Мы родились и жили на Урале-реке...

Он оказался в обмундировальной мастерской ЮжУрВО (Южно -

Уральский военный округ). Ее руководитель (майор) рассматривал отца

как обычного “мобилизованного” работника, имеющего право на

получение “строго нормированных” продуктов...Только “для себя”, но не

для членов семьи...

166

С большим трудом, после неприятных объяснений в кабинетах Шуре

удалось доказать директору и парторгу фабрики, что она - единственная

“кормилица” в семье, что на ее иждивении - не только дочь, но и мать и

три брата. Сестре предложили написать заявление. В нем она повторила

все то, что говорила - и не раз - при встречах с руководителями

предприятия...Последние, наверное, приняли во внимание тот факт, что

Шура - известная в городе стахановка и первая - среди работниц

“Красного Октября”.. Все члены нашей семьи, кроме отца, благодаря

энергии и авторитету дочери - сестры получили хлебные карточки (одна -

рабочая, две - иждивенческие, три - детские).

16

Зима 41-го года наступила неожиданно, стремительно быстро. Ее

ждали после Октябрьских праздников, но она заявила о себе в самом

начале ноября.. Резко похолодало... По утрам вода, оставленная на ночь во

дворе, замерзала, быстро превращаясь в лед... В соседнем квартале мороз

“построил” из старой лужи небольшой каток. Мальчишки каждый день,

забыв о войне, шумно, увлеченно играли на нем: катались на ботинках (без

коньков), гоняли небольшими “самодельными” клюшками резиновый мяч.

Отец, недовольный “увольнением” из военкомата, не раз строго говорил

мальчишкам: “Нечего портить обувь... Протрете подошвы до стельки.. В

чем будете потом ходить?.. Новую теперь разве купишь?..” Но я и

младший брат старались не слышать давно знакомых слов: торопливо

обедали - и убегали на улицу.. Приближалось время, когда нужно было

доставать коньки из темного чулана и готовиться к настоящей зиме..

... Группа учеников старших классов (среди них и наш Володя)

шестой школы подготовила ко дню Октябрьской революции праздничный

концерт. Они весело разыгрывали небольшие смешные сценки, исполняли

известные песни, читали стихи Пушкина, Лермонтова, Маяковского и пр.

Школьные “артисты” хотели показать своим товарищам и родителям

умение и желание радоваться жизни даже в тяжелые и страшные военные

дни: “...Мы делаем то, что необходимо людям...Мы выдержим все - и

обязательно победим... Нам не страшен серый волк - фашист...”

Концерт (на него брат пригласил маму и меня), исполненный

учениками за два дня до праздника, прошел с большим успехом. Молодые

зрители восторженно приветствовали выступление своих товарищей

аплодисментами, родители - возгласами:”...Молодцы !.. Прекрасно !..

Как вы смогли?.. Давайте еще раз...”

167

Но выступление, к сожалению (и для артистов, и для зрителей),

быстро закончилось. И детям, и их родителям предстояло заниматься

“настоящим”, “серьезным делом”...

На следующий день (ближе к вечеру) я простоял три часа в очереди

за хлебом около небольшой лавки “Красного Октября”, на Дмитриевской

улице... К ней “прикрепили” наши карточки...

Хлеб (что бывало уже не раз) не привезли, но продавщица сказала: “...

завтра обязательно будет: обещали привезти...” Очередь заволновалась,

зашумела, потребовала заведующего: “Пусть скажет, почему перед

праздником нет хлеба?.. Куда его подевали? “ Но что мог сказать

“руководитель лавки”? Только довольно неопределенное: ”Не завезли...

Видно, на хлебозаводе не успевают выпекать. Ведь теперь народа в городе

стало намного больше, чем прежде. Так что ждите.. Завтра привезут...”

Желающие “получить” хлеб сразу же встревожились. Особенно

стоявшие в самом начале очереди: они опасались, что если “отойдут

домой” на несколько часов, - их место “пропадет”. Кто-то предложил:

“Давайте держать порядок в нашей очереди.. А то придут новые и станут

все менять по - своему... Дежурить надо.. Не уходить...”

Сестра, заменившая меня вечером, простояла в очереди до полуночи...

Затем пришел Володя (Шуре надо было поспать хотя бы 3 - 4 часа перед

сменой). Позже, когда окончательно рассвело, к лавке вновь отправился я..

Вышел из дома - и не узнал ни двора, ни улицы: белый, чистый снег

покрывал тротуары и крыши домов, дорогу и ветки деревьев...Мороз сразу

заявил о себе: замерзли руки и нос. Пришлось прикрываться шапкой, иначе

щеки превратились бы в “звонкие ледышки”.. С большим трудом по

сугробам добрался до лавки. Люди, простоявшие всю ночь на улице, едва

держалась на ногах. Одни, стараясь согреться, бегали около квартала,

другие - хлопали себя руками, но пользы от таких попыток согреться -

никакой.

Мороз своим неожиданным приходом встревожил людей...Наступала

настоящая уральская студеная зима с ураганным ветром, жгучими

морозами и обильным снегом. Быстро приспособиться к такой зиме,

“подружиться“ с холодом было трудно.. Даже невозможно. Слишком

непривычно быстрым оказался переход от прохладной осени к студеной

зиме...

Старую очередь удалось сохранить.. Володя позже говорил, что

глубокой ночью приходили новые “покупатели”(работницы второй

смены), предлагали установить “ другой порядок”, но их никто не стал

слушать, хотя те и пытались составлять свой список очередников...

...Второй день стояния” на улице ( к вечеру) оказался радостным,

несмотря на сильный мороз и пронзительный ветер... Все возбужденно

говорили о военном параде на Красной площади и выступлении Сталина,

168

его уверенности в нашей победе...Показалось несколько необычным его

обращение к “нашим великим предкам” - от Александра Невского до

Михаила Кутузова...

...Хлеб привезли , но не днем, а ближе к ночи...Люди, уставшие от

длительного пребывания на “свежем воздухе”, медленно расходились по

домам.. Они знали, что им еще придется - и не раз! - стоять в очереди в

ожидании хлеба. Но ничего другого, более светлого и радостного

нынешняя суровая, тяжелая жизнь не могла предложить им...

17

В моей небольшой школе после праздничных дней стало особенно

неуютно и холодно. Уборщица не смогла протопить печки, так как дрова

не успели привезти.. Оказывается, завхоз не нашел “рабочего транспорта”,

т. е. обычной подводы...Олимпиада Валентиновна попросила отца помочь

школе: нужно привезти несколько стволов деревьев, оставшихся с лета на

берегу Урала: ”Хотя бы немного, на первые дни... Потом найдут столько,

сколько будет нужно. ...В гороно обещали....”

Мой родитель и Володя отправились к одному из низких

яров(недалеко от Красного): там хранились бревна, привезенные летом

“сверху”, из района Январцева.. Выбрали несколько небольших стволов,

погрузили их в телегу (отец пока не решился “переходить на сани”) и

отправились в город. Двигаться с грузом по свежему снегу и гололеду

было тяжело. Особенно на крутом подъеме, рядом с “ макаровой”

мельницей. Но Сивый не подвел хозяина. Под его слова - просьбы: “...

Вперед, вперед...Тяни...Упирайся копытами крепче. Не так уж трудно, как

тебе кажется...” - наш любимец вытянул тяжелый груз в гору. “Слава Богу,

никого не пришлось просить...Сами управились..”, - довольный отец

перекрестился .

Стволы свалили во дворе школы.. На следующий день учителя и

ученики распилили и раскололи их. Уборщица нагрела печки сразу на

двух этажах... Прежняя, радостная, теплая жизнь, кажется, стала

возвращаться в классы......

Однако в городе многое происходило иначе. Не столь радостно, как в

школе. Зимние месяцы первого военного года заканчивались трудно и

горестно.

Женщины и старики продолжали обсуждать парад на Красной

площади и говорить о будущей победе... Володя не выключал “черный

круг”: он, как и все уральские ребята, надеялся услышать новые

подробности разгрома немцев под Москвой. Уральцам хотелось верить,

169

что этот успех наших войск означает начало полного разгрома фашистов и

близкое окончание войны..

Отец, как всегда, по - своему смотрел на происходящее: “Сначала

пустили немцев к Москве, а теперь радуемся, что прогнали...Пускать не

надо было...”

Мама внимательно вслушивалась в слова диктора.. Наверное,

надеялась узнать что - то о судьбе Грини. Но новых писем от него не

было. Последнее мама читала постоянно. Видимо, искала в нем ответ на

вопрос: где же теперь старший сын, в какой стороне?. Но ответа не

находила. Медленно перечитывала все старые письма Грини. Плакала,

вспоминая тяжелое прошлое нашей семьи...

Молилась, когда дети уходили в школу или убегали на улицу..

Отец, глядя на маму, сердито говорил: “Нечего надрываться... Надо

кончать с чтением... Не школьница, кажется... Пройдет неделя - вторая, и

сын объявится..” Но он, вопреки словам отца, так и не “объявился”

Шура тоже постоянно беспокоилась, думая о муже. Лишь в конце

года, после долгого молчания, Ваня - наконец- то! - прислал

“треугольник”. Писал, что жив - здоров, служит там, где когда - то служил.

Сестра поняла, что Ваню “увезли” на Дальний Восток, и, кажется, немного

успокоилась... Надо было думать о дочке, которой только что исполнился

год..

Незаметно приближался 1942-й год... Как дальше сложится жизнь

нашей семьи? Никто не знал ответ на этот и другие, еще не прозвучавшие,

но уже тревожившие всех “домашних” вопросы...

170

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В О Й Н А... Т А К О Е Н И К О Г Д А Н Е З А Б Ы В А Е Т С Я...

..

171

Первая военная зима стояла небывало холодной. С постоянными

сильными морозами и студеными, пронизывающими до костей

ветрами...Для уральцев ( как для всех советских людей) она стала временем

серьезных испытаний и проверкой как их физических, так и моральных

сил: жизнестойкости, способности выдержать все сложности и трудности

трагического времени ..

Широко известную в предвоенные годы песню с ее несколько

прямолинейным и наивным романтизмом и оптимизмом:

Если завтра война, если завтра в поход, -

Мы сегодня к походу готовы....

Наша поступь тверда, и врагу никогда

Не гулять по республикам нашим...

сменила совершенно иная по содержанию и интонациям тревожная

песня, призывавшая народ к духовной твердости и мужеству во имя

свободы и независимости Отечества: :

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой.......

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна......

Идет война народная,

Священная война.......

1

Первые месяцы войны заставили рядовых людей задуматься над

сложными, болезненными вопросами, обращенными непосредственно к

172

власти и партии. Среди них - главный: почему так неудачно для нашей

страны началась война. Серьезных ответов на этот и другие вопросы,

кажется, никто из руководителей страны не решался давать. Лозунги и

призывы на страницах газет и в передачах радио мало что объясняли.

Создавалось впечатление, что средства информации не решаются сказать

что-то серьезное, значительное, критикующее действия властей и

военных руководителей

По - своему, как всегда наивно, говорили о войне мои сверстники -

уличные мальчишки. Нередко приходилось слышать, как “умные

всезнайки” объясняли своим товарищам: ” Ну, и дураки же вы все!..

Неужто не понимаете?.. Мы их заманиваем... Да, заманиваем... А потом

как ударим, и от немцев ничего не останется...” Но многие ребята не

верили известным среди них “трепачам”: уж слишком долго “заманиваем”

немцев, пора бы и остановиться, а потом двигаться на запад. Однако

наступления на Германию пока никто не видел... Ленинград - оказался в

блокаде, западные области - в руках немцев. Теперь они подходили к

Кавказу и Волге...Осенью 1942-го года Уральск официально был признан

особой зоной Сталинградского фронта. Война приближалась к нашей

области.. В городе все заметнее чувствовалось ее “дыхание”.. Местная

жизнь теперь подчинялась строгому порядку.. Ничего похожего на панику

не было.. Просто Уральск становился жестко требовательным к своим

жителям...А они, предвидя приближающееся суровое будущее, заранее

готовились к встрече с возможными испытаниями.

Местные власти объявили “полное затемнение” в частных домах и

квартирах. Было приказано “закрепить” оконные стекла бумажными

“лентами” (вдруг рядом взорвется бомба или граната), в ночное время -

плотно закрывать ставни (свет не должен проникать на улицу), во дворах -

построить небольшие укрытия - “бомбоубежища” и вырыть окопы (“на

всякий случай...”). Участковый милиционер гораздо чаще, чем прежде,

бывал в домах, расспрашивал жителей, не появились ли рядом

“случайные” и “посторонние” люди. Кто - то распустил слух ( его нельзя

было проверить), что над Уральском пролетел небольшой фашистский

самолет:”... Наверное, разведчик...”

