Мысли и размышления

Горький наставляет Хемингуэя

Как-то, в сезон проливных дождей, молодому Хемингуэю нечем было заняться и решил он — дай-ка я писателем стану. Сел за стол, достал карандаш, бумагу. Попробовал писать — ничего не выходит. Попробовал прочитать, что написал, и даже прочитать не смог.

— Дрянь дело, — выругался Хемингуэй. И тут вспомнил он, что в России есть такой писатель — Горький. Талантище!

«Поеду-ка я к нему!» — решил Хемингуэй.

Приезжает, а в России холод жуткий. Сосульки десятисаженные с крыш свисают. Люди на ходу замерзают, на тротуар падают замертво.

«Однако здесь форель-то не половишь!» — горько подумал Хемингуэй.

Подумал он горько, а тут и сам Горький идет. Шинель нараспашку, на ногах желтые галоши. Усы ледяным ветром раздуваются. Закаленный мужчина!

Хемингуэй осторожно взял его за костистое предплечье и сказал:

— Хочу писателем стать. Но… как?

Ох и обрадовался же тут Горький. Заплакал от радости. Он страсть как начинающих писателей любил. Поил, кормил, одевал. А если ты, скажем, поэтесса, то выгодно замуж отдавал.

— Хорошо! — сморгнув слезы с голубых глаз, весело сказал Горький.

— Вот сейчас и начнем.

По улице в то время шел ветвисторогий олень. Молочный пар валил из его округлых ноздрей. Красавец! Чудо природы!

— Кто это по-твоему? — спрашивает Горький Хемингуэя, а сам на него подначивающе смотрит.

— Мустанг, — не колеблясь, отвечает Хемингуэй.

— Сам ты мустанг, — расхохотался Горький. — То лось, понимаешь, лось!

Идут они дальше и что ни спросит Горький и Хемингуэя, тот ничего не знает. На забор думает, что это плетень. На тополь думает, что это секвойя. А старика в разбитом пенсне почему-то назвал Троцким.

— Как же ты хотел писать, — нахмурился Горький, — если слов совершенно не знаешь?! Ну ничего! За пару недель ты у меня все слова постигнешь.

И ведь точно, все слова Хемингуэй познал. Правда, не обошлось и без хохм.

Привел Горький Хемингуэя в коровник — коров показать. А буренушки как сорвутся со своих мест, как понесутся по улице, а потом в чей-то белокаменный дом забежали.

Оказывается, коровы подумали, что Хемингуэй матадор. Ох, и посмеялись же тогда Горький с Хемингуэем. А режиссер Александров на эту тему даже лихой фильм снял. «Веселые ребята» называется.

Прошло две недели, закурил Горький трубку, попыхтел дымком, да и говорит Хемингуэю:

— Все, браток! Пришло время. Садись и пиши.

Сел Хемингуэй, стал писать. Один рассказ за другим, один за другим. Один гениальней другого.

— Стоп машина! — приказал ему Горький, выпуская клубы «Беломорканала». — На дне колодца должно что-то остаться. Теперь езжай в свою Америку, страну Желтого Дьявола. Опиши простой люд во всех подробностях.

Поехал Хемингуэй домой, в Мичиган, и стал там великим писателем. Горький же до конца своих дней следил за творчеством этого мастера пера, плакал, а иногда смеялся в свои рыжие прокуренные усы, вспоминая, как российские коровы приняли начинающего американского писателя за матадора.