IV

Ближе к рассвету улицы наконец опустели. В окнах погасли огни, голоса стихли, и воцарилась гнетущая тишина, что растеклась по городу вместе с дымом, принесенным с кладбища ночным ветром. Казалось, все застыло, и редко в каком доме люди, лежа в своих постелях, смели еще перешептываться, обсуждая произошедшее. Теперь, когда ярость остыла, кто-то думал о том, не вернется ли ведьма в обличье мстительного призрака, кто-то предполагал, что ждет семью Двельтонь, но были и те, кто в ужасе вспоминал, как насмерть забили невинного человека. Лагон Джиль не был ни колдуном, ни джинном и уж тем более чернокнижником. Единственным его недостатком было неумение закрывать глаза и вовремя отходить в сторону, когда в городе начинало происходить что-то особенно «интересное».

Многие считали Джиля бесстрашным дураком, иначе какой нормальный человек в здравом уме, будучи кучером, осмелится вывалять в грязи почтенную даму. Два старших брата Лагона хватались за головы, узнав, что выкинул их младший в очередной раз. Его несколько раз секли на главной площади, запирали в подземельях, угрожали выгнать из города и даже казнить, если Лагон не остепенится. Джиль был главным героем едва ли не всех спектаклей Амбридии Бокл, но юношу это нисколько не задевало. В свои двадцать четыре года он был твердо уверен, что беда людей не в том, что они совершают какие-то ошибки, а в том, что другие люди, видя это, не пытаются их остановить.

Равнодушие горожан и их извращенное чувство справедливости вызывали у Лагона ярость. Он любил повторять, что, будь у него хотя бы капля власти, то он все силы приложил бы к тому, чтобы изменить людей. Джиль считал, что Родон, хоть и пытается улучшить благосостояние города, совершенно не заботится о его нравственной стороне. Когда Шаоль Окроэ имела неосторожность выразить неодобрение в адрес спектаклей Амбридии Бокл, Джиль стал единственным, кто поддержал смелую девушку. Однако пользы это особо не принесло. Про Шаоль начали судачить, что одобряют ее разве что идиоты, у которых вместо головы кочан гнилой капусты. Старшие братья изо всех сил пытались образумить младшего дурака, но тот вновь и вновь наступал на прежние грабли, пока не погиб.

Жаок и Треаль осмелились забрать тело брата только тогда, когда на улице уже никого не осталось. На кладбище они не ходили, а о случившемся узнали от Колокольчика. Лин прибежал к их дому напуганный и сообщил, что Лагона, кажется, забили до смерти. Крик, который издала пожилая госпожа Джиль, напомнил плач раненого зверя. Женщина упала на колени, сотрясаемая громкими рыданиями, и старик Джиль опустился подле нее, крепко прижимая к себе. В этот момент бард мысленно выругался на себя за то, что сообщил о такой новости с порога. Но больше всего Колокольчик боялся вопроса, почему он, будучи свидетелем происходящего, не вмешался. К счастью, ни старики, ни оба брата не стали спрашивать подобное.

Огонь на кладбище практически погас, когда Жаок и Треаль подняли с сырой земли бездыханное тело Джиля и понесли домой, чтобы омыть его. То, как теперь выглядело кладбище, страшно поразило обоих мужчин. Когда-то белоснежный мрамор Склепа Прощания был практически полностью покрыт сажей, резные деревянные двери и ставни полностью сгорели, плитка на полу и ступенях уродливо потрескалась. Но еще страшнее выглядели истоптанные могилы с поваленными обелисками, разбитые кувшины из-под цветов, развороченные клумбы и сломанные скамейки.

Это место больше не казалось самым тихим и спокойным в городе. Всё здесь хранило ненависть и жажду расправы — каждый помятый цветок, каждая сломанная ветка. Прежде Колокольчик любил приходить сюда, чтобы побыть вдали от людской суеты и сочинить слова какой-нибудь песни, однако теперь единственным его желанием было убраться отсюда как можно скорее. Это новое кладбище пахло дымом, жестокостью и позором, отчего Лин здесь буквально задыхался. Он вновь и вновь пытался оправдать себя, что не решился помочь кучеру, а остался стоять в стороне. А ведь Лин был всего на несколько лет старше Лагона. Они росли и играли вместе.

