На луче света

БЕСЕДА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

На утро перед следующей своей встречей с протом я получил звонок от Чарли Флина, астронома из Принстона, коллеги моего зятя, который изучал планетарную систему, с которой, как утверждал прот, он пришёл. Его голос напомнил мне скрипучее колесо.

— Почему вы не сообщили мне, что он вернулся? — спросил он, даже не поздоровавшись.

— Я…

— Ого. Вы должны понимать, что прот мой пациент. Он здесь ни для вашей выгоды, ни для чьей бы то ни было ещё.

— Не соглашусь.

— Это не вам решать! — отрезал я. Той ночью я плохо спал.

— А кто занимается подобными вопросами? Он может многое нам поведать. То, что мы от него узнали, уже изменило способ нашего мышления в вопросах астрономии, и, я уверен, мы лишь коснулись поверхности. Он нужен нам.

— Моей первичной обязанностью является мой пациент, а не мировая астрономия.

Последовала небольшая пауза, пока он пересмотрел свой подход.

— Конечно. Конечно. Смотрите. Я не прошу принести его в жертву на алтаре науки. Всё, чего я прошу, это позволить нам поговорить с ним, когда он не занят лечением или чем-то другим.

Я мог понять его позицию и действительно, припев начинал звучать знакомо.

— Я предложу вам компромисс, — сказал я ему.

— О, нет. Отсылать список вопросов, как в прошлый раз — это не дело.

— Если позволить вам говорить непосредственно с ним, каждый астроном в стране будет готов тарабанить в дверь.

— Но я постучался первым.

— Нет, не вы. Кое-кто попал сюда раньше вас.

— Что? Кто?

— Журналистка, которая помогла нам заполнить пробелы в его истории пять лет назад. Жизель Гриффин.

— Ах. Она. Но что она будет делать с ним? Она не учёный, не так ли?

— Тем не менее, вот вам моё предложение. Вы и все остальные можете общаться с ним через неё. Это приемлемо?

Снова пауза.

— Встречное предложение. Я соглашусь с вашим предложением, если смогу встретиться непосредственно с ним только раз. Мы ведь тоже приняли участие в этом деле пять лет назад, когда помогли опознать в нём настоящего учёного, помните?

— Хорошо, но вам придётся договариваться с ней. В её распоряжении час в день.

— Как с ней связаться?

— Я попрошу её связаться с вами.

Проворчав что-то о репортёрах, он повесил трубку. Я тут же позвонил главе нашего секретариата, чтобы запросить всю документацию прота для Жизель.

— Включить туда стопку писем, полученную нами за последние пять лет?

— Всё, — я сказал ей, что мне не терпится избавиться от всего этого груза.

Когда вышла статья Жизель с участием прота в 1992 году, на больницу обрушился шквал звонков и писем. В большинстве были запросы информации о родине прота и просьбы указать, как туда добраться. Когда спустя три года вышла книга «КА-ПЭКС», пришло ещё несколько тысяч запросов со всего мира. Многие люди, казалось, хотели найти какой-то способ, помимо суицида, чтобы убраться с планеты. Так как мы не могли ответить на эти вопрос, большая часть корреспонденции была отложена без ответа.

С другой стороны, все запросы на предоставление копий его «доклада», оценки жизни на Земле и его сумеречного прогноза для будущего хомо сапиенс были выполнены. Данный трактат — «Предварительные замечания по B-TIK (RX 4987165.233)»- породило некоторое количество споров среди учёных, многие из которых верили, что его предсказания относительно нашей неминуемой гибели сильно преувеличены, что только сумасшедший назвал бы причиной конца устоявшиеся обычаи, которые, по мнению прота, питают огонь нашего самосожжения.

Что касается меня, я рассматриваю отчёт прота и другие его замечания и заявления, как высказывания замечательного человека, который был в состоянии использовать скрытые возможности своего мозга, недоступные для остальных из нас, за исключением, возможно, людей, страдающих другими формами синдрома Савант. В случае с протом, однако, значительная часть его мозга принадлежала кому-то ещё: его альтер-эго, Роберту Портеру. Это был Роберт, безнадёжно больной пациент, которому я так сильно хотел помочь, даже если это платой за это будет исчезновение прота.

— Персики! — воскликнул прот, войдя в мой кабинет. Он был одет в свой любимый наряд: небесно-голубая джинсовая рубашка в сочетании с вельветовыми брюками.

— Не ел их столько лет. Ваших лет, конечно же.

Он предложил укусить мне, затем широко раскрыл рот, чтобы откусить большой кусок самому. Струя слюны брызнула на полкомнаты.

