Мы родились и жили на Урале-реке...

занятость на службе. Степан и Александр приходили, когда нужно было

поднять или перенести что-то тяжелое и большое. Работали неохотно, всем

своим поведением как бы говоря, что у них имеются и свои собственные

заботы, которые также требуют и сил, и времени.

Чтобы поставить дом до наступления холодов, отец договорился с

бригадой самарских умельцев, по-прежнему приходящих в Уральск на

заработки. Они сложили кирпичный фундамент, собрали стены,

85

проконопатили их паклей, настелили пол, протянули матицу, укрепили

потолок, поставили двери и рамы со стеклами. Дом венчала шатровая

крыша из оцинкованного железа. Отец, не желая «тратить деньги

попусту», ошибся при покупке: «белого металла» оказалось мало , и один

из скатов пришлось делать из «черного».

Сразу же после окончания строительства отец расплатился с

энергичными и умелыми строителями. Поблагодарил самарцев за

хорошую и скорую работу.

И как некогда дед, организовал прощальный обед: пригласил

мастеров к столу, поставил две бутылки водки, мама сытно накормила

рабочих людей. Мои родители и строители разошлись, довольные тем, что

важное дело удалось быстро и успешно выполнить.

Через несколько дней отец сказал маме: чтобы расплатиться с

мужиками, он взял деньги в долг у своих старых приятелей. На несколько

дней. Просить у братьев не стал.. Объяснил просто: «Неудобно. Ведь ни у

кого нет лишних». Хорошо знающий жизнь и людей казак полагал, что

взаймы брать деньги у близких и родственников не следует: могут

испортиться теплые, добрые отношения.

Отец возвратил долг как обещал (дорожил своим именем и образом

крепкого хозяина). Но пришлось продать лошадь и свинью. Во дворе

остались куры с петухом и корова. Молоко мама станет продавать: деньги

всегда нужны.

Строительные работы продолжались несколько лет. Братья и старые

приятели помогли отцу поставить большие, высокие «распашные» (с

двумя полотнами) ворота, рядом – крыльцо с красивой, легкой калиткой.

Пришлось заняться ремонтом сараев (базов), в одном из которых

находилась (сейчас!) корова и предполагалось держать лошадь (в

будущем!), во втором – хранить сено и дрова. По просьбе мамы, отец

построил во дворе небольшой курятник и легкую летнюю кухню. Позже

огородил двор плетнями. Узкий открытый проход соединял наш участок с

родительским: так проще встречаться с братьями и легче сохранять

внутреннюю близость.

4

Больше, чем на год, отцу пришлось изменить своей «основной

профессии» извозчика, бахчевника и косаря. Близкие знали, что отец – не

рыбак, а бахчевник. Он хорошо знал бывшие войсковые земли, разбирался

в почвах, легко определял сроки работ на бахче и в лугах. Конечно, как

«природный» уралец, он не мог равнодушно относиться к традиционным

речным промыслам. Дед, кроме плуга, косилки и грабель, оставил

сыновьям большую будару, специальную одежду и разнообразное

86

снаряжение, необходимое в дни «рыбацких” праздников» – багренья и

плавни. После революции братья не использовали их в деле, но бережно

хранили во дворе и в сундуке: «Может, когда-нибудь вернутся прежние

порядки на Урале ?».

Местные власти в начале 20-х организовали несколько рыболовецких

артелей. Советы, конечно, не решались восстановить старые местные ловы,

но и не могли отказаться от такого серьезного источника доходов, каким

на Урале всегда являлось рыболовство.

В артели приглашались, как опытные «профессионалы», знающие

местные реки и озера казаки. Но они неохотно («только по нужде»)

соглашались работать вместе с мужиками, которых в старое время не

допускали к «войсковой воде». Опытные «баграчеи» и «аханщики»

говорили: «Ничего не знают. А еще собираются рыбу ловить». Работа

новых артельщиков, по их мнению, – глупая забава или злая насмешка над

настоящим, серьезным делом, так как «ловцы» постоянно нарушали

давние, широко известные правила «честного промысла».

Оставшись без лошади, отец решил заняться работой, близкой ему по

духу Но сначала подготовил к своему отъезду семью: проверил запасы в

погребе, купил необходимые продукты. Теперь был спокоен, так как знал,

что домашние без него месяц и более не станут голодать. Позже он будет

заезжать домой на несколько дней, чтобы найти и купить для семьи все

необходимое.

Уралец вступил в артель «Заря». Работа в ней не была для отца

неизвестным занятием. Он, .хорошо знал «нужные», «удобные» места на

главной реке: мрачные омуты, где «зимовали» осетры и белуги,

стремительные, светлые перекаты, перед которыми весной стояли вобла и

чехонь, тихие, задумчивые заводи, где водилась не любимая им «черная»

рыба – щуки и сомы.

В молодые годы отец ездил не только на Урал, но и на озера,

расположенные недалеко ( в 10–15 верстах) от города. Бывал не раз и на

Камыш-Самарских, но знал их плохо. Честно признавался, что степные

озера и речки за Уралом для него «как чужие». Но вместе с артелью отцу

пришлось работать и там. Трудился он добросовестно (иначе не умел),

быстро заслужил уважение своих товарищей – и как рыбак, и как человек,

умеющий разговаривать с местными жителями.(не только с русскими, но и

с казахами).

Работу в артели отец не считал тяжелой. Он не жаловался на

трудности новой, «бродячей» жизни.. И все же пребывание в рыбачьем

коллективе, рядом с незнакомыми людьми стало для него нелегким

моральным испытанием и причиной внутренней тревоги. Может быть,

источник беспокойства отца находился не столько в работе и артельщиках,

сколько в горьком выводе: он вынужден заниматься делом, которое знал

87

неплохо, но к которому никогда «не лежала душа». Но другой работы,

которая была бы для него интересной, пока не видел и не находил: «Какое

дело без лошади? .И где ее взять?».

ВТОРОЕ КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Чем мог заниматься и занимался отец ? Ответить на этот вопрос и

легко, и трудно. Он был «классным» шорником. Иногда, вспоминая свою

молодость и желая украсить лошадь, занимался ремонтом ее упряжи.

Жизнь научила отца многому: он мог восстановить телегу (подводу),

подготовить к работе косилку, определить крепость и остроту плуга и

бороны, вылечить лошадь, добыть в трудное время - продукты для семьи и

корм для скота. Вообще, он мог выполнять любую работу, если знал, что

она нужна семье. По своему характеру отец – постоянный труженик. Не

любил скандальных и ленивых.. Он был человек «компанейский», но

только для родственников и старых приятелей. В работе – строгий, иногда

откровенно жесткий и вспыльчивый. Людей ценил по их отношению к

делу. Перед началом сенокоса осторожно, не торопясь, создавал

небольшую «свою артель». В ней обычно трудились его старые знакомые

и приятели: казаки, татары, украинцы. Они любили работать с отцом, хотя

некоторые жаловались на его ненужную, избыточную требовательность и

не всегда понятную резкость слов. Как «руководитель трудового

коллектива», он не признавал ссылок на болезни и усталость: « Не

мужское это занятие – болеть или жаловаться». Был предан своему делу и

внимательно наблюдал за тем, чтобы его товарищи аккуратно и

своевременно исполняли все необходимое. Отца раздражали кривые

прокосы, резкий скрип несмазанных колес грабель или косилки. Сердясь и

обижаясь, говорил о «не подогнанных» хомутах и седелках, брошенных у

озера мокрых сетях и пр.

В своей небольшом коллективе отец был одновременно

организатором и «главным специалистом», наставником и сторожем. Спал

мало. Товарищи удивлялись: рано утром, еще до восхода солнца, Семеныч

поднимался с постели (кошма на сене или земле), торопливо умывался

(обязательно!), проверял сети, находил и приводил на стан лошадей (когда

не было своих, договаривался с местной властью о казенных), отпущенных

вечером «на волю», собирал терн и ежевику (« к чаю») и т. д.

Члены артели ценили отца как честного и справедливого человека,

думающего об общих интересах (он вел переговоры с властями), знатока

родных степей и лугов. Признавали его жизненный опыт и рабочее

мастерство. Отец единственный в артели умел вершить круглые стога и

длинные скирды, причем так умело, что ни одна капля дождя не проникала

88

внутрь, и сено сохранялось до весны таким же душистым и чистым,

какими оно было во время косьбы.

В зимние месяцы тридцатых годов отец вместе со Степаном привозил

домой сено, оставленное летом в лугах. Ранним утром он выезжал со двора

(мама всегда закрывала за ним ворота), возвращался поздним вечером,

уставший, с лицом, потемневшим от мороза, с сосульками в темных бороде

и усах, и радостно просветленный. Он был рад в очередной раз побывать в

родных местах. Войдя на кухню и перекрестившись перед семейной

иконой, отец сбрасывал с себя полушубок и доставал из дорожного

мешочка небольшую булочку – «кокурку» ( мама положила «на дорогу») и

отдавал ее младшему сыну со словами: «Лиса просила угостить тебя.

Обязательно попробуй». Малыш интересовался: «Откуда она знает меня?

Ответ был простым –Ну, она всех и про все знает.

... Неужели все это было когда-то?

.

5

Свою работу в рыболовецкой артели отец не любил вспоминать и

рассказывал о ней неохотно. Он, вообще, о конкретных событиях в своей

жизни старался не говорить. Наверное, хорошо усвоил: «Меньше знаешь (и

говоришь), – крепче спишь». Но однажды признался, что ловить рыбу на

Урале артельщикам запретили. И его хорошее знание славного Яика

Горыныча им не пригодилось. Рыбаки были вынуждены трудиться на

небольших реках и озерах.

За долгие месяцы скитаний по просторам степного края с новыми

товарищами у отца не раз случались большие и малые неприятности:

зимой (на Челкаре) льдину, на которой работали рыбаки, унесло ветром

далеко от берега, и им пришлось решать, как спастись и не потерять

«орудие своего производства»; весной рыболовы нередко проваливались в

холодные омуты; осенью сети цеплялись за упавшие на дно озер и рек

деревья и коряги, и тогда молодые артельщики становились водолазами –

ныряльщиками.

Жители поселков, расположенных рядом с водой, обычно

неприветливо встречали городских рыбаков: «Не наши. Чужие. Бесстыжие

жулики. Берут то, что не они сберегли.» Артельщики не только

выслушивали брань и угрозы, но и становились участниками скандальных

споров и серьезных ссор, едва не превращавшихся в драки. Отец не

принимал участия в шумных сходках. Ему отводилась роль «миротворца»,

«делового посредника» и «активного защитника общей справедливости».

Стараясь быть убедительным, он говорил: «Мы разве берем у вас что-

нибудь? Ведь вы сами тоже ловите рыбу. Слава Богу, пока ее всем хватает.

Мы такие же рыбаки, как и ваши. И какой спрос с нас? Почему шумите ?».

89

Позже, вспоминая время «хождений» по родному краю, отец

признавался, что именно тогда он по-настоящему познакомился со

многими реками (Барбастау, Солянка, Узени) и озерами (Черхал, Сакрыл,

Балыкты и др.). Впервые как рыбак побывал на Индере, большом соленом

озере на зауральной стороне. Оно запомнилось отцу не только богатой

добычей, но и причудливыми берегами с острыми вершинами, среди

которых выделялась Красная Гора (Кызыл-Тау), извилистыми долинами,

загадочными «дырами» (провалами) в почве. И, конечно, лечебными

источниками. С ними отцу пришлось ближе и серьезнее познакомиться

через два года, когда, заболев рожистым воспалением кожи, он вынужден

был отправиться на Индер не ради ловли рыбы, а с совсем иной целью.

Тогда он побывал на самом крупном источнике Аще-Булаке.

Работа в рыболовецкой артели помогла отцу лучше узнать и людей,

живущих в небольших поселках и аулах. Он стал легче и свободнее, чем

раньше, понимать казахский язык, что значительно облегчило ему общение

с жителями разных районов степного края... В 30-е годы, отправляясь в

грузом на Бухарскую сторону, отец чувствовал себя полностью

подготовленным к тем трудностям, которые могли встретить его в дороге.

Рыбацкая «эпопея», длившаяся около года, позволила отцу поправить

свое хозяйство. Но он знал, что в одиночку не сможет навести настоящий

порядок в доме и обеспечить семье спокойную жизнь. Ему был нужен ( как

он не раз говорил) работающий помощник.

ТРЕТЬЕ КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Шура – старший ребенок в нашей семье...Родилась она весной 18-го

года, когда на казачьем Урале разгоралась гражданская война...

Единственная дочь у моих родителей. Ее судьба сложилась совсем иначе,

чем у братьев. Трудно, печально. Вопреки ее желаниям...

С ранних лет, и дома, и на бахче, Шура опекала братьев: беспокоилась

об их спокойствии, одевала, кормила, развлекала, участвовала в их играх.

