На пересечении

II

Утро в семье Двельтонь, такое же солнечное, как и у других горожан, тем не менее складывалось пасмурно. В замке разворачивались целые военные кампании, где в роли стратегического объекта выступала Арайа. Все началось с того, что Найалла категорически отказалась спуститься к завтраку и теперь требовала, чтобы младшая сестра все время проводила с ней, тем самым показывая отцу, что та на ее стороне. В свою очередь Родон настоятельно попросил Арайю держаться от «капризной барышни» подальше, чтобы та не думала, будто ее выкрутасы кто-то собирается поощрять. Найалла и Родон упрямо продолжали не разговаривать, отчего младшая Двельтонь наконец не выдержала и заявила, что не будет даже смотреть в сторону обоих враждующих до тех пор, пока один из них не пойдет навстречу другому. При этом Арайа как бы невзначай бросила фразу, что ей безумно хотелось рассказать сестре о празднике и о том, кого она там повстречала.

Услышав эти слова, Найалла совершенно потеряла покой. В голове постоянно крутились мысли о молодом враче, и, если сестра подтвердит, что он был на празднике, это могло означать, что чувства Найаллы взаимны. Взволнованная девушка мерила шагами свою комнату, не в силах прикасаться ни к книгам, ни к еде, ни к вышивке. В течение получаса Найалла боролась с собственной гордостью, после чего любопытство все-таки победило. Приняв самый что ни на есть кроткий вид, старшая Двельтонь направилась к отцу.

Как и всегда в это время, мужчина находился в своем кабинете. Последние шаги до двери Найалла проделала буквально на цыпочках. В этот миг ей казалось, что сердце в ее груди стучит настолько громко, что его наверняка сейчас слышит весь замок. Мысленно сосчитав до пяти, девушка повернула дверную ручку и осторожно заглянула в комнату.

Родон сидел за столом, склонившись над внушительной горой мелких бумажек, и внимательно просматривал каждую. Рядом лежало письмо, написанное крупным корявым почерком. Обилие ошибок в тексте говорило о том, что отправитель не был хорош в грамоте, а наличие множества чернильных клякс намекало на то, что человек вообще не привык писать слишком часто.

Найалла обратила внимание и на отдельную кучку записок, которую Родон то и дело пополнял. Он был настолько погружен в свое занятие, что совершенно не замечал приоткрывшуюся дверь, отчего голос старшей дочери прозвучал для него неожиданно.

— Что вы делаете, отец? — вкрадчиво поинтересовалась Найалла и проскользнула в кабинет. Затворив за собой дверь, она замерла на пороге и потупила глаза, чувствуя, как внимательный взгляд Родона остановился на ее лице.

Несколько секунд мужчина хранил молчание, точно прикидывая, как правильно себя повести, и Найалла испытала облегчение, когда отец наконец ответил:

— Вычисляю анонима.

В этот раз Родон решил не становиться в позу и не посмеиваться над своей старшей дочерью. Он сделал вид, что утренней ссоры не было, поэтому голос его звучал так же, как и всегда.

— Он пишет вам гадости? — Найалла осторожно сделала шаг к столу и вновь замерла, ожидая реакции отца.

— Не обо мне. О других. Если верить этому писаке, то весь наш город переполнен ведьмами, чернокнижниками и некромантами. Причем все они исключительно хорошенькие женщины. Я даже задумался, к чему мне тратить деньги на войско, когда я могу нанять несколько ведьм и выплачивать им жалованье платьями или шляпками.

— О, небеса, неужто опять этот борец с темными силами? — Найалла искренне рассмеялась, и Родон, улыбнувшись в ответ, в доказательство протянул ей письмо. Брови девушки удивленно поползли вверх, когда она дочитала до последней строчки, а затем вернула письмо обратно.

— Быть может, это полоумный Игша никак не успокоится?

Родон отрицательно покачал головой:

— Нет, это какой-то новый сумасшедший. Почерк Игши я знаю. К тому же пишет он сухо, как и положено предсказателю, коим он себя называет.

