Мятежный ангел

Великое падение вверх

Никогда прежде Петру Апостолу Спелеологу не доводилось принять такой вызов, какой словно бросал ему пейзаж, открывшийся с крутого склона, над которым тянулись стальные тросы, прежде служившие для переброски песка с одного берега Дрины на другой. Петр Апостол Спелеолог взобрался по ржавой лестнице туда, где по обеим сторонам большого шкива стояли, точно разбитое войско, потрепанные вагонетки. Едва он ступил на железную платформу, трос вздрогнул, а кузова слева ударились друг о друга — один, два, три, он не стал их считать. Повесив рюкзак на шкив, он застегнул страховку, прицепил карабин к тросу и вдруг ощутил, как сердце переполняет гармония: далеко внизу течет река, над которой он, никем не наблюдаемый, пройдет до противоположного берега, а рядом, слева и справа, — ржавые вагонетки, которые продолжали соударяться и, словно расставляя музыкальные акценты, вкрапляли звуки ударов в неумолчный рокот реки. Почувствовав южный ветер в рукавах рубашки и в штанинах брюк, он шагнул вперед. Вагонетки снова стукнулись друг о друга, но теперь качнувшись в другую сторону. Он знал, как ходить по провисающему канату. Ноги ставишь, как в балете, в третьей позиции, слегка растопырив пальцы, а потом отводишь левую ногу чуть назад, притормаживая стопой. Спуск к реке будет едва заметным скольжением — до противоположного берега. Из-под ног сыпалась ржавая крошка, расцвечивая воздух по обеим сторонам троса.

Он раскинул руки, подобно крыльям птицы, готовящейся к полету, поймал равновесие и осторожно двинулся навстречу Дрине. И на что мне все это сдалось, подумал он при этом. Глупо спрашивать. Как если бы случайный прохожий удивлялся, почему профессиональный баскетболист, проходя мимо школьного стадиона, встревает в детский матч.

Он подтягивал одну ногу к другой, скользя вперед, вокруг полная безмятежность, лишь цвет реки тревожно холоден. По сути, ответом на вопрос, на что ему все это сдалось, могла быть только Дрина. Попробуй-ка хоть кто-нибудь, кроме тех, кто пересекает реки по мостам, пройти над рекой, на дне которой лежат древнеримские монеты и черепа солдат, павших в сотнях войн, свидетельствуя о том, что этот мощный поток омывает тайну одной из самых смертоносных границ Европы! Говорят, здесь встречаются Восток и Запад.

«Здесь-то они и расходятся», — подумал Петер.

Те, кто в погоне за выгодой разделял два этих мира, как правило, преподносили себя самыми ярыми поборниками гуманизма, противниками убийств. Возле этой реки веками предпринимались безуспешные попытки соединить берега, культуры и цивилизации. Быть может, как раз поэтому Петер сейчас идет по канату. Быть может, после Иво Андрича он станет первым, кто соединит берега Дрины. Иво совершил это в литературе, Петеру выпал шанс проделать это в жизни — в своем эксцентричном неподражаемом стиле. Он никогда не забывал, что два берега неразрывно связаны. Здесь, по обе стороны реки, некогда жили племена с общими праславянскими корнями. Со времен завоевания Балкан османами правый берег, вспомнил Петер слова Андрича, принадлежал туркам, которые до вчерашнего дня были сербами, а сегодня зовутся боснийцами. Берег напротив принадлежал сербскому народу. Согласно такой географии, сказал себе Петер, я иду со стороны боснийских обывателей к земле сербов. Может быть, сегодня вечером я запишу в свой блокнот, что я единственный канатоходец, связавший два противоположных берега. Нет, я вовсе не озабочен сбором фактов для собственного жизнеописания. Просто не стоит забывать, что нигде на европейских задворках империй жизнь человека не была так дешева и люди не убивали друг друга столь же подло и ожесточенно, как тут. Когда они не воюют, что-то необоримое вторгается в их бесцельные блуждания и в их жизнь, не управляемую одной лишь логикой и жизненными устоями.