И всегда работала, особенно напряженно в летние месяцы, когда вместе с

мамой уезжала из города , чтобы ухаживать за картошкой, арбузами,

дынями и пр. Рабочий день у сестры, как и у мамы, начинался почти сразу

после восхода солнца и прекращался лишь тогда, когда «дневное светило»

приближалось к закату – с короткими перерывами на отдых («в тенечке») и

обед. Бахчевное дело обладало одной тяжелой особенностью: оно никогда

не заканчивалось. От жары болела голова, от яркого солнца слезились

глаза, болела спина, так как приходилось постоянно нагибаться над

спутанными плетьми растений, собирать вороняжку, таскать большое

ведро с водой, кормить и поить корову.. Иногда – искать ее. Буренка могла

уйти далеко от бахчи и Шуре надо было пройти по бездорожью не один

90

километр, чтобы отыскать нашу Буренку. Сестра часто чувствовала острую

боль в левом плече, – особенно острую, когда она поднимала или

переносила что-то тяжелое.

Когда мама уезжала в город (обычно на неделю в месяц), дочь

становилась единственной работницей, полностью отвечающей за

спокойствие и порядок в хозяйстве. Она никогда не отказывалась от дела,

которое ей поручали родители. Но Шура, как любая девочка, хотела

встречаться, разговаривать и играть с подругами. И обязательно ходить в

школу. В осенние-зимние дни она с нескрываемой завистью смотрела на

двоюродную сестру Аню, которая торопилась в класс. Но желания моей

сестры не сбылись. Отец думал совсем иначе, чем дочь. Как некогда наш

дед, он полагал, что школа с ее постоянными уроками девочке не нужна,

что ей достаточно умения читать и писать (тетя Еля получила такое

«образование»), что без помощи дочери родители не смогут справиться с

хозяйственными делами. Отец часто говорил, что не следует попусту

тратить время на уроки и чтение, когда в доме много работы: «Надо всегда

заниматься нужным. Нечего лентяя праздновать. Еще успеешь отдохнуть».

Как ни горько, но следует признать, что отец лишил свою

единственную дочь не только возможности учиться в школе, но и

нормального, радостного детства. Мама старалась доказать отцу, что Шура

должна учиться, но отец как будто не слышал ее слов, и положение

девочки-подростка не менялось: ранней весной она уезжала на бахчу - и

возвращалась домой поздней осенью. Лишь зимой сестре удавалось иногда

бывать в школе, но разве можно назвать ее редкое появление в школе

настоящей учебой?

Шура была старше своих одноклассниц, когда с большим трудом

закончила начальную школу. Да и закончила ли? Просто учительница

пожалела тихую, скромную, работящую девочку.

Позже, будучи взрослой, Шура не раз с душевным надрывом в голосе

и со слезами на глазах, не скрывая чувства обиды, вспоминала, как хотела

учиться в школе, а отец отправлял ее на бахчу или на базар, где она,

подросток, торговала арбузами и дынями. Моя сестра, наверное, могла бы

произнести горькую фразу: «У меня в детстве не было детства, а была

только одна работа». К сожалению, в этих словах выражена горькая

правда ее многих (и не только ранних) лет.

6

Положение нашей семьи в начале 1930-х оставалась таким же

трудным, сложным, каким оно была и в предыдущие годы. Городские

огородники и бахчевники, как и владельцы скота, попали под

91

дополнительный налоговый пресс. Чиновники из финансовой конторы

более жестко и внимательно, чем прежде, следили за ними и всегда знали,

кто и что производит, обрабатывает и продает. Власти старались отправить

городских казаков-бахчевников в совхозы и колхозы типа пригородного

«Коминтерна» как бы по их доброй воле. Но «коллективное хозяйство»

отца не интересовало. Покинув рыболовецкую артель и возвратившись в

Уральск, он купил на заработанные деньги лошадь (для детей – Сивый) и

теперь, как прежде, каждое утро отправлялся на биржу.

На бывшей Туркестанской площади в ожидании клиентов,

выстраивались десятки подвод и дрожек. Найти работу не всегда

удавалось. И, простояв весь день на бирже, сердитый отец нередко

возвращался домой без единого рубля в кармане.

Наша семья (в ней уже четверо детей: в 1930-м году на свет появился

я) не считалась бедной. Родители никогда (в присутствии детей) не

говорили о денежных трудностях, но знали, что они могут всегда

возникнуть. И все же отец не допускал мысли о том, что е г о семья может

быть «хуже других». Он заранее искал и находил выход (порою сложный,

жесткий ) из возникающей нелегкой ситуации.

Так, не слушая возражений мамы, не обращая внимания на просьбы и

слезы дочери, он настоял на своем неожиданном предложении. Впрочем,

его слова все следовало пониматься не просто как предложение или совет,

но как твердое, единственно верное и нужное семье решение. С ним были

обязаны соглашаться и мама, и Шура. Прежде всего дочь, так как план

отца имел прямое отношение к ней. Жесткие слова отца определили

будущее сестры - вопреки ее желанию и мечте: «Тебе надо работать. По-

настоящему работать. На одном, постоянном, серьезном месте. Чтоб не

бегать туда-сюда».

Выбор работы и профессии у малограмотной девушки был

небольшим. Она могла трудиться после окончания курсов медсестрой в

местной больнице. Но Шура не хотела находиться в мире человеческих

страданий и смертей: она видела их в раннем детстве, в голодные годы и

запомнила на всю жизнь. Сестра могла быть продавщицей в соседнем

магазине, но торговля, которую она хорошо знала («базарный опыт»),

всегда вызывала в ней недоверие и тревогу: «Обязательно обманут, когда

будешь считать деньги». Пришлось Шуре идти на валяльную фабрику с

традиционным для того времени названием «Красный Октябрь».

До революции в городе работала небольшая пимокатная фабрика

купцов Шубняковых. Дешевые черно-серые валенки – «пимы» (не очень

хорошего качества) постоянно покупали рядовые жители города и области:

каждый уралец зимой обязательно надевал их во время сильных морозов,

отправляясь в луга за сеном или на Урал (на багренье). Накануне больших

зимних праздников многие казаки покупали у мастеров-кустарей красивые

92

фетровые «чесанки», – своего рода свидетельство материального

благополучия семьи.

В годы бурных трагических событий фабрика прекратила работу. Ее.

хозяева, опасаясь преследования новых властей, бежали из города. Рабочие

разошлись по домам. Часть оборудования разграбили «заботливые»

уральцы. Оставшиеся в цехах станки и механизмы нуждались в серьезном

ремонте. Здание на углу Коммунистической и Дмитриевской (бывших

Крестовой и Хвалынской) улиц в голодные годы превратилось в

прибежище бродяг и нищих, пьяниц и бандитов. Оно пугало прохожих

разбитыми окнами и мрачной пустотой, экзотическими запахами и

громкими ночными криками.

Фабрика находилась в центре города, и это обстоятельство, наверное,

спасло ее корпуса от полного разрушения. В середине 20-х годов власти

попытались наладить на ней ручное производство валенок, но из этой

хорошей затеи ничего дельного не получилось: в течение года новые

катальщики изготовили лишь несколько сотен пар зимней обуви.

Фабрику восстановили в годы первой пятилетки: приехавшие

специалисты проверили цеха и станки и определили их рабочий

потенциал. Недавно назначенные руководители привезли из Москвы новые

станки и приборы, восстановили котельный цех и паровую мастерскую.

«Красный Октябрь» готов был начать новую трудовую жизнь.

Но старые, опытные мастера не рвались возвращаться в цеха. многие

работали как свободные кустари-пимокаты. И их чесанки по-прежнему

привлекали внимание горожан. Массовое производство дешевых валенок-

пимов старых специалистов не интересовало.

Дирекция фабрики вынуждена была организовать курсы подготовки

молодых рабочих и объявить набор учеников. Среди них оказалась и моя

16 -летняя сестра. Работа на фабрике означала, что с мечтой об учебе и

школе ей придется окончательно распроститься.

Двухэтажное здание фабрики находилось недалеко от нашего дома,

что, бесспорно, имело серьезное значение для Шуры: ведь она будет

работать в разные смены, бегать по улице не только днем, но и ночью, что

небезопасно ( в городе случались грабежи и убийства).

Сестра отправилась на «Красный Октябрь», как уже говорилось,

вопреки своему желанию. Но именно фабрика с ее шумным коллективом

стала для Шуры выходом из замкнутого домашнего мира, из однообразия

бахчевых дел, от которых сестра устала душой и которые уже ненавидела.

Может, поэтому она и согласилась пойти на фабрику, совсем не думая о

том, какой тяжелой может оказаться ее новая работа ?

Женщины (в катальном цеху работали одни женщины) встретили

молодую работницу приветливо. Они радовались, видя рядом с собой

красивую черноглазую девушку. И одновременно удивлялись, не понимая,

93

почему она оказалась здесь: «Неужели другого места в городе не нашла?».

Но Шура не хотела объяснять, как и почему она попала в цех. Общение с

опытными мастерами и работа в на фабрике стали для сестры и

своеобразной проверкой ее физических и моральных сил.. Впервые попав в

катальный цех, она невольно растерялась: постоянный грохот механизмов,

влажный воздух, неприятный запах грязной шерсти – все это было тяжело

для нее, привыкшей к чистому воздуху, яркому солнцу и спокойной работе

на земле. Здесь, в цеху, многое было иначе. Тяжелее и сложнее, чем на

бахче.. Весь рабочий день надо было стоять у станка, следить за его

работой и вовремя выполнять определенные производственные операции.

Но возвращаться на бахчу не хотелось: устала от одиночества и

постоянного копания в грядках. В цеху всегда рядом работали люди, с

ними можно поговорить о работе, услышать совет, как лучше следить за

станком, пожаловаться на духоту или поделиться свежими городскими

новостями и пр.

7

Хитрости своей профессии Шура разгадывала медленно. Сначала

казалось, что катать валенки – занятие, требующее лишь несколько

простых движений и умения аккуратно разбирать шерсть (видела у

пимокатов). Но уже через три-четыре дня выяснилось, что стоять у станка

не только тяжело, но и сложно и непривычно: оказывается, необходимо

пройти учебные курсы под контролем бригадира и лишь через десять-

пятнадцать дней (может, и через месяц) можно приступать к

самостоятельной работе с заготовками .

В катальном цеху выполнялась лишь первая производственная

операция. Нужно было аккуратно разложить шерсть ( по качеству, цвету и

пр.), затем с помощью специальных лекал и колодок сложить и закрепить

в жесткой холстине будущий, непривычно большой валенок, далее

несколько раз прокатать его в станке и отправить в соседний цех. В

первые недели самостоятельной работы «продукцию» Шуры неоднократно

возвращали обратно: в ней находили производственный брак. И бригадир

советовала молодой работнице: «Работать надо внимательней. Не

торопись, как другие. Когда по-настоящему научишься, вот тогда и будешь

спешить.».

Цех находился в низком, полуподвальном помещении... Днем в нем

царил влажный полумрак, ранним вечером включалось электрическое

освещение. Женщины закрывали лица масками, но такая защита не спасала

их от удушья и кашля. Работа в цеху требовала крепкого здоровья и

крепких рук. Многие болели, но продолжали работать. Аллергия,

туберкулез, бронхит – постоянные спутники катальщиц. Шура старалась

не жаловаться на цеховые трудности, но больная левая рука напоминала о

94

себе, когда приходилось поднимать тяжелую сырую заготовку валенка.

Сестре приходилось терпеть боль: ведь она теперь не маленькая,

беспомощная девочка, а настоящая работница.

Через два месяца самостоятельной работы Шура впервые выполнила

норму. Позднее она стала постоянно перевыполнять ее и оказалась в числе

ударниц.

Изготовленные на фабрике катанки сестре не нравились: были

жесткими и некрасивыми. Она никогда не надевала их. Отец, как и раньше,

заказывал знакомому пимокату белые легкие чесанки для мамы и дочери.

На вещевом базаре покупал черные валенки (для себя и ребят): придирчиво

рассматривал подошвы, проверял их крепость, своими мозолистыми

руками старался размять голенища.

Шура неторопливо знакомилась с фабрикой. Побывала в

сортировочном и моечном цехах, внимательно рассмотрела незнакомые

машины. Верхний, светлый этаж здания оценила как «скучный»: там

сидели одни начальники – директор фабрики, секретарь партийной

организации, председатель профкома. Они не интересовали сестру. Как и

веселый комсомол, в ряды которого она так и не вступила. Наверное,

потому, что отец по-прежнему неодобрительно, а порою и резко

отрицательно говорил о современной шумной, «безалаберной» (по его

мнению) молодежи. Для него комсомольцы и пионеры – «болтуны» и

«бездельники», не умеющие и не желающие серьезно исполнять нужные

дела. Мужчин – рабочих на фабрике – мало (начальники – не мужчины).

