На пересечении

III

Сидя в обеденном зале и дожидаясь, когда к нему приведут «ведьмолюбцев», Элубио Кальонь старался выглядеть как можно более спокойным. В его руках была жизнь теперь уже ненавистного ему Родона Двельтонь, была власть над городом и скорее всего в ближайшее время появится уважение собственного отца. Спокойствие — это то, что отличает победивших от проигравших. Впрочем, до спокойствия Элубио тоже было далеко. Состояние молодого мужчины можно было сравнить разве что с эйфорией, пьянящей и головокружительной, и то и дело он невольно улыбался своим мыслям. Каждый крик, доносившийся до него снаружи, звучал, как неоспоримое подтверждение того, что замысел удался. И Дарий Кальонь наконец посмотрит на своего сына не как на пустоголового красавца, а как на смельчака, который послужил на благо своей семьи.

А ведь с самого детства Элубио чувствовал себя ничтожным в глазах собственного отца. Вся любовь доставалась его старшему брату, Карэлию, и, наверное, то действительно было заслуженно. Карэлий не относился к красавцам, зато благодаря изворотливому уму уже в семнадцать лет сумел стать смотрителем небольшого городка. Брат умел ловко плести интриги и при этом выходить сухим из воды даже тогда, когда, казалось бы, его разоблачили.

Элубио восхищался им, как восхищались все Кальонь. Карэлий заметно превосходил своих ровесников в учебе и в фехтовании. Он мастерски держался в седле, являлся прекрасным охотником, безупречным танцором и в совершенстве владел несколькими западными языками. Отец гордился им, и никто не сомневался, кто после Дария Кальонь станет смотрителем целого полуострова.

Но судьба пожелала сложиться несколько иначе. Мост обрушился по воле несчастного случая, и виновных в смерти юноши не было. Вот только это не могло успокоить убитых горем родителей. Тело Карэлия, переломанное и окровавленное, внесли в зал в тот момент, когда у Дария проводился совет касательно борьбы с морскими грабителями, которые то и дело разоряли торговые суда.

Увидев тело мертвого сына, Кальонь, прежде слывший гордым и высокомерным, на глазах у всех бросился к нему и, упав на колени, дико закричал. Он рыдал, прижимая Карэлия к себе, выл, точно раненый зверь, словно и не было никого вокруг. Десятки глаз смотрели на убитого горем мужчину, и собравшиеся господа даже не могли испытывать злорадства по отношению к тому, кого так люто ненавидели. Жестокий и кровожадный тиран выглядел таким несчастным и сломленным, что его было даже жаль.

Этот момент впечатался в память Элубио так сильно, словно кто-то выжег его в сознании. Теперь же, сидя в обеденном зале семьи Двельтонь, юноша представлял, что отец наконец-то посмотрит на него иначе. Быть может, этот взгляд будет хоть отдаленно напоминать тот, который Дарий обращал на своего старшего сына.

После смерти Карэлия Элубио не раз вспоминал, как на похоронах отец приблизился к нему и сквозь зубы процедил:

«Лучше бы ты. Небо — свидетель, лучше бы ты!».

Единственной, кто помог юноше не отчаяться окончательно, была его мать. Ее поддержка придавала ему сил, а также пробудила в нем интерес доказать отцу, как сильно он ошибался. Именно поэтому, прислушиваясь сейчас к крикам людей за окном, Элубио отчетливо различал в них похвалу собственного отца. Быть может, гордый Дарий Кальонь хотя бы извинится за ту боль, которую все эти годы причинял своему сыну. Нет, лучше пусть молча обнимет, как когда-то обнимал Карэлия.

Вырвавшись из пелены неприятных воспоминаний, Элубио прислушался к тому, о чем переговариваются Рикид и Баркал. Говорили эти двое на своем иноземном языке, чем обычно немало раздражали юного Кальонь. Однако в этот раз молодой человек не стал их за это упрекать. Радость настолько вскружила ему голову, что, когда в зал наконец ввели господина Двельтонь, Элубио даже не сразу понял, что стражник обращается к нему.

— Ах, Родон, — произнес юноша, смерив бывшего смотрителя города снисходительным взглядом. — Ты плохо выглядишь. Неужто очередная бессонная ночь?