Вдоль путей железных Лайковаца идет Миле! Идет Петер по канату через Дрину. Здесь живет последний из европейских народов, представителям которого удается — лучше, чем мне, — сделать свою жизнь абсолютно спонтанной, сладостным странствием без заранее заданного маршрута, когда нередко достигаешь цели, которой даже не ставил перед собой. Лишь начав делать что-либо, эти люди строят план, и в итоге только они одни знают, в чем состоит смысл их жизни. С течением времени на этой земле развились разные культуры, столкновение которых вписывается в конфликт цивилизаций, длящееся до сих пор. Когда в 1995 году закончилась война в Боснии, шехиты — так называют себя боснийские бойцы — пели дифирамбы Саудовской Аравии, а не Соединенным Штатам, бомбившим сербов.

Готовясь сделать второй шаг над рекой, вместо попутного ветерка — Дрина перестала быть лишь образом, от которого становилось зябко, но виделась теперь как толща зеленой воды, как непроглядный тоннель — Петер ощутил холодный воздушный поток, сковавший, словно кандалами, все пространство вокруг. Он не сбавил темпа, стараясь идти так, чтобы трос не раскачивался слишком сильно, точно детские качели, не пружинил вверх-вниз. Монотонный шум реки внезапно прорезал стрекот сверчка, который, пока шаги следовали друг за другом, заглушил даже птичий щебет; могучую Дрину стало едва слышно. Петера это не испугало, но как быть со сверчком? Тут же из памяти хлынули образы детства, когда он ноябрьской ночью грел руки у печи, а рядом сидел его дядя, брат матери, только что пришедший из армии. Дядя был пьяницей и невротиком, но среди односельчан слыл добрым малым. Он никак не мог взять в толк, откуда зимой на кухне сверчок, — озирался, топал по полу и наконец убил его, а потом ему стало совестно, и он напился.

Петер замедлил шаг, сверчок все стрекотал, сидя где-то на тросе, и тут Петер замер. Установка, которую он давал себе всякий раз, когда ступал на канат, — видеть незримое — улетучилась. Сверчок был в нескольких сантиметрах от его ступни, Петер его увидел и, лишь замерев, понял, что останавливаться ни в коем случае было нельзя. Зачем он это сделал? Он стал балансировать, раскачиваясь вправо-влево. Пружиня вверх-вниз. Перепрыгнуть через сверчка никак не получится. Давить — нельзя, иначе оглохнешь. Трос взлетал и снова опадал, а Петер, вытягиваясь в струну, а затем приседая, сглаживал амплитуду колебаний. Он словно перевоплотился в ковбоя, укрощающего мустанга. Ему стало ясно, что он попал на качели, вплотную приближающие его к смертельной опасности. И тут он обнаружил, что сверчок исчез с его пути и стрекот раздается где-то за спиной. Трос успокоился, но допустить, чтобы он замер совсем, было нельзя, сначала нужно поймать новый баланс, делая в ответ на изменение высоты более широкий шаг, вперед-назад. Еще пару секунд канат трепетал, потом затих; Петер снова раскинул руки, точно крылья. И вернулся к правильному ритму — так сердце после приступа тахикардии вдруг возвращается к ровному биению.

Он оказался над серединой реки быстрее, чем предполагал. Дрина казалась шире и зеленее, чем на фотографиях. Ее мерный рокот вспороло тарахтение лодочного мотора, приближавшееся со стороны Вишеграда. Петер был уверен, что дойдет до конца. Но в начале второй половины пути опять началась качка!