— Кстати, вы разгадали его последнее пророчество?

— Которое из них? — усмехнулся Родон. — О пришествии морских пегасов? О том, что в городе будет столько пыли, что ни одной метлой не выметешь? Или о том, что рядом со мной разгуливает смерть? Как будто смерть не гуляет рядом с любым из нас.

— Про гуляющую смерть я от вас еще не слышала, — Найалла рассмеялась вновь, а затем указала на кучку бумаг на самом краю стола. — А это что такое? Еще один аноним?

— Нет, тут как раз сплошные имена. Некая Матильда Жикирь так страстно желала заполучить десять золотых монет, что подкупила стражника, отвечавшего за соблюдение правил лотереи. Из этого вороха я извлек около сотни бумажек с ее именем, а они все не кончаются. У меня чешутся руки слегка проучить эту дамочку. Может, пусть выплатит по медяку за каждую записку с ее именем?

— И выигрыш вернет! — решительно добавила Найалла.

— Самое забавное во всём этом то, что она так и не выиграла.

В тот же миг отец и дочь дружно расхохотались. Неприятное напряжение после утренней ссоры окончательно растворилось, и Найалла, поддавшись порыву, ласково накрыла руку отца своей.

— Неужели мы из тех отвратительных семей, где мирятся посредством злорадства над чужими трагедиями? — в притворном ужасе добавил Родон, и оба вновь рассмеялись.

— Тогда надо срочно придумать наказание для провинившегося стражника, чтобы подружиться еще больше, — выдавила из себя девушка смеющаяся девушка и прижала к губам кончики пальцев, желая унять еще один приступ смеха. — И закрепить все это злорадством над разоблаченным анонимом!

— Сначала надо его вычислить. Может, это и глупо — обращать внимание на каждого глупца, но он меня уже откровенно утомил. Жаль, что поручать подобную ерунду начальнику стражи несколько неудобно. Может, ты поможешь мне сравнить почерк? — Родон посмотрел на девушку, гадая, как она отреагирует на его просьбу. С одной стороны, Найалла вряд ли захочет проводить время, рассматривая какие-то бумажки, но, с другой стороны, девушка вполне могла тем самым заслужить прощение. Сомнение, на миг промелькнувшее в серых глазах дочери, мысленно повеселило Родона, но вот Найалла взяла записку и, скользнув взглядом сначала по ней, затем по письму, отложила ее в сторону.

— Держу пари, я первой найду этого прохвоста! — воскликнула она и, улыбнувшись отцу, быстро схватила следующую записку.

Найалла оказалась права. Спустя какое-то время она действительно извлекла записку, которая содержала в себе имя, написанное тем же почерком, что и само письмо. С довольным видом девушка протянула найденный клочок бумаги отцу и насмешливо произнесла:

— И кто же такой этот Колокольчик?

Спустя несколько минут Найалла впорхнула в комнату младшей сестры и, счастливо улыбаясь, запрыгнула к ней на постель. Арайа как раз заканчивала читать «Историю Юга», когда пальцы старшей Двельтонь сомкнулись на уголке книги и стремительно вырвали ее из рук девочки.

— Рассказывай! — выпалила Найалла, не в силах больше ждать. Арайа вскинула бровь, вопросительно глядя на сестру, словно не понимала, о чем идет речь.

— Кажется, мы договаривались, что пока вы с отцом не помиритесь…, - начала было девочка, но сестра тут же прервала ее.

— Мы уже давно помирились! К тому же еще и вычислили анонима, который заваливал отца дурацкими письмами про ведьм.

— Неужели? — Арайа все еще недоверчиво смотрела на свою сестру.

— Я говорю правду! Этот аноним — Колокольчик. От кого я могла услышать это прозвище, если не от отца? — с этими словами Найалла улеглась на живот и положила захваченную книгу на пол. — О, ради небес, не томи меня! Если не веришь, сходи к отцу: он сам тебе скажет, что мы помирились, и у нас снова всё прекрасно.