Господин Двельтонь не ответил, но его глаза говорили яснее слов. Мужчина действительно выглядел уставшим. Темные круги, болезненная бледность, сухие губы и очертившиеся морщины добавляли Родону возраста, однако даже это не смогло уничтожить благородную красоту его лица.

При виде этого зарвавшегося юнца, Двельтонь почувствовал, как его сердце начинает биться быстрее. Он не тешил себя надеждами, ожидая милости со стороны Элубио, но всё же надеялся, что ему удастся хотя бы защитить своих дочерей. Родон всё еще не хотел поверить в то, что Элубио решится приговорить к смертной казни двух невинных девочек.

Однако Родон судил по себе. Утреннее письмо от Дария Кальонь хранило в себе четкое указание — уничтожить всех, кто каким-либо образом может претендовать на власть в захваченном городе.

«Убивая волка, не забудь уничтожить волчат, какими бы хилыми они не выглядели», — писал Дарий.

Требование старшего Кальонь Элубио воспринял с воодушевлением. Он готов был убить кого угодно, если это хоть на шаг приблизит его к отцу. А обстоятельства и впрямь требовали. В своем последнем письме правитель Южных Земель велел угомонить народ любым способом. Даже если для этого придется пожертвовать Родоном Двельтонь. Информацию о том, что среди приближенных бывшего смотрителя полно чернокнижников, правитель юга получит уже после исполнения смертного приговора. И наверняка испытает облегчение, если до сих пор находился не в ладах с совестью или здравым смыслом.

— Лучше скажи мне, что ты собираешься делать с девочками? — тихо произнес Родон. Эти слова дались ему нелегко, но ради своих детей он готов был даже опуститься на колени.

Элубио весело улыбнулся, демонстрируя ряд красивых белых зубов, а затем задумчиво произнес:

— Даже и не знаю, Родон. Учитывая сложившиеся обстоятельства, я должен послужить своему народу, а люди требуют казни всех Двельтонь.

— Ни Найалла, ни тем более Арайа не являются для тебя угрозой, — ответил Родон. Слова Элубио попали в цель, но мужчина изо всех сил пытался это скрыть. — Отпусти их. Если ты хочешь устроить представление на главной площади, у тебя уже есть один актер. Зачем убивать беспомощных девочек? Хочешь править? Так начни правление с милосердия, а не с жестокости. Тебе нужна чья-то жизнь, так забирай мою, но не…

— Замолчи, — насмешливо перебил его Элубио. — Ты разве видишь где-то палатки, весы или торговцев? Я не вижу. Смотрю по сторонам и не вижу. А, значит, мы не на рыночной площади, чтобы устраивать торги. Я — смотритель этого города, мой народ меня поддерживает, а это значит…

В тот же миг Родон дернулся в сторону ненавистного юнца, желая добраться до его горла. Отчаяние и бессильная ярость охватили мужчину настолько, что он уже не задумывался о последствиях. Однако стража всё же успела удержать его на месте.

Рикид и Баркал тихо рассмеялись.

— Какие дурные манеры! — делано ужаснулся Элубио. — Ведьмолюбец покусился на жизнь единственного защитника этого убогого городишки. Народ обязательно должен узнать об этой подлости. Я велю рассказать об этом всем, даже вашему городскому сумасшедшему, который с утра передал мне записку.

«Записку?» — мысленно переспросил Родон. В это самое мгновение Двельтонь почувствовал, как в его сердце вспыхивает призрачная надежда. Конечно, послания полоумного Игши всегда были неразборчивыми, но, быть может, слова, адресованные Элубио, смогут что-то прояснить.

— И что же он мог написать такому человеку, как ты? — с деланым безразличием поинтересовался Родон.

Элубио презрительно усмехнулся:

— То же, что всегда пишут подобные идиоты. Нечто непонятное и бессмысленное. Или, может, ты разгадаешь, что творится в головах твоих ненормальных горожан? Ты же с ним встречался вчера утром. Может, это ты ему посоветовал написать мне записку, или это исключительно его желание?

— Что за записка? — сквозь зубы процедил Родон.

— Цитирую дословно: «Не все трапезы оказываются сытными!». Я полагаю, если этот старик мнит себя предсказателем, то его писанина может означать какую-то угрозу. Я прав?

Господин Двельтонь молчал. Слова Элубио ни на миг не утешили его. Напротив, новая волна отчаяния захлестнула мужчину, и он даже не смог ответить на вопрос ненавистного юнца. Видимо, полоумный Игша предвидел кровавую жатву, которую устроит Кальонь в первые же дни своего правления.

