Мы, аристократы – 4

17

Нотту повезло, что он куда-то исчез на всю ночь и вернулся уже под утро, когда я наконец заснул. А проснувшись, я стал воспринимать вчерашний бал более отстранённо и решил обойтись без выволочки. Уверен, у Теда были заготовлены безукоризненные оправдания, зачем и почему он это сделал, и мне не захотелось выслушивать их, как когда-то оправдания Тома-из-дневника. Сделал — и неважно, зачем и почему.

Завтрак я благополучно проспал, но после вчерашних праздников есть всё равно не хотелось. В утренних газетах должны были появиться репортажи о хогвартском бале, и я вышел в гостиную просмотреть их. Не всё оказалось так плохо, моё пребывание под омёлой прошло почти незамеченным, если учесть, что там вчера перебывала добрая половина учеников. К этому времени празднование перевалило за пик интереса прессы, перешедшей от исполнения репортёрских обязанностей к блюдам и напиткам, вдобавок преподавательские столы были в другом конце зала, поэтому никто из журналистов не успел заснять мой поцелуй с Ромильдой. Только в «Ведьмолитене» была опубликована колдография, где мы стояли под омёлой и пили лимонад.

В конце концов, поцелуй под омёлой мало что значил при том, что Ромильда была на балу со мной и заранее об этом не знали только ленивые. Она была слизеринкой и приемлемой партнёршей на хогвартский вечер для наследника Поттеров — шоком было бы, если бы я повёл себя вольно с кем-то ещё. Я был недоволен Ноттом не потому, что поцелуй мог вызвать нежелательные сплетни, и не потому, что мне не понравилось целоваться с Ромильдой. Напротив, мне это слишком понравилось — с чего бы?

Я считал себя взрослым, а Ромильде не исполнилось и тринадцати. Непонятно, с чего я вдруг воспринял её как привлекательную девушку, даже если учесть, что она уже не совсем ребёнок и не какая-нибудь тощая жердь, а местами кругленькая и очень даже приятная. По крайней мере, когда мы прятались за розовыми кустами от Снейпа, держать её за талию было приятно. Но она по-любому еще маленькая.

Впрочем, я и Нотта воспринимаю не как малолетку. Это на первых курсах он был неопытным детёнышем, которого всему нужно было учить и обо всём подсказывать. Но Тед учился и взрослел очень быстро, и теперь он стал сложившейся личностью, по-слизерински хитрой и проницательной. В нашей компании только Драко оставался ребячливым, а Винс и Грег, пожалуй, уже переросли подростковый возраст и вполне заслуживали зваться молодыми людьми.

Наверное, я воспринимал своих сверстников так, потому что большую часть времени находился в их обществе — как ни считай себя взрослым, психика всё равно подстраивается под окружение. Это было даже неплохо, возраст моего тела невелик, лучше ему соответствовать.

Поразмыслив ещё, я осознал, что дело здесь не только во мне. Рано повзрослевшими были дети из традиционных семейств, где стиль жизни сложился века назад и мало менялся со временем. Отношение к потомству там сохранялось со средневековья, когда брачный возраст девочек начинался с двенадцати лет, а мальчиков — с четырнадцати. Соответственно, и возраст безоблачного детства заканчивался где-то в шесть лет, после чего считалось, что ребёнок уже может и должен отвечать за себя и свои поступки. С пяти-шести лет начиналось обучение родовым способностям и умению хранить родовые тайны, а к одиннадцати годам юный колдун был полностью натаскан на взрослое отношение к жизни и на взрослые жизненные интересы.

Совсем не так было принято у маглорожденных и у большинства безродных магов. В этих семьях воспитание велось под девизом, что у детей должно быть детство, а детство — это школа, поэтому детей там удерживали в детстве до окончания средней школы, полагая, что после выпускного вечера они повзрослеют в одночасье. Их дети, прибывая в Хогвартс, за немногими исключениями были гораздо наивнее и инфантильнее детей из традиционных семейств. Та же Грейнджер до сих пор выглядела играющей в куклы, когда начинала совать нос во взрослые проблемы.

В двенадцатом часу дня в нашу комнату явился Тед. С полувзгляда оценил обстановку, улыбнулся заразительно и обезоруживающе. Моё недовольство тихо и быстро отбыло в неизвестном направлении, устыдившись пустяка, по которому оно выступало. Тед придвинул стул поближе и уселся рядом с кроватью, на которой возлежал я.

— И чего ты у нас на потолке не видел, сюзерен? — шутливо поинтересовался он.

— Так, размышляю… — ответил я на его подтекст.