На центральной улице с лета прошлого года не работал ни один

магазин.. Были закрыты многие газетные киоски. На базаре редко

появлялись мужчины. В основном, местные старики, решающие непростые

хозяйственно - налоговые проблемы, и пожилые цыгане ( непонятно, как

оказавшиеся в городе). Шумный, богатый, несколько скандальный прежде,

базар стал теперь непривычно бедным и тихим. И покупатели, и

продавцы старались громко не говорить и азартно не спорить и не

торговаться. Да и что можно купить и продать теперь?. Пожалуй, ничего,

кроме картошки и тыкв, лука и моркови, пожилые торговки не предлагали

173

посетителям базара.. Лишь изредка можно было увидеть женщин,

продающих молоко и сметану. . .

...К радости учеников, весной 42 -го в средних школах уменьшилось

количество уроков. Не хватало, как объяснили в гороно, учителей.

Старшеклассников трех школ объединили в одной: занятия там начались

поздней осенью. Шестую школу занял военный госпиталь. Володя

учился далеко от дома, на юго - восточной окраине города. ЦК партии

(постановление от 26 февраля 1942- го) рекомендовал ОНО “сохранить

контингент учащихся - старшеклассников”, но в Уральске их стало все же

заметно меньше: подростки были нужны семьям (без мужа или отца -

кормильца) для постоянных, серьезных домашних работ...

Я, ученик четвертого класса, постоянно бывал на уроках, но

“рабочего настроения” у меня, как и у моих товарищей, не было. Мы

завидовали своим товарищам из других начальных школ: их отправили

домой, так как власть приняла какое -то “специальное решение о сроках

обучения..”

Мальчишки с нетерпением ждали лета, когда занятия в школе (

наконец - то!) закончатся. И тогда можно будет спокойно развлекаться. Но

я ни спокойного отдыха, ни веселых развлечений впереди не видел: все

каникулярные дни мне придется работать на бахче....

..

2

В зимние месяцы в город почти каждый день прибывали поезда с

новыми эвакуированными людьми. На своем трудном и сложном пути они

перенесли невообразимые трудности и пережили пугавшие их души

страхи... Наверное, большие, чем первые “приезжие” (осенью 41-го года).

Самыми тяжелыми для многих, конечно, были те дни, когда они оставляли

родной город или деревню.. Покидали дома торопливо, опасаясь за жизнь

детей и не думая о вещах, которые нужно захватить с собой. Некоторые

оказались в чужом городе, не имея с собой ни документов, ни денег.

Длительное, утомительное, горестное “путешествие” нравственно и

физически “подавило” людей: в Уральске эвакуированные старались не

привлекать к себе внимания местных жителей.. Многие женщины

держались робко и беспомощно. Они чувствовали себя беззащитными

перед очередными испытаниями - перед суровыми местными морозами:

ведь многие оставили родные места еще летом или осенью и надеялись

быстро возвратиться домой. Кажется, наш мирный город несколько

удивил и даже напугал их: Уральск не походил на все те, в которых им

приходилось бывать на длинном пути отступления.

174

Местные власти нашли для многих теплую одежду, но ее было

недостаточно, чтобы не страшиться приближающихся холодов.. Комсомол

организовал и провел успешную “кампанию по сбору вещей” среди

жителей города... Со временем положение “новых уральцев” улучшилось:

нашлись и жилье (правда, не всегда хорошее и удобное), и работа... Но

сближение с местными жителями, как и раньше (у первых ”новоселов”)

проходило медленно. Пережившие страхи войны и эвакуации люди не

всегда могли понять уральцев (т.е. уралок), живших в якобы спокойной

обстановке..

Мальчишки, как всегда, быстрее взрослых нашли общий язык. Они

встречались на уроках в школе и на улице,. бывали друг у друга в домах и

квартирах. Так я подружился с Борисом (Бобом), попавшим к нам (вместе

с матерью и маленькой сестрой ) из украинского городка Казатина. Им, по

мнению знакомых, повезло: горсовет “отдал” семье небольшую комнату в

полуподвальном помещении. До войны там находился склад и хранилось

”богатство” ГорЖУ (тачки, лопаты, ломы, метлы и пр.)...Пол - цементный,

печки - не было.. Даже в солнечные дни в “квартире” царил полумрак:

небольшое узкое окно почти не пропускало свет. Осенью Клара

Михайловна поставила маленькую железную печь (“буржуйку”), которая

должна была согревать комнату.. Но тепло в ней “держалось” лишь тогда,

когда в печке горели дрова...Их было мало, и они быстро сгорали. Через 15

- 20 минут жильцы уже чувствовали себя в настоящем холодильнике (или в

погребе). Небольшую вязанку дров можно было купить на базаре, но

скромной зарплаты уборщицы хватало только на питание... Боб решил

добывать топливо самостоятельно: попытался заниматься тем, что делали

некоторые уральские “новоселы”... Темной ночью выходил на улицу и,

преодолевая чувство страха, находил и ломал ветхий забор и старую

калитку или отрывал доски от небольшого покосившегося сарая..

Бесспорно, мой товарищ действовал не самым лучшим и честным

способом, но другого решения он не находил. И его ”добыча” порою

становилась основным топливом для жадной, прожорливой “буржуйки”...

Понятно, что эвакуированные считали себя временными жителями

нашего города. И они с нетерпением ждали того счастливого дня, когда

смогут отправиться домой...Никто не сомневался, что именно так и

произойдет: они обязательно увидят родные места, где их будут ждать

новые трудности. Но какое значение они имеют, если рядом - свой дом ?.

Мысли и разговоры о возвращении в свои края согревали людей,

поддерживали их стремление сопротивляться горестям нынешней жизни...

Более уверенно, чем одинокие эвакуированные, чувствовали себя

новые

“коллективные

уральцы”

-

студенты

и

преподаватели

сельхозинститута из Полтавы, артисты театра оперетты из Выборга,

рабочие и инженеры из Ленинграда и др. Они стремились сразу же

175

приступить к своему делу, хотя условия новой жизни не всегда

способствовали осуществлению их желаний и планов в полной мере...

3

Несколько раньше “гражданских ” в Уральске появились военные:

летчики и пехотинцы, связисты и танкисты, ремонтники и зенитчики.

Неожиданно к нам прибыли военные училища из Москвы, Ленинграда,

Ворошиловграда и Одессы. Люди в форме постоянно встречались на

каждой улице. На центральной - утром маршировали колонны молодых

солдат и курсантов. В небе над Уральском с резким шумом пролетали

самолеты: на небольшом старом аэродроме (за Чаганом) обучались

будущие пилоты...Что происходило на новом, большом, - никто из

уральцев не знал: им не разрешалось бывать там..

Местные власти передали военным “казенные” квартиры и конторы,

рабочие клубы и бывшие магазины. Но командирам частей и начальникам

училищ были нужны большие, “серьезные” здания, строительные

материалы, топливо и т. д. Горсовет разрешил военным “разобрать”( т. е.

сломать, уничтожить ) некоторые деревянные строения, украшавшие

город: летний театр в Пушкинском садике, сцену и часть забора - в

“Металлисте”, трибуны стадиона (построенного перед войной),

“атаманскую” дачу в Казенном парке и др. В зданиях комвуза и рабфака (

при пароходстве) разместились казармы. Учебный корпус педагогического

института и два его общежития перешли в распоряжение Ленинградского

училища связи..

Студентки (ребята - в армии) и преподаватели вуза “кочевали” по

городу, переезжая из одного небольшого помещения (обычно- начальная

школа) в другое.. Во время вынужденных “странствий” по улицам

Уральска серьезно пострадала богатая институтская библиотека: были

потеряны десятки старых, уникальных книг прошлого - начала нынешнего

веков... Учебные занятия в институте проводились нерегулярно: будущие

педагоги больше работали, чем учились: летом и осенью 41 -го - строили

новый аэродром, затем - трудились в колхозах и совхозах, зимой 42 -го -

“возводили” (вместе с рабочими) корпуса “номерного” завода, весной -

убирали снег и грязь с центральных улиц и т. д....

Руководство Ленинградского училища не заботилось об учебном

корпусе института: курсанты сломали деревянные конструкции (

“амфитеатр”) в актовом зале и в двух больших, т. н. “сводных” аудиториях.

Пострадал небольшой, единственный в городе учебный сад ( “питомник”),

организованный в середине 30-х годов преподавателями кафедры ботаники

в Некрасовском (бывшем “столыпинском”) сквере: военные уничтожили

176

теплицы и “разобрали” забор. “Рядовые” уральцы завершили разгром

“питомника”: вырубили часть деревьев и кустарников, унесли обломки

досок и неразбитые кирпичи Видимо, полагали, что весь этот “материал”

институту уже никогда не пригодится. Именно так и получилось: после

войны “питомник” не удалось восстановить...

Разрушение зданий и построек, которые можно быть использовано

как топливо или строительный материал, проходило на всей территории

города, - от вокзала до Урала, от макаровой мельницы до берегов Чагана. .

Во многих кварталах можно было видеть разбитые ворота (без полотнищ)

и сломанные заборы, пни срубленных деревьев и “раскрытые”( без крыш)

чердаки домов. ”Надо найти и доставить все необходимое - срочно!..” -

требовали командиры армейских частей и начальники училищ, и

подчиненные находили “нужное”...

...К строго организованной жизни и ее жестким порядкам в условиях

военного времени уральцы привыкали медленно, трудно... Но понимали,

что война для всех - одинаково тяжелое и страшное испытание, которое

следует обязательно выдержать. В памяти многих еще сохранились

воспоминания о трагических годах гражданской войны.. И теперь нужно

было спокойно жить и постоянно работать (“... лучше без жалоб и слез...”),

выполнять все необходимое для нашей общей победы...

.

4

На жизнь и дух города, поведение и мысли его коренных жителей в

эти годы оказывали влияние не только военные и эвакуированные, но и

коллективы предприятий, оказавшихся в Уральске: ремонтного - из

Орехова, кожевенного - из Москвы, типографии - из Орла и др.

Особое внимание местные власти уделяли загадочному “номерному”

заводу, прибывшему из Ленинграда (горожане обычно называли его

просто 231 - м ). На северо - западной окраине города (недалеко от

старого, закрытого накануне войны Ильинского кладбища, на котором

еще сохранились памятные плиты и кресты) быстро возводились корпуса

цехов. В их строительстве принимали участие сотни горожан (в основном -

женщины и юноши - школьники) и колхозниц из соседних поселков, а

также студентки пединститута вместе с преподавателями. .

Каждое утро толпы людей спешили в свои бригады, опасаясь опоздать

к началу рабочего дня...В годы войны действовал жесткий закон,

грозивший уголовном наказанием за “нарушение трудовой дисциплины”.

В городе ходили слухи о суде над человеком, опоздавшим на 15 минут. .

177

В дальнем железнодорожном тупике хранилось оборудование

(приборы, станки и механизмы), вывезенное из Ленинграда. К будущему

заводу быстро протянули узкоколейку. Через несколько месяцев рабочие

уже отправляли по ней вагоны с загадочным грузом... “Что там делают?

Чем занимаются?..” - старались узнать городские мальчишки. Но никто из

взрослых не отвечал на их вопросы. Наверное, рабочим “таинственного“

предприятия посоветовали: “Держите язык за зубами.. Не болтайте

лишнего... Иначе...” Что означало это “иначе”, - каждый хорошо знал..

Заводу были нужны молодые специалисты - станочники.. Из

Ленинграда в Уральск приехали лишь инженеры и мастера, способные

не только работать в цехах, но и заниматься подготовкой “трудовой

смены”.. Партийные комитеты и Советы города и области объявили набор

учеников - юношей и девушек. Призыв партийного руководства активно

поддержал комсомол.. Но “проблема молодых специалистов ” в первые

месяцы решалась трудно и не так быстро и успешно, как хотелось

руководству завода... ..

Мой город, как известно, - центр сельскохозяйственной области.. В

колхозах и совхозах жили и трудились десятки тысяч человек, но все они -

земледельцы и к заводским и фабричным профессиям отношения не

имели. Горожан также больше интересовала земля, чем темные, душные

цеха и шумные станки...

По домам и квартирам пошли энергичные, разговорчивые агитаторы

(для местных жителей - “зазывалы”): они настойчиво приглашали юношей

и девушек на завод, составляли список желающих и способных (по своим

физическим “показателям”) работать в цехах. Агитаторы действовали

однообразно, порою слишком примитивно.. Их речи - беседы нередко

превращались в длинные, но вполне понятные монологи, прославлявшие

передовой рабочий класс...

