На пересечении

II

Черный замок, угрюмый и величественный, возвышался над городом, словно происходящее совершенно его не касалось. Он с насмешливым высокомерием провожал взглядом удаляющееся в сторону кладбища войско и снисходительно смотрел на перепуганных горожан, которые стучались в его ворота в надежде укрыться за мощными стенами. Солдаты, охранявшие замок, вновь и вновь просили людей разойтись, выполняя приказ нового правителя, однако с каждым разом становилось все тяжелее. Страшно было узнавать в заплаканной, дрожащей женщине швею, у которой супруга покупала платья на праздники. Страшно было смотреть в испуганные глаза ребенка, которого в шутку катал на лошади, позволяя ему притвориться стражником. Страшно было выполнять приказ чужеземца, который велел, несмотря ни на что не впускать людей в замок.

Горожане наперебой рассказывали о существе, которое охотится в городе, словно дикий зверь. Оно уже проникло в несколько домов, убивая всех, кого замечало, отчего их душераздирающие крики то и дело разносились по улицам. Не в силах спастись в своих жилищах, горожане бросились к замку, надеясь, что Элубио Кальонь укроет их у себя. Но их ожиданиям так и не суждено было оправдаться.

Тем временем черная тварь продолжала охотиться. Она стремительно передвигалась по крышам, подобно гигантской ящерице, оставляя на поверхности мокрые отпечатки. Пустынные Джинны нанесли ей существенный урон, однако костный мозг съеденных жертв позволял чудовищу восстанавливаться, отчего постепенно раны от ожогов окончательно исчезли. Тем не менее тварь оставалась голодна. Она помнила, где находилось наибольшее количество людей, поэтому вскоре вернулась к главным вратам, желая полакомиться остальными. У нее не хватало разума понять, что причинило ей столь сильную боль в прошлый раз, но от этого она решила нападать осторожнее.

Пустынные Джинны по-прежнему находились подле людей. Испуганные горожане теснились, желая оказаться поближе к своим защитникам, отчего в какой-то момент на площади завязалась драка. Вначале Старшему Джинну удалось усадить людей на землю, чтобы, глядя на них сверху, заметить, когда тварь рискнет напасть снова. Но вскоре перепуганные люди вновь начали протискиваться поближе к колдунам. Горожане отталкивали друг друга и лезли вперед, отчего опять началась давка. То и дело в толпе раздавались отчаянные крики:

— Защитите моего ребенка! Позвольте моему сыну стоять рядом с вами!

Криам хрипло выругался, когда один из мужчин отдавил ему ногу и попытался сунуть в руки сверток с истошно кричащим младенцем.

— Защити его, колдун. Ради неба, сбереги! — взмолился мужчина, хватая «джинна» за руку. — Твоя сила дана тебе неспроста. Исполни свой долг. Защити ребенка!

— А остальные, значит, пусть дохнут? — взорвался Криам, а затем добавил, обратившись уже к своему предводителю, — Я больше так не могу, Викард! Если еще хоть один из этих орущих и плачущих коснется меня, я буду сжигать их проклятые конечности!

Викард не ответил. Люди атаковали его с не меньшим напором, и он изо всех сил пытался успокоить перепуганную толпу. Узнав, что погибли еще двое «джиннов», Старший старался выглядеть хладнокровным, однако даже его потрясла жестокость чернокнижника. Он попросил Гимиро пока не рассказывать другим о случившемся, потому что «джинны» и так подавлены, на что юноша без лишних вопросов согласился.

«Мертвым не поможешь, нужно помогать живым», — твердил себе Штан, вновь и вновь стараясь усадить людей на землю.

— Пожалуйста, сядьте, из-за вас мы не видим остальных! — уговаривал он женщину, которая пыталась прижаться к его груди.

— Защити меня, — шептала она, вцепившись пальцами в воротник его рубахи. — Пожалуйста, защити.

— У меня есть деньги, — доносилось с другой стороны. — Я озолочу тебя, только спаси! Отдам все до последней монеты!