— Я не хотел, чтобы так вышло, — вырвалось у Лина, когда он заметил, что Жаок пытается скрыть слезы.

— Он сам виноват, — голос старшего Джиля дрогнул. — Вечно лез впереди повозки со своей дурацкой справедливостью. Как будто он мог что-то изменить. Пусть этим занимаются те, кто имеет власть. Мы-то что можем? Нас затопчут и даже не заметят. Перешагнут и пойдут дальше делать то, что делали. Если люди не боятся даже Родона, то на что надеялся наш дурак? На что? Вот и поплатился.

— Он всегда был таким, — добавил Треаль. — Мы говорили ему, что не нужно вмешиваться. Живешь себе тихо и живи. А он даже слушать не желал. Говорил, что все плохое творится с нашего равнодушного позволения. И что в итоге? Убили его и все тут. Если даже Двельтонь не высунулся из замка, чтобы остановить свой народ, на что надеялся Джиль? Небо, как же мать-то выдержит?

— Родон как раз-таки высунулся, — вздохнул Лин. — Спрятал же у себя господина Окроэ и его супругу.

— И что с того? — теперь в голосе Жаока послышалась злость. — Что с того, что спрятал? Свергнут его и за мгновение нового посадят. И не будет никакого Родона Двельтонь. И до семьи Окроэ доберутся, помяни мое слово. Глупость он сделал, этот Двельтонь. Не знаю, о чем он думал? Видимо, как и наш братец, такой же ненормальный. Что хорошего с того, что он спас эту старуху? Хорошо, пускай она невиновна. Но разве мой брат должен был гибнуть вместо нее? Если бы Родон позволил казнить Акейну, народ бы успокоился. А теперь непонятно, кто еще погибнет во всем этом ужасе.

— Ты не прав, Жаок, — тихо произнес Треаль. — Если мы так будем рассуждать, то где уверенность, что завтра не придут за нашей матерью? Лагон — дурак, но я уверен, что Двельтонь принял такое решение не просто так. Богатые расчетливы, они ничего не делают, поддавшись сердечному порыву.

— Доктор Клифаир тоже богатый, — заметил Лин.

— Он — лекарь. Они все странные, — горько усмехнулся Треаль. — А доктор с севера точно хочет озолотиться, поэтому не отказал в помощи семье Окроэ. Все видели, как он сидел подле Двельтонь на празднике. Он что-то задумал. Угрюмый, замкнутый, а на самом деле скользкий, как червяк. Смотришь на него: вроде улыбается, а что в голове — непонятно. Глаза стеклянные. Мне вообще кажется, что он чокнутый…

Тем временем в другой части города на постоялом дворе «Белая Сова» практически не осталось гостей. Видя, как накаляется обстановка, торговцы и просто приезжие спешили покинуть эти места от беды подальше. Занятыми остались лишь три домика, где поселились двенадцать мужчин, одна женщина и четырехлетний ребенок. Все они якобы приехали сюда, чтобы поглазеть на выступление «Пустынных Джиннов», но уже после праздника случилось нечто такое, что никак не позволяло им уехать. Молодая девушка по имени Лавириа Штан пропала и до сих пор не была найдена. Ее брат Гимиро без устали разыскивал ее, расспрашивая горожан. В какой-то миг подключился и сам начальник городской стражи, но занимался он этим всего несколько часов, к тому же посреди ночи, когда никто не был настроен на откровения.

Гимиро Штан вызывал у горожан сочувствие. Женщины в первую очередь не могли не оценить его внешность, а мужчины — его нежелание сдаваться. Этот юноша ни в какую не хотел принимать соболезнования и решительно отвергал любые предположения о смерти своей сестры. Никто из жителей даже не догадывался, что их расспрашивают те самые Пустынные Джинны, которые творили на празднике невообразимые чудеса.