Шура видела их редко. Лишь иногда из низкого дальнего здания котельной

выбегали грязные, с сажей на лице и руках кочегары, чтобы подышать

свежим воздухом. В катальный цех заходили лишь «чистые» рабочие –

ремонтники и электрик: они проверяли станки и электропроводку.

Женщины встречали мужчин весело – насмешливо: пришедшие на

некоторое время отвлекали катальщиц от шумной однообразной работы.

На пять - десять минут в цеху наступала радующая всех тишина:

проводилась проверка станков и приборов.

8

Все случилось, как всегда, неожиданно. Шура познакомилась и

подружилась с молодой, как она, работницей, Полиной (Полей), дочерью

известного в городе бондаря Шишонкова. Его небольшая мастерская на

бывшей Мостовой (недалеко от Чагана) улице всегда привлекала

мальчишек: летом они толпой стояли около открытой двери и

внимательно наблюдали за тем , как немолодой мастер работает

деревянным молотком (киянкой): он делал не только бочки и ушаты, но и

санные полозья, конские дуги, «клещи» для хомутов и пр. Даже в годы

95

«решительного наступления» власти на частное предпринимательство

ремесленник сумел сохранить свою мастерскую, превратив ее в отдел (цех

) городской ремонтной артели.

Район, где жил и работал бондарь, пользовался шумной известностью

в городе. «Чаганские» ребята, веселые скандалисты, азартные любители

уличных игр и активные участники массовых драк, старались доказать

свою особенность и независимость от ребят других городских районов

(«мы - сами по себе»).

В том районе находилась единоверческая Никольская церковь

(разрушена в середине 30-х годов) и жили потомственные старообрядцы –

«церковники», люди самостоятельные, всегда недовольные властью – и

старой, и новой.

Видимо, свободная атмосфера района повлияла на характер новой

подруги Шуры, девушки энергичной, веселой, острой на язык,

отвергающей старые, известные домашние правила, не слишком

трудолюбивой, любительницы откровенных женских разговоров (сплетен

?), кинофильмов в кинотеатре «Кзыл-Тан» и танцев в доме Карева.

Судьба непонятно зачем свела мою спокойную сестру с шумной

землячкой. Девушки даже внешне отличались друг от друга: одна –

темноволосая и черноглазая шатенка, другая – белокурая блондинка, со

светло-голубыми глазами. Может, они дополняли друг друга: шумная,

легкомысленная Полина и серьезная, застенчивая Шура? Сестра своим

характером тогда походила на нашу добрую, приветливую маму. Но через

два-три года работы на фабрике в ней проснется честолюбивое фамильное

начало. Думается, что встреча и дружба с «дочерью городской окраины»

помогли проявлению и укреплению в ней особого, «семейного» характера.

Полина подошла к Шуре в первые же дни ее работы: «Ну, и как тебе

здесь?. .Не страшно? Не бойся. Скоро привыкнешь». Действительно, через

несколько пятидневок ( месяц тогда состоял не из традиционных недель, а

из советских пятидневок, затем – шестидневок) сестра, действительно,

стала привыкать к цеху и познакомилась с работницами.

Шуру удивляла та свобода и легкость, с какой ее подруга

разговаривала с незнакомыми людьми... Потомственная уралка, в отличие

от Полины, не привыкла делиться с чужими откровенным, душевным и

сердечным. И дома такие разговоры велись крайне редко. С кем можно

было говорить? С братьями? Что они знают и понимают?. И чем могут

помочь? Мама в нынешней жизни .плохо разбиралась. У отца все слишком

просто: «Нечего тратить время на пустые разговоры. Делом надо

заниматься».

В цеху было совсем по-другому.. Здесь следовало отвечать, когда к

тебе обращались с любым вопросом, участвовать в разговорах-спорах о

дружбе и любви, встречах и расставаниях. Но не только сердечные дела

96

интересовали и волновали работниц. Одна из них посоветовала Шуре:

«Учиться тебе надо, девушка. Ты еще молодая, тебе следует думать о

своем будущем. Сколько классов кончила?. Четыре?. Мало. Хотя бы

шесть-семь. Поступай в школу. Учись. Иначе трудно будет. Всю жизнь

простоишь у станка».

Шура и сама понимала, что надо учиться. Но когда и как? Весь день в

цеху работаешь, вечером помогаешь маме. Своими мыслями-сомнениями

сестра поделилась с Полиной. Та сразу же нашла решение: «И что думать?

Поступай в вечернюю школу. Она недалеко от твоего дома. Ходить ночью

не страшно. Скажи родителям». Но Шура не сразу решилась на такой

разговор: «Ты что? Разве отец разрешит мне учиться? Он постоянно

твердит, что дома дел уйма и маме одной трудно справляться с ними. Ведь

у нас не только лошадь, но и корова, свинья, куры. За ними надо

ухаживать.» Подруга не согласилась: «Ну и что?. У всех хозяйство. Пусть

им занимаются братья. Старший почти взрослый. Он накормит и напоит

вашу скотину. Ты о себе хоть раз подумай».

Дочери было трудно начинать откровенный разговор с отцом: она

привыкла делать так, как он предлагал-требовал. Она знала, что отец не

согласится с ее просьбой. Родитель, конечно, видел, что жизнь меняется,

понимал, что надо как-то иначе заботиться о детях и отказаться от

некоторых прежних требований и запретов: «Что ж... Сыновья пусть

учатся, а дочери зачем?».

Беседа (нелегкая для Шуры) все же состоялась: «Папа, на фабрике мне

советуют поступить в школу». Последовал удивленный возглас отца: В

какую-такую еще школу? Разве ты плохо работаешь?». Дочь постаралась

объяснить: «Нет... Никто не жалуется, все считают меня хорошей

катальщицей, но говорят, что надо обязательно учиться. После школы могу

стать бригадиром Ведь неграмотную не сделают начальником, даже

маленьким. Мне тяжело всю смену стоять у станка, плечо и рука начинают

болеть. Да и сама я хочу учиться. Не буду же я всю жизнь перебирать

шерсть и складывать заготовки. Ты же разрешаешь и Грине, и Володе, а

мне почему-то нет».

Шура не выдержала и расплакалась. Она видела, что отец не понимает

ее желания и не слышит сказанных ею слов. Отец же нашел в просьбе

дочери вредную, никчемную попытку изменить традиционную семейную

жизнь, которую он старался сохранить в нашем доме. В разговор

вмешалась мама. Она редко возражала отцу, но на этот раз сразу же

поддержала дочь: «Хочет учиться, – пусть учится. Греха в этом никакого

нет».

И отец вынужден был согласиться с мамой.. Может, понял, что

единственная дочь обделена его теплотой и вниманием, что постоянная

работа (фабрика – дом!) сделала жизнь Шуры тяжелой и неинтересной ?

97

Важный для сестры вопрос был благополучно разрешен. Но, мечтая об

учебе и вечерней школе, Шура еще не знала, как трудно одновременно

работать и учиться. Да и в цеху оказалось не все так просто и легко, как

она предполагала.

Семейные катальщицы открыто выражали свое недовольство: ведь им

теперь приходилось чаще, чем прежде, работать в ночную смену (заменять

ученицу). Учеба в пятом классе давалась тяжело. Многое, когда-то хорошо

знакомое в начальной школе, забылось, пришлось восстанавливать в

памяти, чтобы чувствовать себя спокойно и уверенно на уроках. Новые

дисциплины Шура не всегда понимала. Учебники не успевала читать.

Моя сестра впервые открывала для себя некоторые новые стороны

современной жизни. У нее появились непонятные, «странные» (по мнению

отца) желания. Одноклассницы часто рассказывали о танцах и концертах в

доме Карева, женской парикмахерской на Советской улице, новых

фильмах и книгах. Среди учениц оказались несколько комсомолок. Они с

явным удивлением в голосе говорили Шуре: «Ведь ты хорошая работница,

тебе уже столько лет, а ты до сих пор не вступила в комсомол». Наверное,

они полагали, что все девушки обязательно должны быть членами

молодежного Союза? И что могла ответить им сестра? Признаться, что

отец запрещает? Порою Шура думала, что она случайно попала в другой

мир, совершенно не похожий на давно знакомый, домашний. Сложный, не

совсем понятный и пока чужой. С горьким чувством в душе сестра думала

о том, что свое время она упустила такую возможность, что с учебой

опоздала на пять-шесть лет.

Рядом с сестрой в школе оказалась энергичная Полина: она тоже

решила учиться. Но интересовалась не столько уроками, сколько

развлечениями и встречами с ребятами, модной прической и новым

платьем. Вместе с подругой Шура стала пропускать занятия: они гуляли по

Советской улице, иногда заглядывали в дом Карева (в танцевальный зал)

или отправлялись в кинотеатр на последний сеанс. После такого веселого

вечера (точнее: ночи) сестра возвращалась домой заметно возбужденной,

непривычно радостной. Родители обычно не расспрашивали дочь, почему

она пришла поздно, так как знали, что ответ будет коротким: «Задержали в

школе. Учитель проводил дополнительный урок». Ни отец, ни мама не

допускали и мысли, что Шура может обманывать их: ведь дети

воспитывались в «строгих правилах правды». Но дочери, уставшей от

тяжелой работы в цеху и однообразной домашней жизни, так хотелось

хотя бы немного развлечься.

Перед занятиями к нам иногда заходила Полина. И тогда сразу же

строгая атмосфера, привычная для нашего дома, менялась: радостно звенел

голос девушки городской окраины: она рассказывала смешные истории,

исполняла модные песни, показывала новые танцы. К «школьницам»

98

иногда присоединялась молодая тетя (лишь на год-два старше своей

племянницы): она неторопливо и подробно передавала слухи, сообщала о

событиях, произошедших в городе. Отец с явным осуждением смотрел на

молодежь: многое в поведении и разговорах девушек ему совсем не

нравилось. И он с большим трудом сдерживал себя.

С учебой у сестры получилось не совсем так, как ей хотелось. Шура

успешно закончила пятый класс. Но учиться в шестом не смогла. Видимо,

поняла, что не выдержит внутреннего напряжения и жесткого ритма жизни

«дом – фабрика – школа». К сожалению, наша сестра действительно

опоздала с учебой. Не по своей вине. Признавать виновным в

происшедшем с Шурой отца? Вряд ли справедливо. Мои родители, как и

многие представители старшего поколения казаков, сформировавшегося в

прежние времена, оказались на трагическом переломе исторического и

социального времени и серьезно разобраться в его духе и требованиях не

смогли. Они явно не успевали за требованиями новой эпохи, и она

оставалась для них – в целом – непонятной загадкой, как и ее многие

странные по их представлению законы и правила – в отдельности.

9

В середине 30-х у Шуры появился тщательно скрываемый от

родителей (больше от отца, чем от мамы) дополнительный повод

задерживаться на фабрике: она познакомилась с парнем, а познакомилась и

влюбилась в него. Приветливого электрика Ивана (для знакомых – просто

Ваня) знали все работницы фабрики. Найти его в мастерской было

невозможно. Он переходил из одного цеха в другой, наблюдая за работой

станков и приборов. Катальщицы постоянно обращались к нему с

просьбами проверить капризные катки, наладить освещение в цеху и пр.

Немногословный и спокойный электрик внимательно выслушивал

работниц и сразу же осматривал станок: «Сейчас исправлю, а ты пока

посиди, отдохни. Ведь устала, наверное.» Он осматривал шумные машины,

исправлял выключатели, ставил новые лампочки, проверял провода и пр.

Ваня был известен на фабрике не только как хороший специалист, но

и как веселый музыкант: он выступал в праздничных концертах, исполняя

на гитаре и балалайке современные песенные мелодии и танцевальные

ритмы. Парень любил музыку, однако жизнь сложилась так, что ему

пришлось рано работать, а не учиться.

До революции (говорили старожилы) отец будущего электрика

Степан владел небольшой лавкой около Пушкинского сквера. Торговал

всем, в чем нуждались рядовые уральцы – от хлеба и сахара до дешевых

тканей и ниток в шпульках. Рядом с хозяином-«эксплуататором» многие

годы работал пожилой продавец Василий (он же грузчик) из приезжих

99

мужиков. Торговля приносила купцу небольшой доход, но все же

позволяла ему чувствовать себя уверенно и не бояться завтрашнего дня.

Все изменилось во время во время обороны Уральска. Тогда местный

Совет реквизировал товары как в крупных магазинах, так и в небольших

лавках. Торговый «бизнес» Степана рухнул. Восстановить его ( в начале

20-х годов) он не сумел. Бывший купец поступил на службу – лишь для

того, чтобы считаться трудящимся и получать небольшую, но постоянную

зарплату. Работа стала для него тяжелым моральным испытанием: в своем

учреждении Степан попал в зависимость от одного из своих прежних

покупателей, – не самого честного и благодарного. Немолодой служащий

не выдержал беспокойной обстановки и нервного напряжения, тяжело

заболел и в середине 20-х годов скончался. Через год умерла его супруга .