— Ты тоже прочитал эту статейку в «Придире»?

Я вопросительно покосился на него и уточнил:

— Газеты я уже просматривал. Там нет ничего такого, из-за чего стоило бы беспокоиться.

— Возможно, — с сомнением произнёс Тед. — Но тенденция настораживает.

— Ты конкретно о чём?

— Я про статью о Лонгботтоме. «Скромная надежда Британии».

Я приподнялся на локте, затем сел на кровати. Деловые разговоры всё-таки неудобно вести лёжа.

— Не помню такую, хотя бегло проглядел все передовицы.

— Она на второй странице «Придиры». Не узнаю тебя сегодня — и валяешься без дела, и газеты кое-как проглядел, хотя обычно ты их читаешь.

— Я анализирую вчерашний бал, — не говорить же ему, что после бала мои мысли заняты совсем не тем.

— Кстати, о бале. Вчера ты допустил серьёзную ошибку. — Тед строго посмотрел на меня и продолжил, не дожидаясь, пока я сам догадаюсь: — Тебе нужно было пригласить Октавию Грей хотя бы на один танец. Когда Беннет приглашал Ромильду, тебе следовало уступить её и в обмен пригласить Октавию.

— Это Ромильда отказалась идти с ним. Она сказала, что весь вечер танцует только со мной, мне было бы негалантно приглашать других девушек.

— Вечера предназначены не только для развлечения, но и для подержания союзных отношений. Даже хогвартские.

— Насколько это серьёзно? — спросил я, косвенно признавая свой промах.

— Октавия была зла как сто Мордредов. В прошлом году ты выделял её среди прочих девушек, она и в этом году рассчитывала на твоё внимание. На балу уж точно.

— В этом году стало известно, что она идёт за младшего Бойда. Вдобавок её семья отказала в обмене портретами моему опекуну. Если бы я продолжал выделять её как прежде, это было бы неприлично — но ты прав, на балу нужно было уделить ей танец и я совсем упустил это из вида. Что же ты не намекнул мне вчера?

— Сначала я думал, что ты сам знаешь, а потом поздно стало — Октавия уже разозлилась. Мало того, что ваша пара напрочь затмила их пару, так Беннет вдобавок весь вечер не сводил глаз с Ромильды. А ты, насколько я понимаю, даже не смотрел на них?

— Их стол был плохо виден с нашего. И, по правде говоря, я не считал их целью, на которую нужно смотреть. Моя ошибка.

— Выжди, когда Октавии надоест злиться, и постарайся замириться с ней. Если она захочет устроить тебе неприятности, она сумеет.

Это Тед еще не знает, какое дело связывает меня и Октавию. Теперь остаётся только надеяться, что деловая жилка перевесит в ней женскую мстительность.

— Ладно, постараюсь. А что там со статьёй?

— Прочитай, и сам всё поймёшь. Под тебя еще никогда так открыто не копали.

Я мысленно обратился к Фиби за «Придирой», и рождественский выпуск журнала возник на письменном столе рядом со мной. Тед перебрался на свою кровать, а я открыл журнал на второй странице и обнаружил там большую статью о Невилле Лонгботтоме за авторством некоего Уистлера. В статье подробно расписывалось трудное детство бедняги Невилла и печальное состояние его родителей, а под конец было заявлено как факт, что цель жизни мальчика — отомстить проклятым Пожирателям за своих родителей, и выражалась уверенность, что справедливое отмщение обязательно свершится. В подтверждение автор статьи ссылался на мнение директора Хогвартса, которого тревожила решимость мальчика, но который вполне понимал её и потому не мог осуждать.

Это было бы ничего, если бы статья не была основана на противопоставлении Лонгботтома со мной. Новая надежда Британии чуть ли не в каждой строчке сравнивалась с зазнавшимся Мальчиком-Который-Выжил. Которого ничему не научило простое скромное детство у родственников, для которого нет ничего святого и ничего не значит кровь, пролитая в Первую Магическую, который пренебрегает маглорожденными и спутался с убийцами своих родителей, который незаконно пролез в чемпионы Тремудрого турнира и рождественский наряд которого стоил чуть ли не годовой доход рядового сотрудника Министерства.

Пропагандистская атака Дамблдора была ожидаемой. Неожиданным было, что подобную статью согласился опубликовать Ксенофилус Лавгуд, владелец журнала. Если этот Лавгуд был не настолько сдвинутый или беспринципный, что вообще не вникал в смысл публикуемых у него статей, здесь не обошлось без идеологической обработки.