— Доченьке моей всего три годика… Пожалуйста, возьмите ее! — причитала еще одна женщина, держа на руках заплаканную девочку. — Совсем кроха ведь!

Услышав эти слова, Гимиро почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. У них в группе тоже был свой кроха. Тихий, послушный, не по годам усердный и очень отзывчивый. Маленький сирота из приюта, казалось, воспринимал бродячих артистов не иначе как семью, отчего изо всех сил пытался услужить своим новым близким. Но больше всего поразило Гимиро то, что этот малыш оказался единственным, кто хотел идти искать пропавшую Лавирию вместе с ним. Он тоже просил Викарда не уезжать из города, пока не выяснится судьба девушки. Мальчик действительно любил Лавирию. Она рассказывала ему сказки перед сном, а он слушал, глядя на нее восхищенными глазами, и счастливо улыбался.

Но чернокнижник убил его точно так же, как и Лавирию. Разнообразие он проявил, лишь оставив на месте тело старика «джинна», который попытался защитить ребенка.

— Пожалуйста, сядьте! — взмолился Гимиро, чувствуя, как его охватывает отчаяние. — Поймите, ваши действия нам только мешают. Я не могу защитить тех, кого не видно.

— Всех не защитишь. Защити тех, кто рядом, — закричал Хагал Симь. Он стоял в толпе, крепко держа Оверану за запястье. Протиснуться ближе к Гимиро ему никак не удавалось, отчего он злился и срывался на своей супруге.

— Без меня ты бы давно сдохла, девочка, — то и дело повторял он, словно желая напомнить Оверане, что она даже теперь остается от него зависимой. — Ты должна понимать, что твой муж делает, чтобы тебя спасти.

«Например, режет ножом», — подумала Оверана. Ее плечо невыносимо болело из-за того, что муж постоянно грубо дергал ее за руку, таща вперед. И именно эта боль напоминала ей о докторе Эристеле, который теперь предстал перед горожанами в совершенно ином обличье. Оверана до сих пор не могла понять, как человек, который был к ней так добр, внезапно оказался чернокнижником, наславшим на город безжалостное чудовище. Женщина вспомнила, как тот, от кого она сейчас бежит, использовал обезболивающее, чтобы зашить рану, оставленную тем, кто называет себя ее защитником. От этой мысли Оверана вдруг почувствовала, как ее охватывает ненависть, и жгучие слезы бессилия потекли по ее щекам. Почему погиб пекарь Ронди, а такой человек, как ее супруг, продолжает жить? Чем добродушный толстяк мог заслужить такую участь, в то время как Хагал остался цел и невредим?

Оверана понимала, что так думать нельзя, что это неправильно, но ничего не могла поделать со своими мыслями. Она утешала себя лишь тем, что, живя с таким человеком, могла заниматься любимой работой, в которой преуспела. Девочки семьи Двельтонь, а также Дизира Агль и другие состоятельные модницы этого и соседних городов носили платья, пошитые ее рукой. Любой бал становился для Овераны «золотым», и к назначенной дате она едва не засыпала на ходу от усталости.

Но больше всего Оверане запомнились те дни, когда она шила камзол самому Родону. То и дело она встречалась с ним на несколько минут для примерки, и с каждым разом непонятное чувство охватывало ее. Вначале Оверане казалось, что она попросту испытывает трепет перед столь значимой персоной, но затем начала ловить себя на мысли, что она все более тщательно готовится к этим встречам. Она не надеялась привлечь его внимание, но тем не менее надевала только те платья, которые смотрелись на ней наиболее выгодно.

Во время примерок, подгоняя камзол по фигуре мужчины, она то и дело оказывалась с Родоном в непозволительной близости. И те чувства, которые охватывали ее, пугали Оверану. У нее был супруг, и она не могла даже в мыслях представить себя с другим мужчиной. Однако эти самые мысли преследовали ее все чаще. Даже лежа с Хагалом в постели, Оверана думала о том, каким был бы на его месте Родон Двельтонь.