В скромной квартире двухэтажного дома (до революции принадлежал

купцу, но в 1919-м году в особняке поселились две семьи рабочих)

остались дети-сироты.

Главой новой семьи стала старшая сестра Клеопатра (Кленя). Вместе с

ней в квартире жили братья Иван и Петр, а также сестра Вера. Энергичная,

трудолюбивая Клеопатра не жалела себя, спасая детей от голодной смерти

и детского дома. Она выполняла любую работу в бывшей войсковой

больнице, трудилась уборщицей в кооперативном магазине - и

одновременно (по вечерам) посещала занятия в медицинской школе. Через

два года учебы Клеопатра фельдшер – акушерка. Каких усилий и нервов

потребовали от нее работа и учеба? Какой ценой ей удалось защитить и

сохранить семью? На такие вопросы сестра Ивана не отвечала: она не

любила, когда ее хвалили или жалели. Главным для нее всегда оставался

нужный результат. Клеопатра нашла свое место в жизни и помогла

младшим устоять, «не свернуть с правильной дороги». Она воспитала в

братьях и сестре желание работать и помогла формированию их

энергичных, твердых характеров, столь необходимых как в нынешнее

непростое время, так и в будущем, которое не обещало быть легким.

Иван, как и многие его товарищи, учился лишь в начальной школе. Но

сохранил постоянный интерес к книге. Свободные время он старался

использовать в целях самообразования. Помимо справочников по

электротехнике, ставших для юноши главными книгами-пособиями, в

квартире можно было увидеть тома русских классиков и западных

писателей.

Иван начинал свой рабочий путь учеником монтера на старой

электростанции. Ее построил накануне революции один из местных

деловых людей, чтобы обслуживать предприятия и дома зажиточных

горожан. В революционные годы станция не работала: оказалась ненужной

новой власти. По окончании смутного времени выяснилось, что одни

станки устарели, другие – разобрали и унесли лихие люди. Старые

100

специалисты покинули Уральск. Лишь в середине 20-х годов городской

Совет приступил к восстановлению станции. Новых электриков готовили

на специальных курсах. Недавно созданные бригады рабочих-монтеров

трудились на улицах города. (прокладывали новые линии, ставили столбы

и пр.). Пока подключали к электросети лишь государственные

предприятия и конторы, комитеты и советы, школы и некоторые дома (в

них проживали партийные и советские чиновники).

Подросток Иван попал в бригаду в начале 30-х годов, еще ничего не

зная о своей будущей профессии.. Думал через год-два уйти, забыть

станцию и найти более спокойное рабочее место. Но «мощный

электрический заряд» задержал юношу в беспокойной профессии на всю

жизнь.

Станция находилась на северной окраине города, недалеко от храма

Христа Спасителя. Иван ранним утром начинал свое путешествие по

Уральску. Через час-полтора вместе с опытным мастером отправлялся

выполнять только что полученное производственное задание.

Иногда приходилось дежурить в мастерской до полуночи.

Возвращался домой темными улицами (освещалась только главная), не раз

сталкивался с хулиганами и бандитами из местных. Юноша не боялся их:

со многими был давно знаком. «Ночные хозяева города» знали, что у

Ивана ничего не возьмешь. Простенькое пальто, старый пиджак, разбитые

ботинки – кому они нужны, кроме хозяина? Недовольные «стражи»

Уральска беспричинно – «ради удовольствия» – били юношу «под дых».

Наверное, их раздражало, что Иван работает, а не фланирует вместе с ними

по безлюдным улицам. Но некоторые знали, что он – сирота и должен

трудиться, чтобы помогать старшей сестре в ее заботах о младших.

На электростанции молодой электрик проработал около пяти лет.

Разобрался. во многих тайнах сложной профессии, хорошо узнал город

(его переулки и улицы) и его бедное электрическое хозяйство,

нуждающееся в постоянном ремонте. Ивану надоело подниматься на

вершины столбов и спускаться с них. Он устал выслушивать жалобы

чиновников на плохую работу электростанции и своих товарищей. И

отвечать на просьбы рядовых жителей, которые не мог выполнить:

электрификация города осуществлялась медленно, и «лампочки Ильича»

пока не радовали весь Уральск. Наверное, местное руководство

недостаточно активно и настойчиво стремилось сделать город

современным, чистым, светлым, солнечным, каким он должен быть в

стране, создающей новое, социалистическое общество.

10

101

Иван удивил своих товарищей-монтеров, когда сказал, что решил

оставить хорошо знакомую ему работу. Дирекция валяльной фабрики

предложила ему должность электрика. Зарплата не меньше, чем на

прежнем месте. Фабрика недалеко от дома. Не нужно ходить летом по

пыльным, а осенью и зимой по сырым и холодным улицам.

Новая работа, однако, оказалась более сложной и беспокойной, чем

прежняя. Электрические станки и провода в цехах нуждались в

ежедневном контроле и частом ремонте. Иногда случались серьезные

аварии, и тогда Иван не покидал фабрику в течение несколько дней.

И все же работе на «Красном Октябре» показалась ему более

интересной, чем прежняя, порою даже веселой, потому что электрик весь

день находился среди людей, близких ему по настроению и общему делу.

Первая встреча молодых людей произошла в катальном цеху, куда

Иван пришел в очередной раз проверить станки и еще раз напомнить

работницам, как следует обращаться с ними. Группа молодых женщин

моментально обступила его. Общий веселый тон разговора, как обычно,

задавала Полина: она хорошо знала всех ребят на фабрике и никогда не

смущалась, разговаривая с ними.

Наверное, именно тогда Иван увидел черноглазую, смуглую девушку,

стоявшую несколько в стороне, но внимательно слушавшую его

негромкие, деловые советы-рекомендации. И, видно, что-то новое, еще

неразгаданное коснулось парня. Он стал чаще, чем прежде, появляться в

цеху. Останавливался около станка, за которым работала Шура, и

подробно объяснял, как нужно осторожно и внимательно обращаться с

ним: «Ты только не торопись. Сначала посмотри, а уж потом нажимай на

кнопки».

Дальше, как у многих современных молодых людей: случайные

встречи на собраниях и в обеденный перерыв, разговоры о школе и

подругах и проводы до дома после работы.

Шура не говорила родителям об Иване: боялась, что отец поймет ее

по-своему, неправильно. Мама догадывалась, что дочь кем-то увлечена и

потому с интересом наблюдала за тем, как Шура одевается, собираясь

вечером в школу: «К чему бы наряжаться?. Ведь темно, никто не увидит

твое красивое платье и новый берет». Дочь, краснея, объясняла: «Все

девчата хорошо одеваются.. И. я не хочу быть хуже других». Мама словам

дочери верила и не верила. Но не расспрашивала ее, хотя понимала, что

дело все-таки не в девчатах и школе. Отец же громко возмущался: «На

праздник что ли собралась? Поберегла бы одежду». Он, вообще, был

недоволен ее новыми взглядами и странным поведением. Видимо, не

принимал (или не хотел принимать) того очевидного факта, что Шура –

давно не маленькая девочка, а взрослый, работающий человек. И совсем не

похожа на прежних казачек: ее дело и жизнь, как и некоторые желания и

102

поступки серьезно отличаются от прежних, что не могло не вызывать

раздражения отца. Особенно бурно он возмущался, когда дочь пришла

домой с короткой, модной в те годы прической без длинной, красивой

косы.

Работающие в цеху женщины предупреждали молодых: девичья краса

может превратиться в серьезную опасность. Бригадир (опытная

катальщица ) не раз советовала Шуре: «Тебе надо бы обязательно постричь

волосы. Иначе, не дай Бог, попадут в станок.. Тогда беда будет».

Сестра понимала, что следует прислушаться к словам пожилой

женщины. И не хотелось Шуре отставать от моды: у всех подруг в цеху и

школе были короткие волосы и легкие, красивые прически. Впервые Шура

действовала совершенно самостоятельно: не стала говорить с родителями о

своем желании. Не думая ни о чем, пошла в парикмахерскую. Дома ее

ждал небывалый скандал. Никаких объяснений дочери отец не хотел

слушать. По его мнению, она совершила чуть ли не преступление. Дочь

нарушила одну из вековых традиций: девушки-казачки всегда бережно

относились к своим косам, заботились об их красоте.

Отец кричал (в доме, но во дворе было слышно), не сдерживая себя и

не выбирая выражения: « Зачем постриглась? Да знаешь ты, кто так

ходит?. Уличные девки. Еще надень на голову красную косынку да

короткую юбку выше колен». Он, верно, забыл, каким модником был сам в

молодые годы.

Незадолго до этого события Шура познакомила родителей с Иваном,

которого они приняли как ее будущего жениха (своего зятя): «Если не так,

то зачем приводить чужого человека в наш дом ?». Встречи Шуры с

названным женихом продолжались недолго: осенью 37-го года (с

некоторым опозданием как кормильца малолетних брата и сестры) его

призвали в армию и отправили на Дальний Восток. Невеста, по мнению

отца, должна вести себя скромно, а дочь нарушила это старое правило:

«Что теперь скажешь своему Ивану? Захотела быть красавицей, пока его

нет рядом?».

Обвинения, предъявленные старым казаком дочери в тот день,

поражали своим обидным и необъяснимым многообразием: вспоминались

какие-то ее старые ошибки – «грехи», о которых в семье давно забыли, но

отец почему-то неожиданно их вспомнил. Оказывается, Шура и раньше

(как только пошла в вечернюю школу) совершала что-то неприличное,

дурное, о чем «при людях и говорить-то стыдно». Отец, наверное,

продолжал бы говорить долго, обвиняя дочь в немыслимых делах-

ошибках, но за Шуру вступилась мама: «Ну, что ты, Семеныч, расшумелся.

Зачем детей пугать?.. Ведь ничего страшного не случилось. Все, слава

Богу, живы-здоровы. Косы!?. А что косы? Дело наживное: вырастут снова»

103

Ее слова подействовали на отца успокаивающе: «обличительные» и

«разоблачительные» речи замолкли.

Вообще, наш родитель иногда, без видимых причин, мог устроить

дома шумную сцену, о которой на следующий день старался не

вспоминать. Как говорила мама, он «моментально отходил» Но сдерживать

свой горячий, самолюбивый семейный норов отец не всегда мог. Да и

хотел ли ?

11

Отец пытался сопротивляться пришедшему новому, но все же

вынужден был что -то менять и в своем характере, и в нашей семейной

жизни. Не всегда у него получалось, но все же разумом понимал или

душой чувствовал, что дети будут жить в другом мире, который ему

совсем не по нраву.

Он неохотно, но все же прислушивался к словам мамы, раньше его

понявшей, что сыновья должны обязательно учиться, а не только работать.

Отец, думается, теперь осуждал себя за то, что когда-то не разрешал

дочери посещать школу, а постоянно отправлял ее на бахчу. Однако

открыто признавать свои ошибки, как обычно, самолюбивый казак не

хотел.

Старшему сыну Григорию (Грине) было разрешено учиться в школе

все десять лет. Наверное, потому, что, болезненный с ранних лет, он не мог

помогать отцу даже в самой простой и легкой работе. С Владимиром (как

позднее и со мной) дело обстояло несколько иначе: отец неохотно

отпустил нас в «классы», потребовав, чтобы мы обязательно выполняли

все «нужные дому дела» а не «тратили попусту время». Мама согласилась

с ним.

Всегда спокойная и приветливая, она на своих плечах держала весь

дом и духовное благополучие семьи, благотворно влияя на неё. Не только

на своих шумных ребят, но и на жесткого в своих требованиях мужа. Мама

успокаивала его, когда он бурно выражал недовольство «нонешней»

жизнью или ругал мальчишек: «Пожалуйста, не кричи так громко.

Услышит недобрый человек и сообщит куда не следует. Пусть дети сами

думают, как будут жить».

В нашем доме появились некоторые приметы нового. Сначала

заговорило радио. Это случилось в 1937-м году. Гриня давно просил об

этом. Мама поддержала его, сказав отцу: «Нельзя мальчишек держать в

темноте. Вокруг разная жизнь, а они ничего о ней не знают» И он

согласился (правда, неохотно). В горнице, между окон, укрепили черный

диск – репродуктор. Для младшего брата он был неким загадочным чудом.

Костя готов был слушать все дневные передачи, хотя их содержания не

104

понимал и не запоминал. Но для него главное состояло в другом: «Ведь

говорит, когда я хочу».

Отец смотрел на «болтающий всякий вздор» круг насмешливо и

обычно просил детей выключить его: «Пусть помолчит, отдохнуть ему

надо...А то все ля-ля да ля-ля. Да и вам делом пора заняться». Он так и не

смог привыкнуть к радио. Лишь во время войны и в последние годы жизни

иногда прислушивался к голосу диктора-«болтуна», но недоверчиво

воспринимал радостные передачи. Думается, отец знал настоящую жизнь

значительно полнее и лучше, чем много и красиво говоривший диктор.

