя, печатника и продавца подобных листков, он едва сводил концы с концами, крадя у других поэтов оды и выдавая их за собственные. Потерявшие головы от чувств любовники платили ему деньги за поэмы для своих прекрасных дам, а он лишь копировал чужие работы. Его преступление выплыло наружу, когда в магистрат пришел краснолицый деревенский паренек и пожаловался, что его суженая рассмеялась ему в лицо, после того как он прочитал ей оду, которая, как оказалось, была к тому моменту уже общеизвестным произведением. За это Глибу выжгли каленым железом на лбу «Л», что означало «Лжец». Теперь он носил длинную челку и приобрел репутацию изготовителя самых вульгарных газетных листков в Лондоне.

— Что ты обо всем этом думаешь, Гарри?

Слайд скривил губы.

— Не знаю, господин Шекспир. Это вы скажите мне. Разве это правда? Я решил, что вы должны увидеть этот листок.

Шекспир задумался. Он вынужден был признать, что в общих чертах все было верно, что удивительно, учитывая историю самого Валстана Глиба, хотя откуда ему знать, как относились сестры лорда-адмирала Говарда, леди Дуглас и леди Френсис, к их приемной сестре. Они не ладили? Интересным было предположение, что леди Бланш была связана с иезуитами. Был ли это голос Топклиффа? Большинство всех остальных сведений могло исходить и от него, или, что более вероятно, от констебля или глашатая.

Но одно озадачивало Шекспира, а именно строчка, в которой говорилось: «Он — и есть мерзкий убийца, с распятием, мощами и клинком…» Распятие и мощи были обнаружены лишь в крипте при осмотре тела искателем мертвых, Джошуа Писом. Пис никому бы не рассказал, в этом Шекспир был уверен. Так как же Глиб узнал о них?

Наконец менестрель прервал свое унылое пение и игру. Гарри Слайд с издевкой принялся аплодировать музыканту. Шекспир рассмеялся. Он мало что знал о прошлом Слайда, по крайней мере, только ту историю, которую он сам и рассказывал: его отец был адвокатом, разорившимся из-за любви к игре в карты, петушиным боям и скачкам. Когда его посадили за долги в «Клинк», он повесился, оставив девятилетнего Гарри и его мать в большой нужде. Она едва сводила концы с концами, работая у портного, и зарабатывала деньги на образование для Гарри. Детство у него было не из легких, но у многих оно было и того хуже. Тогда почему же казалось, что Гарри Слайду не хватает каких-то человеческих качеств, словно бы он утратил часть души? Его добродушный нрав позволял ему быстро сходиться с людьми, но делал он это лишь для того, чтобы позже предать их. Шекспир выпил залпом остатки вина и почувствовал, как его теплая сладость разливается по телу.

— Гарри, нам нужно поговорить с господином Глибом. Ты сможешь его разыскать?

— Если мне дадут время, я найду любого.

— У нас нет времени. Найди его быстро. И что ты думаешь о Саутвелле? Он может быть замешан?

— Конечно, это возможно…

— Но у тебя сомнения?

Слайд кивнул.

— Тогда расспроси о нем и арестуй его. Его нельзя оставлять на свободе. Господин секретарь — как и королева, я в этом уверен — хочет, чтобы он был помещен в тюрьму. Так посадим его под такой же надежный замок, как у королевской казны, где хранятся драгоценности короны. Используй свои лучшие связи, чтобы раздобыть всю правду об этом преступлении. Три марки в день, Гарри, и получишь еще двадцать пять, если приведешь мне Саутвелла, и еще двадцать пять, если найдешь убийцу Бланш Говард.

Мгновение Слайд молчал, словно обдумывал слова Шекспира. Все сводилось к тому, что ему нужны деньги, иначе будет трудно продержаться этой студеной зимой. Он расплылся в своей обаятельной улыбке.

— Конечно, господин Шекспир. Предложение весьма щедрое. Считайте, что вы меня уже наняли.