Это был один из фруктов, семена которого он не потреблял. Я спросил его, почему.

— Тяжело для зубов, — объяснил он, сплёвывая одну из косточек обратно в чашку. — Корм дантиста.

— На КА-ПЭКС есть дантисты?

— Не дай бог.

— Счастливчики.

— Удача тут ни при чём.

— Пока ты ешь, позволь спросить: планируешь ли ты написать о нас ещё один отчёт?

— Неа, — ответил он, громко чавкая. — Если только здесь не произошло каких-то серьёзных изменений с моего прошлого визита.

Он остановился, одарив меня искренним, невинным взглядом.

— Их ведь не произошло, правда?

— Имеешь в виду на Земле.

— А где мы сейчас, не на ней?

— Ничего, что ты бы мог назвать серьёзным, я полагаю.

— Я этого боялся.

— Даже ни одной мировой войны, — весело сказал я.

— Всего лишь десятки религиозных.

— Это ведь прогресс, не считаешь?

Он улыбнулся, хотя это больше походило на животный оскал.

— Это одно из самых забавных вещей здесь. Вы убиваете миллионы и миллионы существ каждый день и, если позднее вы убьёте чуть меньше, вы готовы сломать себе руки, поглаживая себя по спине. На КА-ПЭКС вы, люди, считаетесь буйными.

— Да ладно, прот, мы не убиваем «миллионы и миллионы» людей каждый день.

— Я не говорил «людей».

Ещё одна косточка звякнула в чашке, как весёлый звон колокольчика.

Я забыл, что он считает всех животных одинаково важными, даже насекомых. Я решил сменить тему.

— Ты говорил с кем-нибудь из других пациентов с нашей прошлой встречи?

— Они говорили со мной по большей части.

— Я полагаю, все они хотят вернуться с тобой.

— Не все.

— Скажи мне: ты способен общаться с каждым во втором отделении?

— Разумеется. И вы бы смогли, если бы попытались.

— Даже с теми, кто не может говорить?

— Они все говорят. Вам просто необходимо научиться слушать.

Я давно считал, что, если мы сможем понять невнятную речь некоторых пациентов, т. е., чем их мысли отличаются от нормальных, мы могли бы узнать много нового о природе их страданий.

— Как насчёт шизофреников? Я имею ввиду тех, чьи слова кажутся искажёнными — вы можете понять их?

— Конечно.

— Как ты это делаешь?

Прот взмахнул руками.

— Помните ту запись, что вы включали мне пять лет назад? Одну из песен китов?

— Да.

— Какая память! Ну, вот.

— Я не…

— Вы должны перестать относиться к вашим пациентам, как если бы они были вашими копиями. Если бы вы относились к ним как к тем, у кого вы могли бы чему-нибудь научиться, вы бы поняли.

— Ты можешь помочь мне сделать это?

— Я могу, но не стану.

— Почему нет?

— Вы должны научиться этому самостоятельно. Вы будете удивлены, насколько это просто, если забыть всё, что вы знаете и начать заново.

— Ты говоришь о моих пациентах или снова о Земле?

— Это ведь одно и то же, не так ли?

Он отодвинул чашку с косточками в сторону и сел, удовлетворённо глядя в потолок, как если бы его больше ничто в мире не волновало.

— Что насчёт Роберта? — спросил я его.

— А что с ним?

— Ты говорил с ним в последние дни?

— Он всё ещё мало говорит. Но…

— Но что?

— Чувствую, что он готов с вами сотрудничать.

Я выпрямился.

— Да? Как ты узнал? Что он сказал?

— Ничего не сказал. Это просто моё ощущение. Он выглядит — даже не знаю — немного уставшим прятаться. Уставшим от всего.

— От всего? Не собирается ли он…?

— Не-е. Он просто устал быть усталым, я думаю.

— Я очень рад это слышать.

— Полагаю, это то, что вы бы назвали прогрессом.

Я на мгновение уставился на него, размышляя, может ли Роберт быть готовым выйти даже без гипноза.

— Он не настолько устал, джин. — заметил прот.

Я чувствовал, как мои плечи сползают. — В таком случае, начнём. Ты готов?

— Всегда готов.

— Хорошо. Помнишь маленькую точку на стене, за мной?

— Конечно. Один-два-три-четыре-пять.

И он мгновенно отрубился.

— Прот?

— Да, доктор б?

— Как ты себя чувствуешь?

— Слегка чокнутым.

— Очень забавно. Теперь — помнишь, что было в прошлый раз, когда мы разговаривали таким образом?

— Разумеется. Был жаркий день, и вы много потели.

— Верно. И Роберт не разговаривал со мной — помнишь?