Вслед за радио в горнице появился письменный стол, за которым

можно было спокойно выполнять школьные задания. Для старшего сына,

увлекавшегося черчением, родители купили особую чертёжную линейку и

готовальню с набором рейсфедеров, циркулей и пр. Рядом со столом

поставили небольшую этажерку. На ее полках появились не только

учебники, но и художественные произведения ( А. Пушкин, М. Лермонтов,

Л. Толстой, М. Шолохов, Вальтер Скотт, Майн Рид и др.).

Во второй половине 30-х годов началась активная электрификация

города. На высоких уличных столбах со сверкающими белыми

изоляторами монтеры укрепляли фонари.. В соседних домах, где жили

начальники, зажглись «лампочки Ильича». Но в нашем их не было.

Мальчишки часто задавали отцу один и тот же вопрос: «Когда у нас будет

свет? Ведь столб рядом». Ответ звучал коротко и неопределенно:

«Погодите. Скоро проведут и к нам». Как долго придется ждать это

«скоро», никогда не говорил. Взрослые знали, что электрический свет

дешевле и удобнее, чем привычный, но ведь «придется тратить деньги на

провода и лампочки», – объяснял отец. И все же отнес заявление в

«электрическую контору», потом несколько раз заходил туда, чтобы

услышать знакомые слова: «Ваше заявление рассматривается, но решение

по нему еще не принято. Очередь не подошла». На вопрос: «Когда

подойдет?» следовал стандартный ответ: « Мы Вам обязательно сообщим.

В свое время».

Конечно, в эту контору могла бы пойти Шура. Ее многие знали в

городе как передовую работницу Ударницу, стахановку, не раз награждали

премиями и грамотами. Но пробудившийся в ней самолюбивый, как у отца,

характер не позволял сестре кого-то просить. Решили терпеливо ждать:

«Дойдет и до нас очередь. Когда-нибудь».

Жизнь в нашем доме менялась совсем незаметно для постороннего

глаза. Может, слишком медленно – для мальчишек.. И все же хочется

вспомнить еще одно, небольшое, но по-своему знаковое событие,

связанное с отцом.

Недалеко от нашего дома находился небольшой сквер-садик со

странным для Уральска названием «Металлист» (раньше здесь обычно

105

отдыхали мелкие чиновники и приказчики). В летние вечера часто

выступал местный оркестр, собирались ребята и девушки – любители

танцев, демонстрировались новые кинофильмы, проводились молодежные

беседы, читались лекции, иногда выступали местные журналисты и

столичные писатели, случайно занесенные попутным ветром в Уральск

(среди них – В. Иванов, В. Правдухин, А. Толстой и др.).

Я, как и все «опытные» городские ребята, самостоятельно попадал в

садик: находил щель в заборе или обманывал контролеров, чтобы

посмотреть очередной кинофильм и полюбоваться фонтаном в

центральном круге. Увидев все «хорошее», спокойно возвращался домой:

танцы и лекции меня тогда не интересовали.

Зимой танцевальный круг заливали водой, и он превращался в

неплохой каток. Мальчишки старались обязательно побывать там. В

распоряжении братьев находилась лишь единственная пара когда-то

знаменитых «снегурок». Их крепко прикручивали веревками к валенкам.

Других коньков у нас не было: разве мог отец тратить деньги на не нужные

в хозяйстве вещи? Но однажды (в конце 38-го года) младшие братья

увидели у Грини новые, блестящие «дутыши» на ботинках. Такие коньки в

нашем городе имели лишь некоторые взрослые.

Ни Володя, ни я не могли понять, как отец согласился купить

старшему сыну такие дорогие коньки. Наверное, мама объяснила ему, что

Гриня уже не мальчик (шел 18-й год) и ему не к лицу кататься на старых

«снегурках». Однако новые коньки, видно, не понравились брату: побывав

на катке несколько раз, он спрятал их в темном чулане. Причина такого

решения Грини была понятной младшим братьям: физически слабый,

болезненный, он не любил спорт и никогда не принимал участия в

школьных соревнованиях. По складу своего характера старший брат был

больше кабинетным мальчиком, нежели любителем массовых развлечений

и шумных компаний.

Вот такие, кажется, внешне незначительные события происходили в

нашем доме во второй половине 30-х годов. Они незаметно, постепенно

меняли дух казачьей семьи, особенно молодых ее членов.

Но никто не мог ясно и уверенно сказать, что особенно нужно нашему

дому сейчас и что станет его крепким фундаментом в будущем...

12

Наступило новое, странное, непонятное для многих время, когда

жизнь менялась не только в отдельных семьях и родном городе, но и во

всей стране. Она становилась совершенно непредсказуемой. Именно тогда,

в середине 30-х годов, уральские казаки с болью в сердце окончательно

поняли, что возврата к прошлому не будет, что шутить с нынешней

106

властью не следует, что нужно слушать и выполнять ее «мудрые»

требования и указания.

Уральцев, как и казаков других Войск, реабилитировали и

восстановили в гражданских правах. Весной 1936-го года. специальноым

постановлением ЦИК СССР были отменены «все ранее существовавшие

ограничения в отношении их службы в рядах Рабоче-Крестьянской

Красной Армии». В Уральске прошло собрание казаков, в праздничный

день 1-го мая они выступили отдельной колонной по центральной улице,

на следующий день, впервые после Октября 1917 -го года в доме Карева

состоялся концерт казачьей песни, на ипподроме – конные соревнования,

руководители области встретились с казаками, участниками демонстрации,

областной казачий съезд приветствовали известные герои гражданской

войны С. Буденный и И. Кутяков.

Тысячи «природных» уральцев поставили свои подписи под письмом

«вождю всех народов», в котором они, осудив «черное пятно» на своем

прошлом, заверяли Сталина, что «готовы биться за Советскую власть, не

щадя своей жизни».

Следует, однако, сказать, что положение казаков в Казахстане было

иным, не таким спокойным и уверенным, как в России. Довольно быстро

выяснилось, что республиканские власти не заинтересованы в

возрождении казачества. Через год или два со страниц газет и из

выступлений официальных лиц полностью исчезает упоминание о нем. И

восстановление казачества на территории советского Казахстана не

наступило. Ни тогда, в 30-е годы, ни позже.

Страна, начиная со второй половины десятилетия жила и работала по

новой («сталинской») конституция. Что это означает, большинство

жителей города, (среди них и мой отец) не знало.. Позднее состоялись

выборы депутатов Верховного Совета. Будущих избранников народа

местные жители знали плохо ( или сов сем не знали), но за них надо было

обязательно голосовать. Иначе… Что означает «иначе», уральцы хорошо

знали и потому дружно поддержали какой-то «блок» ...

Наступившая жизнь с ее малопонятными, странными событиями

казалась отцу “ненастоящей”. Он спокойно, даже несколько равнодушно

отнесся к казачьему ”движению”, поскольку знал, что “пламенные” речи,

громкий шум и “неуемная колготня” (т. е. споры, разговоры ) закончатся

быстро. Жизнь останется такой же, какой была “до всяких собраний”.. А

может, и хуже.. .

....Биржу на бывшей Туркестанской (теперь - Ленинской) площади

городские власти уничтожили. Найти работу по “вольному найму” - стало

трудно. .Если найдешь что - нибудь и оформишь документы, то

обязательно нужно платить подоходный налог. Местные конторы

нанимали владельцев лошадей только по “ правильным бумагам”... Отцу

107

пришлось (в 37 -м году ) несколько месяцев “служить” возчиком -

грузчиком в ГорЖУ. И работа, и начальник управления Георгий Фартуков

пришлись знающему жизнь и людей казаку “не по душе” Может быть,

потому, что нужно было возить не только грузы, но и начальника -

человека скандального и высокомерного. Рядом с ним отец невольно

чувствовал себя “подчиненным” и “несвободным” работником ( “...а

работа - это ведь не армия и не служба...”), что оскорбляло его. С

болезненным, ревнивым чувством и непривычным положением отец не

хотел мириться. Через полгода работы уволился из ГорЖУ и вместе со

Степаном вступил в недавно созданную артель “Гуж”. Здесь работали

почти все городские “лошадники”. Братья попали в хорошо знакомую

“кампанию”: многих они знали - по совместной прежней работе, по

давним встречам и спорам - беседам на бирже (Логашкин, Матросов,

Покатилов, Самарцев и др.). В артели, как говорил отец, “никто не стоял

над душой”, надо лишь добросовестно работать вместе с такими же

“трудягами”, как он сам..

В новой обстановке отец вновь почувствовал себя “настоящим”,

“природным” уральцем: здесь можно было с гордостью и радостью

вспоминать “свободный” сенокос в лугах и степи, багренье и плавни, учуг

и войсковые парады.. О новых порядках отец, имеющий нелегкий

жизненный опыт, старался не говорить. Но, получая очередную

налоговую “бумагу”, по - прежнему открыто выражал свое недовольство.

Сердился, когда его приглашали на собрание членов артели: ”Зачем?.. Еще

раз пойдет одна сплошная болтовня.. Или советы председателя, как надо

работать... Будто мы сами не знаем. Так, пустая трата времени...”

По утрам, когда артельщики собирались около конторы (она

находилась рядом с базаром) в ожидании путевых листов ( нарядов), они

сообщали - обычно негромко - друг другу беспокойные, пугающие душу

сведения: у каких домов ночью “останавливались”, кого “пригласили в

кабинет” или “увезли на машине”, “за какие - такие грехи могут посадить

и сажают” и т. п. Куда - то “уехала” большая группа казаков, воевавших в

гражданскую против Советской власти... Бригадиры нескольких колхозов

отправились на “учебные курсы повышения квалификации”. Утонула в

“глубинах правосудия” группа рабочих местного пароходства...“Исчез”

старый областной прокурор...“Пропал” руководитель областного НКВД...

Приехал из столицы и быстро “отправился в неизвестную даль” новый

городской начальник.. .Знакомые давно не видели известного журналиста

и автора краеведческого справочника... В студенческие аудитории

пединститута не пришли некоторые преподаватели.. Учителя школ

неожиданно “забывали” свои уроки и не появлялись в классах...

Под “молот социалистической законности” неожиданно попал

младший брат отца - Александр, спокойный, молчаливый, трудолюбивый

108

человек, водитель грузовой автомашины.. Его всегда интересовали только

семья и автомобили. Веселых компаний избегал. Встречался и

разговаривал (не часто) лишь с родственниками и товарищами по работе..

В конце лета 38 -го года он вместе с другими водителями машин

перевозил сено из зауральных лугов к месту его постоянного хранения

(база - за железной дорогой). Как всегда, уходил из дома ранним утром, -

возвращался поздним вечером... Иногда разрешал сыну Юрке и мне

прокатиться с ним в машине..... Непривычно тихая, опухшая от слез

младшая невестка пришла к моему отцу и срывающимся голосом

проговорила: ”Семеныч, ночью к нам приходили...

Перерыли весь дом и увели Сашу.. Неизвестно куда...” Родственники

позже узнали, что простого шофера обвинили в “активной

контрреволюционной пропаганде” и “сотрудничестве с врагами советской

власти”. Так говорилось во время заседания суда...

Дядю приговорили к пяти годам “исправительных работ” вдалеке от

семьи и родного города. Жена и братья посчитали приговор

несправедливым и написали кассационную жалобу - просьбу

пересмотреть решение местного суда.. Дело разбиралось еще раз (но не в

Уральске, а в Саратове), и новый приговор оказался более жестоким, чем

первый: “справедливый и гуманный суд” увеличил “срок наказания” вдвое

- 10 лет...

***

Как - то незаметно заканчивались тридцатые годы... Многое

изменилось в нашей большой стране и моем городе... Менялась, кажется,

и наша семья.. Отец стал спокойнее и мягче в обращении с детьми,

особенно с дочерью.. Но все же в нем “взрывались” старые жесткие,

“приказные” интонации, если он был недоволен поведением детей или их

отношением к делу...Отец, как и раньше, не жалел себя в постоянных

поездках по городу и области. Забота о семье, ее благополучие по -

прежнему оставались для него основным смыслом жизни... ...

Добрая, жизнерадостная и приветливая мама радовалась, глядя на

своих подрастающих питомцев. Все мальчишки, за исключением

малолетнего Кости, успешно учились в школе. Летом, как обычно,

работали вместе с отцом в лугах и на бахче..

Сестра (в глазах братьев) стала совершенно взрослой. Она, конечно,

советовалась с родителями, когда надо было решить трудный или

незнакомый вопрос.. Но чувствовала себя Шура уже совершенно

109

самостоятельным, рабочим человеком.. Ждала возвращения своего жениха.

Заметно нервничала летом 38-го года, когда радио передавало сообщения о

военных событиях на далеком озере Хасане: в тех краях служил ее Ваня...