В разговоре с ней смотритель города всегда был сдержан и вежлив, однако во время последней примерки она почувствовала на себе его оценивающий взгляд, отчего начала нервничать и до крови уколола себе палец.

— Осторожнее, — произнес тогда он и протянул ей свой платок. На мгновение их руки соприкоснулись, и лицо Овераны предательски вспыхнуло. Родон заметил эту неловкость, и внезапно в его глазах промелькнул интерес.

С тех пор они не встречались до следующего праздника города, где увидели друг друга лишь мельком. После той примерки Двельтонь неожиданно получил от Овераны записку. В ней швея приносила свои извинения, объясняя, что не справляется с его заказом, так как не имеет достаточного опыта в пошиве мужской одежды. Здесь она слукавила, решив не провоцировать судьбу лишними встречами. Однако платок Родона она сохранила, и именно он стал той вещью, которую сегодня женщина попыталась спасти прежде всего.

Сейчас же, находясь рядом с Хагалом, женщина думала о том, что ждет семью Двельтонь дальше. Когда пошли слухи, что Эристель служит Родону, она испытала призрачную надежду, что тот поможет ему. Но вот горожане заговорили, что некромант ушел к западным вратам, а Элубио выслал за ним целое войско. Оверане хотелось спросить людей, не знают ли они, что стало с Родоном Двельтонь, но рядом с мужем боялась даже произнести имя постороннего мужчины.

От размышлений Оверану отвлек пронзительный крик. Что-то черное материализовалось неподалеку от нее и на куски разорвало молодого мужчину. Затем женщина вновь утонула в толкотне, чувствуя, как Хагал пытается ее оттащить в сторону. Огненная вспышка ослепила ее, лизнув теплом по телу, а затем вновь раздался душераздирающий крик. Теперь уже ближе, откуда-то слева. Кричала женщина. Ещё одна огненная вспышка заставила Оверану зажмуриться, и сильный запах паленой кожи ворвался в легкие, вызывая тошноту. Сразу два заклинания угодили в цель, но, если Криам пытался ударить на поражение, то Викард выжег на неуловимой твари клеймо.

«Я тебя чувствую, гадина!» — с ненавистью подумал предводитель «джиннов».

Его золотистые глаза обратились к крыше одного из домов постоялого двора «Белая Сова». Судя по теплу человеческих тел, внутри никого не было, поэтому, собравшись с силами, Викард накрыл постройку огненным куполом.

Остальные «джинны», поняв ход мысли своего предводителя, повторили это заклинание, и, когда диаметр пламени начал сужаться, все здание сгорело дотла. Жуткий визг погибшей твари еще долго звенел в ушах присутствующих, а затем радостные крики оглушили еще больше. Звонко смеясь, люди обнимали друг друга, не веря в свое спасение.

— Да уйдите вы от меня! — не выдержал Криам, когда восторженная толпа вновь обратилась к нему, теперь уже с объятиями.

Вырываясь, словно кот, которого несли к реке, «джинн» бранился так яростно, что в итоге обжег ладони самым любвеобильным горожанам.

Хагал весело расхохотался, оглядывая толпу. Он все еще был напуган, но теперь чувство гордости охватило его, и он грубо притянул к себе жену. Схватив ее за подбородок, он заставил Оверану посмотреть ему в глаза, после чего насмешливо произнес:

— Ты бы точно умерла без меня, девочка.

Затем он прижался губами к ее губам, демонстративно целуя свою «собственность».

— Я спас тебя, — сказал он, на миг отстранившись. — Слышишь, неблагодарная девка? Я тебя спас!

Тем временем, по-прежнему находясь в замке, Элубио Кальонь с нетерпением ждал донесений с поля боя. Магический свиток молчал подозрительно долго, и юноша нервничал все сильнее. Все это время он был уверен в том, что Эристель, каким бы сильным он ни был, никогда не победит трех колдунов и целое войско разом. Однако теперь отсутствие каких-либо вестей казалось ему все более мучительным.