— Ладно, я верю! — Арайа довольно улыбнулась, а затем чуть тише произнесла, — про что ты хочешь узнать? Про выступление Пустынных Джиннов? Или, может, про даму с арфой в виде госпожи Агль? Или про очередной отвратительный спектакль госпожи Бокл?

— Почему отвратительный? По-моему, ее постановки довольно смешные, — протянула Найалла. Но уже через миг, испугавшись, что сестра начнет рассказывать не с того конца, напрямую поинтересовалась, присутствовал ли на празднике доктор Эристель.

Арайа кивнула.

— Отец крайне удивился, когда увидел его в толпе. Даже пошутил, что господин лекарь напоминал щенка, который угодил в водоворот, и, кстати, именно поэтому пригласил его к нам в ложу.

— Эристель сидел подле отца? — недоверчиво переспросила Найалла, чувствуя, что от волнения вот-вот разучится дышать.

— Прямо на твоем месте, — хихикнула девочка.

— О, небо! О чем же они говорили? Эристель что-то спрашивал обо мне? Говорил о своих чувствах?

Арайа отрицательно покачала головой.

— Разве что поинтересовался, насколько ухудшилось твое состояние, раз ты не явилась на праздник. А говорили они больше о прошлом самого доктора Эристеля.

В тот же миг девочка чуть нахмурилась. Она не была уверена, что стоит рассказывать сестре о том, что лекарь несколько подправил свою историю жизни, и что Родон его в этом уличил. С одной стороны, Арайа не видела ничего такого, в чем господин Эристель провинился, но, с другой стороны, ей, как и отцу, хотелось понять причину его лжи. Быть может, дело было действительно в другой женщине, с которой Эристель проводил время, пока его жена думала, что он лечит белую лихорадку в соседнем городе.

А затем девочке вдруг отчего-то вспомнилось холодное лицо доктора с пустыми, точно глазницы черепа, глазами. От этой мысли Арайе стало не по себе, и она замолчала.

— Ну же, рассказывай дальше! — нетерпеливо потребовала сестра.

Чуть поколебавшись, Арайа наконец решилась спросить:

— Можно я кое-что скажу тебе, а ты пообещаешь выслушать меня и подумать о сказанном безо всякой обиды?

Взгляд Найаллы стал более настороженным, и веселая улыбка немедленно сошла с ее губ.

— Говори…

И снова повисло тяжелое молчание. Почему-то этот разговор показался младшей Двельтонь поразительно трудным, словно она была лекарем, который должен был сообщить больному неутешительный диагноз.

С минуту Арайа молчала, пытаясь собраться с мыслями и найти нужные слова, а затем произнесла практически шепотом:

— Мне кажется, что доктор Эристель не совсем тот, кем хочет казаться. Понимаешь, он… Он вроде бы хороший человек, который помогает горожанам, но при этом меня не покидает ощущение, что он всего лишь играет роль. Я наблюдала за ним во время торжества, и его улыбка казалась мне какой-то нарисованной, ненастоящей. Найалла, ты моя старшая сестра, ближе тебя и отца у меня никого нет, поэтому, пожалуйста, я тебя очень прошу, перестань искать с доктором Эристелем встреч. Этот человек не для тебя, он не сделает тебя счастливой. Я вообще сомневаюсь, в состоянии ли он приносить кому-то счастье. Я понимаю, что тебя привлекает его необычная внешность, зеленые глаза, бледная кожа, молочно-белые волосы. На фоне смуглых южан он, бесспорно, выделяется, как луна на беззвездном небе. Но ты не должна смотреть только на его внешность. Говорят, снег тоже красив, но он никогда никого не согреет. Вы слишком разные, моя милая дорогая сестра. Ты теплая и солнечная, он же напоминает промозглый туман. Ему нужна другая женщина, больше похожая на него, а тебе — другой мужчина, такой же светлый и жизнерадостный, как ты.