— Конечно.

— А сейчас он со мной поговорит?

После короткой паузы прот резко ссутулился в кресле.

— Роберт?

Нет ответа.

— Роберт, в прошлый раз я говорил с вами при других условиях. Я немного знал о вас. С тех пор я узнал, от чего вы так страдаете, и я хочу помочь вам справиться с этим. Я не собираюсь давать никаких обещаний на этот раз. Это будет непросто, и вам придётся мне помочь. Сейчас я хочу лишь пообщаться с вами, чтобы получше узнать. Понимаете? Давайте просто поговорим о счастливых моментах в вашей жизни или о чем-нибудь, что вам будет интересно обсудить. Теперь поговорите со мной?

Он не ответил.

— Я хочу, чтобы вы считали эту комнату безопасным местом. Это — то место, где вы можете говорить всё, что у вас на уме, без страха и чувства вины или стыда, и с вами или с кем бы то ни было ещё ничего не случится. Пожалуйста, запомните это.

Нет ответа.

— Вот что я скажу. Я получил некоторую информацию о вашем происхождении. Я собираюсь прочитать её вам, а вы остановите меня, если я скажу что-то не так. Сделаете это?

Ответа снова не было, но мне показалось, что я заметил, как Роберт слегка наклонил голову, как если бы хотел получше расслышать, о чем я говорю.

— Ладно. Вы были звездой борьбы в старшей школе с общим рекордом в 26-8. Вы были капитаном школьной команды и заняли второе место в турнире штата в выпускном году.

Роберт ничего не сказал.

— Вы были хорошим учеником и получили стипендию на обучение в государственном университете. Также вы были награждены медалью за общественную деятельность Ротари-клубом Гелфа в 1974 году[10]. Вы были вице-президентом вашего класса в течение трёх лет. Пока всё верно?

Ответа всё ещё не было.

— Вы и ваша жена Сара с дочерью Ребеккой жили в трейлере первые семь лет после женитьбы, затем построили дом в деревне, рядом с лесом и рекой. Похоже, красивое место. Похоже на то место, в котором я бы хотел однажды…

Я взглянул на Роберта и, к моему удивлению, обнаружил, что он уставился на меня. Я не спрашивал его, как он себя чувствует. Выглядел он ужасно.

— Мне жаль, — он прохрипел.

Я не мог понять, о чём он сожалел — это могло быть что угодно. Но я незамедлительно промолвил:

— Спасибо, Роберт. Мне тоже жаль.

Его глаза захлопнулись, и голова снова поникла. Похоже, единственной причиной, по которой он вышел — это принести эти трогательные извинения мне или, возможно, миру. Я с жалостью поглядел на него за мгновение до того, как он сел и выпрямился.

— Спасибо, прот.

— За что?

— Не важно. Ладно, я собираюсь сейчас пробудить тебя. Я буду считать от пяти до одного. Ты медленно проснёшься и когда я…

— Пять-четыре-три-два-один, — он пропел. — Здорово, док. Роб уже сказал вам что-нибудь? (Примечание: проснувшись, прот не может вспомнить ничего, что происходило под гипнозом).

— Да, сказал.

— Без дураков? Ну, это лишь был вопрос времени.

— Сколько времени у нас осталось, вот вопрос.

— Всё время МИРА.

— Прот, ты знаешь про Роба что-то, чего не знаю я?

— Например?

— Почему он чувствует себя таким никчёмным?

— Без понятия, тренер. Наверное, стоит что-то сделать в его жизни на ЗЕМЛЕ.

— Но ты ведь говорил с ним, не так ли?

— Не об этом.

— Почему нет?

— Он не хочет.

— Может быть теперь хочет.

— И не надейтесь.

— Хорошо, на сегодня достаточно. Попробуй, если сможешь, разузнать что-нибудь ещё у Роберта, а в пятницу снова увидимся.

— Положите побольше фруктов в это ловушку.

Посоветовал он и побрёл к себе.

Я сидел на заднем дворике, наблюдая игру в бадминтон без воланов, когда ко мне прибежала Жизель. Я не видел её с тех пор, как она встретила прота двумя днями ранее.

— Всё так, как вы и сказали, — она задыхалась. — Он всё тот же!

Я спросил её, сообщил ли он её, когда уезжает.

— Нет ещё, — призналась она. — Но он, кажется, никуда не торопится. — Она выглядела помешанной.

Я напомнил ей, чтобы она попыталась выяснить, когда это случится и дать мне знать «так скоро, как сможешь».

— Только будь попроницательней, — бессмысленно добавил я.