— Отпусти девочек, — тихо повторил Родон. — Пожалуйста!

Элубио задумчиво посмотрел в окно, делая вид, что прислушивается к крикам толпы. Затем весело рассмеялся:

— Чувствую, еще немного, и когда-то гордый Двельтонь скатится до того, что будет ползать у меня в ногах. Даже противно стало. Что ты унижаешься, как какая-то крестьянская мразь? Вам уготовлена смерть, так принимайтн ее с честью. Мой отец никогда бы не стал просить за меня.

— Конечно, — холодно произнес Родон. — Он бы просил за Карэлия.

Услышав эти слова, Элубио резко поднялся с места и, приблизившись к мужчине, изо всей силы ударил его по лицу.

— Заткнись! Заткнись! — закричал юноша. — Что ты вообще знаешь? Ты — единственный сын в семье, поэтому тебя любили уже потому, что ты родился. Еще одно слово, и, клянусь, я убью твоих детей прямо у тебя на глазах. Слышишь меня, Двельтонь? Я не шучу! Я убью их собственными руками.

Родон замолчал, глядя на Элубио, точно на безумца. Из рассеченной ударом губы по подбородку мужчины потекла кровь. И как назло именно в этот момент в зал ввели девочек.

— Отец! — Найалла первой хотела было броситься к Родону, но стражники удержали ее на месте. — Элубио, пожалуйста!

Арайа дрожала всем телом, но глаза ее пылали. Девочка заставляла себя держаться, но кровь на лице отца мигом разрушила ее броню, отчего по щеке юной Двельтонь предательски скатилась слеза.

Зато Элубио, казалось, уже полностью успокоился. Он гразиозно опустился на стул, с насмешкой глядя на обеих девочек. Затем нарочито ласково обратился к Найалле:

— Я получил твою жалкую записку, моя дорогая возлюбленная. И мне ее даже зачитывать стыдно. Неужели семья Двельтонь готова так унижаться, чтобы сохранить свои ничтожные жизни?

— Я бы посмотрела, как бы ты унижался! — процедила сквозь зубы Арайа.

Отец едва заметно отрицательно покачал головой, запрещая ей провоцировать Элубио еще больше. Но девочка продолжала:

— Трус, который всегда прятался за именем своей семьи, будет учить достоинству остальных? Да кто ты такой?

Юноша весело рассмеялся:

— Ты ли это, Арайа Двельтонь? Где же твое знаменитое воспитание? Ни дать ни взять пустынная дикарка. Может, еще кусаться начнешь? Или ты вздумала оскорбить нового правителя? Хотя твой отец и не пользовался этим правом, но не нужно забывать, что смотритель города может приговаривать к смертной казни за любое скверное слово, брошенное в его сторону. Я тоже могу, девочка. Так что лучше не провоцируй меня.

— А как ты казнишь меня дважды? — с вызовом произнесла Арайа.

В тот же миг послышались приближающиеся шаги, и в комнату ввели еще одного пленника. В этот раз — доктора Клифаира. На шее старика темнела магическая печать, наложенная Инхиром Гамелем, а сам он выглядел напуганным и злым одновременно.

— Ты вовремя, доктор! — произнес Элубио, обратив взгляд на вошедших. — Присоединишься к общим мольбам или сразу покаешься?

Клифаир не успел ответить: в разговор вмешался стражник, который сообщил, что при задержании лекарь оказал сопротивление. Рикид иронично вскинул бровь, глядя на доктора с нескрываемой насмешкой. То, что старик посмел воспротивиться, показалось ему до нелепого забавным. Баркал и вовсе презрительно рассмеялся.

— Вот как? — задумчиво произнес Кальонь. — Чернокнижник посмел воспротивиться воле нового смотрителя города? Людям это крайне не понравится. Зря ты это сделал, старик. Я до последнего думал оправдать тебя, но, видимо, ты сам решил выбрать свою судьбу.

— Я не чернокнижник! — воскликнул доктор. — Твои прихлебатели должны были почувствовать мою энергетическую силу. Она светлая. Я не маг в истинном понятии этого слова, я лишь могу лечить людей с помощью простых заклинаний. Уменьшить боль или замедлить кровотечение. Разве для этого нужны черные предметы? Как вы подсунули его в мой дом, мерзавцы? Куда запрятали?