Найалла слушала свою сестру, не перебивая и мысленно удивляясь серьезности ее слов. Тринадцатилетняя девочка рассуждала, как их отец, но при этом нежность в ее голосе напоминала их покойную мать. Однако последняя фраза, произнесенная Арайей, разом перечеркнула произведенный эффект.

— Как складно ты говоришь, — произнесла Найалла, и в ее голосе послышался холод. — Так складно, что и не скажешь, что маленькая. И улыбку его рассмотрела, и черты лица. Такое ощущение, что никакого представления вам на празднике не показывали, раз ты только и делала, что смотрела на Эристеля. Говоришь, ему нужна другая женщина? Не такая веселая и жизнерадостная? Может, ты имеешь в виду себя? Сидишь, как затворница, за книгами, балы презираешь, танцевать отказываешься. Даже на праздник города ходишь только потому, что тебя якобы обязывает положение. Вот тебе и сестричка… Кто бы мог подумать, что такая маленькая, а уже засматривается на чужих кавалеров.

— Нет, Найалла, все не так! — девочка растерянно смотрела на сестру, все еще надеясь, что та внезапно расхохочется и закричит: «Провела! Провела!».

Но Найалла не шутила. В ее глазах стояли слезы обиды, губы дрожали, а грудь вздымалась так часто, словно девушка с трудом сдерживала рвущиеся из нее рыдания.

— Найалла, пожалуйста, — взмолилась девочка.

— Замолчи! — оборвала ее старшая сестра, поднимаясь с постели так резко, словно рядом с ней лежала ядовитая змея. — Ты еще маленькая! Тебе вообще еще нельзя думать о мужчинах! Если отец узнает, то так тебя накажет, что ты больше никогда ни на кого не посмотришь. Тебе еще рано влюбляться! Читай свои дурацкие книжки и играй в куклы. И не засматривайся на моего мужчину. Знаешь, почему он пришел на праздник? Потому что я передала ему записку, что хочу увидеться с ним. И раз он пришел, то, значит, также ко мне неравнодушен. А ты просто маленькая глупая девчонка, которая влюбилась в него, и теперь завидуешь!

Лицо Арайи вспыхнуло ярким румянцем. Слова сестры вызвали у нее удивление, обиду, непонимание, но еще сильнее этих чувств оказался стыд. Необъяснимый, горячий, уродливый, словно Арайа сделала нечто настолько постыдное, что даже небеса непременно должны от нее отвернуться.

Не дожидаясь ответа, Найалла выскочила из комнаты и громко хлопнула дверью. Только после этого Арайа почувствовала, как по ее щекам текут крупные слезы. Она судорожно вздохнула, пытаясь справиться со своими эмоциями, затем поспешно провела ладонями по лицу.

«Успокойся. Успокойся, пожалуйста!» — повторяла она сама себе. «Плачут только дети… Глупые маленькие дети, которые не умеют держать себя в руках. Арайа Двельтонь не должна реветь. Никогда».

Девочка не хотела признавать, что, несмотря на громкую фамилию, она до сих пор еще ребенок. Ей было проще верить, что это слезы бессильной ярости, недостойные настоящей дамы из приличной семьи. Сестры Двельтонь ссорились часто, но еще никогда в жизни их разногласия не причиняли такой боли. Арайа не могла вспомнить, когда последний раз плакала из-за обиды на сестру, да и конфликты были настолько пустячными, что решить их можно было простыми объятиями. Вот только в этот раз слова Найаллы обожгли ее, словно раскаленное железо, и эта рана могла еще долго причинять девочке боль. Обвинения старшей Двельтонь были необоснованны и от этого еще более унизительны.

Единственное, в чем Арайа никак не могла разобраться, так это в чувстве стыда, которое почему-то охватило ее, словно она оказалась застукана за воровством. Арайа впервые подумала о том, что доктор Эристель красив, только после того, как произнесла это вслух. И теперь от этой мысли лицо девочки вновь залилось румянцем.