Трудовой коллектив “номерного” завода удалось создать, и он

успешно справлялся с планами “производства нужной стране продукции”

5

Испытания, выпавшие на долю уральцев ( вернее - уралок), во время

войны были такими же трагически трудными, как и страдания всех

советских людей. Женщины жили в постоянном тревожном ожидании

вестей с фронта - от отцов, мужей и сынов, в бесконечных заботах о доме и

детях, в работе на фабрике или в артели, - без отдыха и “выходных”

Но местные жители переносили бытовые (но не духовные) трудности

все же легче, нежели “приезжие”. Потому, что были ближе к родной

178

земле, знали леса и озера, лощины и старицы, расположенные недалеко (в

5- 10 километрах) от города. Уралки чувствовали себя уверенно в

знакомых с детства местах, где можно было собирать терн и ежевику или

ловить рыбу. Им помогали старики - “полещики”, ранней весной

отмечавшие сухие и слабые деревья и разрешавшие рубить их летом и

осенью. Пожилых жительниц Уральска иногда поддерживали знакомые

казахи - аксакалы из аулов на “бухарской” стороне...

...Но война с ее кровью и смертями все настойчивее заявляла о себе.

Горожане чувствовали ее трагическое приближение. В конце 41-го года в

городе появился первый военный госпиталь. Его разместили в доме

Карева, бывшем в мирные годы своеобразным торгово - культурным

центром Уральска: в нем находились различные магазины, библиотека,

читальный и концертный залы, гостиница. Но с началом войны все

переменилось: власти магазины “закрыли”, библиотека “временно”

прекратила работу: часть книжного фонда отправлена в холодный, темный

подвал, сотни книг- перевезли в бывшую “солдатскую” церковь, недалеко

от базара.. В залах разместились лаборатории и врачебные кабинеты; в

гостиничных номерах и магазинах - госпитальные палаты ..Скоро в них

появились первые раненые.. Мальчишки останавливались около больших

окон дома Карева, стараясь рассмотреть солдат, лежавших на больничных

койках

Летом 42-го несколько новых госпиталей разместилось в рабочих

клубах.. Но скоро выяснилось, что они не могут принять всех раненых,

количество которых постоянно увеличивалось. И госпиталям “отдали”

некоторые школьные здания.. Среди них и моя новая - шестая, куда я

пришел после окончания четвертого класса. Но учиться в ней мне тогда не

пришлось: занятия в пятом - седьмом классах гороно “временно”

отменил...

Жарким летом и теплой осенью раненых солдат можно было увидеть

в садике “Металлиста”: одни читали газеты и книги, другие - играли в

домино и шахматы, третьи - молча сидели на скамейках: наверное,

вспоминали свои семьи и дома. Иногда горожане встречали фронтовиков

на улицах. . Они - вопреки запретам врачей - уходили в “самоволку”,

устав от строгого госпитального режима, от однообразных бесед с

врачами, от болезненных процедур. Медленно двигались в своих серых

халатах, неохотно вступали в разговоры с прохожими, которых волновали

одни и те же вопросы: когда и где воевал, тяжело ли ранило, как лечат,

хорошо ли кормят и т.п. Солдаты не хотели говорить о фронте и атаках,

отступлениях и ранах: “ Что болтать?.. Воевал, как все. Вот прихватило.

Теперь отдыхаю... Через месяц - другой - назад, в часть...”

Иногда раненые появлялись на базаре. Они что -то искали (спиртное?

табак? знакомых?), покупали, меняли и продавали, о чем -то

179

расспрашивали торговок, но сами говорили мало. Женщины жалостливо

смотрели на них, угощали ягодами, яблоками или подсолнечными

семенами, вспоминали своих сынов и мужей: “Может, и наших кто -

нибудь угостит.. Ведь мир не без добрых людей...”

Торговки хотели верить, что в людях еще сохранилось светлое и

приветливое...

6

В эти страшные и тяжелые для всех годы мама целиком посвятила

себя заботам о семье. Все ее радости и горести имели отношение к мужу,

детям и внучке. Как и раньше, весь день мамы, с утра до вечера, был

заполнен хозяйственными делами, к которым по - прежнему дочь не

допускала: “Кухня, печка, обеды, порядок в доме, корова и куры во дворе -

это все мое...” Спокойная, рассудительная, она никогда не повышала

своего голоса. Радовала детей своими заботами.. Успокаивала (

“утихомиривала”)

вспыльчивого

отца.

Всегда

находила

такие

“правильные” слова, которые заставляли его быть справедливым в своих

жестких требованиях к мальчишкам.

О войне мама старалась не говорить...Но тревога, поселившаяся в ее

душе еще в мирное время, заставляла слушать фронтовые новости,

передаваемые по радио... Наверное, в словах диктора она надеялась найти

ответы на вопросы, никогда не покидавшие ее: “Где Гриня?.. Почему не

пишет? Ведь другие ребята присылают хотя бы небольшие угольники...”

Мама в первые военные месяцы внешне как -то быстро изменилась:

похудела, исчез знакомый с детства румянец на ее щеках, глаза потеряли

привычный солнечный блеск, около губ появились глубокие морщины, на

поседевшей голове постоянно - темный платок. Она и раньше не любила

“длинных”, “пустых” разговоров - “пересудов” (“сначала - дело, а уж

потом - беседа.”), а теперь, встречаясь с родственницами, терпеливо

выслушивала их “ненужные речи”, но сама лишь отвечала на вопросы

любопытных - односложно (“да - нет...”) и неохотно, думая о чем - то

своем.

В отсутствие отца мама часто плакала: при нем не решалась открыто

выражать свое горе отец не мог спокойно выносить ее слез.. Сначала

хмурился, затем пытался что - то говорить, хватал оказавшиеся под рукой

предметы, старался заняться делом, но не выдерживал и через две - три

минуты хрипло, как будто выдавливая из себя слова, говорил: ”Ну что ты

опять?..

Потерпи..

Слезами

ведь

не

поможешь.

Не

гневи

Господа...Пришлет Гриня письмо...Подожди...” Но, чувствуя слабость

180

своих “утешительных” слов, предлагал в качестве главного “полезного”

средства работу: “Лучше займись нужным делом, чем плакать...” ..

Мама по - прежнему каждый день молилась, надеясь, что Матерь

Божия спасет ее старшего сына: ведь Она хорошо знает, что такое

материнское горе...После молитвы принималась за чтение давно знакомых,

но нужных ей каждый день писем Грини. Для мамы старые бумажные

листы, некогда исписанные рукой сына, становились добрым, душевным

разговором, приносившим ей временное успокоение. Бережно сложив

прочитанные письма и спрятав их в туалетный столик, она минут двадцать

сидела неподвижно, забыв о нужных “срочных” делах.. Сосредоточенное

лицо мамы ясно говорило, что она в своих думах находится где - то

далеко. Глаза, кажется, ничего и никого не видели, уши - не слышали...Она

вновь и вновь возвращалась - в своих размышлениях - к старшему сыну.

Ведь с ним были связаны и большие радости ( “первый сын!..”) и немалые

горести (постоянные болезни)... ..

Каждый месяц (тайком от всех) мама ходила к старой, известной в

городе гадалке, жившей недалеко от базара... Надеялась не только

услышать слова утешения, но и узнать, жив ли старший сын, где воюет и

когда вернется домой... Несла ворожее обязательные “подарки” (хлеб,

молоко, яйца). После встречи с ней мама возвращалась домой с мокрыми

глазами (опять плакала), но спокойная и умиротворенная...

Многие годы она терпеливо ждала предсказанную старой гадалкой

радостную весть, просила мальчишек “почаще заглядывать” в почтовый

ящик. Но долгие ожидания так и не принесли ей ожидаемого счастья...

КРАТКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ - 6

По просьбе мамы, отец не раз обращался в военкомат с просьбами о

судьбе старшего сына.. Володя отправлял такие же письма в Москву... Но

ни в сорок первом, ни в сорок втором родители ответа на свои вопросы не

получили... Видимо, в Москве ничего не знали о красноармейце Г. И.

Фокине. Да и кто мог заниматься таким “мелким” делом, когда решались

другие, более важные, судьбоносные для большой страны проблемы ?...

Беспокойство, волнение, страхи, горе мамы усиливались с каждым

годом. Отец же старался не показывать, по крайней мере - внешне, своей

тревоги. Лишь просил маму не читать часто письма Грини. Даже грозил

сжечь их (что и сделал через несколько лет в минуту “гневного взрыва” ).

Но она, кажется, не слышала слов своего Семеныча.. Не могла смириться с

тем, что не получает конкретных сведений о своем сыне....Или писем от

него...

181

“Похоронка” пришла осенью (в октябре) сорок третьего года... В ней

кратко сообщалось, что рядовой Г. И. Фокин “погиб в боях за нашу

социалистическую Родину...” Когда?.. Оказывается, еще в 1941- м году.

Где ? - На этот вопрос официальная бумага не отвечала. Можно было

лишь предположить, что наш старший брат погиб в первые недели (если

не дни ) войны: ведь он служил совсем рядом с советско - германской

границей.

После войны сыновья по просьбе родителей неоднократно

обращались в Москву с просьбой указать место и время гибели рядового Г.

И. Фокина, но безрезультатно.. Даже сейчас, в начале нового века, когда,

кажется, открылись многие архивы военных лет, точных сведений о

последних днях жизни старшего брата его близкие не могут получить. В

ответе на мой запрос Центральный архив МО России (ноябрь 1910 г.)

признался, что не может “указать, в какой воинской части” Г. И. Фокин

“проходил службу”, “сложная обстановка на фронтах... не позволила

точно установить судьбу некоторых военнослужащих “, “.донесение... из

воинской части не поступило, где и при каких обстоятельствах пропал без

вести сведений ... нет..”

Такой же ответ я получил и из Государственного Военного архива

(ноябрь 2015 г.): “...сведений на Фокина Г.И. не выявлено...”, “...в

картотеке по учету потерь личного состава войск...также не значится..”

В нашем доме, на одной из стен горницы, рядом с иконами и

постоянно горящей лампадой, - с 1941-го года находился большой портрет

старшего сына - брата...Его родители скончались, сестра и братья

взрослели ( и старели), а он оставался таким же молодым, каким был в том

далеком, предвоенном году. Его серые серьезные глаза вопрошающе

смотрели в обещавшее радость и счастье будущее, которое Гриня, как и

многие его сверстники, не увидел...

7

Жизнь сестры на протяжении всех военных лет состояла из

бесконечной (без “выходных дней”) работы у станка, в низком и

сумрачном цеху, по – прежнему пропитанном влажным воздухом, запахом

грязной шерсти и пылью. Смены длились почти 10 часов: то с утра - до

вечера, то с вечера - до утра.. Об отдыхе приходилось забыть: он остался

в далеком ( как казалось) мирном времени. Шура, как и другие работницы

фабрики, постоянно слышали давно знакомые слова: “Должны...Обязаны...

Надо.. Следует выполнить к определенному сроку.. Помните, что ваша

продукция необходима фронту...” Но на усталых женщин повторяемые

182

парторгом Антониной (бывшей катальщицей) каждый день фразы уже не

действовали, - они и без них прекрасно знали, как должны работать.

.Работниц, конечно, беспокоили новые, более высокие “нормы

производства”, к которым они успели уже привыкнуть. Но по -

настоящему серьезно их страшили “черные” вестницы - “похоронки”...

Долгое молчание “служивых” рождало в сердцах жен и матерей чувство

страшной, давящей на душу тревоги.. Ведь они не знали, куда “отвезли” их

родных и где сейчас находятся...Боялись думать о самом страшном...

Катальщицы не раз говорили своей подруге, что ей “здорово”

повезло: она получала от мужа ( правда, редко) небольшие “треугольники”.

Из них нельзя было узнать, где он служит, но для нашей сестры (и не

только для нее) главное заключалось в обычных словах: “...жив...,

здоров...”

..Шура приходила домой “донельзя” уставшей (“без рук и без ног...”),

пыталась помогать маме на кухне, но та, глядя на серое, усталое,

осунувшееся лицо дочери, обычно говорила: “... Хватит.. Иди отдыхать...

Займись дочерью, а то она скоро совсем отвыкнет от тебя.. Поспи вместе с

Люсей...Еще успеешь наработаться... Впереди у тебя - еще вся жизнь...”

Сестра брала на руки свою малютку, игравшую рядом с бабушкой, и

уходила в горницу, на несколько часов освобождая маму от ставших

привычными для нее “воспитательных” забот. Хозяйка дома, глядя вслед

невеселой дочери, невольно думала о том, как тяжело сейчас живется

женщинам, мужья которых служат (воюют) в армии...А таких много...

Тысячи в одном только Уральске...

...В летние месяцы отец, как и прежде, находил для дочери

“дополнительную” работу. У Шуры она вызывала неприятное чувство, но -

куда же деваться? Приходилось по - прежнему заниматься тем делом,

которое было явно “не по душе”. Два - три раза в неделю, в зависимости от

смены на фабрике.. Немного отдохнув после ночной смены, торопливо

“перекусив” и выпив чашку чая, сестра отправлялась на бахчу, ко мне... Я

все лето трудился там и жил в небольшой темной лачужке на краю

участка. Сестре нужно было выполнить несколько простых, по мнению

отца, дел: принести мне продукты (обычно - только хлеб), собрать - вместе

со мной - небольшое ведро вороняжки, выбрать две - три спелые дыни,

прополоть несколько “запущенных” картофельных рядов... И обязательно

возвратиться в город в “удобное” время, чтобы продать на базаре

популярную среди уральцев ягоду, сладкие “колхозницы” и ароматные

“бухарки”...