— Вот и заладил любимую песню чернокнижников, — вмешался Баркал. — Подкинули, подставили… Как можно подставить того, кто способен магически лечить людей и чувствовать энергетику темных предметов?

— Значит, вы подложили его, пока меня держали в замке. Подлецы! Есть в вас хоть что-то человеческое?

Теперь уже в разговор вступил Рикид.

— Не дерзи нам, старик. Мы — не ярмарочные фокусники, чтобы терпеть подобное обращение. Я — ученик Аориана, одного из величайших магов в истории. Неужели ты действительно смеешь обвинять меня в столь низких деяниях?

— Ради денег вы еще не до того опуститесь. Сколько вам заплатили Кальонь за ваши выходки?

— И эти песни поют чернокнижники, — Баркал снова усмехнулся. — Вы бы хоть что-то новое придумывали для разнообразия.

— А вот и еще один униженный мученик! — Элубио даже всплеснул руками, увидев, как в обеденную вводят господина Закэрэль.

Отшельник был единственным, чье лицо выглядело каким-то отстраненным, словно он вообще не понимал, что происходит. На шее его красовалась такая же печать, как у Клифаира, но Лархана, казалось, это не тревожило. Он огляделся по сторонам, а затем, словно провинившийся ребенок низко опустил голову.

— Ну же, ведьмолюбец, скажи хоть слово, — потребовал Кальонь, переключившись на Закэрэля. — Может, из тебя получится выдавить что-то поинтереснее мольбы и угроз?

Отшельник лишь пожал плечами, не видя смысла отвечать. Все его мысли были обращены к лесу, к его саду, где он выращивал яблоки для оленей, к зайчихе, которая недавно обзавелась потомством и, конечно же, к раненой косуле.

— Я виноват только в том, что приехал в город, — наконец произнес Лархан. — Это самое неразумное из того, что я когда-либо совершал. Я попросту не понимаю вас, людей. Звери честнее. Они рычат, прежде чем наброситься, взрывают копытом землю, шипят. Зверь никогда не ластится к тому, кого хочет укусить. А люди…

— Да, не зря тебя называют странным! — воскликнул Элубио. — Родон, кто тебя вообще окружает? Чокнутые да слабаки! И ты хотел править городом с такой поддержкой? Кто там у тебя еще остался? Ах да, этот приезжий докторишко, на которого твоя дочь хотела меня променять! Верно, Найалла? Какой же у тебя, однако, паршивый вкус! Приведите мне этого северного пса, я заставлю его вылизать мне сапоги и отпущу восвояси. Готов поспорить на свою жизнь, что он даже не обернется, чтобы посмотреть на свою «любимую».

Но внезапно на лицах магов, присутствующих в зале, отразилось беспокойство. Энергетика замка разом сделалась сырой и холодной, запахло землей, отчего Рикид в тревоге поднялся на ноги. Он посмотрел на Клифаира и заметил, как печать на его шее потускнела и начала исчезать. То же самое происходило и с Закэрэлем.

— Проклятье! Инхир убит! — растерянно произнес Баркал. Он хотел было вновь наложить печать на пленников, но Рикид опередил его. Теперь оба мага выглядели едва ли не напуганными.

— Что вы стоите? Проверьте, что происходит! — воскликнул Элубио, не понимая, отчего такая реакция.

— Вы готовы остаться без защиты? — Рикид спросил это не потому, что он жаждал оберегать Элубио, а потому, что хотел избежать встречи с тем, чья магическая энергетика была настолько сильна.

— Объясните мне! — вскричал юноша, поднимаясь с места. — Проклятые идиоты! Что ты сделал, Двельтонь?

— Кажется, ты нашел чернокнижника, — ответил за Родона доктор Клифаир, и его губы тронула горькая усмешка.

Для господина Двельтонь эти слова не стали такой неожиданностью, как для других. Он давно подозревал Эристеля, но никак не мог найти доказательств. А теперь, видимо, северянину надоело прятаться. Что-то подтолкнуло его к действиям. Возможно, он наконец понял, что в ближайшее время его либо сожгут, либо разоблачат маги гильдии Аориана.