Я не был удивлён, узнав, что она уже прошлась по всей корреспонденции о проте и КА-ПЭКС, полученной больницей. Удивило, однако, то, что писем стало приходить ещё больше.

— Но никто не знает, что он вернулся.

— Кто-то узнал! Или, может быть, они просто ожидали его возвращения. Но удивительно то, что большинство из них адресовано именно проту на адрес МПИ либо для прота с КА-ПЭКС. Или для больницы с пометкой «перешлите, пожалуйста». На деле, некоторые были адресованы «проту», без указания адреса.

— Да, я слышал.

— Понимаете, что всё это означает?

— Что?

— Это означает, что многие люди хотели, чтобы их письма или звонки дошли непосредственно до прота, ни до кого больше.

— Разве это не то, чего следовало ожидать?

— Не совсем. Тем более, большая их часть шла с пометкой «ПЕРСОНАЛЬНО И КОНФИДЕНЦИАЛЬНО».

— Ну и что?

— Так что, я думаю, большинство людей не доверяют нам свои письма. Я бы тоже не стала, а вы?

— Возможно, она была права. Я читал некоторые из тех, что были адресованы мне, многие из них начинались так: «Вы идиот!»

Пока я размышлял над этой неприятной задачей, она добавила:

— К тому же, вы можете наткнуться на правовые проблемы, если не передадите их ему.

— Какие проблемы?

— Вмешательство в переписку по почте США.

— Не смеши меня. Прот здесь пациент и мы имеем право…

— Возможно, вы должны спросить вашего адвоката.

— Возможно.

— Не нужно. Я уже с ним поговорила. Был случай в 1989 году, когда предоставленные доказательства, изъятые из переписки пациента одного государственного института, были отвергнуты судом за незаконный обыск и изъятие. В итоге больницу оштрафовали за манипуляции с письмами. Во всяком случае, — продолжала она, — если он всего лишь часть личности Роберта, как вы думаете, какой от этого вред?

— Не знаю, — честно ответил я, больше думая о Роберте, чем о стопке писем Санта Клауса или о том, что прот мог бы с ней сделать. — Хорошо. Но дайте ему только те, что адресованы конкретно ему.

Я вдруг почувствовал себя Уотергейтским преступником[11], пытающимся свести к минимуму ущерб, хотя я не знал, какими могут быть последствия.

— Следующий пункт. Я получила звонок от доктора Флина прошлым вечером.

— Ах, да. Я собирался попросить тебя позвонить ему.

— Думаю, он не смог ждать. В любом случае, я организовала ему встречу с протом.

— Только не позволяйте ему отнимать у прота слишком много времени. Он не будет последним вашим посетителем.

— Я знаю. Уже получила запросы от цетолога (изучает китов, дельфинов и др. — прим. пер.) и антрополога.

— Может быть, больше пока не будет…

— Посмотрим.

Она ускакала, оставив меня наедине с Джеки, тридцатидвухлетней «малышкой», сидевшей на сырой земле (газон был полит во время обеда) возле внешней стены, рывшей ямку, восторженно нюхая каждую ложку мягкой земли, прежде чем сжать её в шарик и аккуратно положить на гору таких же шариков. У неё были земляные усики, но я не стал останавливать её и предлагать ей помыть её грязное лицо.

Как и у многих наших пациентов, у Джеки была трагичная история. Она выросла на овечьей ферме в Вермонте и проводила много времени на открытом воздухе. Из-за домашнего образования и изоляции от тесного контакта с другими детьми в ней развился ранний интерес к природе во всех её цветах и разнообразии. К сожалению, родители Джеки погибли в автомобильной катастрофе, когда ей было девять, и она была вынуждена жить со своей тётей в Бруклине. Почти сразу же после этого, играя на детской площадке своей новой школы, она была случайно подстрелена в живот десятилетним мальчиком, пытавшимся отомстить за убийство своего старшего брата. Из больницы она вышла немой и с того дня не вымолвила ни слова, умственно не состарившись ни на день. Одна из медсестёр до сих пор заплетает её косички, как делала её мать, когда та была девочкой.

Хотя мозг её не пострадал, ни одна из наших попыток вывести её из мира её мечты — так любимого ей детства, — не увенчались успехом. По всей видимости, она жила в состоянии гипноза собственного производства, от которого мы не могли её пробудить.

Но как она наслаждается этим миром! Когда она играет с игрушкой или с одной из кошек, она погружается в это всем своим существом, полностью фокусируясь на объекте и игнорируя всё остальное, так же, как наши аутисты. Она наслаждается закатом или тем, как воробьи стекаются на деревья гинкго, с восторгом и спокойствием. Приятно смотреть, как она ест, закрыв глаза и слегка причмокивая.