. 8

183

Отец, переживший на своем веку не одну войну и страшные голодные

годы, давно освоил несколько простых житейских правил. Им он старался

следовать: честно, аккуратно и своевременно выполнять с в о ю работу, не

лезть вперед (“на то есть партейные.”), но и не отставать, особенно в

выполнении бригадных и артельных договоров, заботиться о благополучии

семьи, воспитывать в детях желание не только хорошо учиться в школе (

это “правило” он признал недавно, под влиянием мамы), но и постоянно

помогать взрослым везде, где необходимо (в доме, во дворе, на бахче, в

лугах)..

Отец почти три военных года служил в мастерской ЮжУрВО. После

странной, несколько загадочной “свободной” работы в военкомате его

мобилизовали и отправили ( теперь вполне официально) на “трудовой

фронт”. Но если Степан и Илларион уехали на “каменный” Урал

(Магнитогорск, комбинат), то отцу повезло: он остался в родном городе...

Вряд ли кто может ответить на вопрос, почему так случилось: ведь

отец служил (работал?) практически дома... Может быть, необъяснимое

“стечение обстоятельств”? Возраст (более пятидесяти лет)? Хорошее

знание родного края (его поселков и хуторов, озер и рек, маров и лощин)?.

Или как один из немногих “лошадников” города, сохранивший свой

“живой транспорт”?. Да разве можно понять и объяснить действия властей

и начальства в то сложное и тяжелое время?...

В первый день службы начальник мастерской (его звали Петр

Федорович) откровенно сказал отцу: “У меня ни сена, ни овса никогда не

было и не будет... Тебе паек положен, и ты его получишь...Ну, а корм для

лошади ищи сам. Знаешь, наверное, где можно найти... Мне нужна только

твоя работа...Все... Больше об этом никогда говорить не буду...”

Что мог ответить “подчиненный”, выслушав слова нового, пока

незнакомого начальника?.. Промолчал...Лишь тяжело вздохнул: видно,

следует принять эти условия “трудармейской” службы, откровенно

высказанные ему.. Отец, конечно, предполагал, что ему придется

самостоятельно решать “проблему” кормов для Сивого, но до разговора с

начальником мастерской все же надеялся на его помощь...Теперь отец

был полностью “свободен ” и “самостоятелен” в поисках сена, фуража и

пр. Маме о своей новой работе - службе ничего не сказал . Он, вообще,

старался не посвящать ни ее, ни детей в свои “профессиональные” тайны и

повседневные дела и заботы... .

Итак, отец остался в родном городе. Но близкие редко видели его

дома. У “трудармейца” никогда не оставалось времени, чтобы спокойно,

неторопливо поговорить с женой и детьми.. Уезжая ранним утром из дома,

он не знал, когда возвратится. И мама не спрашивала своего Семеныча о

времени возвращения: вечером или ночью, через день - два или через

184

неделю... Да и что мог сказать отец? Ведь приказы начальника были

неизвестны “подчиненному”.. Мама никогда не ходила к отцу на работу (в

мирные годы) или на службу (во время войны), так как традиционно

считалось, что жена - казачка не должна проверять мужа: “ Придет пора, и

он сам постучит в ворота или калитку....” ...

Постоянно занятый делами в мастерской ( что -то грузил, куда -то

ездил, с кем -то договаривался и пр.), уставший после длительных поездок,

отец, возвратившись домой, сразу же после короткого ужина ложился

спать... Никакие новости - известия, передаваемые по радио, как и раньше,

не слушал: не любил “тратить время попусту”. Узнавал о событиях на

фронте в мастерской. Недоверчиво воспринимал рассказы о “героических

подвигах”, считая, что никто “не говорит настоящей правды” о войне и

“нонешней” жизни, голодной, неустроенной для многих, особенно для тех

, кого отец встречал на улицах и базаре, в колхозах и совхозах области...

В те месяцы, когда немцы приблизились к Волге (“ведь река и

Сталинград совсем рядом с нами ...”), отец, вообще, прекратил разговоры о

войне: он не мог примириться с мыслью о том, что недалеко от его родных

степей могут появиться враги...

Отказываясь говорить о войне, отец, тем не менее, постоянно и

мучительно думал о происходящем. Трагические события современной

жизни невольно мучили его душу... Старый уралец несколько раз

встречался с ровесниками старшего сына, недавно возвратившимися домой

из госпиталей (один - слепой, другой - хромой) , слушал горестные

рассказы родственников (погибли шурин Иван, оставив жену с “кучей”

малых детей, и два племянника - летчик и танкист, ровесники Грини),

разговаривал с рыдающей соседкой, недавно получившей похоронку”...

В это трудное время отец, не жалея себя (“... встань пораньше да

шагни подальше...”), старался защитить маму от лишних забот: ради нее он

никогда не отказывался от любого “нужного дому” дела.. Стал более

требовательно (порою - жестко) относиться к сыновьям: каждый был

обязан постоянно выполнять работу, нужную и полезную семье. “Нечего

лентяйничать...”, - повторял отец.. Так, Костя уже в 7 - 8- летнем возрасте

не только присматривал за племянницей, но и “дежурил” в очереди за

хлебом, ходил за водой и пр...Я все лето жил и работал на бахче.

Старшему сыну доверялись более серьезные дела: он привозил с

“бухарской стороны” дрова, работал на сенокосе, иногда (во время болезни

отца ) ездил с начальником мастерской в ближние поселки и др..

Осенью и зимой братья работали не меньше, чем в летние дни. Всегда

во дворе и в доме находились новые, обязательно “срочные” дела... Их

было так много, что “никогда не переделать”, как говорила мама......

185

9

Соседки и родственницы завидовали маме.. . Наш дом казался им

вполне благополучным.. Порою приходилось слышать: “...Живешь ты,

Катюша, спокойно.. Не надо тебе тревожиться о муже и детях...” ”

В действительности, все было совсем не просто и не легко...Наша

семья, как и тысячи других, была наполнена печалью о тех, кто был

рядом, и о тех, кто находился неизвестно где.. Но мама всегда была

спокойной и приветливой перед “чужими”...Свои страхи и боли она

держала в себе, открываясь лишь иногда - и только перед родными.. Но

чаще - в молитвах перед иконами

Отец добросовестно выполнял свои обязанности в мастерской. Но не

знал, какова его должность: он, как раньше военкомате, работал

снабженцем и кладовщиком, грузчиком и возчиком, конюхом и

дворником... Получал и привозил мастерам (солдатам) хлеб с комбината

(пекарни), продукты и материалы с военной базы, старые солдатские

шинели и гимнастерки - с вокзала, дрова - с берегов Урала, сено -с

“бухарской стороны” для лошади и коровы и пр. Каждый месяц отец

отправлялся в “степной рейс” - в Подстепное или Круглоозерный, в

Теплый или Каменку. Или в далекий колхоз - совхоз, который никогда не

называл. На вопросы детей отвечал коротко: “Ездил... Куда?...Куда?.. На

кудыкину гору журавлей щупать. Приехал же...Об чем еще разговор?..”

Впрочем, и без “признательных” слов отца можно было догадаться,

что цель таких поездок не имеет отношения к работе мастерской. В

поселках и аулах он “добывал” муку, зерно и мясо в обмен на старые

солдатские вещи (рубахи, сапоги, шапки и пр.), которые “свободно” (без

документов) “отпускал” ему начальник. Последний через два - три месяца

“службы” стал полностью доверять своему “экспедитору”. Знал, что все

“купленное” он обязательно привезет в мастерскую, не возьмет для себя ни

кусочка хлеба, ни пригоршни муки, ни грамма мяса...

Поездки отца в степь не всегда оказывались удачными. Переговоры

могли закончиться “поражением” обеих сторон: и отец, и бригадиры

колхозов - совхозов (знакомые старики - казаки и аксакалы) побаивались

власти и суровых законов того времени: любого человека могли осудить за

десяток картофелин или сотню - другую зерен, припрятанных во время

работы, чтобы накормить голодных детей.:

Отец, конечно, понимал, что нарушает “нонешний порядок”, меняя

казенные вещи на продукты, что становится - в глазах закона - серьезным

преступником ( “хищение социалистической собственности”), но был

вынужден выполнять приказ своего начальника.. Иначе никак нельзя.

Руководитель мастерской по - своему заботился о здоровье и

186

“дополнительном питании” подчиненных: их суточные

“продовольственные нормы” были явно недостаточны, чтобы сытно

накормить немолодых мужчин, среди которых находились и больные, и

только что “отпущенные” из госпиталей раненые бойцы... Они нуждались

в хорошем, “усиленном питании”: полуголодные работники вряд ли могли

быстро выполнять ремонт вещей, поступавших в мастерскую..

Руководство военного округа (в Куйбышеве) относилось к просьбам -

жалобам своего подчиненного спокойно, если не сказать: равнодушно.

“Высокое” начальство заботило лишь “точное и своевременное

выполнение плана”, и его ответы на мольбу начальника ничего не меняли

в жизни руководимого им небольшого предприятия: “ Решайте вопросы на

месте... Вы лучше знаете местную обстановку..” .

И начальник мастерской вынужден был “решать”: продавал или менял

казенное имущество, хитрил, уговаривал местных “больших товарищей” и

пр.

***

Весной сорок третьего года отец, желая несколько разнообразить

“рацион питания” рабочих, предложил организовать небольшую

рыболовецкую артель (из 5-7 человек)... В нашем сарае “с давних времен”

хранились сети: отец брал их с собой, когда отправлялся на сенокос...

Начальник получил разрешение областных властей заниматься

рыболовным промыслом, но не на Урале и Челкаре, а на небольших озерах

и речках, недалеко от города, на “бухарской стороне”.(Песчаное,

Буренино, Анката, Барбастау и др.). Будущие рыбаки где - то сумели найти

небольшую лодку. Отец отдал им несколько сетей, отвез артель на

ближайшее озеро и возвратился в мастерскую. Раз в неделю он

отправлялся за добычей. И оставался в артели на 1- 2 дня. Косил и сушил

траву, ставил и поднимал вместе с рыбаками сети, собирал ежевику и терн,

вечером рассказывал “сослуживцам” о рыболовстве на Урале (конечно, до

17-го года), показывал “удобные” места на ближайших озерах.. По

возвращении в город отец передавал начальнику рыбу (ее было немного).

Изредка добыча попадала на обеденный стол рабочих...

Рыбаки занимались промыслом до наступления осенних холодов. Но

они, как выяснилось, плохо слушали советы отца, неохотно “возились” с

сетями и слишком медленно переходили от одного озера к другому.

Наверное, рабочие мастерской просто не были азартными рыбаками,

способными рисковать на незнакомых степных водоемах... И

рассматривали “рыбацкие” дни как время спокойного отдыха и веселого

развлечения. В общем, “эксперимент с рыбалкой” оказался малоудачным и

не имел продолжения...

187

10

Как человек служивый, как рядовой “трудовой армии” отец получал

скромное “пищевое довольствие”, но только - на себя. Члены семьи с их

карточками были “прикреплены”, как уже говорилось, к валяльной

фабрике.. По ним мы покупали. (“получали”), как правило, только хлеб,

изредка - граммы сахара, масла и пр. Нас, особенно младшего брата,

постоянно мучило желание “ что - нибудь поесть”. Наверное, не только

чувство настоящего голода, но и детская привычка. “обязательно

пожевать”. Мама, стараясь быть спокойной, обычно говорила в ответ на

детские просьбы - жалобы: ”...Вот сядете за стол, - тогда поедите и

перестанете просить...”

Следует сказать, что наша семья держалась по - настоящему уверенно

лишь в первый год войны: тогда родители успели подготовить “зимние

запасы”(тыквы, картошка, капуста и пр.)..Дальше - как у всех. Впрочем,

несколько лучше: ведь отец - дома, хозяйство - лошадь, корова и куры,

каждое лето - бахча... И постоянно растущие налоги, никогда не

радовавшие отца. Сделать нашу жизнь по - настоящему обеспеченной он

не мог.. Хотя и пытался, привлекая к “нужному делу” дочь и старшего

сына...

...Отец имел привычку иногда “заходить”(как он говорил) на базар.

Здесь можно было купить или обменять все необходимое. Инвалиды и

раненые фронтовики, старики и молодые, знакомые и “чужие”, - все они

занимались своим, может, не всегда честным делом... Сейчас сказали бы:

бизнесом, но тогда еще не знали этого “мудреного” слова. На базаре

действовали свои правила. Торговцы иногда шумели, однако все же

предпочитали “работать” тихо, спокойно, опасаясь привлекать внимания

милиции. ”Разменным” рублем здесь часто становилась бутылка самогона.