— Вы обыскали его дом? Там были черные предметы? — закричал Элубио, в ярости глядя на своих магов. Однако в его глазах Рикид отчетливо различил страх, который юноша тщетно пытался скрыть. Только сейчас Кальонь понял, что единственное, о чем он не поинтересовался, и о чем ему так и не доложили, была проверка жилища Эристеля.

— Гамель отправлял туда четверых людей, — тихо произнес Баркал. — Видимо, они еще не вернулись.

— Идиоты! Проклятые идиоты! Ни на кого нельзя положиться!

Элубио чувствовал, как его начинает охватывать паника. Он приказывал себе успокоиться, мысленно повторяя, что с ним находятся два сильных колдуна. Вот только уверенности на их лицах не было.

Еще оставалась надежда на чернокнижника, которого подослал в город сам Дарий, но он находился за пределами замка, в то время как Эристель беспрепятственно бродил по гостевому крылу. С минуты на минуту он мог явиться в зал и атаковать. На помощь Клифаира и Закэрэля Элубио не рассчитывал, хотя благородные дураки часто совершали идиотские поступки, защищая своего врага. Но, наверное, не в этом случае. Эти двое попытаются защититься только в том случае, если северянин атакует их сам. Хотя что они могут сделать?

«Как вообще можно было так проколоться?» — лихорадочно думал Элубио. «Почему мой собственный чернокнижник не сообщил, что здесь орудует еще один? Или с тех пор проклятый маг так ни разу и не колдовал в полную силу?»

Эти вопросы запутывали еще больше, отчего паника накатывала на юношу с новой силой. Знал ли о происходящем Родон? Наверняка знал, иначе почему поселил северянина в замке? Быть может, это он загнал его, Элубио, в ловушку, понимая, что чернокнижник всегда придет ему на помощь. А вот обе сестры Двельтонь казались откровенно растерянными. Удивление и ужас Найаллы никоим образом не выглядели поддельными. В глазах Родона тоже читалась тревога, словно он не знал, союзник ли расправился с Инхиром Гамелем или еще один враг. Да и Клифаир выглядел испуганным, хотя на его лице появилось какое-то мрачное ликование.

«Получи!» — говорили его глаза.

Что касается отшельника, но его взгляд сделался более осмысленным, словно Лархан только что проснулся от глубокого сна. Он внимательно посмотрел на Элубио и тихо произнес:

— Природа любит так поступать с неопытными ловцами змей. Они хватают ужей и медянок и бахвалятся этим. А потом совершенно случайно наступают босой ногой на гадюку.

Элубио бросил на мужчину затравленный взгляд и отошел поближе к Рикиду и Баркалу.

— Защищайте своего господина! — воскликнул он. — Вы же сможете защитить! Что он может нам сделать, один?

В комнате воцарилось тяжелое молчание. Все настороженно смотрели на дверь, ожидая, когда в ее проеме появится настоящий чернокнижник. Время точно затаилось, и присутствующие не знали, чего им ожидать в следующее мгновение. Настоящий темный колдун наконец выдал себя. Однако расправляться с Элубио он почему-то не спешил.

Вскоре вместо Эристеля в комнате появился испуганный слуга:

— Господин Кальонь, там все… погибли. Чернокнижник покинул замок и вышел к людям.

Энергетика северянина и впрямь стала ощущаться чуть слабее. Столь опытные маги, как Рикид и Баркал, не могли этого не почувствовать. Тем не менее их тревога никуда не исчезла. Они переглянулись, боясь, как бы юный Кальонь не решил, что Эристель испугался, и не отправил их вдогонку. Благо, опасались они зря. Элубио был настолько взволнован, что первые несколько минут не мог найти подходящих слов. Никто из присутствующих не решался выглянуть в окно, чтобы увидеть, что происходит на площади. И, быть может, в этом они были правы.

Когда лекарь в сопровождении шестерых мертвых солдат вышел за ворота замка, он оказался окружен бушующей толпой. На миг люди смолкли, удивленно уставившись на того, кого с такой легкостью призывали отправить в пекло. А затем новая волна ярости нахлынула на собравшихся, словно голодные хищники наконец поняли, что им в клетку подбросили ягненка.

— Ведьмолюбец! Поборник зла! Смерть северянину! Убьем его! Пусть добро восторжествует! — эти крики посыпались на лекаря со всех сторон.