....Все в нашей жизни казалось привычным и знакомым ..Но каждый

день приносил и что- то ранее неизвестное. Порою - не совсем

радостное...Но страхи старых казаков перед новой жизнью и властью, хотя

и медленно, но все же исчезали.. Родители надеялись, что никакая

страшная беда теперь не станет угрожать нашей семье.. Как и любой

другой... Все хотели спокойной жизни и постоянной, серьезной работы...

....

...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В Р Е М Я Н Е О Ж И Д А Н Н Ы Х И С П Ы Т А Н И Й...

110

События на переломе десятилетий не обещали спокойной и легкой

жизни.. Многое в нашей стремительной действительности менялось...

Короткие бои на Дальнем Востоке, настоящая война в Монголии и

Финляндии - все это не только сильно взволновало, но и серьезно

обеспокоило наших людей.. Перемены в судьбах Западной Украины и

прибалтийских республик привлекли к этим землям пристальное

внимание. советских граждан. Беспокоила война Германии с Францией и

Англией.. Вызвал вопросы и породил сомнение договор нашей страны с

фашистским рейхом, обещавший длительный мир.. ..

События, происшедшее в конце 30-х - начале 40 - х годов, как

выяснилось

позже,

были

предвестием

суровых

испытаний

и

предупреждением страшных бед, но значение загадочных знаков -

символов никто не понял. .Официальная пропаганда, успокаивая людей,

говорила лишь об “активизации творческого потенциала советского

народа” и вступлении страны в “период бурного социалистического

строительства”...

1

111

Наш дом встречал начало сороковых лет тревожно и радостно, как

многие люди того сложного времени...

В горнице днем - кричало радио, вечером - в комнатах ярко светились

электрические лампы: после долгого “хождения по конторам” отец

добился необходимого результата. Школьники успели быстро забыть его

жесткие требования и тихие просьбы мамы “сбегать” в небольшую

керосиновую лавку. Около нее по - прежнему скандально шумела

недовольная очередь. Людям приходилось долго (иногда - весь день) ждать

того часа, когда с базы привезут керосин. Женщины (большая часть

ожидающих) громко кричали, ругая ”никудышные здешние” порядки, но

терпеливо выдерживали и жаркое летнее солнце, и осенний проливной

дождь, и холодные зимние ветры... Мальчишки, “державшие свою

очередь”, находили для себя веселые игры или устраивали небольшую

драку - соревнование в силе и смелости.. Никто не покидал знакомого

места: керосин был нужен всем... Но мы, теперь счастливые, были

освобождены от неприятной “керосиново - очередной повинности”. И нам

уже не нужно было выслушивать давно знакомые слова отца: ” Не сидите

долго... Ложитесь спать. Не жгите керосин.. Ведь он денег стоит. Просто

так ничего не дают...”. Стало по - другому: школьникам разрешалось

вечером и даже ночью готовить уроки и читать книги...Но только на кухне:

стол после ужина мама освобождала от посуды - для наших занятий.

Другого места в доме трем ученикам не находилось...

Отец, как и прежде, ложился спать рано. Даже слишком рано, по

мнению детей. Пожелав всем : “...Спокойной ночи...”, привычно добавлял:

“Не сидите долго....” Мама уходила из кухни - читальни” поздно: она и в

ночные часы находила для себя какие -то “срочные” дела...

Младшим братьям жизнь в доме (лишь на короткое время ) показалась

более веселой и разнообразной, чем прежде. Но затем наступила прежняя,

скучная и неторопливая. Электричество, - бесспорно, хорошо, но для

мальчишек его оказалось слишком мало, чтобы они чувствовали себя

удобно и свободно...

Строгий порядок, созданный отцом, хотелось хотя бы немного

“сломать” или изменить, увидеть в нем что - то близкое нам, новое,

необычное .

...В конце 39-го, накануне Нового года, из армии возвратился Иван и

сразу пришел в наш дом. Сестра, увидев жениха, буквально расцвела от

радости, на ее раскрасневшемся лице - смущенная улыбка, глаза -

незнакомо сияли...Она в первые минуты встречи смотрела только на

“своего” взволнованного, радостно улыбающегося жениха. Было заметно

(и Шура не скрывала своего чувства), что сестра по - настоящему

счастлива видеть своего любимого... Но, несколько растерявшись от

112

неожиданной встречи, она еще не могла понять, как вести себя в

присутствии родителей: обнять или поцеловать жениха не решалась... А

как иначе?.. Протянуть руку и сказать: “..Здравствуй...”? Шура не стала

расспрашивать бывшего красноармейца о службе, о событиях на Дальнем

Востоке, как и говорить о своих страхах летом 38-го года, когда слушала

сообщения о войне на далеком озере со странным названием Хасан, и

радости при чтении письма, отправленного Иваном невесте после

кровавых событий :”..Живой!.. Может, скоро приедет...”

О своей службе на Востоке Ваня, конечно, расскажет Шуре, но

позже... А сейчас, в день первой встречи, вопросы ему задавал только наш

отец. Его интересовало все, что было и что сохранилось в армии: от формы

и обуви - до оружия и дисциплины.. Будущий зять подробно рассказывал о

японцах и корейцах, с которыми приходилось встречаться в разное время,

о сопках и лесах.. Но об армии и своей службе ничего интересного и

конкретного не сказал: “Служил, как все служат.. Но несколько иначе...

Работал электриком в отдельном полку...”

Ваня отдыхал недолго, - неделю - полторы. Дома стало непривычно

сложно и трудно: квартира - небольшая, а жильцы - почти все взрослые.

Старшая сестра вышла замуж и жила своей семьей ( муж и дочь) в общей

квартире..

Ивану теперь не находилось в ней свободного места: “выделили” ему

лишь небольшой уголок в “проходной” комнате

Электрик решил возвратиться на фабрику... Его приветливо

встретили в дирекции, радостно - во всех цехах: для многих работниц он

был хорошим старым знакомым, специалистом, знающим свое дело,

всегда внимательно проверяющим станки и охотно помогающим

женщинам. Каждый день Иван встречался с Шурой в цеху, во время

обеденного перерыва; вечером - обычно провожал ее до нашего квартала.

Иногда заходил в дом и тогда разговаривал с Володей. Старший брат,

занятый школьными делами, иногда присоединялся к ним.. Но, кажется,

не знал, о чем можно говорить с будущим родственником...

...Месяц спустя к родителям пришли Клеопатра и ее муж Константин.

Как было сказано, ”для серьезного разговора о наших молодых людях”.

После долгой беседы со сватами (оказывается, в такой роли выступали

пришедшие) родители пригласили в горницу Шуру и Ваню и поговорили с

ними. Мы сразу догадались, о чем они будут говорить... Конечно, о

будущей свадьбе..

После ухода сватов и будущего зятя мама сказала сыновьям, что их

сестра выходит замуж, что она и ее муж будут жить в нашем доме, в

горнице, что родители “переедут” в небольшую спальню, туда же

перенесут иконы. На вопрос Володи: ” А как же все мы?..” последовал

короткий ответ: “....Как - нибудь устроитесь....” Еще вопрос: “А как вы

113

сами? Будете ходить через горницу. Ведь другого хода нет.” И ответ: “

Видимо, придется так - до лета.. А потом из кухни прорубим дверь в

спальню...”

Старший брат не произнес ни одного вопроса.. Знал, что

расспрашивать маму сейчас - совершенно бессмысленно, как и ждать ее

ответы.. Впрочем, “игра в вопросы - ответы” его совсем не интересовала...

Гриню беспокоило совсем другое: он заканчивал учебу в средней школе и

теперь искал ответ на более серьезные, “вечные” вопросы: “ Что делать

после школы?. Каким станет мое будущее?..” Думать же о дальнейшей

жизни в родном доме брату не хотелось...

Он постоянно и напряженно, не жалея себя, готовился к выпускным

экзаменам..

...Как мальчишки жили и учились после шумной, веселой, первой в

нашей семье свадьбы? Не буду вдаваться в “подробности быта”, но

откровенно могу сказать, что стало намного труднее и сложнее, чем

прежде. .

Наш дом вдруг оказался настолько небольшим и тесным, что в

комнатах трудно было разойтись даже двум его жильцам. Но

“расширить”, “перестроить” его мы не могли.. И пришлось всем братьям

привыкать к новой, не самой свободной и веселой жизни...И не только

им... В таком же тяжелом положении оказались все члены нашей семьи.

Только отец, в молодые годы привыкший к “домашней” тесноте, не видел

ничего “особенного” в нашей жизни: “Посмотрите на других... Они живут

так же, как мы... И не жалуются..” Действительно, жаловаться было

бесполезно, но и причин радоваться не находили причин...

Каждый искал и, как правило, находил свой “уголок” в доме. Так,

Костя, еще дошкольник, “освоил” теплую печную лежанку. Мне досталось

“необычное спальное место” - старый семейный сундук, тот самый, в

котором во время гражданской войны наши родственники прятали свои

скромные семейные “богатства”. Старшие братья ночью становились

единственными “хозяевами” неприветливого, жесткого пола...

.Письменные задания по русскому языку и задачи по арифметике

алгебре мы могли выполнять лишь за кухонным столом, - часто под скрип

и грохот маминой посуды.. Другого места в доме для школьников не

находилось. Лишь Гриня иногда (если молодых не было дома) заходил в

горницу и садился к своему письменному столу: здесь ему думалось и

писалось намного легче, чем на кухне.. Но следует откровенно сказать, что

братья - ученики старались знакомиться с правилами русского языка,

писать упражнения и решать задачи не дома, а в тихом школьном классе,

после уроков, иногда - под наблюдением дежурных учителей..

КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ - 4

114

Следует, думается, более подробно рассказать о моих братьях...

Придется нарушить хронологию событий, но она, полагаю, - не самое

главное в моих воспоминаниях. Хотя я и стараюсь соблюдать временную

последовательность происходившего, но не всегда и не везде удается

сохранить ее...

. . Старший брат Григорий (Гриня) родился в тяжелый для семьи,

“голодный” год, что, наверное, повлияло на его здоровье и характер.

Физически слабый (отец не заставлял его работать во дворе или на бахче),

он болезненно реагировал на “особенности” своего положения в семье и

среди сверстников...Брат редко играл с мальчишками на улице, не

принимал участия в их ссорах и драках - не только потому, что чувствовал

себя слабее других, но и потому, что непривычно серьезно относился к

школьным занятиям и увлекался чтением книг. Он чувствовал

значительную возрастную разницу с братьями и потому, наверное, редко и

неохотно рассказывал им о своих делах, видимо, считая младших не

способными понимать его интересы.

За два года до окончания школы, Гриня, ученик восьмого класса,

“разработал” для себя “твердое рабочее расписание” (на 9 -10-й классы), в

котором главное место занимали школа, уроки и обязательное, аккуратное

выполнение в с е х домашних упражнений и заданий... Старший брат

привык к своей “строго организованной” жизни, “математически четким”

решениям, неспешному, “основательному” чтению учебников и новых

литературных произведений. Он не терпел “пустых”, легкомысленных

разговоров о школьных делах. . Ради подготовки к уроку Гриня мог

отказаться от встреч с одноклассниками.. У него был лишь один

настоящий товарищ - Борис, с которым наш брат охотно разговаривал о

математике и черчении (его любимые школьные “предметы”), делился

пока еще не совсем ясными планами на будущее...Девушки его не

интересовали и не волновали...

Гриня и теперь, после замужества сестры, внешне спокойно до

полуночи сидел на кухне, что - то писал, читал, считал, чертил... Но все же

можно было видеть, с каким внутренним напряжением брат привыкал к

переменам в нашем доме и как нелегко выполнял школьные задания - без

привычного письменного стола, большого листа ватмана и пр. Но на

возникшие трудности он не жаловался, не желая обижать Шуру...Лишь

иногда, как говорится, “срывался с катушек”: нарушал “правила” и

“график” своей школьной жизни и четко организованных занятий... Нервы

Грини не выдерживали... Его возмущение вызывали братья, своими

“ненужными” криками и шумными играми мешавшие ему “сидеть” над

учебниками: ”Никуда от вас не денешься, всегда рядом стучите - кричите.

Как будто другого дела и места не можете для себя найти....”

115

Мама понимала, что старшего сына беспокоят не столько бегающие

рядом с ним братья, сколько “тяжелые” мысли, которыми он ни с кем не

хотел делиться, но о которых мама догадывалась. Гриня, видимо, полагал,

что дома никто не поймет его “тайного” желания: после окончания школы

он надеялся уехать из города и поступить в московский или ленинградский

технический институт: “...Туда, где серьезно изучают математику и

занимаются черчением...” Брат решил пока ничего не говорить, поскольку

знал своих родителей... Мама, конечно, сумела бы понять и поддержать

его, а вот отец?. С ним вообще трудно говорить об учебе, так как отца

интересовало и волновало совсем другое... ...