Она помогала найти и получить “кирпич” хлеба, несколько кусков сахара и

даже продуктовую карточку... .

Отцу нравился этот деловой мир. В нем он чувствовал дух настоящей,

активной жизни, в которой он не находил своего места .. Старый казак не

ругал, но и не хвалил “хозяев местных лавок”. Он не был простодушным,

наивным в делах “купли - продажи”. Однако в отце отсутствовал тот

“торгово - обменный” азарт, без которого было невозможно заниматься

“базарным делом”. Лишь иногда он принимал участие в “специальных

операциях” подобного рода... Отцу, как уже говорилось, приходилось

бывать в дальних поселках и аулах. Перед поездкой он просил маму

купить у знакомой ворожеи несколько бутылки самогона. В его руках

188

оказывалась как раз та “валюта”, на которую в знакомых местах можно

было “купить” несколько килограммов пшеницы или мяса.

Но не всегда подобная “операция” проходила успешно и приносила

желаемый результат.. С годами жизнь вдалеке от города также

становилась более трудной и менее понятной, чем прежде Она учила

людей ( хорошо?.. плохо?..) быть более экономными и расчетливыми..

11

“Правила работы”, некогда объявленные отцу начальником

мастерской Петром Федоровичем (однако, требовал, чтобы к нему

обращались по - военному: “товарищ майор...”), проверялись им довольно

часто: “трудовой армеец” - извозчик интересовал его как аккуратный

исполнитель “деловых” распоряжений (не всегда честных), как один из

членов “армейского” коллектива, чьи обязанности давно и четко

определены. И, наверное, поэтому “товарищ майор” никогда не спрашивал

отца, как он “добывает” сено и фураж для Сивого, когда занимается

ремонтом телеги, саней, сбруи и пр. Такие “несущественные”, “мелкие”

вопросы начальника не интересовали. Но все же иногда он вынужден был

реагировать на них. Дело в том, что каждое лето отец обращался к своему

начальнику с одной и той же просьбой: “освободить” его на неделю от

“трудармейской службы”. Желание отца не имело отношения к

“официальному отпуску”, о котором он,. как и все работавшие во время

войны люди, совсем забыл.. Отца в разгар лета уже беспокоила будущая

зима, подготовку к которой привык начинать задолго до ее прихода...

Начальник, выслушав своего “лошадника” неохотно, но все же

соглашался с его просьбой.. За несколько дней до отъезда в луга отец

встречался со знакомым стариком Тимофеем, умевшим “вершить” стога и

скирды, и приглашал его “вспомнить прошлое” и поработать: “Не

беспокойся. Не обижу..“ Без опытного помощника нельзя было

справиться с “сенокосными тонкостями”...

В пригородном совхозе отец договаривался с бригадиром и получал в

свое распоряжение (на 5 - 7 дней) лошадь: работа на косилке требовала

“двойной тяги”...

Проверив дома свою “технику” ( косилка, грабли), собрав все

необходимое для работы и жизни в лугах (ручная коса, точило, лопата,

ведра, полог, постель, сети и пр.), получив от мамы хлеб, пшено, сало и

картошку, отец отправлялся на “бухарскую сторону”, где заранее нашел и

подготовил хороший участок.. Его “сопровождал” Володя... Старший сын

не понимал “красот рабочей жизни” в лугах и поэтому старался отказаться

189

от участия в “очередной экспедиции” за Урал, ссылаясь на свои более

“важные” и “срочные” дела (ремонт класса, заготовка дров для школы,

дежурство в госпитале, поездка в колхоз, занятия в военном кружке и

др.).Они, действительно, постоянно требовали и времени, и сил.. Особенно

занятия в военном кружке.. Володя любил и серьезно изучал оружие, умел

хорошо стрелять из винтовки и пистолета, хитро маскироваться, быстро

находить “противника”.. Он сознательно готовил себя к будущей службе в

армии... И зачем ему сенокос и луга?.. Но с отцом разве поспоришь? Он

жестко сказал, как припечатал: “Молоко со сметаной любишь?.. Иль

бибику с салом хочешь есть? Так что не болтай языком. Поедешь без

разговора...На граблях будешь сидеть... Скошенную траву в валки

собирать....”

Работали, как принято на сенокосе, весь день, - с раннего утра до

позднего вечера... Отец никого не жалел - ни себя, ни сына, ни лошадей:

“...Сена надо много...Чтоб зимой скот не голодал и мы жили спокойно. Да

и родственницам надо помочь...”

В середине недели приехал знающий тонкости “сенокосного дела”

Тимофей... Вдвоем с отцом прочно “поставили” и аккуратно “повершили”

стог и скирд. Володя торопливо подвозил к ним траву, недавно собранную

граблями...

Отец не обманывал и не обижал людей, с которыми договаривался об

услугах и работе. Перед возвращением домой он встретился с бригадиром

совхоза, угостил его самогоном, жене подарил немного “кускового”

сахара, купленного на базаре, возвратил лошадь, привез во двор два воза

свежего сена. Позже, уже дома, за обеденным столом, спокойно и

уважительно расплатился и со стариком - умельцем... .

12

Отцу, как уже говорилось, никогда не нравилось платить налоги...

Впрочем, кто когда - либо любил и любит их?:.

Во время войны, как известно, размеры налогов значительно

увеличились.....: Платили за многое.. Не только деньгами, но и “натурой”.

Для отца особенно тяжелым и непонятным казался т. н. “поземельный”

налог. Природный казак, воспитанный на войсковых традициях, он не мог

смириться с тем, что обязан платить за землю, на которой родился, живет и

работает...

В марте - апреле каждого года отец отправлялся в ГорЗУ, где

“оформлял” бахчевой участок, несколько преуменьшая его размеры:

“...Ведь ни один инспектор не поедет проверять землю рядом с

190

Новеньким...” Позже находил и обрабатывал (без регистрации)

“дополнительную” землю (специально “под картошку”) в каком - нибудь

глухом месте, в 5 - 10 километрах от города . .

Весной 44- го года отец случайно нашел (действительно случайно)

недалеко от Меловых горок небольшой распаханный “квадрат”. Наверное,

строители учебного аэродрома (за Чаганом), не закончив работ, отказались

от своих планов... На “ничейной” пашне отец выращивал арбузы и

тыквы... Налоговым инспекторам, конечно, не сообщил о своей “находке”.

Летом дважды ездил туда , чтобы проверить, не разорил ли кто его

посевы...Сорняки в полынной степи в первый год после распашки почти не

росли, и прополку “чаганского” участка его владелец не проводил. В

середине августа отец вместе с сыном поехал на горки, собрал и привез

домой около сотни крупных арбузов и крепких тыкв.

Неожиданно к нам во двор зашел опытный налоговый инспектор -

контролер. Он внимательно осмотрел арбузы, тыквы, мешки с картошкой,

“на глазок” определил, с какой площади можно было получить нынешний,

действительно большой урожай, сравнил свои выводы с цифрами

налоговой квитанции - и сразу же выписал новую, на которой виднелись

другие суммы, с которыми отцу не хотелось соглашаться. Но спорить с

чиновниками он не любил ( “только зря время и силы потратишь.”) и

поэтому не стал возражать против “свежей” бумаги: знал, что спор может

обернуться более строгой проверкой.. И тогда о всех “неофициальных”

участках узнают власти... Намного спокойнее будет, если отнесешь

деньги в кассу. И обязательно в срок: опоздание с оплатой налога грозило

бахчевнику дополнительным штрафом....

13

Благополучие многих уральцев в прошлом, “держалось” как на

бахче, так и на корове и рабочей лошади.. Тружеников - волов ( быков -

для уральцев только так) казаки, особенно городские, в своем хозяйстве

старались не держать.

“ Такой скот - для мужиков, иногородних да ленивых хуторских...” По

мнению многих настоящих казаков, рабочий бык в хозяйстве-

свидетельство не столько бедности семьи, сколько неумения ее главы

заниматься “серьезным делом”...

В распоряжении “природного” уральца (до революции) обязательно

находилось несколько лошадей:. строевой конь - для службы в полку,

“рабочие” лошади - для постоянного дела (извоз, сенокос, бахча и др.).

После революции положение в большинстве хозяйств резко ухудшилось..

191

Теперь у казака, занимающегося извозом, имелась лишь одна, “рабочая”

лошадь. У нас в хозяйстве - Сивый Для отца он давно стал основной

опорой нелегкого труда в артели “Гуж” и живым символом обеспеченной

семейной жизни в годы войны..Лошадь была не только добрым и сильным

помощником, но и постоянным “воспитателем” хозяина : Сивый укреплял

в нем такие черты характера, как настойчивость, уверенность в себе ,

заботливость и терпение. Лошадь крепко привязалась к своему отцу -

”коллеге” по дальним и ближним поездкам и повседневной работе.

Прекрасно понимала сказанное отцом и чувствовала меняющуюся

интонацию его голоса. Сивый хорошо разбирался в “географии” города,

знал многие (особенно центральные) его улицы и кварталы... И без без

“понукания” ( т. е указания, приказа) привозил загулявшего хозяина ( в

прошлом иногда случалось такое) к “родным” воротам, негромким

ржанием сообщая: ”...Мы - дома... Хозяйка, пропускай нас во двор...”

Отец постоянно заботился о своем любимце. Ночью обязательно

выходил во двор и проверял: спокоен ли Сивый, не нужно ли прибавить

ему сена; утром наблюдал за тем, как съедает специально

приготовленный корм (овес, отруби, мелко нарубленное сено и пр.), как

пьет из ведра воду (в мороз - подогретую). Отец постоянно чистил

серовато - белый круп лошади металлической щеткой - скребницей...

Перед тем как выехать из дома, обязательно осматривал холку и копыта

лошади, проверял хомут и дугу, оглобли и колеса телеги.. И только после

проверки всего “снаряжения” и лошади отправлялся на работу..

На западной окраине города в мирные годы, стояла небольшая

кузница Кому она принадлежала? .. Какой - то артели?.. Или старому

кузнецу?... Эти вопросы не задавались, и ответов на них никто не искал..

Главное - в другом: кузница сохранилась, и в ней постоянно работал

старый, известный всему городу опытный мастер ( кажется, Кузин)...Он

постоянно подковывал Сивого...В начале лета, по просьбе отца, проверял

шины и втулки колес. Ремонт упряжи отец никому не доверял. Сам умело

“чинил” (как он говорил) узду и вожжи: он не забыл своей первой

профессии.. В его старом армейском сундуке (времен мировой войны)

бережно хранилось все необходимое для срочного “дела”...

...Вместе с хозяином Сивый попал в “трудовую” армию.. Он, как

всегда, был готов выполнять любую работу в любое время - и жарким

летом, и студеной зимой.. Но к концу войны наш “бессменный работник”

заметно сдал, хотя отец по - прежнему заботился о нем. Было видно, что

Сивый стареет: передвигается не так резво и уверенно, как прежде, с

заметным усилием тянет “в гору” даже легко нагруженную подводу, не

всегда отзывается на знакомые голоса мальчишек... Опытный лошадник,

отец понимал, что постоянная - с утра до вечера, без настоящего отдыха -

192

работа серьезно “подкосила” здоровье и силу семейного любимца... Да и

возраст “уже сказал свое слово...”

Но никто не мог предположить того, что произошло с нашим Сивым

во время одной из поездок в район...Холодной зимой, в феврале сорок

четвертого года, отец сильно простудился и около недели находился дома:

высокую температуру не удавалось быстро “сбить”. Но начальнику

мастерской как раз в эти дни захотелось (“приспичило”, - сказал отец)

съездить в один из ближних поселков (Подстепное? Круглоозерное?

Новенький?), встретиться и поговорить с “нужным товарищем”.

Потребовал быстро, не мешкая, подготовить лошадь к “путешествию”.

Отец, не любивший отдавать Сивого (даже на несколько часов) в чужие

руки, попросил Володю запрячь его в сани и показать пришедшему

рабочему, как надо управлять лошадью. Я и Костя потрепали жесткую

гриву нашего встревоженного любимца и проводили его до соседней

улицы.. Как оказалось, мы видели его в последний раз...

Начальник мастерской через несколько дней возвратился в город на

незнакомой лошади. По его словам, Сивого “задрали волки”: оставленный

“без присмотра” на улице, напуганный воем голодных зверей, он оборвал

повод, удерживавший его около дома, и бросился в степь...

Отец не мог поверить тому, что рассказал “товарищ майор”: наш

“кормилец” - умная лошадь, привыкшая к различным “приключениям” в

лугах и степи. Испугаться волков он не мог. Отец пытался найти иное,

более понятное ему объяснение гибели (?) своего любимца, но не находил,

а “строить догадки” не хотел.. Молча переживал потерю своего

“постоянного спутника”...Уходил на задний двор, что - то пытался там

делать.. И, наверное, думал о том, как будет дальше работать и жить.....