Эристель мысленно усмехнулся, увидев перекошенные лица тех горожан, которых он сам когда-то вылечил. Были и те, кто резко замолчал при виде беловолосого доктора, все-таки вспомнив, что когда-то этот самый поборник зла спас им жизнь. Однако натиск толпы всё усиливался, и шестерым метверцам уже не удавалось сдержать ее.

Круг вокруг Эристеля сжимался все стремительнее.

— Смерть мерзавцу! Смерть пособнику тьмы! Умойте его кровью! Бейте его! Бейте!

Эти крики колдуну были знакомы как никому другому. Впервые он услышал их в шесть лет, в тот день, когда узнал, что несколько отличается от других. То время вонзилось в память отвратительной занозой, а потом возвращалось все в новых обличьях. Люди менялись, но толпа оставалась прежней. Толпа всегда стремилась уничтожить зло.

Была осень. Сырая, пронзительная, туманная. Она забиралась под одежду и оседала в легких очередной неизлечимой болезнью. У осени было много лиц, много цветов и нарядов, но именно она приносила в убогие лачуги крестьян хворь, которая разрасталась в груди, выплескиваясь наружу кровавым кашлем.

Отец Эристеля увядал дольше других. Иногда даже казалось, что он идет на поправку, словно из-за туч внезапно выглядывало солнце. Тогда он становился веселым, и в доме временно воцарялось призрачное счастье. Но затем болезнь возвращалась вновь. Ни на лекарства, ни уж тем более на магическое лечение денег у нищей крестьянской семьи не могло найтись Поэтому, когда болезнь забрала свою очередную жертву, яма для погребения тела давно уже была вырыта.

Жители крохотной деревушки собрались на похороны, чтобы выразить соболезнования убитой горем вдове и ее шестилетнему сыну. Темноволосый зеленоглазый мальчик, обычно неугомонный и общительный, стоял у могилы отца как громом пораженный. Он не мог даже плакать, словно что-то высушило его изнутри, не мог толком вздохнуть. Рука мальчика машинально поглаживала плечо матери, когда женщина упала на колени, глядя на то, как тело супруга начали засыпать землей.

Давясь слезами, вдова повторяла одно-единственное слово:

— Вернись! Вернись!

Люди с сочувствием смотрели на нее: эта женщина была вежлива и добра, а ее муж не раз приходил на помощь своим соседям, если нужно было помочь починить крышу или вспахать землю. Их сын играл с другими детьми, и, хотя он не был их заводилой, деревенские ребята не гнали его от себя.

— Мужайся, дорогая, — произнесла одна из женщин. — У тебя есть сын, есть для кого жить, есть за кого радоваться.

Когда комья сырой земли частично засыпали лицо покойного, мальчик судорожно вздохнул. Шепот его матери вплетался в собственные мысли, и ребенок уже не понимал, что его губы беззвучно шепчут то же самое. Сейчас он чувствовал только боль, свою и своей матери. Понимание того, что отца не стало, обрушилось на него с такой силой, что мальчик задрожал. Запах сырой земли, которая забирала любимого человека из его жизни, был так силен, что от него кружилась голова. В висках пульсировала только одна единственная мысль, больше похожая на требование безумца: «Верни моего отца!». Однако пасть земли неумолимо поглощала свою жертву, пока ее черные губы наконец не сомкнулись.

Мальчик не помнил, как бросился к могиле и упал на колени, беспомощно комкая в ладонях землю. Больше он не мог сдержаться своей боли и расплакался навзрыд.

— О, деточка! — жалобно произнесла другая женщина, приблизившись к убитому горем ребенку. Она уже хотела было помочь ему встать на ноги и отряхнуться от грязи, но в тот же миг мальчик поднял голову и посмотрел на нее. Его глаза были абсолютно белыми, словно их заполонил туман.

Женщина вскрикнула от неожиданности и в ужасе попятилась назад. Прежде чем присутствующие поняли, что случилось, рука покойного внезапно пробилась сквозь землю и накрыла руку сына. Затем умерший выбрался из могилы и, шатаясь, шагнул навстречу жене. Двигался он, точно поломанная кукла, глаза его были такими же белыми и слепыми, как у сына. Несколько женщин в страхе закричали и бросились прочь, мужчины же схватились за воткнутые неподалеку лопаты. Но прежде чем они успели что-то сделать мертвец рухнул прямо у ног несчастной вдовы.