Мои подозрения, что за покушением на меня стоит руководящая и направляющая рука Дамблдора, как никогда приблизились к уверенности. Кому ещё из влиятельных лиц государства позарез необходимо, чтобы в случае моей гибели на турнире вся Британия дружно сказала «так ему и надо»?

Я вернул журнал Фиби и посмотрел на Нотта. Тот уже устроился на кровати с книжкой в руках, но еще не читал её, а вполглаза наблюдал за мной. Увидев, что я закончил чтение, он повернул голову ко мне.

— Ты будешь что-то предпринимать?

— Я подумаю над этим, — сейчас, как назло, был весьма неподходящий момент для политической смерти старого прохиндея. — Инициативу отдавать нельзя.

— Хорошо… — протянул Тед, сообщив интонацией недовысказанное «хорошо, что ты это понимаешь». Он продолжал смотреть на меня, и я перевёл разговор на другую тему.

— А ты что читаешь? — это был не учебник, я не узнал обложку.

— Магловская физика, раздел о распространении звуковых волн. — Тед повернул раскрытую книгу обложкой ко мне.

— Может, сначала подождём возвращения Россета с каникул?

По его лицу скользнула тень, как всегда при упоминании Россета.

— Может, мне самому интересно разобраться. Я же не тупее маглов.

— Ну, давай… — в конце концов знание магловской физики Нотту не повредит.

Но если Теду ничто не мешало разбираться с загадкой яйца, то открывать заключительную кампанию против Дамблдора прямо сейчас было невозможно. Наши ставленники еще не были готовы занять ключевые места в Хогвартсе, а значит, директора заменит кто-то из прежних преподавателей, которого потом просто так не спихнёшь. Кроме того, Тремудрый турнир затеял Дамблдор, и наверняка с потайными целями. Даже если на его место удастся поставить кого-то из Ранкорнов, не хотелось бы, чтобы его околотурнирные интриги пришлось расхлёбывать им.

Пока я прикидывал, какими последствиями нам обернётся потеря инициативы на полгода, мой опекун отреагировал на выпад враждебной стороны немедленно. Уже в следующем номере «Пророка» вышла большая статья Риты Скитер о хогвартском бале в продолжение вчерашнего экспресс-обзора. Там были чётко расставлены акценты, и если о наших Скитер отзывалась в одобрительно-светском тоне, то ненашим досталось неслабо. Разумеется, она не могла не пройтись по Дамблдору, походя отметив, что у директора не было вкуса даже тогда, когда он еще был в своём уме, и что это «чудо в дамском пеньюаре» куда уместнее смотрелось бы в бродячем цирке. Про Снейпа было сказано, что даже на балу «мальчик» Дамблдора выглядел так, словно дал обет не мыться и не менять одежду до второго пришествия Мерлина, и что польститься на него может только извращенец, брат которого имел судимость за изнасилование козла.

Не осталась без внимания и парадная роба Рональда Уизли. Подивившись тому, что ребёнка так одевают в семье, где работает отец и трое взрослых неженатых сыновей, Скитер заключила, что упитанная мать семейства наверняка спускает все их деньги на сладости и пирожки вместо того, чтобы прилично одевать детей. Было отмечено, что близнецы Уизли вели себя на балу, как две пьяных обезьяны, и что их старший брат, присутствовавший там как представитель Министерства, ничего не сделал, чтобы одёрнуть этот позор семьи.

Но больше всего досталось «скромной надежде Британии». Не знаю, где Скитер нарыла эти факты на Лонгботтомов, но она никогда не ссылалась в своих статьях на заведомо ложные данные, чтобы не отвечать перед судом за клевету. Интерпретация фактов полностью оставалась на её совести — но за интерпретацию не судят.

В этот же день я получил от Лонгботтома очередное письмо с предложением поговорить. Наверняка из-за статей — даже если Невилл совсем не читает газет, услужливые соученики не дадут пропустить ему такое. Когда мы встретились, на его мягком лице вместо привычной робости проглядывало нечто похожее на возмущение. Лонгботтом пришёл не просить совета или помощи — он явился требовать объяснений.

— Поттер, — прозвучало довольно холодно. Именно так, как и должно звучать это приветствие для малознакомых лиц.

— Лонгботтом, — ответил я в своей обычной интонации.

Пока я накладывал защитные заклинания, он сердито поглядывал на меня и явно собирался с духом.

— Поттер, ты читал эту газету? — спросил он, когда я закончил с заклинаниями, и вытащил из кармана школьной робы номер сегодняшнего «Пророка», многократно сложенный и до невозможности помятый.

— Да, читал.

— И что ты на это скажешь?

— Близнецам Уизли, действительно, не стоило так напиваться.