. Новая лошадь (ее прозвали Карий), небольшая, слабая, капризная,

терялась на городских улицах. Ее пугали громкие голоса прохожих, крики

уличных мальчишек, свистки милиционеров. Шарахалась в сторону от

дороги при виде машин.... Отец старался привыкнуть к Карему, но так и не

увидел в нем замену, равную Сивому.. Опытный извозчик, он не мог

теперь, как прежде, спокойно ездить и перевозить груз на новой лошади:

”Душа не принимает этого худого маштака...Не подходит он мне...” Через

полгода выяснилось, что Карий болен и работать в полную силу не может:

иногда ложился на землю и с трудом поднимался..

Отец лечил лошадь настойками, добавлял в сено и воду какие -то

таблетки, приглашал знакомого старика - коновала. Тот, осмотрев Карего,

вынес жесткий приговор: ”...Все... Кончается... Ни стоять, ни ходить скоро

совсем не будет...” Словам опытного, знающего лошадей лекаря не

хотелось верить.. Отец не мог представить себе будущую жизнь без

постоянного “помощника”: “Пусть плохая, слабая лошаденка, но и с ней

все - таки можно еще работать.. Без нее никак нельзя...”

193

Лечение Карего продолжалось долго: отец по - прежнему поил его

“полезными” смесями, кормил “особыми” отрубями и т.д. Но все его

заботы, к сожалению, не дали нужного результата... Карий оказался

последней н а ш е й лошадью Позже у отца появится новая рабочая

лошадь...Но она всегда будет для него “казенной”, хотя он и будет

постоянно заботиться о ней....

14

.

....Младший брат отца Василий и его жена Зоя, давно уехавшие в

Ленинград, в родной город никогда не приезжали. Изредка присылали

отцу (лишь ему!...) небольшие письма. Александр, по поручению старших,

регулярно (в 20-е годы) отправлял в далекий город скромные доли

семейного наследства. Летом 40 -го года самолюбивые уральцы (отец и его

брат) серьезно рассорились.. С началом войны связь между ними

полностью прервалась. О судьбе Василия и его семьи можно было лишь

догадываться...Радио каждый день сообщало как о трагедии, так и о

стойкости и бесстрашии защитников “колыбели революции”.

Осенью 42-го года в Уральске неожиданно появилась активная

комсомолка.20-х годов.. Вместе с двумя дочерьми... Старому члену партии

(с согласия райкома), моей тетке Зое удалось - с большим трудом, с

риском для жизни - покинуть голодный и холодный Ленинград. Ее и

девочек, как и тысячи женщин и детей, переправили на “большую землю”

по “дороге жизни” через Ладожское озеро. До родного города добирались

несколько месяцев, с долгими остановками на больших станциях. Милиция

не раз задерживала и проверяла тетю в поездах и на вокзалах, но она

сохранила “основные” документы (среди них - паспорт, партийный билет),

что помогало ей быстрее, чем другим, преодолевать преграды мучительно

трудного и опасного “путешествия”. Исстрадавшуюся племянницу и ее

измученных детей в Уральске приняла старая родная тетя, жившая в

небольшом доме на Саратовской улице..

Зоя Георгиевна (об этом она расскажет позже) привезла на родину

известие о гибели своего мужа: он, как тысячи ленинградцев, летом 41-го

несколько недель работал на строительстве Лужского оборонительного

рубежа, затем вступил в народное ополчение. Оно состояло, в основном, из

необученных, не знавших войны добровольцев. Ценой своих жизней эти

мужественные люди смогли остановить фашистские армии и защитить

“вторую столицу” страны..

Про невестку, оказавшуюся в родном городе, отец узнал случайно,

через две - три недели после ее приезда. Видимо, она не спешила

встречаться с местными родственниками мужа. Сначала решила вновь

194

познакомиться с полузабытым и ставшим для нее чужим Уральском,

сходить в горком , “встать” на партийный учет (обязательно!.. и быстро!..),

поговорить о работе - и только тогда побывать у моих родителей ( только

у них!..). Зое хотелось увидеть добрую, приветливую Катюшу, к которой

когда - то комсомольская “пропагандистка” относилась с душевной

теплотой и девичьим любопытством: хотела разобраться в характере и

жизни казачки - старшей невестки ...

Мама обрадовалась приходу бывшей комсомолки, хотя и не сразу

“признала” ее.. В отличие от своих родственниц, когда - то ругавших

“безбожную девицу”, она никогда не сказала ни одного плохого слова о

ней: “...Пусть каждый живет своим умом, - так, как хочет, как ему

нравится. Зачем лезть в чужую душу?.. ”

Встреча оказалась печальной. Глядя на прихрамывающую, невеселую

родственницу, мама не удержалась от слез сострадания. Впервые она

видела близкого человека, испытавшего и пережившего горе и страхи

нынешней войны. Невольно “всплыли” воспоминания о прежней, давней,

когда в городе гремели выстрелы и толпы незнакомых вооруженных

людей ходили по улицам и домам, пугая женщин и детей. То старое время,

казалось, навсегда забыто.. Но мама ошибалась. Прошлое невольно

поднялось в ее памяти... Вместе с сердечной болью и горькими слезами..

Заплакала и Зоя, видимо, вспомнив погибшего мужа, муки и страхи

блокады и страдания во время длительного “странствия” по городам

страны. Лишь успокоившись, женщины сели за стол выпить чашку чая и

поговорить о том, что волновало и беспокоило душу каждой...

Беседу, однако, пришлось быстро прервать: пришел отец. Он отнесся

к встрече с “партейной” невесткой подчеркнуто спокойно, “по -

деловому”: подробно расспрашивал ее о жизни до войны, работе и гибели

брата; интересовался, как уехала из Ленинграда и на “какой работе

устроилась” здесь.. Зоя отвечала деверю сдержанно, как будто опасалась

сказать что - то лишнее... Больше говорила о том, что было известно отцу

из старых писем брата, о военном времени - коротко и неохотно : “...Вася

еще студентом вступил в партию.. Работал на фабрике...Инженером..

Пользовался авторитетом как хороший специалист... Я - в профсоюзе.

Хорошо, дружно жили.. Перед войной получили квартиру...Дети

радовались... В войну - страшно... Немецкие самолеты над городом,

бомбежки, взрывы, пожары, холод, голод.. Решила уехать...Многие тогда

отправляли детей. С девчонками уже нельзя было оставаться...”

О своей жизни в Уральске невестка говорила совсем мало .Можно

было лишь понять, что ничего радостного и нужного для себя на родине

она пока не нашла: ” Ходила в горком партии...Посоветовали поработать в

женсовете.. Жить пока тяжело, отвыкла я и от Уральска и от его людей...

Ведь столько лет прошло!.. Знакомых совсем не осталось...”

195

Молчала одну - две минуты, как бы решая: следует ли продолжать

разговор . И все же не удержалась. Робко, преодолевая самолюбивый и

волевой характер, спросила (или попросила?): “Нет ли у тебя, Ванюша,

лишней картошки?. Может, дашь немножко взаймы... Детей надо бы

подкормить. В дороге совсем ослабли. Пока у меня ничего нет. Все деньги

в дороге проели. Потом, когда устроюсь полностью, огляжусь, - отдам...”

Отец сразу же, не задумываясь: ”Ну, что ты так?.. Вроде бы не

чужие... Завтра привезу мешка полтора - два...Да с пяток тыкв захвачу... И

не надо мне от тебя ничего... Детей покорми...” Обрадованная мама

добавила : ”Если какая забота или нужда, - заходи... Поможем всегда...”

Приходила ленинградская невестка в наш дом не часто. Наверное, в

помощи старшего деверя больше не нуждалась...Тетя привыкла быть

главой семьи и самостоятельно решать все житейские вопросы...С

родственниками, кроме моих родителей, не встречалась...Да и они совсем

не интересовались делами “приезжей”..

Пребывание тети Зои в Уральске закончилось небывалым семейным (

точнее : фамильным) скандалом. Перед отъездом домой она обратилась в

городской суд с заявлением - иском, в котором писала, что ее покойный

муж, один из законных наследников родительского имущества (дом,

строения, скот, косилка, грабли и пр.), в середине 20-х годов должен был

получить, но не получил “свою долю”, так как тогда не жил на родине.

Младшая невестка просила местный суд быстро “рассмотреть

волновавший ее вопрос”, так как должна быстро возвратиться в

Ленинград, чтобы принять участие в его восстановлении.. .

Обиженные Зоей старшие родственницы подняли шум на весь город

(мама не принимала участия в их громких “беседах” ). Они говорили, что

еще в 20 - е годы братья каждый месяц отправляли Василию небольшие

“наследственные” деньги, что переводы оформлял Александр. Но сейчас

он сказать ничего не может, а квитанции (“квитки”) не сохранились...Суд

решил, что Зое Георгиевне Долматовой (вместо погибшего мужа) должна

отойти часть давнего семейного “богатства”. Местные невестки не

согласились с решением городского суда и написали жалобу в областной..

Отец отказался подписывать “кляузную бумагу”, не желая участвовать в

“грязном” деле. “ Не хватало еще с покойным братом судиться, - говорил

отец. -.... А что Зоя?.. Бог ей судья...Отдам ей свои деньги как

родительские... И все.. Больше никаких разговоров о них...”

Отец неохотно расставался с заработанными деньгами (других у него

не было): . он хорошо знал, как нелегко они достаются. И все же спорить с

решением суда не стал. Лишь крепко обругал невестку. И десять лет не

хотел слышать ее имени...

Правда, в пятидесятые годы, когда я учился в ленинградском

университете, отец попросил меня найти младшую невестку. Но я, занятый

196

аспирантскими делами, не смог выполнить его желание, объяснив: “

..Надо искать в свободное время, которого у меня нет и не будет.

Руководитель требует постоянно и серьезно работать над диссертацией, а

он человек - строгий...” Лишь через 20 лет, в начале семидесятых

Владимир, оказавшись в Ленинграде, встретился с тетей и ее дочерьми.

Дома передал отцу и маме привет и слова благодарности за помощь во

время войны.. Позже и мне приходилось несколько раз видеться и

разговаривать с уральской землячкой и ее старшей дочерью в их квартире

на Петроградской стороне. Отец, может быть, после наших, интересных

ему рассказов простил невестку и примирился с ней...

15

Военное время наложило жесткий отпечаток на взгляды и поведение

не только взрослых, но и детей. Особенно на подростков и юношей,

работавших на новых заводах или учившихся в старших классах. Они

более внимательно, чем их матери и деды, вслушивались в очередную

сводку “Совинформбюро” и в легко узнаваемый голос популярного тогда

диктора Юрия Левитана...

... В те месяцы, когда немцы пытались захватить Сталинград и выйти

на Кавказ, жизнь в городе заметно осложнилась, стала беспокойной,

болезненно нервной, по городу поползли слухи, - один страшнее другого (

про шпионов в Уральске, воздушный десант у Фурманова и пр.),

поскольку никто не знал и не решался предполагать, где наши войска

остановят фашистов.. Все, бесспорно, были уверены, что немцев за Волгу

не пропустят, но постоянно задавали друг другу один и тот же вопрос:

“...Когда же их погонят назад и начнется освобождение нашей земли?..”

Но никто не знал ответ на этот главный тогда вопрос... И

неопределенность ситуации беспокоила ( и пугала) людей...Разговоры и

слухи, как и положено им, разносились еще долго - в ожидании

радостных и точных новостей...

... У детей в это время возникали свои дела и заботы, не имеющие

прямого отношения к войне, но, тем не менее, связанные с ней... В трудных

условиях тех лет по - прежнему действовало традиционное правило нашей

страны: “... Дети должны учиться, ходить в школу...”

Младший брат, спокойный и добродушный Костя осенью 42-го года

отправился в первый класс. Но в начале сентября еще никто не знал, где

этот класс будет находиться...Близкую к нашему дому шестую школу (как

я говорил) “закрыли на неопределенный срок”, но в первом - втором

классах занятия все же проводились. Правда, нерегулярно, в разных

197

зданиях, и брат иногда не знал, что предстоит делать завтра: учиться ( но

где и когда?) или оставаться дома...

Я, получив очередную похвальную грамоту, закончил учебу в

начальной (18-й) школе и распростился с ней...Давно хотелось

возвратиться в знакомую шестую, откуда меня когда - то со скандалом

выгнали...Возвратиться, чтобы серьезно учиться и доказать, что могу быть

не самым плохим учеником в классе. Однако выполнить свое желание

тогда мне не удалось: занятия в пятом классе, как и в ряде других, были

отменены...

Мои товарищи радовались: теперь можно будет часто встречаться,

играть в футбол и хоккей, кататься на коньках и лыжах, помогать

родителям... .И не думать об уроках и тетрадях... Я же хотел лишь читать -

днем и ночью .Отец ругал меня: “ Без толку тратишь

керосин...”(электрическая лампочка во время войны светила так тускло,

что читать было трудно). Он часто выражал свое недовольство моим

“бездельным” поведением: “Чем ты занимаешься?.. Целый день сидишь с

книжкой в руках или болтаешься на улице.. В доме дела что ли мало?..”