Я втайне надеялся, что именно таким пациентам, как Джеки и Майкл, сможет помочь прот перед своим исчезновением. Видит Бог, мы не можем сделать для них многого. Прот уже помог Роберту проявить себя и извиниться. Я не понял, за что он извинялся. Возможно, за то, что не может сотрудничать с нами ради своего исцеления. А может это был знак, робкая попытка начать диалог.

Тем же днём, когда я спешил на заседание комитета, я заметил прота в комнате для отдыха, общающимся с двумя нашими наиболее сложными пациентами. Один из них, двадцатисемилетний белый мужчина, выходец из Мексики, одержимый идеей, что он сможет летать, если хорошенько сосредоточится. Его любимый писатель — разумеется, Габриэль Гарсия Маркес. Ни любые количества лекарств, ни психотерапия не смогли убедить в том, что только птицы, летучие мыши и некоторые виды насекомых могут подниматься в воздух. И он проводит большую часть своего времени вне сна, бегая по лужайке взад-вперёд и взмахивая руками, никогда при этом не поднимаясь над землёй выше, чем на фут или два.

Что привело к этому печальному состоянию? Мануэль был четырнадцатым из четырнадцати детей. Поэтому он всегда был последним на очереди в ванную, никогда не получал свою долю и без того ограниченного питания, никогда не носил новую одежду, даже нижнее бельё и носки. К тому же он был «коротышкой», едва достигая пяти футов в высоту. В результате он вырос, не имея почти никакого чувства достоинства, и вообще считал свою всю свою жизнь ошибкой.

По причинам, известным одному лишь ему, он задался невозможной целью — научиться летать. Если бы он смог сделать это, решил он, то смог бы быть достойным того, чтобы снова вступить в ряды своих человеческих собратьев. Это случилось, когда ему было шестнадцать.

Другим был афроамериканец-гомосексуал (назову его Лу) твёрдо веривший в то, что он беременный. Что заставило его так думать? Когда он кладёт руку себе на живот, он чувствует пульс ребёнка. Артур Бимиш (тоже гей), его врач, наш новый психиатр, не смог убедить его, что живот пульсирует у всех благодаря брюшной аорте и другим артериям, или убедить, что оплодотворение мужчины невозможно по причине отсутствия одного из основных компонентов репродуктивной системы, а именно — яйцеклетки.

Что привело его к этому причудливому представлению? Лу обладал женским мышлением, запертым в теле мужчины, нередкая проблема гендерной идентичности, известная как транссексуализм. Когда он был ребёнком, он пользовался одеждой своей старшей сестры. Его мать-одиночка, сама не без проблем, поощряла это занятие и настаивала, чтобы он мочился сидя. Он считался девочкой, пока в ходе обычного школьного медосмотра не обнаружилось обратное, когда ему было двенадцать. Но к тому времени сексуальность Лу прочно укрепилась в его сознании. Он и в самом деле говорит о себе «она» и, что бы ни предпринимали для лечения врачи, это только ухудшало положение. Вдобавок ко всему, доброкачественная киста в его мочевом пузыре послужила причиной небольшому кровотечению, которое он использовал, чтобы доказать, по крайней мере, самому себе, что у него были месячные.

Хоть он был объектом интенсивных словесных оскорблений в средней школе, он упорно отстаивал свою женственность: носил юбки и лифчики, использовал косметику и т. д. Он увеличивал свою грудь, конечно, как это делают некоторые девочки. После окончания школы он и его мать переехали в другой штат, где никто их не знал, и тайна личности Лу была надёжно скрыта. Он получил работу секретаря в крупной корпорации и через некоторое время влюбился в человека, случайно заметившего его короткую щетину одним поздним вечером в лифте. Последующие страстные отношения продлились всего несколько месяцев, пока загадочные кровотечения из мочевого пузыря Лу не прекратились, и он не посчитал, что забеременел. Он был в восторге. Он очень хотел ребёнка, чтобы подтвердить своё положение. Почти сразу же после этого он начал страдать от утренней тошноты, болей в животе, усталости и всего такого. С тех пор он стал носить одежду для беременных.

«Отец» его ребёнка, испугавшись того, чего он не понимал, убедил Лу обратиться за психиатрической помощью, и тот в конечном итоге попал к нам. Это было шесть месяцев назад, и ребёнок «ожидался» в ближайшие несколько недель. Что произойдёт, когда придёт время — вопрос, беспокоящий как наших сотрудников, так и пациентов. Лу, однако, находился в трепетном ожидании того судьбоносного дня, как и некоторые наши обитатели, которые уже предлагали всевозможные имена для новорождённого.