...В отличие от старшего брата Володя (пока - Володя, но через три –

четыре года превратится во Владимира) открывал учебники не каждый

день: он не хотел быть и не был примерным учеником. Его полностью

устраивали те оценки (“хорошо”, “посредственно”, иногда и “плохо”),

которые учителя записывали в его дневнике. Больше, чем школьные

уроки, второго брата интересовала улица. Там его ждали давние приятели,

иногда девочки - подростки из соседних домов. Обычный городской

мальчишка, Володя увлекался играми (лаптой, футболом, “натяжкой” и

др.), иногда бывал (хотелось посмотреть!..) на танцевальных площадках в

“Металлисте” и “Кзыл - Тане”. Порученные ему хозяйственные дела он

выполнял (попробуй не выполнить!..), но неохотно, торопливо, небрежно.

“Нерадивый работник”( по мнению отца), второй сын не любил поить

корову и лошадь: “скотина” слишком много и часто пила воду, которую

нужно было несколько раз приносить ведрами из далекого колодца..

.В жаркие летние дни тайком, не говоря ни слова маме (отец - в

очередном отъезде), Володя уходил с группой подростков на знакомый

берег Урала... Быстрая река и “чужая” улица проверяли смелость и

решительность моего брата, а также его умение защищать себя (левша, он

одинаково удачно дрался обеими руками). Он рано стал самостоятельно

плавать...Легко преодолевая опасные стремнины реки, оказывался на

небольшом острове - “косичке” или на “бухарской стороне”, где

“пропадал” до вечера... Брат научил плавать и меня, однажды спокойно

бросив с берега в Урал под крики мальчишек: “Двигай быстро руками и

ногами... Иначе утонешь...”

Зимой Володя отправлялся на лыжах к Чагану: смело спускался с его

крутых берегов, высоко и далеко прыгал с трамплина, вызывая зависть

мальчишек и восторг девчонок...

.... В те же летние дни я со сверстниками торопился на Чаган... Мы

купались в запрещенных ОСВОД- ом , опасных ( по мнению взрослых)

местах на правом берегу реки (пляж и спасательная станция - на левом):

прыгали “столбиком” и бросались “вниз головкой” с перил недавно

построенного высокого моста, не обращая внимания на грозные крики -

116

предостережения охранников (“ нас не поймать!...”); несколько раз

переплывали реку, демонстрируя силу и бесстрашие перед товарищами и

“недругами”; спокойно лежали на горячем песке или, обмазавшись илом,

“рисовались” перед девчонками как воинственные дикари из недавно

прочитанной книги... Да мало ли интересного было на берегу тихого и

коварного Чагана ?!.. Эта небольшая река с ее “дикими” пляжами по праву

считалась тогда, летом накануне войны, самым веселым местом у

городских мальчишек... То счастливое, солнечное время, когда все вокруг

казалось удивительно ясным и простым, ушло в далекое прошлое...

Должен признаться: в начальной школе я был не только тихим

“любителем чтения”, мальчиком - “паинькой” или “образцово - примерным

“учеником... Родители “записали” меня в новую школу, недавно

построенную в соседнем квартале, но пробыл в ее первом классе лишь

один день. Выяснилось, что наш дом находится за пределами “учебного

района”, а я - плохой ученик: подрался с мальчишкой, “присвоившим” мои

имя и фамилию (различалось лишь отчество) и место за партой. Кажется,

тогда я проявил себя как “слишком активный, самостоятельный ребенок”.

И пришлось мне отправляться в далекую от дома небольшую начальную

школу, которая не имела своего “района”. Учился всегда хорошо, но для

знакомых ребят оставался “нормальным” уличным мальчишкой,

способным постоять за себя.. Не раз приходилось драться с Женькой,

постоянно задевавшим и толкавшим меня в классе и коридоре, и с Васькой,

который завидовал моим оценкам. Иногда отстаивал свою

“самостоятельность” и “особенность” перед мальчишками всего класса:

они смеялись над моей старой одеждой (перешедшей от братьев) и

недостатками речи (я нечетко произносил твердое “л”, и потому слово

“глагол” воспринималось ребятами как “гъягов”).

Встречался (и не раз) с “чужими” по дороге в школу.( и из школы) и

тогда приходилось “объясняться” с ними... Но об этой “особой” стороне

школьной жизни я не рассказывал ни родителям, ни Володе, который мог

бы всегда защитить меня.. Но я не нуждался в его помощи: вопросы своей

нынешней жизни я был обязан решать сам...Иначе какой же я мальчишка

!.. Но я, кажется, забыл, что наступило лето, и теперь интересно совсем

другое..

...Итак, я - на Чагане, как и Володя - на Урале. Почему - то забывал о

привычных домашних “трудовых обязанностях”. Лишь на несколько

минут вспоминал, что не принес воды, не убрал навоз из база, не сложил

траву копной и пр. Но долго помнить о делах не хотелось... Знал, что отец

станет обязательно ругать и меня, и брата, обвинять нас в неумении и

нежелании работать и дорожить временем: “... Все сказанное вам мимо

ушей пропускаете...Ведра в руки - и за водой...Уберите лишнее во дворе...”

117

...Изредка случалось неожиданное радостное: “Поезжай на Чаган,

выкупай Сивого...Только не гони...Устал он за день.. Возили большой

груз...” Но последние слова отца я уже не слышал: торопился сесть на

нашего любимца и быстро выехать на улицу.

Настоящая радость состояла в том, чтобы проскакать по

Форштадтской, не обращая внимания на завистливые взгляды знакомых

ребят, взлететь на мост, спуститься не спеша к воде. И после короткого

отдыха спокойно купать и мыть лошадь, заплывать вместе с Сивым до

середины Чагана, а затем терпеливо ждать, когда он обсохнет... Иногда

встречался с такими же “всадниками”, как я. И тогда, вопреки запретам

родителей, устраивались “скачки - соревнования ” от моста до Горок...О

них дома никогда не говорил: обязательно пришлось бы выслушивать

отца, часто говорившего: “ На нашей лошади не скачут, - на ней

работают..” .

... Самым свободным и независимым в доме чувствовал себя Костя:

крепкий, пышущий здоровьем малыш имел привычку в летние солнечные

дни медленно, но уверенно ходить по двору в поисках небольшой палки

или тонкого прута (“ для защиты от врагов”) или дразнить мирных кур и

злого петуха. Иногда брат отправлялся на соседний (старый “фокинский”)

двор, где двоюродные сестры играли с ним, как с красивой ”живой

куклой”. Костя был удивительно уютным, доверчивым, забавным и

добродушным ребенком. Позволял наряжать себя в яркие платьица, не

обижался на “дразнилки” (плохо знал их) и, улыбаясь, рассматривал

цветные “девчоночьи” украшения и забавные игрушки... .

Этот спокойный, доверчиво смотревший на мир малыш был особенно

дорог . родителям. Они еще не находили для него (четырех - пятилетнего

сына) “нужного” дела, но были уверены, что со временем Костя станет

настоящим, серьезным работником. Может, даже главной опорой нашего

дома.. Пока же отец лишь предупреждал малыша:”... Не лезь, куда не

следует...Там опасно или грязно...Еще успеешь руки пожечь и шишек

набить...” Но его слова не всегда доходили до Кости: ему интересно было

побывать как раз там, где было опасно и незнакомо...

2

В соседних кварталах было несколько действующих колодцев, но их

хозяева (Кузьмины, Большинские, Гуревичи, Егоровы и др.) не допускали

соседей - “просителей” к ним, закрепляя металлическую ручку (“качок”)

цепью с большим амбарным замком... И приходилось нам (Володе и мне)

носить ведра с водой издалека (за два квартала). Когда -то отец привозил

воду в небольшой бочке с Урала, но теперь, когда дети подросли, а он был

118

постоянно занят в артели, “водную проблему” обязаны были решать

мальчишки...Понятно было, почему Володя старался как можно реже

бывать дома в “нужное время” и меньше заботиться о лошади и корове...

Носить тяжелые ведра с водой чаще других приходилось мне,

десятилетнему школьнику.. Я, начиная с первого класса, много читал (до

сих пор помню первую прочитанную мной “большую” книгу - “Гаргантюа

и Пантагрюэль” Ф. Рабле). Во время учебного года (но не в летние

каникулы) после уроков я обычно бывал дома, т. е. оказывался “под

рукой” у родителей, когда нужно было в очередной раз “сбегать” за водой

или привести в порядок “задний” двор. Там зимой всегда стоял

небольшой стожок.. Осенью, когда отец привозил сено, он усиленно

уплотнял (“скирдовал”) его, стараясь сохранить во дворе как можно

больше “основного зимнего корма” для наших животных...

Володя и я были обязаны кормить их и убирать объедки из

“кормушек” и навоз из базов. Отец громко выражал свое недовольство,

если находил клочки сена на земле или замечал грязь рядом с лошадью и

коровой: “ Кто будет убирать после вас?.. Слуг у нас нет...Чтоб я больше

не видел брошенных вил и неубранного сена...”

Опытный, заботливый хозяин, отец требовательно ( иногда жестко)

учил нас, своих мальчишек, “доводить до ума” любое дело, обязательно

“соблюдать” порядок и чистоту во дворе...Добавлю: учил не только

работать, но и выполнять строгие “правила поведения” в быту.. Так, во

время обеда он внимательно наблюдал за нами: никто не должен

торопливо “глотать еду”, но спокойно есть, беря очередную “порцию” из

общей тарелки (лишь с приходом зятя у каждого появилась “своя”,

“отдельная”), ”не обгонять других” и “не копаться” в поисках вкусных

кусочков.. Требовательно говорил, когда видел “разбросанные” или

“неправильно” сложенные вещи: “ Все должно быть на своем месте...”

Привыкший постоянно работать, отец хотел, чтобы его сыновья со

временем стали добросовестными и умелыми тружениками, способными

справляться со всеми жизненными трудностями...И настойчиво заставлял

нас заниматься нужным (как он говорил) делом... Нужным семье и дому...

3

Как уже говорилось, сороковой год вошел в наш дом тревожно и

радостно, незнакомо и привычно... Может, даже слишком привычно.

Взрослые работали, ребята ходили в школы. И, по требованию отца,

старательно выполняли все “срочные” и “обязательные” домашние дела.

У каждого из нас - свои повседневные заботы. Все, кажется, - давно

известно. Ничего нового и необычного в нашей семье не было и не могло

быть, как полагали родители.

119

Но они серьезно ошибались: вторая половина года принесла нашей

семье много неожиданного, - и не только веселого и удачного, но и

горького и печального...

... На протяжении многих лет порядок в доме поддерживался заботами

мамы.. Она же ухаживала за только что родившимся теленком, которого

отец приносил на кухню каждую весну. Появление маленького,

беспомощного “чуда” радовало ребят, особенно Костю. И оно означало,

что закончилось тяжелое, “безмолочное время” и приближались

радостные, солнечные дни....

Каждое лето мама старательно чистила печные дымоходы... Володя

(по ее просьбе) проверял трубу на крыше. Большая белая русская печь

сверкала чистотой. На “своих” местах хранились кочерга, ухваты и пр.

Недалеко от печки, в углу - жесткий полынный веник (“голик”). Перед

Рождеством и Пасхой в доме проводилась “генеральные” уборка и стирка:

мама вместе с дочерью тщательно мыли пол и окна, стирали оконные

занавески, кружевные покрывала и пр. В теплые летние дни, накануне

прихода осени, сестра в очередной раз красила пол, оконные рамы и

подоконники. Через три - четыре года в комнатах обязательно менялись

обои..

И все же, несмотря на постоянные “ремонтные” работы, дом заметно

“старел”. Когда -то он казался просторным и веселым, теперь же стал

совсем другим - тесным, низким, темным, особенно в сумрачные осенние

и зимние дни...

В своем “хозяйстве” отец ничего “капитального” не строил... Лишь

иногда ставил на заднем дворе небольшие новые плетни, заменяя ими

ветхий забор или полусгнившие стены базов.. Не раз говорил, что дому (и

не только ему) нужен “большой ремонт”: “перебрать” пол, “обшить”

фасад тесом , поднять и укрепить фундамент, заменить печку, во дворе

поставить новую летнюю кухню, подновить базы... Мало ли что надо было

сделать!.. Только вот руки отца до многого нужного и срочного “не

доходили”: постоянно, особенно весной и летом, “напрашивались” другие,

более серьезные дела. Едва успевал выполнить одно, как сразу же

появлялись второе - третье.. И так - без конца и края, изо дня - в день, из

месяца - в месяц, из года - в год......