Чувствуя на себе пристальные взгляды молчаливых пленников, Элубио вновь подумал о том, что разумнее всего уничтожить их прямо сейчас. Но одна неприятная мысль, холодная, словно пальцы страха, мерзко копошилась в голове, поднимая в сознании ил сомнений: а что если Эристель победил? Что если он и впрямь служит Родону и послушается только его?

«Проклятье!»

Элубио в отчаянии посмотрел на свиток, а затем, поманив к себе одного из стражников, тихо произнес:

— Езжай на кладбище. Выясни, почему до сих пор нет никаких вестей.

Услышав эти слова, Родон горько усмехнулся. Мысли о том, что Эристель мог уничтожить все его войско, вызывали и страх, и бессильную ярость одновременно. Даже Полоумный Игша велел не преследовать его, словно знал наверняка, что это приведет к непоправимым последствиям. Но тогда почему лекарь провел в замке столько времени, не предпринимая никаких действий? Неужели он попросту развлекался, наблюдая за происходящим? Или же…?

В памяти Родона вновь промелькнуло одно из пророчеств Игши.

«Редко какая смерть разгуливает рядом с тем, кого не собирается забирать», — писал он торопливым почерком. Теперь уже Двельтонь не сомневался, что речь шла о нем и Эристеле. Именно подле него некромант «разгуливал» в последнее время чаще всего. И до сих пор «не забрал» его. Не означает ли это, что ему, Родону, вообще не стоит опасаться этого колдуна? Если верить пророчеству Игши, некромант не убьет его, и, быть может, даже получится с ним договориться.

Это было слишком слабое утешение, чтобы Родон позволил надежде затеплиться вновь, однако и чувство обреченности больше не казалось таким беспросветным. Быть может, все-таки лучше надеяться на то, что победит Эристель? Да, это жестоко, но, в конце концов, не Родон предал свой народ, а люди отреклись от него.

По странной случайности Арайа думала о том же самом. Город-предатель получил идеального для него смотрителя, и почему-то теперь девочка чувствовала некое злорадство. Оно было постыдным и неуместным, и совершенно недопустимым для достойной дамы, но Арайа не могла сочувствовать тем, кто сжигал несчастную Окроэ и требовал смерти ее собственной семьи. Надо быть кем-то настолько высоким, ростом с небо, чтобы уметь прощать своих врагов. И, к своему стыду, у девочки это не всегда получалось.

Затем мысли юной Двельтонь вернулись к Эристелю. Его бледное лицо с пронзительными глазами теперь вызывало у нее дрожь, и тот момент, когда она предупреждала свою сестру не связываться с этим человеком, промелькнул в памяти, словно в насмешку…

Положение, в котором сейчас оказался Колокольчик, тоже нельзя было назвать иначе, чем насмешкой. Судьба не просто над ним хихикала — она весело хохотала, запрокинув назад свою подлую голову. Видимо, встречи Лина с Эристелем ей оказалось маловато, и теперь она не оставляла барда в покое уже другим способом: чей-то тихий болезненный стон вновь донесся до Колокольчика, и он едва не выругался. Ну за что ему это? Неужели придется вылезать из укрытия и смотреть, кто там так неудачно остался в живых? Почему нельзя было умереть со всеми и позволить ему, Лину, спокойно дождаться наступления темноты? Но нет, раненый не унимался.

«Да чтоб тебя!» — с досадой подумал Колокольчик, зажимая ладонями уши. «Не пойду за тобой! Не буду!»

Но в ту же секунду сознание обратилось к нему самым ехидным из своих голосов и мерзко поинтересовалось:

«А не боишься, что некромант услышит и вернется? И вспомнит про тебя.»

От этой мысли Лин едва не подскочил. Он испуганно огляделся по сторонам, лихорадочно соображая, что предпринять. Раненый определенно униматься не планировал, поэтому нужно было либо добить его, либо затолкать в рот лоскут рубахи и ждать, пока он умрет.

Стагру стало не по себе. Что-что, а убивать кого-то он уж точно не хотел. И пускай все решат, что это сделал некромант, он, Лин, до самой смерти будет жить с такой страшной тайной.