— Ты же знаешь, что я не об этом, Поттер.

— Если ты о том, что там написано о тебе и твоей семье, легче всего было бы ответить, что все претензии — к Скитер.

— У нас говорят, что эта статья проплачена Малфоем. Твоим опекуном.

Я посмотрел на него с укоризной, выдержал паузу.

— Добро пожаловать во взрослую жизнь, Лонгботтом. Помимо прочего, тебе не помешает в ней знать, что бесплатно журналисты пишут о людях только плохое. Потому что плохое востребовано обывателями, а работу журналиста в подобных случаях оплачивают именно они. Да, мой опекун платит Скитер, чтобы она придерживалась правильного тона, когда пишет о нас и наших союзниках, но в остальном она вольна, потому что он платит ей не за весь мир. Если твоя семья не покупает её работу, Скитер напишет то, что выгодно ей.

Какое-то время Невилл только открывал и закрывал рот, не зная, что сказать.

— Но как же…? — разродился он наконец.

— Мир — такое безнравственное место, Лонгботтом. Скитер еще не так плоха, её инсинуации по крайней мере основываются на реальных фактах. Скажи, твоя мать — действительно родственница того Фортескъю, который торгует в Косом переулке мороженым?

— Э-э… я не очень-то интересовался…

— А мог бы, это всё-таки твоя родня. И что насчёт свадьбы твоих родителей — всё было по традиции? С помолвкой, с согласием старших, с принесением брачных клятв на рунном камне родового дома? Или они просто собрались компанией на Хеллоуин и устроили пьянку с повальным развратом, как тут написано?

Невилл наморщил лоб, позабыв о своём возмущении.

— Кажется, бабушка сначала не одобряла брак отца. Я слышал, они даже жили отдельно и где-то год с ней не встречались. Но потом она согласилась.

— И насколько она согласилась? После этого брак был заключён по родовому кодексу?

— Не знаю… — пробормотал он после некоторого молчания.

— Так узнай! Если брак остался гражданским, как это деликатно называется у маглов, то для родовой магии твоя мать — просто сожительница отца, а ты — его бастард, как и пишет Скитер. Возможно, именно поэтому в детстве у тебя были проблемы с проявлением магии — да и сейчас не очень. Законный наследник Лонгботтомов не может быть таким магически слабым.

— Думаешь, это от этого? — испуганно спросил Невилл.

— Читай книги о родовой магии, и сам всё узнаешь. Ведь это правда, что после свадьбы отца у вас умерли три домовика?

— Э-э… да. Бабушка до сих пор о них жалеет. Но она простила отца, давно простила. Она мне всё время его в пример ставит.

— Значит, она простила его только тогда, когда он оказался в Мунго и брак уже невозможно было заключить по кодексу. Почему он, кстати, аврором работал?

— Моя мама его заставила — так бабушка говорила, но не мне, а своей знакомой, а я случайно услышал, когда был маленький. Семейным имуществом всегда распоряжалась бабушка, а у отца был только детский сейф. Она надеялась, что отец одумается.

— То есть, здесь правильно написано, что твой отец никогда не был главой рода?

— Не знаю…

— Лонгботтом, тебе надо больше интересоваться семейными делами. Печально, что ты впервые слышишь о них из газетных сплетен.

Невилл вздохнул и обмяк, из него словно бы выпустили воздух. Зачатки решимости, с которыми он собрался выяснять отношения со мной, полностью покинули его.

— Тебе хорошо, о тебе вон как написали… — тоном обиженного ребёнка пробормотал он.

— Значит, ты еще не читал, что пишут обо мне в «Придире». Хочешь почитать?

Не дожидаясь его согласия, я мысленно обратился к Фиби за вчерашним номером «Придиры». Журнал ткнулся мне в руку, я подхватил его, развернул на нужной странице и протянул Невиллу. Тот машинально уставился на статью, вгляделся, стал читать. По мере чтения его глаза становились всё шире и наконец с тем же выражением остолбенения устремились на меня.

— Ты доволен, что здесь меня смешали с грязью? — кивнул я на журнал. — Зато о тебе здесь пишут хорошо, даже прекрасно.

— Я этого не просил… — проговорил он, оправдываясь.

— Не путай известность с милостыней, — сухо сказал я. — Некоторые вещи обусловлены нашим с тобой рождением, с ними приходиться жить.

Он посмотрел на статью, на меня.

— Но ты же только что сказал, что бесплатно журналисты пишут только плохое!

— Правильно, Лонгботтом. Эта статья… как там его, Уистлера? — тоже щедро проплачена. И отнюдь не Малфоем.