Как -то однажды, весной того радостно - печального (для нас)года, во

время обеда зашел разговор о том, как будем жить дальше. Основными

собеседниками были, конечно, родители и сестра с зятем. Отца беспокоили

“главные” будущие дела: бахча, сенокос, дрова и пр. Заговорили и о

ремонте дома, комнат и дверей Отец сказал: “Если делать, то всерьез, по -

настоящему. Вам, молодым, надо крепко устраиваться... Дети появятся, где

им спать - играть?..” ( родители уже знали, что дочь ждет ребенка)

120

Но “молодые” думали иначе. Зять, заметно смущаясь, признался, что

они хотят “снять” квартиру или комнату и жить “отдельно”,

самостоятельно, чтобы не мешать ребятам: ”Им же учиться надо, а тут мы

с ребенком ...” Слова Вани болезненно задели родителей... Вызвали у них

резкое возражение. Мама внешне спокойно, с тщательно скрываемой

обидой в голосе спросила дочь: ”Вот у вас малыш будет... И как же ты

думаешь работать и ухаживать за ним?.. Или няньку наймешь?.. На какие -

такие деньги? Они у вас есть?.. “ Шура ничего не сказала .Что она могла

ответить на справедливые мамины вопросы ?..

Отец, как обычно, был настроен более жестко и откровенно, чем мама.

Не стал спрашивать и уговаривать ни дочь, ни зятя. Защитник

традиционной казачьей семьи, он не мог допустить “скандального” ухода

дочери из родного дома. Решительно сказал в ответ на слова Вани: “...Вам

еще рано думать про свою отдельную жизнь... Как будете жить? И что

люди про нас скажут?.. Что выгнали из дома единственную дочь?... Так что

ли? Не допущу такого безобразия.. Да и

с ребенком что вы одни, без матери, будете делать?.. Бегать с работы

домой и назад, высунув язык.. На много ли вас, таких умных, хватит. Вы

же, как наши мальчишки, пока мало знаете, а умеете еще меньше...”

Отец был не совсем прав... Зять уже давно был самостоятельным,

работающим человеком. Он хорошо знал и город, и предприятия, и людей,

с которыми не раз его сводила судьба. Да и Шура не рассматривала себя

как простодушно - наивную девочку... Но что ни скажешь, когда надо

убедить своевольных детей ?!.

4

Молодые, подумав над словами родителей, решили остаться в

родительском доме. Но сразу решили, что надо его “перестроить”:

сделать более удобным - для всех, теплым и светлым - для будущего

малыша.

Зять предложил начать ремонт ранним летом. Но будущие работы

требовали не только силы, умения и свободного времени, но и “серьезных”

денег, которых в доме не было. Пришлось по рублю - копейке считать

будущие расходы, но все равно выходило, что имеющейся суммы на

ремонт не хватит. “Придется влезать в долг.. Другого выхода не вижу...

Возьму немного у братьев, “ - решил отец (и изменил своему правилу: не

брать деньги в долг у родственников), хотя было видно, что ему не

хотелось обращаться за помощью к ним. Поговорил со Степаном и

Илларионом. Они помогли старшему брату, хотя лишних денег и у них

тоже не было...

121

Отцу хотелось сделать ремонт дома за один летний сезон. Мастерство

наемных рабочих и старательность энергичного, трудолюбивого зятя

позволяли, кажется, сократить срок будущих работ. Сыновья - “лодыри” и

“неумехи”, как говорил отец, ничем серьезным помочь не могли: ”...Им

надо все указывать да тыкать пальцем, иначе перепутают белое с черным...

Легче самому десять раз сделать, чем им один раз объяснять...”

Наступило время недолгой, но тяжелой работы, которую мог

выполнять лишь наш беспокойный, неутомимый, “двужильный” отец. По

- прежнему занятый днем в артели, он вечерами отправлялся в луга, чтобы

ночью возвратиться домой с возом свежей травы для скота. Успевал вести

переговоры с будущими ремонтниками, бывал (вместе с зятем) на базах и в

магазинах, решая, где же можно подешевле купить нужный материал. .Во

дворе появились бетонные плиты и кирпичи, глина и известь, мешки с

цементом и ящик с гвоздями, гладкий тес и ровные столбы, расписанные

яркими цветами изразцы и банки с красками......

Под руководством известного в городе печника Петровича зять

разобрал старую русскую печь. Володя и я очищали неразбитые кирпичи

(скучное, скажу, совсем неинтересное занятие!..), но большую часть

печного “старья” сложили в телегу, и отец вывез этот мусор за город, на

свалку.

По совету Петровича, решили поставить в доме печь с плитой: “Она

будет лучше греть. Да и дров надо поменьше...” Когда мастер закончил

работу (мы подносили ему кирпичи и воду, иногда делали замесы извести

и глины), все увидели, какая красивая и необычная печь появилась в нашем

доме. Давно знакомая русская печь - с крохотной “горнушкой” исчезла,

появилась светлая плита - с чугунной задвижкой !. Все сразу увидели

большую разницу между старой печкой и новой .”красавицей”.. Шура

радостно любовалась яркими цветными изразцами на печном “борове”:

они делали горницу светлой и нарядной...

Больше других новой печке радовалась, пожалуй, мама: она уже

чувствовала себя хозяйкой небывалого домашнего чуда: ”. Такой красоты

нет ни в одном из знакомых домов.. “.

.. На улице - под постоянным наблюдением зятя - работала

“добровольная бригада дополнительного заработка”, нанятая отцом.

Строители, аккуратно проверили фундамент дома (“просел основательно”,

“левый угол совсем ушел в землю.. ”) и решили ставить новый - из

“свежего” кирпича, предварительно укрепив его цементным раствором.

Под пошатнувшиеся углы подвели бетонные плиты: “Будет теперь стоять

еще лет пятьдесят...”

Отец, внимательно осмотрев фасад дома, решил, что следует

“проконопатить” паклей стыки бревен (“стали усыхать..., отходит одно от

122

другого...”), “обшить” тесом “лицевую”, уличную стену: “...Теперь в доме

будет всегда тепло... Даже в самый страшный холод...”

Внутри дома ремонтники аккуратно выполнили небольшую работу:

”прорезали” в кухонной стене дверь, которая вела в спальню родителей;

заменили две - три половые доски в горнице, проверили подоконники,

поправили крыльцо и калитку .

После ухода рабочих мама с соседкой оклеили стены веселыми ,

светлыми обоями, покрасила двери, окна и пол (вся семья жили несколько

дней во дворе и летней кухне). Теперь наш дом сверкал, как новый, -

:приветливо, красиво - и снаружи, и внутри. Но, к сожалению, остался

таким же небольшим и тесным, каким был и раньше ....

Отец попытался было “расширить” жилую площадь дома: нужно было

лишь прорубить окно в “глухой”, северной стене, “обшить” толстыми

досками сени и “превратить” их в теплую комнату. Но из его плана

ничего не получилось: новое окно смотрело бы на соседний двор, и с

таким “ремонтом” не согласился новый жилец - чиновник, недавно

занявший красивый кирпичный дом с небольшим сквером перед его

фасадом... .

И все же отец был доволен сделанным: теперь можно было жить (как

он думал) спокойно и “вольно”. Его еще раз порадовал своей деловой

хваткой зять: Ваня после смены на фабрике часто находился рядом с

мастерами - ремонтниками. Он готов был выполнять любую работу - ради

малыша, которому предстояло жить в нашем обновленном доме....

Ремонт сумели закончить в течение одного лета. И взрослые, и дети

вздохнули с облегчением. Может, больше не будет тяжелой работы в

доме.. Но, на самом деле, мало что изменилось в нашей повседневной

жизни.. Особенно у отца, который по - прежнему “крутился в делах” с

утра до вечера...

Как только отец увидел, что Петровичу не нужна помощь мальчишек,

он отправил Володю на бахчу...Через три дня приехал туда и увидел, что

“никакого прока” от работы сына нет: Володя не слишком усердно

ухаживал за арбузами, тыквами и картошкой... Тогда в Широкую лощину

был “сослан” еще один юный

“работник”: отец, видно, рассчитывал, что вдвоем мы более успешно

и быстро выполним все необходимое на участке. Но через неделю,

недовольный результатами нашего “активного” труда, возвратил обоих

домой .. И заставил нас заниматься знакомыми, но нежелательными

хозяйственными делами. Мы не испытывали сильного желания выполнять

их, но все же вынуждены были заниматься не приносящей нам радости

работой... Хотели отказаться от нее, сославшись на усталость и жару, но

не решились на “смелый поступок” (по известным причинам), вспомнив,

что обязаны всегда приносить ведра с водой (ее сейчас постоянно не

123

хватало), помогать маме “по дому”, следить за “последней”(как говорил

отец), т. е. свежей травой, недавно привезенной им из зауральных лугов...

Еще одна “главная” наша забота после возвращения с бахчи -

постоянная проверка кизяков, изготовленных отцом еще в начале лета...

Производство и хранение “местного топлива” - сложное, но

необходимое в казачьем хозяйстве дело. Оно обычно начиналось до

начала летних работ и заканчивалось накануне осенних дождей. Основную

его часть выполнял отец, хорошо знавший “секреты производства”

кизяков...

Сначала нужно было разбросать “по кругу” навозную кучу,

появившуюся зимой на заднем дворе, затем - несколько часов гонять по

нему лошадь (громким фырканьем Сивый выражал свое недовольство),

держа ее на длинном поводке:. навоз и добавленные в него сенные

“объедки” превращались в однородную массу, в некий “первоначальный

продукт”. Через несколько дней его следовало “утоптать” ровным слоем ( к

этой работе привлекалась вся мужская часть семьи).

Через две -три недели, когда навозный круг, покрывался сухой

коркой, отец специальным топором (“рубило”) изготовлял из

отвратительно пахнущего (так я чувствовал !..) навоза “ домашнее

топливо” - пока сырые кизяки.... Позже их нужно было постоянно

переворачивать, проверять, чтобы каждый “кирпичик” высыхал одинаково

со всех сторон, затем - укладывать в “пирамиды” и пр. Этот

“заключительный этап кизячного дела” выполнялся в жаркие, сухие

летние дни. Его отец считал легким и веселым развлечением (“...только

для ленивых и бездельников...”) и поручал “контроль за кизяками” нам...

Мы же рассматривали поручение отца как неприятное и ненужное (“ и так

просохнет”). Но все же старались аккуратно и быстро выполнить все

необходимое: ведь о кизяках и их проверке нам говорила и мама.. А ее

слова и просьбы нужно было не только помнить, но и обязательно

исполнять...

5

Старший сын не обращал внимания на происходившее в доме и не

принимал участия ни в одном из общесемейных дел. Конечно, Грине были

известны тревоги и заботы родителей, но он рассматривал их спокойно,

может быть, даже несколько равнодушно. В рабочие летние месяцы того

года жил, погруженный в свой закрытый, неизвестный внутренний мир.

Был чем -то взволнован, но никто из ребят не мог сказать, что беспокоило

серьезного старшего брата. Расспрашивать его было бессмысленно:

сказывалась разница в возрасте. Гриня, занятый учебными делами, не

делился своими заботами с “малышами”. Лишь в разговоре с мамой иногда

124

упоминал неприятные “школьные” тревоги. Но и ей сын не рассказывал о

своих жизненных планах ..

Сосредоточенное одиночество и душевную замкнутость старшего

брата мы, мальчишки, объясняли просто: приближалось время выпускных

экзаменов, непонятных раздумий и трудных решений, которые должны

были определить его будущее.

В начале весны сорокового года родители получили письмо Василия,

в котором более подробно, чем раньше, рассказывал о своей успешной

ленинградской жизни.. С нашим отцом (единственным из братьев) он

поддерживал добрые отношения, изредка присылал короткие письма типа:

“Живы... Здоровы..”

Но теперь Василий решил подробно рассказать старшему брату о себе

и жене...

Оказывается,

они,

приехав

в

Ленинград,

поступили

на

“подготовительные” курсы текстильного института и через год стали его

студентами. Брат учился по - настоящему серьезно, а Зоя занималась не

столько учебой, сколько “общественными делами” в комитете

комсомола... После окончания института уральский казак (лишь по

происхождению, но не по взглядам) успешно работает инженером на

одной из крупных текстильных фабрик в городе на Неве.. Зоя оставалась

верна себе: она активно трудилась в профсоюзной организации того же

предприятия. Недавно с ней случилась серьезная беда: она попала под

машину.. Сломанную ногу врачи “привели в порядок”, но ходит Зоя

теперь с большим трудом...В семье родилась вторая дочь, старшая

успешно заканчивает начальную школу. Брат радостно сообщал, что

недавно получил новую квартиру “со всеми удобствами...”

Отец, слушая письмо брата (его читал я), не скрывал своего

удивления: как “природный” уралец может находить что - то хорошее в

работе на фабрике?. Ведь там - духота, дым, грязный воздух, постоянный

шум.. Нет, такая жизнь настоящему казаку не по душе... Отец, видимо,

забыл, что в таких условиях многие годы работает его дочь...

В конце письма Василий и спрашивал, и советовал: ”Иван!.. Я знаю,

что твой старший в этом году заканчивает школу. .А дальше как?.. Может,

хватит ребятам возиться в навозе и земле? Теперь другое время...

Присылай парня ко мне, поступит в институт, поживет месяц - другой у

нас.. Привыкнет к городу, - уйдет в общежитие.. А как сам Гриша

думает?...”

Отец ответил брату быстро и неопределенно. В письме, которое он