Выругавшись, бард все-таки подполз к выходу из склепа и, мысленно обратившись к небу, осторожно выглянул наружу. Увиденное заставило его побледнеть: все могилы выглядели так, словно их вскопали, а кругом валялись человеческие кости. Один из черепов уставился на Лина своими пустыми глазницами, отчего мужчину передернуло от ужаса. Но вот слабый стон повторился, и Колокольчик наконец разглядел источник этого ненавистного звука. У ворот кладбища лежал молодой темноволосый мужчина. Ткань на его плече была насквозь пропитана кровью, отчего Лин почувствовал, что его начинает подташнивать.

«Ну, почему ты не умер? Почему?» — Колокольчик едва не взвыл, наблюдая за столь ужасной картиной. Его взгляд метнулся в угол Склепа Прощания, с которым мужчина уже сроднился, и Колокольчику безумно захотелось вернуться назад и убедить себя в том, что он ничего не слышал и уж тем более не видел.

Однако, вспомнив о некроманте, который рыщет поблизости и в любой момент может услышать раненого, Стагр помрачнел окончательно.

«Почему я вечно попадаю в такое положение?» — расстроенный Лин в отчаянии наблюдал, как солдат делает слабую попытку подняться, отчего снова застонал.

«Зачем он там все время шевелится? Его преимущество в том, что его спутали с мертвецом, а этот болван сейчас делает все, чтобы это опровергнуть».

Теперь Стагр почувствовал, что начинает злиться на раненого дурака, и это придало ему решимости. В который раз оглядевшись по сторонам и скрючившись едва ли не до земли, Колокольчик на полусогнутых ногах быстро перебежал к ближайшему дереву. Там он на миг задержался, пытаясь успокоиться. Сердце в груди колотилось так бешено, что Лин невольно прижал к ней ладонь.

«Небо, как же мне страшно! Пусть он умрет, пожалуйста! Прямо сейчас, легко и быстро. Раз и все! Очень милосердная смерть!»

Но раненый умирать не торопился. Он напоминал перевернувшегося на спину жука, который шевелил лапой, словно это как-то могло повлиять на его печальное положение.

«Умирай, дурак!» — злобно подумал Лин, добежав до следующего дерева, за которым он вновь смог укрыться. Но вот, оказавшись ближе, он наконец разглядел лицо раненого.

«Файгин? Вот же тебя угораздило!» — на миг Колокольчик даже забыл о своем опасном положении. Раненого солдата он знал как никто другой. Именно Файгин не позволил стражникам поколотить барда за то, что тот в беседе с другом громко называл их идиотами. Этот же Файгин то и дело подкармливал его в «Подкове», кидал монеты во время выступлений и даже пытался свести с какими-то красотками. Последнее особенно поднимало авторитет Саторга в глазах Колокольчика.

Вот теперь Лин почувствовал уже укол совести и, собравшись духом, на четвереньках дополз до раненого. Добравшись до цели, он распластался рядом с Файгином, надеясь, что со стороны он тоже будет выглядеть, как мертвый.

— Нам надо добраться до склепа! — прошептал Колокольчик удивленному солдату, который слабо улыбнулся при виде него. — Слышишь, ты сможешь доползти? Там мы будем в безопасности!

— Здравствуй, Лин, — отозвался Файгин пересохшими губами. От потери крови он был бледен, как полотно. — Как ты… Как ты тут очутился?

— За тобой, дураком, пришел, — последовал сердитый ответ. — Спрашиваю, ползти можешь?

— Не уверен. Крови много ушло. Ослаб.

— Я не буду перевязывать тебя тут. Увидят. Надо в склепе.

— Надо вернуться в город, Лин. Надо воевать с чернокнижником, иначе он погубит всех.

— Отвоевался уже! Сомневаюсь, что он умрет от страха при виде полудохлого солдафона. А других способов его одолеть я не вижу.

— Нужно найти Оверану, — продолжал Файгин. На его красивом лице на миг отразилась тревога, отчего Лин усмехнулся.