— Черная магия! Черная магия! — послышалось со всех сторон.

Эристель тряхнул головой, пытаясь отогнать от себя наваждение, а затем растерянно огляделся по сторонам. Последние минуты ему казалось, что он провалился в сон, где его отец вернулся, и теперь они снова были вместе. Земля сдалась и отдала его обратно. Вот только радости на лицах местных жителей почему-то не было. Эристель видел лишь всепоглощающий ужас в глазах собравшихся и сам испугался от того, что все на него смотрят.

— Чудовище! — вскричал один из мужчин. — Бейте его, что стоите!

— Бейте его! — эхом повторили еще двое мужчин.

Эти слова показались Эристелю какими-то дикими. За что они хотят его бить? Что он такого сделал?

Он испуганно взглянул на свою мать, которая попыталась помешать мужчине замахнуться на мальчика лопатой.

— Нет, это мой сын! — кричала она. — Эри, беги же! Беги в лес!

Этот крик отрезвил мальчика. И, прежде чем он осознал, что люди сделают с его матерью, бросился в чащу. Какое-то время он слышал крики у себя за спиной, но боялся обернуться, чтобы не увидеть перекошенные от ужаса и ярости лица своих преследователей. Страх заставлял его бежать изо всех сил, и тот же самый страх заставлял взрослых мужчин остановиться. Люди не знали, на что еще может быть способно это шестилетние чудовище, и их пыл заметно поутих.

— Хватайте чудовище! Убейте его! Убейте чернокнижника! Убейте это исчадие зла! — этими словами они пытались подгонять друг друга, но в душе никто из них не хотел схватить маленького колдуна первым.

Мальчик скрылся в лесу и осмелился приблизиться к деревне лишь поздно ночью. Он выглянул из-за дерева, привлеченный огнем большого костра, вокруг которого стояли люди. Женщины охали и причитали, мужчины бранились и плевали на горящие дрова. Из долетевших до него разговоров ребенок понял, что тело его отца сожгли, как и тело забитой насмерть матери.

Дрожа от холода и страха, мальчик попятился обратно в лес. Он не знал, куда ему идти и что теперь делать. Ему суждено было погибнуть, но история сложилась несколько иначе.

— Убейте его! — этот крик прозвучал в очередной раз, но уже спустя много лет под стенами замка Родона Двельтонь. Видя, что солдаты не могут сдержать бушующую толпу, Эристель обратил взгляд на самого крикливого. Глаза его побелели, и тело одного из местных кузнецов приподняло над толпой.

— Вы же любите представления? — тихо произнес колдун. — Тогда смотрите внимательно.

Раздался хруст костей, и кузнец дико закричал. Что-то сжимало его, отчего кровь хлынула изо рта мужчины, и он начал захлебываться. Жуткая боль охватила все тело, но Эристель не позволял ему потерять сознание, отчего безумный вопль вырывался из горла мужчины до тех пор, пока его тело не разорвало на куски. Кровь обрызгала близстоящих людей, отчего те в ужасе попятились назад.

— Любого, кто последует за мной, ждет похожая участь, — процедил сквозь зубы колдун. — Теперь пошли вон!

В тот же миг паника охватила горожан. Они бросились прочь, барахтаясь и давя друг друга, пока люди, стоявшие по краям, достаточно не отдалились, чтобы те, кто стоял ближе к воротам, могли наконец убежать. Колокольчик упал на землю, и его чудом не затоптали. Люди бежали, обезумевшие от увиденного, и кричали теперь уже от страха.

Элубио слышал эти вопли, но боялся даже приблизиться к окну. Всё его тело сковал ледянящий ужас, отчего по телу раз за разом пробегал озноб. Он уговаривал себя поверить в то, что этот жалкий колдун ничего не может ему сделать. По сравнению с Рикидом и Баркалом Эристель — всего лишь беспомощная пешка.

В свою очередь Родон наконец собрался духом и приблизился к окну. Стражники, пораженные происходящим, не посмели его удерживать.

Двельтонь в ужасе смотрел на площадь перед замком, где валялись кровавые ошметки того, что когда-то именовалось человеком. Рядом корчились люди, которых затоптала перепуганная толпа. Чуть дальше Родон заметил фигуру Эристеля, которого за милю выдавали его белые волосы. Лекарь направлялся в сторону главных городских ворот.