Этой ночью Гимиро вновь явился к Старшему, желая попросить его отсрочить отъезд еще на несколько дней.

— Я верю, что она жива, Викард, — произнес он после того, как Старший подал ему чашку чая. — Если ее тело до сих пор не найдено, мы должны продолжать поиски. Мы не можем оставить ее.

— Ты лично присутствовал при обряде, когда я призывал духов огня найти Лавирию. Если бы она была жива, то тепло ее тела выдало бы ее местоположение. Духи не почувствовали ее, а это означает, что теперь она принадлежит холоду.

— Нет! Не обязательно! — возразил Гимиро. — Лавирию могли заколдовать. Вы же слышали, что здесь ведьмы и чернокнижники.

— Нет в этой Акейне Окроэ магических сил. Не чувствую я у нее способностей. А это значит, что либо она действительно одна из самых могущественных ведьм на земле, либо, что скорее всего, обычная женщина, утратившая дочь. Не наши это дела, Гимиро! Не нам в это лезть, и не нам наводить здесь порядки. Уедем отсюда и научимся жить заново, уже без нашей юной девочки. К тому же, если она действительно жива, расстояние поможет мне почувствовать, что она ослабевает, и тогда мы вернемся.

— То есть речи о мести вообще не идет? Любой может прийти и похитить одного из нас, а мы попросту закроем на это глаза? Викард, я вас прошу, помогите мне!

— Я помог! — резко ответил мужчина. — Мы все искали твою сестру, но не забывай, что актеры не обязаны оставаться подле тебя в ущерб своим собственным интересам.

— Тогда я хочу разорвать магический договор!

Викард лишь развел руками:

— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Я даю тебе еще два дня, после чего мы немедленно уезжаем. В городе небезопасно, и наше промедление может стоить нам жизни. Кто знает, кого следующим обвинит это безжалостное стадо.

— Вы чувствуете наличие темного мага в городе?

— Да. С тех пор, как пропала твоя сестра, горькая энергетика тьмы напитала воздух. Но я не могу определить чернокнижника, потому что он скрывает свои способности. Он сильнее меня. Я всего лишь стихийный маг, в моем подчинении — пламя. А у твари, что появилась в этом городе, магия черная, жгучая, безжалостная. Я чувствую ее так сильно, что иногда становится больно дышать. Даже если я вычислю чернокнижника, он с легкостью уничтожит меня. Всех нас, включая колдуна-отшельника. В этом городе есть еще одна энергия, но она проявилась лишь раз, когда четверых насильников нашли зарубленными. Я ни разу не сталкивался с подобным, и мне даже непонятно, темная ли это магия или светлая. Одно могу сказать точно: чернокнижников здесь двое, и если один совершает убийства своими руками, то второй — посредством других.

С губ Гимиро сорвалось тихое ругательство. Он поставил чашку на край стола и приблизился к окну. Тьма лежала на брусчатке, уже подкрашенная первыми лучами рассвета, и невольно хотелось пошире распахнуть окно, словно от этого утро придет быстрее. Гимиро чувствовал, что запутывается окончательно.

— Как думаете, что этим двоим чудовищам здесь нужно? — спросил он, обернувшись к Старшему. — Какую цель они преследуют? Свергнуть Родона Двельтонь?

— Не знаю, — Викард пожал плечами. — За тридцать восемь лет я слышал многое о чернокнижниках, и действия их влекли за собой совершенно непредсказуемые последствия. Верховный Хранитель недаром старается истребить эту падаль. Если уж его колдуны не могут обнаружить самых хитрых из этих змей, то мне уж и подавно это не удастся.