— Почему именно Оверану? У нее муж есть. Пусть он ее и ищет.

— Я должен о ней позаботиться…

— О, запел песню. Об этом надо было думать до того, как ты пришел сюда сражаться с тем, кто тебе не по зубам. Тоже мне заботливый… Так позаботился, что теперь самому нужна забота. Все, хватит нести чушь! Давай попробуем доползти до того дерева.

— Лин, помоги мне добраться до города.

— Ты головой треснулся или что? Куда ты пойдешь? Тебя мертвецы уже и так за своего приняли. Хочешь, чтобы еще поприветствовали?

— Лин…, - болезненно поморщившись, Саторг вновь попытался подняться. Тогда Колокольчик всё же не выдержал и помог ему сесть. Солдат замер, чувствуя, как у него темнеет в глазах, а боль в плече взрывается с новой силой. — Перевяжи как-нибудь, и пойдем. Я буду опираться на свой меч. У меня хватит сил. Я уже чувствую себя лучше.

— Отлично, как раз дойдем до склепа, — в тон ему ответил бард, на что Файгин отрицательно покачал головой.

— Если не хочешь идти со мной, оставайся. Но помоги хотя бы встать.

«Нет, он издевается надо мной!» — разозлился Лин. В тот же миг он услышал вдалеке какой-то хруст, отчего почувствовал, как сердце уходит в пятки.

Тем временем, уже дотянувшись до меча, Файгин попытался опереться на него, чтобы подняться, и Лин в ужасе представил, как некромант обрушивает свою ярость сначала на храброго дурака, а затем на него, ни в чем не повинного барда.

Глядя на измученного солдата, Колокольчик лихорадочно соображал, как остановить своего героического друга. Не зная, что еще предпринять, он вслепую нащупал на земле какой-то большой круглый камень и от души стукнул им Файгина по затылку. Солдат тихо охнул и, потеряв сознание, рухнул обратно на землю.

— Вот же дурак мне попался! — выругался Лин.

В задумчивости он посмотрел на камень в своей руке и тут же в ужасе отшвырнул его прочь, обнаружив, что все это время сжимал чей-то череп. Мужчину буквально передернуло, и он еще с минуту бешено тер ладонь о свою одежду, пытаясь справиться с приступом брезгливости.

Наконец успокоившись и еще раз внимательно оглядевшись, Колокольчик потащил раненого в сторону склепа. Файгин слабо застонал, ощутив под собой ступеньки, и Лин мысленно усмехнулся.

«Так тебе и надо! Насколько сильно должен не соображать собственный череп, что по нему приходится стучать чужим?»

Только оказавшись под сводами склепа, Колокольчик почувствовал себя в относительной безопасности. Тяжело дыша от усталости, он внимательно осмотрел рану Файгина, испытывая уже не злость, а жалость. Красавец Саторг всегда нравился девушкам, но сейчас, когда он такой бледный и замученный, от его привлекательности не осталось и следа.

«Бедняга!» — подумал Лин. Не найдя бинтов лучше, он оторвал рукава своей рубахи, после чего принялся старательно перевязывать рану.

Тем временем «бывшее» войско Элубио Кальонь вернулось в город и остановилось на главной площади. Эристель резко осадил лошадь, почувствовав чужую магическую энергетику. Она была едва уловимой, словно запах засушенных трав в подвале его дома. Но что-то в ней настораживало.

На площади из горожан не было никого — только маленький мальчик. Он сидел рядом с колодцем на высокой деревянной скамейке, спиной к колдуну. Казалось, он совершенно не слышал стука лошадиных копыт и вообще не замечал, что творится в городе. Взгляд ребенка был обращен куда-то вдаль, словно его мысли блуждали где-то очень далеко.

Но вот мальчик медленно обернулся, словно наконец почувствовал на себе взгляд колдуна. Его губы искривила холодная улыбка, после чего он грубым мужским голосом насмешливо произнес:

— Смилуйся, Эристель! Целое войско против четырехлетнего ребенка? Тебе не кажется, что это слишком?