Невилл соображал медленно, но надёжно. Он взял длинную паузу на раздумья, во время которой поглядывал то на газету в одной своей руке, то на журнал в другой. Вздохнул, посмотрел на меня огорчённо.

— Всё равно получается, что это твой опекун велел Скитер написать гадости обо мне и моей семье.

— Но ты согласен, что это ответ на статью в «Придире»?

— Да, но я вот чего не понимаю, Поттер. Ведь ни ты, ни я этого не хотим. Ты нормальный парень, нормальнее… этих, мы могли бы даже дружить, если бы не всё это. А вместо этого мы… — он безнадёжно замолчал.

— По разные стороны барьера, — договорил я за него. — И ничего личного.

— Неужели ничего нельзя изменить? Неужели от нас ничего не зависит?

— А как по-твоему, что от тебя зависит? Что ты можешь сделать прямо сейчас, чтобы изменить ситуацию?

— Не знаю… — я скептически посмотрел на Невилла, и он поправился: — Ничего.

— А ты знаешь, чего хочешь от жизни? — увидев непонимание на его лице, я уточнил: — Ну, как ты хочешь жить и чем заниматься, когда закончишь Хогвартс.

— Я хочу выращивать редкие растения, мне это нравится и это у нас семейное. И конечно, свою семью, с девушкой, которая мне нравится. — Невилл слегка порозовел, последняя фраза далась ему трудно. — Я совсем не хочу быть вот этим, — он кивнул на «Придиру» в своей руке, — но кто меня спрашивает… Может, когда родители вернутся из Швеции… Их весной обещали выписать.

— Лонгботтом, ты уже не ребёнок, чтобы сваливать это на родителей. Представь себе, что они приходят к Дамблдору и требуют, чтобы он со своими претензиями отвязался от тебя. Директор говорит им, что ты уже взрослый парень и знаешь, чего хочешь, поэтому нужно считаться с твоим мнением. Прямо при них он смотрит на тебя добрыми голубыми глазами и спрашивает: «Ты же с нами, мальчик мой?». Лонгботтом, ты сможешь ответить «нет»?

Невилл завис в глубочайшем замешательстве. Задача выглядела для него неразрешимой.

— Но это… получается… отказаться от всех… Мой факультет… преподаватели, директор… Люди, которые про меня читают… Все они чего-то от меня ждут, на что-то надеются.

— А по какому праву все они считают, что ты им что-то должен? Их ожидания понятны — кто же отказывается от дармовщины? — но и ты в своём праве выбирать, кому ты должен, что и почему. Тебя не спрашивают — так скажи им сам.

— Меня всё равно никто не послушает.

— Начинай с малого. С того, в чём наверняка уступят, если ты проявишь хоть какую-то настойчивость. Не можешь убедить, не можешь настоять на своём — не сдавайся, а ищи компромисс. Если хочешь, чтобы с тобой считались, приучай людей постепенно, что у тебя есть свои желания и своё мнение. Грейнджер, к примеру, у вас фигура — она неглупа, исполнительна, благонадёжна, ей поручают важные тактические задачи, с которыми она справится лучше других. Рональд Уизли у вас пешка — он примерно знает, что и как, но невежествен и растяпист, ему можно поручить какую-нибудь мелочь. А ты, Лонгботтом, не фигура и даже не пешка, ты — ресурс. Нечто безгласное, чем пользуются все, кто дотянулся. Ты говорил, что к тебе относятся, как к вещи — но перестать быть вещью можешь только ты сам. Никто другой за тебя этого не сделает.

Я понял бы, если бы Лонгботтом на меня обиделся. Мало кого радует подобная неприятная откровенность. Но парень внимательно слушал мою речь, и в его глазах постепенно разгорался твёрдый огонёк.

— Я всегда уступаю в мелочах, потому что мне это ничего не стоит, — пробормотал он, когда я замолчал.

— Я тоже, — признался я, — но это потому, что я умею не уступать в главном. Учись настаивать на своём, а другие пусть учатся уступать. Тоже хороший навык.

Мы замолчали, но Невилл не спешил прощаться со мной. Он ненадолго ушёл в себя, видимо, чтобы обдумать наш разговор прямо здесь и доспросить меня ещё. Я стоял рядом и от нечего делать мысленно осматривал окрестности. Всё вокруг было спокойно.

— Как это у тебя легко на словах получается, — лёгкая зависть в его голосе была не того сорта, который внушает опасения.

— На деле это труднее, но справляюсь, — ответил я.

— Умеешь ты двумя словами всё расставить на свои места. Эх, надо было мне на Хаффлпафф поступать.