— Мне кажется, вы бы могли стать великим магом, если бы больше практиковались, — внезапно произнес Гимиро. — Моя сестра мечтала стать могущественной ведьмой. Она говорила, что чувствует силу других колдунов куда сильнее, чем остальные Джинны. После выступления она сказала мне одну фразу, которой я не придал значения. Лавириа вскользь упомянула какое-то странное ощущение, будто во время нашего танца она чувствовала, как нечто темное не сводит с нее глаз. И словно эта темнота наблюдает за ней постоянно. Еще она сказала, что в город пришло зло. Столь сильное, что никто не сможет остановить его. И будто бы это зло угрожает даже нам. Затем она рассмеялась, сказала, что пугает меня, и ей интересно было посмотреть на мое лицо. Мы не стали развивать эту тему, потому что в комнату вбежал Меккаир, и нам не хотелось пугать его. А после продолжить уже не получилось.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

На лице Викарда на миг отразилась тревога. Он ничего не ответил, не зная, что на такое сказать, но способности Лавирии и впрямь были выше средних, и маг охотно верил, что девушка могла что-то почувствовать.

— Полагаю, чернокнижник был среди зрителей, и он понял, что моя сестра представляет для него опасность, — продолжил Гимиро. — Она могла попросту разоблачить его…

Рассвет обозначился в небе кровавыми разводами, словно передразнивая ночное ликование горожан. Правосудие свершилось, и известия о нем легли на стол Родона Двельтонь в очередном донесении. Впервые в жизни феодал чувствовал себя загнанным в ловушку. Предложение Эристеля выступить перед толпой с лживой историей казалось ему диким, даже издевательским, однако наутро все предстало совершенно в другом свете. Родон узнал, что произошло на кладбище, и как это проигнорировал Инхир Гамель. Выяснилось, что погиб молодой мужчина, имя которого много раз упоминалось Дизирой Агль во время ее визитов в замок. Также Родону доставили письмо Пехира, и тень печальной улыбки тронула губы мужчины, когда он дочитал последнюю строку.

Стук в дверь кабинета заставил Родона отложить письмо и пригласить войти нежданного посетителя. В комнату проскользнула Арайа, бледная и уставшая после бессонной ночи.

— Ты так и не сомкнула глаз? — ласково произнес мужчина. Он поднялся с места и приблизился к дочери. Теплая ладонь отца скользнула по щеке девочки, и этот жест заставил Арайю чуть улыбнуться.

— Вы все-таки решили выступить перед народом, отец? — тихо спросила она, внимательно вглядываясь в лицо Родона.

Мужчина усмехнулся, поражаясь тому, как быстро Арайа переходит к делу. Ни пожелания доброго утра, ни слова о том, как сильно она напугана. В голосе девочки звучала решимость, которой в эту минуту так не доставало самому Родону.

— У меня нет выбора, Арайа. Если я останусь за стенами, они поймут, что я не могу с ними справиться.

— Пусть с ними справляется господин Гамель. Это его прямая обязанность!

— Боюсь, Инхир больше не на нашей стороне, дорогая. Я буду честен с тобой и скажу прямо: на данный момент я могу рассчитывать только на свое личное войско.

— Мне никогда не нравился этот человек. Он приторный, как жженый сахар, но при этом горький. В городе волнения, а он не делает ничего! Дарайа вчера пришла с рынка и сказала, о чем болтают купцы. Пропала заезжая девушка по имени Лавириа Штан. Говорят, что ее убили ведьмы Окроэ, а прах развеяли в лесу. Люди хотят…

Услышав имя пропавшей, Родон резко переменился в лице.

— Лавириа Штан? — эхом переспросил он. — Это же одна из…

На миг Двельтонь запнулся, вспомнив, что он обязался не разглашать имена Пустынных Джиннов.