Кажется, отец опасался, что я займусь не тем, “чем следует”. Однажды он

увидел, что я, вместе с двоюродным братом Юркой, курю (откровенно

признаюсь: впервые). Не терпевший в доме “табашников”, сам никогда не

куривший отец быстро доказал мне вред такой привычки. После его

“урока” несколько дней болели покрасневшие уши, как бы подтверждая

простую истину: “... курить - здоровью вредить...”

В конце того “свободного” года мама попросила отца найти для Кости

и меня т. н. “учебную точку”. Их создавали городские учителя,

обеспокоенные тем, что дети, “бегающие по улицам”, забудут школу,

отстанут от своих классов... Младшему брату - первокласснику повезло:

небольшую начальную “школу” удалось найти недалеко от дома..

Мое “учебное заведение” отец отыскал на северной окраине города,

недалеко от вокзала. Ранним зимним утром, в неприятной, пугающей

темноте я шел по пустынной центральной улице мимо Облисполкома и

“золотой” церкви со сломанным крестом на одном из куполов,

преодолевая шквальные порывы студеного ветра.. ”Точка” мне сразу не

понравилась: тесная, темная низкая комната, два небольших стола и две

скамейки. И это - школа, в которой я должен учиться!? Да и ребята - все

незнакомые, из “чужого” района.. Нет, сюда я не стану ходить - через весь

город... Именно так и произошло... Мои уроки в небольшой комнате

продолжалась одну неделю. Родители быстро поняли, что зимнее

“путешествие” на Батуринскую улицу сейчас, в холодное зимнее время,

опасно: я уже успел серьезно обморозить щеки и уши и стал постоянно

кашлять...

198

И отец решил искать для меня другую “точку”, поближе к дому.. Он

нашел ее на Торговой улице, сразу же за бульваром ( мне надо пройти

пять кварталов). Удалось быстро договориться с хозяйкой “квартиры -

школы” (“завучем”?) Юлией Алексеевной, оказавшейся старой знакомой

отца (кого он только не знал в городе?). По ее просьбе, отец оказал

“точке” материальную помощь в виде небольшого воза известного

местного топлива..

Новая “школа” немногим отличалась от первой : в маленькой ( но

светлой) комнате - три стола - парты и классная доска (взяты в соседней

школе), длинные лавки (принесены из Пушкинского садика)... В дальнем

углу комнаты - беспорядочная куча пальто и шапок.. Иногда (во время

урока) в класс заходила большая черная собака. Может быть, она хотела

послушать ответы учеников? Или спокойной, добродушной собаке

нравились серьезные рассказы учителей?..

...Итак, я - ученик пятого класс. Но только со второй половины

учебного года.. Впрочем, тогда было трудно сказать, когда он, наш

учебный год, начинался...

В новой “школе” я нашел старых и новых товарищей и друзей (Ким,

Рэм, Борис , Валька и др.), с которыми буду учиться до окончания

средней школы...

Наши учителя - наши воспитатели в тех лет заслуживают самого

глубокого уважения и сердечной благодарности : ведь в трудных условиях

военного времени они добросовестно, не жалуясь на “сложные

обстоятельства” (уроки проводились в разных “точках”, и учителя

“путешествовали” по городу, не обращая внимания ни на погоду, ни на

расстояния ), честно выполняли свой профессиональный и гражданский

долг..

И школьники тоже не жаловались на трудности жизни и учебы, хотя

всегда можно было найти повод для невеселых слов: не хватало учебников

(откуда их могли привезти?), письменные работы и упражнения

выполнялись на старой бумаге, обоях или газетных листах. Но было

радостно и весело: ученики оставались мальчишками и девчонками,

способными постоянно придумывать, искать и находить что - то новое.

Например, в темном подвале, расположенном под нашей “точкой”,

хранились старые вещи и книги... В разоренном садике интерес вызывали

остатки сцены и декораций....

Я и мои товарищи учились на Торговой улице до весны 43-го,.когда

школьные здания, занятые под госпитали, стали возвращаться ученикам..

Наш класс перевели в первую школу. Но ее небольшое старое здание с

узкими коридорами не могло принять шумных ребят и спокойных

девочек, пришедших из разных районов города - от Куреней до

центральной площади...

199

Осенью учителя и ученики получили в свое распоряжение шестую

школу. Я и младший брат отправились в пятый и первый классы. Директор

Яков Михайлович, нарушив старые правила “районирования учебных

заведений”, согласился принять нас в “свою” школу.. Впрочем, в военные

годы жесткие требования такого рода часто не соблюдались...

....Через год шестая стала мужской, а первая - женской школой...

Через два - три года они превратились в школы - соперницы... Каждая

старалась доказать, что ее ученики подготовлены значительно лучше, чем

“другие” школьники, особенно выпускники...

16

Более уверенно, чем младшие братья, в военные годы чувствовал себя

Володя,хотя в 42-м году на несколько месяцев в его восьмом были

прекращены занятия . Но осенью власти проявили “заботу” об учениках

старших классов трех школ, “отдав” им старое здание на юго - востоке

города.. Уроки проходили нерегулярно, в непривычных для подростков

условиях: сокращенные уроки, три смены, (вечерняя - при тусклом свете

“коптилок”), зимой - холодно (школа не отапливалась), ученики - в пальто,

учителя - в теплых кофтах и платках. Знания своих “подопечных” учителя

проверяли, как обычно, строго, хотя понимали, что школьников волнуют

не столько выполнение заданий по истории, географии или алгебре,

сколько разнообразные “посторонние”, “живые” дела. .

Уроки нередко отменялись. Обычно возникали “более важные и

необходимые”, чем учеба, дела, которые могли выполнить только

подростки из старших классов и девушки - студентки института: зимой -

“активно боролись” с громадными снежными сугробами на улицах города

или на взлетной полосе аэродрома; летом - участвовали в “кампании по

заготовке кормов” для колхозно - совхозных буренок; осенью -

“поднимали” урожай зерновых, собирая вместе с учениками начальных

классов упавшие на землю пшеничные колоски; под руководством

учителей уезжали на север области, где грузили бревна и перевозили

дрова для детских домов и военных госпиталей; постоянно - занимались

сбором металлолома, ходили по квартирам и домам - в поисках теплых

вещей для фронтовиков и раненых; дежурили в госпиталях; выступали с

концертами перед бойцами; охраняли школьный военный кабинет ....

Старший брат чувствовал себя в новой (не только в школьной)

обстановке энергичным и самостоятельным: ему нравились и “массовые

мероприятия”,в школе и веселые кампании сверстников на улице

(Моисеевы, Бабичевы, Извозчиковы и др.), когда можно было “себя

показать и других посмотреть”.. Володю тогда интересовало практически

200

все, с чем он сталкивался в городе. Но учеба его заботила, кажется,

значительно меньше, чем другие дела... Учебники, уроки, решение задач и

заучивание правил - все это “не совсем его”. По мнению учителей,

старший брат был “нормальным” средним учеником, никогда не

придававшим серьезного значения отметкам в дневнике.. Он казался себе

уже довольно взрослым человеком. Но для отца оставался просто старшим

сыном, который был обязан помогать родителям и сестре. Вынужденный

подчиняться его “приказам”, Володя ездил с отцом на сенокос и бахчу,

кормил - поил корову, поддерживал порядок в базах, т. е. выполнял

“настоящую” работу, нужную дому...

В те годы одним из основных учебных предметов в старших классах

стало военное дело. Уделялось постоянное внимание “военно -

допризывной подготовке” учеников 8 - 10 классов ( таковы требования ЦК

партии и ГКО).. Пулемет, винтовка, пистолет, военные игры, лагерные

сборы (на берегах Чагана и Деркула) с их строгой дисциплиной,

преодолением полосы препятствий ( “в открытую” или “по - пластунски”)

и изучением армейских наставлений и уставов - все это “говорящие”

приметы школьной жизни тех трагических лет..

Старший брат охотно признавал армейские порядки: ведь их

“основные задачи” были точно определены, исполнители - известны.

Левша, брат всегда успешно дрался обеими руками, - теперь одинаково

точно и быстро стрелял из пистолета и винтовки...Пожалуй, городское

стрельбище знал лучше, чем свой класс....

Физически сильный, широкоплечий, среднего роста, Володя

неоднократно успешно выступал на соревнованиях старшеклассников

города (стрельба, бег, лыжи, борьба.).. Наверное, он сознательно готовил

себя к службе в армии. ...

Летом 44-го года брат окончил среднюю школу. Ему только что

исполнилось 17 лет.. У родителей возник вопрос, что же делать дальше?.

Отец хотел видеть в сыне (уже Владимире)своего помощника: нашел ему

“хорошую” работу в одной из мастерских. Мама возражала: она не могла

забыть, как решение отца сказалось на судьбе старшего сына. Да и сам

бывший ученик не торопился начинать свою “трудовую деятельность”.

Он хотел бы жить так же свободно и весело, как в школьные годы, еще не

понимая, что беззаботное время осталось в прошлом

Одноклассницы брата решили продолжать учебу в педагогическом

институте. И настойчиво уговаривали его остаться вместе с ними.. Но

профессия учителя Владимира тогда не привлекала. Школа, классы,

уроки, дети, домашние задания, тетради - все это было ему не по душе...

Неожиданно для родителей, не предупреждая их, сын поступил в

Полтавский

сельскохозяйственный

институт.

Он

принял

свое

“самостоятельное” решение явно торопливо и непродуманно. Выбор

201

будущей профессии оказался неудачным: брат не любил работы на земле

(о чем не раз говорила мама), не знал деревни, никогда не стремился быть

агрономом или ветеринаром...

Студенческая жизнь Владимира закончилась стремительно быстро:

осенью институт покинул приютивший его Уральск и возвратился на

родину. Брат, как и другие местные ребята, отказался ехать в незнакомую,

разоренную войной Полтаву...

И еще раз, не поговорив с родителями, распорядился своей судьбой:

не дожидаясь призыва в армию, решил добровольно “исполнить свой долг

перед Родиной”.. Понятно, что и отец, и мама были потрясены его

желанием служить: они не могла придти в себя от “похоронки” и

страшились потерять еще одного сына, но изменить что - либо было уже

невозможно...Документы

-

в

военкомате,

и

там

принято

“соответствующее” решение...

Поздней осенью Владимира с группой уральских ребят отправили в

сторону Чкалова... Через два месяца он сообщил, что учится на военных

курсах (в поселке Тоцком, недалеко от Бузулука). В своих письмах сын

никогда не жаловался на трудности армейской службы...

После окончания курсов (весной 45-го) большинство выпускников

отправили на запад, в военные части, но до фронта ребята не доехали:

война закончилась...

Младший сержант Фокин с земляками расстался: его оставили в

Тоцком инструктором по стрельбе. Но служил брат там недолго: курсы

летом прекратили свою работу... И инструктора должны были перевести в

другое, пока еще неизвестное место, о котором брату думалось

совершенно спокойно....

.

17

Начало 45-го для нашей семьи оказалось более трудным, чем другие

военные годы. Не только морально, но и физически . Да и материально не

легче.. Отец, оставшись без лошади, растерялся, не зная, как теперь

работать и жить. В такое трудное для него положение он попадал лишь в

20-е годы... Но тогда отец был молодым, энергичным и довольно быстро и

легко нашел простое, но нужное решение (сначала - рыболовецкая артель,

затем - традиционный извоз). Жизнь без лошади (Карий скончался через

несколько месяцев после своего появления в нашем дворе ) была для него

непривычной и безрадостной..

...Приближалась весна, обещавшая быть яркой, светлой.. Но отец

воспринимал ее невесело, даже болезненно. Причина его печального

202

состояния объяснялась еще и тем, что “товарищ майор” сообщил ему

неожиданную новость: мастерская через две - три недели должна

возвратиться в Куйбышев. За рабочими - земляками и оборудованием

мастерской оттуда “пригонят” автобус и машины... В услугах бывшего

извозчика - завхоза “предприятие” больше не нуждалось. Действительно,

зачем нужен отец в чужом городе, где для работы и жизни всегда найдется

другой транспорт, а не лошадь, которой уже нет?. Некоторых мастеров

(уральских “трудармейцев”) начальник “передал” в местные артели. Отца,

вопреки его желанию, отправил в военкомат.

Там он был обязан продолжить “службу”. Но вопрос о

“продовольственном довольствии” для рядового “трудовой армии” (что

волновало отца) новым начальством не был решен: приказ о “переводе

“отца не подписывался, и потому свой армейский паек он получал от

случая к случаю, хотя работал постоянно. Как и раньше, занимался

знакомым делом: трудился как дворник и сторож, как курьер и экспедитор,

как грузчик и плотник. Добросовестно и честно выполнял свою работу, не

испытывая, однако, удовлетворения, так как “настоящего”, “серьезного”

занятия для себя без лошади не видел и не находил..