Трое безбородых юнцов, перехватываясь руками, приближались по тросу с противоположного берега к середине реки. Они быстро достигли цели и, один за другим, явно мастера этого трюка, соскочили в воду. Когда спрыгнул последний, Петер потерял равновесие и полетел вниз, точно камень из натянутой пращи. Падая, он активировал смотку страховки, которой за лодыжку был привязан к канату, и голеностоп прожгла невыносимая боль. Петер повис ногами кверху. Глянул на рыбака, плывшего к Старому Броду, — тот, бессильный чем-либо помочь, лишь развел руки. Лодка исчезла, рокот мотора стих. Возгласы юнцов слышались уже почти с суши. Ветер пронес мимо лица кленовый лист — он опускался на воду, описывая ровные круги, и Петер успел поймать взглядом сверкавшую на нем каплю росы. Привязанный за ногу к тросу, он вдруг ощутил в себе рьяность австрийского альпиниста и принялся раскачиваться, рыча, словно входил в ритм обряда, посвященного культу предков. Он рычал все громче, и это помогало раскачиваться, вот он уже вышел в горизонтальную плоскость и лег на канат. Ему слышался бой барабанов, в разное время сопровождавших его выступления, и в тот миг, когда он должен был, зацепившись свободной ногой за трос, ухватить голень рукой, кисть не справилась. Оказавшись в исходной точке, он опять висел вниз головой. Попытался расслабиться, глядя на студеную Дрину, но внезапно тело залихорадило и мышцы свело, он дрожал, вся кровь прилила к лицу! Он снова принялся раскачиваться влево-вправо, пружинить вверх-вниз, но теперь не спеша, постепенно увеличивая амплитуду, и над речной долиной эхом катился его голос, отскакивая от громадных скал у ворот Старого Брода. Отзвук собственных воплей наделял его силой, какой он раньше никогда в себе не чувствовал. «Влево-право», «выше, выше», «вверх-вниз», «вот так, вот так», «к черту, к черту», — твердил Петер. Когда его тело взмыло над канатом, он ухватился за него обеими руками. Скрестил ноги и вскарабкался, подтягиваясь на руках; его била дрожь, слабость растекалась по всему телу. Что это — демоны толкают меня к смерти или обратно, в жизнь? Он посмотрел на Дрину и осознал, что прыжок с высоты в пятнадцать с лишним метров — единственный способ спастись. Но как отцепить карабин и выпростать больную лодыжку?

Свободной ногой он попытался это сделать. Мыском левого ботинка силился расстегнуть карабин, но всякий раз удар был либо недостаточно резким, либо мимо цели. Петер заметил птицу, парившую у него над головой, и на миг присутствие живого существа заставило его забыть о смерти. Пустельга. Описав круг, сокол сел на канат совсем близко. Безмолвный и невозмутимый, он глядел Петеру в глаза и лишь иногда нырял головой под крыло, а потом опять выныривал. Петер еще раз велел себе расслабиться, после чего стал действовать, помогая себе выкриками без слов.

«Негоже человеку позориться перед птичьей аристократией», — думал он, раскачиваясь и мыча; на пятом махе слева направо ему удалось взмыть над канатом. Ринувшись вверх, он оседлал его. И подумал, что ни один властитель мира — ни царь, ни король, ни фараон, — сидя на троне, никогда не был так счастлив, как он в этот момент. Ощущая сильную боль в лодыжке, Петер с едва уловимой улыбкой смотрел на сокола, дыхание было тяжелым, прерывистым, его никак не удавалось выровнять. Безуспешно он пытался унять дрожь, сотрясавшую все тело. Пустельга не спешила взлететь. Петер склонился к ноге, прикованной к тросу, отцепил страховку и понял, что теперь он свободен. То есть как свободен? Падение с большой высоты — единственный свободный выбор? Он посмотрел вниз, осознавая, что после такого прыжка шансы выжить невелики: расстояние до глади реки изрядное, да и не затянуло бы в водоворот… Полный решимости соскочить в бездну, он с благодарностью взглянул на сокола. Пустельга спрятала голову под крыло, потом опять вскинула ее и, оттолкнувшись от каната, пустилась виражом к реке, паря низко над водоворотами, и наконец скрылась в соснах на левом берегу Дрины. Петер понял, что ему указан путь. И тут же прыгнул в реку. В свободном падении он распростер руки, как крылья, чувство времени исчезло, и казалось, что полету не будет конца.