— Одна из…? — Арайа чуть прищурилась, пытаясь понять, кого Родон имеет в виду. — Отец, вы можете быть со мной откровенны, я…

— Я знаю, что ты не из болтливых, однако позволь мне оставить эту фразу недоговоренной, — ответил Родон. Теперь ему стало ясно, почему Пустынные Джинны до сих пор не покинули город. Новость о том, что Лавириа пропала, неприятно поразила его, но в то же время подкинула ему идею. Быть может, Джинны оскорбятся и больше никогда не захотят иметь с ним ничего общего, но, может быть…

— Мне нужно написать письмо, — тихо произнес Родон. — Я позову тебя, когда закончу.

— Отец, я скажу лишь одну фразу: если вы будете выступать перед горожанами, я пойду с вами. Надеюсь, у них хватит чести не растерзать ребенка.

Двельтонь посмотрел на свою дочь и, поддавшись порыву, притянул девочку к себе и поцеловал в лоб.

— Я запру тебя в башне, — с улыбкой произнес он, отстранившись.

— А я убегу и все равно буду рядом, — с вызовом ответила Арайа. Заметив улыбку на губах отца, она улыбнулась в ответ, после чего, театрально поклонившись, покинула комнату.

Оставив отца в одиночестве, девочка направилась в библиотеку. Все эти разговоры о ведьмах и колдунах вызывали у нее сплошное негодование. Быть может, Арайа была всего лишь глупым наивным ребенком, но она никак не могла поверить, что семья Окроэ действительно представляла опасность. Та изможденная женщина, которую провели по коридорам в сопровождении доктора Клифаира и Эристеля, была матерью доведенной до самоубийства девушки, супругой жестоко избитого мужчины, но никак не ведьмой, коей запугивали всю округу.

Чтобы не быть голословной в своих суждениях, девочка решила сама разобраться, что собой представляют эти самые чернокнижники, отчего со вчерашнего дня все свободное время проводила в библиотеке. Юная Двельтонь считала, что, прежде чем о чем-то утверждать, надо разобраться в вопросе, изучить все точки зрения и уже после составить собственное, а не повторять то, что твердят окружающие. Арайа даже готова была оспорить доводы отца, если что-то из найденного в библиотеке заставит ее усомниться.

У семьи Двельтонь хранилось невероятное количество книг на разных языках, большинство из которых Арайа не знала. Тем не менее попадалась литература, которая хотя бы частично могла ответить на вопросы любознательной девочки. Особенно юную Двельтонь привлекла книга о разновидностях магии. Арайа едва не свалилась с лесенки, вытаскивая тяжеленную рукопись с самой верхней полки. Книга была пыльной, отчего платье на груди девочки покрылось серыми клочьями, а сама Арайа закашлялась. Кое-как отряхнувшись, она забралась на подоконник и, открыв заветную книгу, углубилась в чтение.

Уже через несколько минут она почувствовала, что ей становится страшно. Описания темных заклинаний и тех зверств, что творили чернокнижники, вызывали у девочки ужас, и в какой-то миг ей захотелось захлопнуть жуткую книгу и убежать в свою комнату. В конце концов, она еще ребенок и не должна проводить время за подобной литературой. Но юная Двельтонь переборола себя и, закрывая ладонью самые страшные рисунки, продолжала читать…

Предстать с ним перед горожанами Родон девочке не позволил. В свою очередь, старшая дочь умоляла его послать кого-нибудь другого вместо себя, но мужчина был непреклонен. Также его приятно поразило то, что доктор Клифаир вызвался идти вместе с ним.

— Я человек старый и уважаемый. Половину этих людей я лечил лично, и, если у них осталась хоть капля совести, они не станут вершить расправу, — произнес старик, направляясь с Родоном к карете.

— Я не буду прикрываться вами, господин Клифаир, — ответил феодал. — Это мой народ, и мне держать перед ним ответ. Тем не менее я искренне благодарен вам за ваши слова. Подобное отношение куда ценнее, чем награды Южного Правителя.

Клифаир смущенно хмыкнул в седые усы и, поправив на голове шляпу, решительно устроился в карете подле Родона.

— Уж не прогоняйте старика, — пробормотал он и улыбнулся.