И еще: не хотелось подчиняться своему “прямому” начальнику -

молодому капитану Лутченко, которого хорошо знал: офицер жил рядом,

в соседнем доме...

Все мысли и желания старого казака были связаны с семьей,

хозяйством и будущей, нужной дому работой - после войны.. И, конечно,

с лошадью. Отец часто вспоминал Сивого и по - прежнему не верил в его

странную, загадочную смерть. Был твердо убежден в том, что мог бы

защитить своего любимца в ту страшную морозную ночь: “. И как теперь

жить?.. Без лошади ничего для дома не сделаешь...И старой артели “Гуж”

уже не будет. Все возчики пропали.. Одних убили на войне... А других не

найти... Да и захочет ли кто теперь трястись в подводах по нашим

дорогам?.. “

Отец каждый вечер возвращался домой недовольным и хмурым.

Разговаривая с мамой о прошедшем дне, сохранял спокойствие... Но

только с мамой... Мне и Косте доставалось “по первое число”. Мы, по его

словам, “весь день только бездельничали” (“... балберничали”), “бегали

попусту по улицам” , “портили” обувь и одежду, не убрали мусор со

двора, не накормили вовремя корову, не принесли воды и пр.

Разгоряченный своими словами, отец начинал упрекать и маму в том, что

она “плохо следит” за нами. Уставшей после смены дочери выговаривал:

“Почему беспорядок в избе? Забыла, что надо везде убирать?.. Талдычишь

вам все время одно и то же, а толку никакого..”

Пожалуй, лишь с внучкой дед был по - прежнему ласков: брал ее на

руки, целовал щеки, нежно гладил по голове, расспрашивал, как она

203

провела день, какие новые “стишки” выучила...Четырехлетняя малышка

всегда действовала на нашего отца успокаивающе...

С приходом весны “казенная” жизнь отца закончилась. Пряча улыбку

в свои темные усы, он сказал, что его почему -то раньше других

“отпустили из трудовой армии”. Теперь он чувствовал себя “вольным

казаком”. Появились новые (вернее, старые) заботы: отец искал участок

“под бахчу”, встречался с “полещиком”, делился с ним мыслями о

сенокосе и дровах. Но поиски и встречи еще не были “серьезным” делом, а

оставались пока лишь “пустым” разговором... Знакомая, привычная с

давних времен работа еще не начиналась.. И неизвестно, когда и как будет

выполняться.. К новой своей жизни ( без лошади) отец не привык.. Да и не

хотел он ее, этой новой, неизвестной жизни, когда ничего самостоятельно

не сделаешь....

18

Весна 45 -го года казалась мне особенно красочной и

жизнерадостной.. В отличие от прошлого года, когда ее приход

сопровождался страхами и бедами горожан...Тогда широко и бурно

разлились Урал (до Подстепного) и Чаган с Деркулом (до Меловых

горок).. Потоки мутной воды заполнили Ханскую и Переволочную рощи и

Казенный сад, хлынули в южную и западную окраины, разрушили десятки

старых домов и хозяйственных построек, проникли в центр города - по

бывшей “оборонительной” линии казачьей крепости..

.Власти, спасая Уральск от подступившей беды, приказали срочно

возводить земляные дамбы... В их строительстве принимал участие все

жители. В школах на неделю вновь прекратились занятия: ученики

старших классов ушли на “трудовой фронт”.

Я несколько дней работал (вместе с одноклассниками) на берегу

капризного Чагана, помогая защитить от беспокойной, высокой воды

старую кузницу и каменный дом в начале Форштадтской улицы...

Возведенные в ту весну высокие дамбы долгие годы будут напоминать

горожанам об угрозах, которые несут любимые, но и своевольные реки...

Несмотря на “водные” угрозы, солнцу и весне радовались не только

мальчишки, но и взрослые уральцы, но с постоянным тревожно -

горестным ожиданием печального... Как и раньше, в низких избах и

тесных квартирах чувствовался сжимающий душу страх, бились в

рыданиях жены и матери, получившие ненавистную “похоронку”..

И все же...Сомнения и вопросы - “загадки” первых военных лет

остались в прошлом. Все восторженно приветствовали победы Красной

204

армии: ”Мы их разбили...Гитлеру и немцам - конец...” По радио почти

каждый день звучал ликующий голос Юрия Левитана, передающего

очередной приказ Верховного Главнокомандующего, гремели залпы

артиллерийских орудий: это Москва салютовала в честь очередной победы

наших войск.

В первые майские дни прозвучало давно ожидаемое сообщение:“...

наши войска полностью овладели столицей фашисткой Германии -

городом Берлином...”. Эту новость горожане рассматривали как главное

доказательство приближающегося окончания войны... С нетерпением

ждали тот счастливый день, когда прозвучит самое главное слово -

“...Победа...” ...

..Ученики шестой школы знали, что и они внесли свой ( пусть

небольшой) вклад в дело победы: они приняли активное участие в

кампании по сбору средств в “фонд обороны” и получили телеграмму

Сталина с выражением благодарности и “ пожеланиями... здоровья,

успехов в учебе и общественной жизни...”

Сразу по возвращении в “свое” здание в школе по приказу директора

Якова Михайловича был организован военный кабинет. Его постоянно,

днем и ночью, охраняли ученики.. Один из них обычно “сидел на

телефоне” в “главном” кабинете школы: вдруг кто -то из местного

начальства позвонит... Я дежурил там в первые майские дни...И был

свободен в то незабываемое утро 9-го мая: по просьбе мамы “отгонял”(так

говорили в Уральске) нашу Буренку в табун за Чаган. По дороге к реке

думал о приближающихся экзаменах (в седьмом классе они стали

выпускными). Но главное в моих мыслях - окончание войны.. Вернее -

радостные слухи о нашей победе. Ночью по городу разнеслась новость:

якобы телеграфистка во время своего дежурства на станции случайно

услышала , что “немцы сдались, полностью капитулировали...” Этому

радостному известию хотелось верить.. Но все же надо было ждать

официальное сообщение ... Я неторопливо проходил мимо своей школы. И

вдруг в окне второго этажа появился Ремка, в ту ночь дежуривший в

военном кабинете. Всегда сдержанный мой приятель призывно махал

руками и кричал так громко, что слышала вся улица: “...Война кончилась...

Немцы сдались.. Только что по радио сообщили... .Ура - ура!..”

. ....

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

205

Б У Д Н И И П Р А З Д Н И К И М И Р Н О Г О В Р Е М Е Н И ...

206

9 мая 45-го года сохранилось в моей памяти так же крепко, навсегда,

как 22 июня 41-го.. Как начало и завершение страшного, трагического

времени в истории страны, в жизни каждого советского человека..

Прошедший днем над Уральском небольшой тихий дождь наполнил

воздух прохладной свежестью. Дышалось как -то особенно легко и

радостно. Город, наверное, никогда не был и не будет таким единым,

ликующим и красочным, как в те незабываемые день и вечер... По

центральной улице прошли десятки тысяч ликующих горожан... Над

колоннами - флаги, лозунги и портреты вождя, в руках ребят - горящие

факелы.. Основную часть молодежной колонны составляли ученики

старших классов, во главе - директора их школ. Мальчишки шестой были

настроены особенно шумно и весело, они радостно кричали, весело пели

известные песни, пытались танцевать.. Вокруг - счастливые люди,

обнимавшие и поздравлявшие друг друга... В тот великий день незнакомых

людей на улицах Уральска не было: всех объединило общее чувство

радости, восторга, гордости - за народ - победителя, за великую страну..

Кажется, в этот день все забыли (или не хотели вспоминать) те

горькие жертвы и страшные трудности, которые потребовала от них

война.. Уральцы повторяли одно - единственное, самое дорогое для всех

слово “ПОБЕДА...”

На центральной площади - трибуна. На ней - местные партийные

руководители. Ораторы сменяли друг друга, но их “стандартные”,

“газетные” речи никто не слушал... Горожане знали, что они говорили

“правильно”, “как положено”: об “организаторе наших побед - ленинской

партии”, о “великом и мудром вожде”, под руководством которого....” Все

давно известно, и ничего нового в словах местных руководителей не

было... С большей радостью уральцы слушали Москву: вечером по радио

прогремели артиллерийские залпы.. Столица салютовала, прославляя

народ - победителя...

До поздней ночи на площади звучала музыка.. Исполнялись

популярные в то время песни, девушки и юноши радостно танцевали и

весело смеялись, рядом с ними и пожилые люди чувствовали себя

молодыми... Я и Костя с некоторым изумлением смотрели на

возбужденных, улыбающихся людей, забывших свои необходимые

дела..

....Дома рыдала мама, вспоминая Гриню... В тот счастливый для всех

день она не могла не думать о старшем сыне...И, кажется, тогда

окончательно поверила, что он не вернется домой. Но смириться с его

гибелью мама не хотела: ”...За что?.. Такой молодой... Ведь еще совсем не

жил...Почему?.” Но никто не мог ответить ей на эти вопросы.. Мама знала,

что не услышит ни одного нужного ей слова.. Но так мечталось поверить в

светлое, радостное, так необходимое сердцу и душе...

207

1

... В разгар лета из Уральска группами стали уезжать эвакуированные.

Лишь немногие решили остаться в приютившем их городе. Видимо, этим

людям некуда или не к кому было возвращаться. Или они уже привыкли к

вольным степным просторам, к быстрому Уралу и небольшим речкам и

озерам на “бухарской” стороне?.. Остались в городе и промышленные

предприятия (как, например, заводы 231-й и им. Р. Землячки),

возвращение которых на старые места власти посчитали сложным и

дорогим делом..

Покидали город армейские части и военные училища. Вместе с ними

уезжали и молодые уралки, нашедшие свое личное счастье во время

войны. Так, моя двоюродная сестра, вышедшая замуж за офицера -

преподавателя училища связи, отправилась в Ленинград..

На улицах города теплой осенью появились первые солдаты -

фронтовики и “трудармейцы”. В основном, раненные бойцы и люди

старшего возраста . Среди них - братья отца (т. е. мои дяди), работавшие в

Магнитогорске, и наши соседи Василий и Харитон, счастливо прошедшие

войну. Несколько позднее в Уральске можно было встретить и более

молодых участников войны. На неделю заглянул в Уральск живший

недалеко от нас сверстник старшего сына летчик Виктор. К родителям “на

несколько минут забежал” старый приятель Грини - моряк Борис. Глядя на

него, мама вновь вспомнила сына и опять не сдержала слезы... ...Ночью

раздавались радостные крики и пьяные возгласы: родственники и друзья

отмечали возвращение фронтовиков. Около Кзыл - Тана, не обращая

внимания на ночную прохладу и ветер, постоянно толпились группы ребят

и девушек. Иногда вспыхивали шумные скандалы и быстрые драки:

молодые люди “возвращались” в полузабытое прошлое...Молодые

фронтовики выражали свое недовольство “прохладной” встречей на

родине. И пытались “восстановить справедливость” в бесконечных спорах

и коротких “стычках” со сверстниками, которые “отсиживались” в тылу и

“прикрывались” работой на военных заводах” - в то время, как они

“проливали кровь на фронте”. В ответ на обвинения рабочие справедливо

говорили о сложностях и трудностях жизни в городе, о строгих

требованиях к их “продукции”, холоде в цеху и пр.

Через пять - десять минут споры между молодыми людьми

прекращались. На разбитые носы и сломанные пальцы никто уже не

обращал внимания: ”...все это - ерунда и мелочь по сравнению с тем, что

все пережили в военные годы...” Конечно, парни и девушки были правы,

208

но никто из них еще не знал, какие новые, нелегкие проблемы поставит

перед ними мирная жизнь..

“Стражи порядка”, дежурившие рядом с кино - театром , не

вмешивались в жаркие разговоры - конфликты. Наверное, опасались, что

во время драки “нечаянный” удар достанется не только спорщикам, но и

им....

2

Жизнь после войны, бесспорно, должна была измениться.

Чувствовалось приближение нового. Но вряд ли кто- то решился сказать,

каким оно может быть. Уральцы, как и все советские люди, надеялись, что

их будущее станет обязательно светлым и счастливым.. ..

Время действовало на них успокаивающе. Уставшие от войны люди

верили, что “больше ее никогда не будет”, трагические испытания

недавних лет не повторятся и наступит - наконец - то !..- нормальная,

мирная жизнь. Но тысячи матерей и жен в городе и области не могли

жить спокойно: они еще не встретили своих сынов и мужей: “...Где они?..

Почему их не отпускают домой?.. Ведь уже мир...” В военкомате, куда

женщины не раз заходили, их привычно успокаивали: ”... Не приехал

сегодня?. Значит, прикатит завтра... Не бывает так, чтобы человек прошел