Толпа уже собралась на площади, когда Родон поднялся на помост. Он был бледен, как полотно, но взгляд его был полон решимости. Личная охрана семьи Двельтонь готова была защищать своего господина, отчего напряжение буквально звенело в воздухе. Доктора Клифаира Родон попросил остаться в карете, и старик подчинился, однако мысленно пообещал себе, что он немедленно вмешается, если Родону придется тяжело.

— Отдайте нам ведьму! — раздался осторожный выкрик, и Родон царапнул толпу ледяным взглядом. Было в его появлении что-то величественное, отчего горожане затаили дыхание, ожидая, что скажет их правитель. Двельтонь надеялся лишь на то, что его голос не дрогнет и, когда он будет лгать, слова будут звучать уверенно и правдоподобно.

Среди присутствующих мужчина увидел Инхира Гамеля. Начальник стражи был одет в простую одежду, чтобы никак не выделяться среди других горожан, однако на фоне остальных его рыжие волосы все равно горели, как факел. Здесь же Родон увидел Амбридию Бокл в сопровождении Дизиры Агль. Обе женщины искривили губы в такой презрительной усмешке, что Двельтонь невольно поразился. Ладно Бокл, но с каких пор жена Пехира участвует в общей травле? С краю стояла красивая молодая женщина, в которой Родон узнал победительницу лотереи. Лицо ее было напуганным, но в глазах читалось то ли сочувствие, то ли извинение.

— Ну же, господин Двельтонь, прошу вас, объяснитесь перед своими жалкими подданными! — внезапно выкрикнула Амбридия, и толпа с жаром подхватила эту провокацию. Раздался свист, кто-то даже обозвал Родона «ведьмолюбцем», но Двельтонь молчал до тех пор, пока в толпе вновь не воцарилась тишина.

— Я собрал вас здесь не потому, что собираюсь объясняться за свои решения, а потому, что мне нужна ваша помощь.

Слова Родона вызвали бурное перешептывание, и, когда первое волнение утихло, Двельтонь продолжил:

— Среди вас есть человек, который прислал мне вчера утром письмо, где сказано, что черный предмет в дом семьи Окроэ был подброшен, и этот аноним лично видел того, кто это сделал. Если тот, кто совершил преступление против достопочтенной семьи, признается, я обещаю простить его и не приговаривать к смертной казни. Анонима же я прошу прислать мне еще одно письмо, где будет названо имя того, кто подбросил книгу. Я понимаю, что ему сейчас страшно, но я гарантирую защиту. А также сотню золотых в награду за его храбрость.

В толпе вновь прокатилась волна перешептываний. Теперь уже люди в открытую выкрикивали:

— Какой же подлец мог подкинуть книгу?

— Анониму не нужно бояться, пусть выйдет и расскажет все!

— Мы сами защитим человека, который боится мерзавца.

— Наверное, женщина какая-то или кто-то из стариков, раз боится.

Родон хлопнул в ладоши, вновь привлекая к себе внимание. Растерянные люди никак не могли успокоиться, вновь и вновь повторяя вопрос, кто мог свершить такое мерзкое преступление.

Когда наконец наступила тишина, Родон бросил последние слова:

— Прежде чем удалиться и продолжить расследование, я скажу вам еще одно: то, что вы сотворили с телом оболганной девушки, то, как безжалостно убили невинного юношу, то, как опорочили священное место, где покоятся ваши предки, непростительно. В следующий раз подумайте об этом, прежде чем снова вершить свое "правосудие".

Тяжелое молчание обрушилось на площадь, и никто из присутствующих больше не осмелился выкрикнуть хоть какое-нибудь опровержение. Инхир Гамель, казалось, и вовсе стоял оглушенный.

«Кто? Кто видел?» — пульсировало у него в голове, и мужчина почувствовал, как бешено колотится его сердце.

Он был одним из первых, кто покинул площадь после Родона, чтобы поскорее попасть в Крепость Правосудия. Оказавшись в своем кабинете, мужчина залпом опустошил полстакана виноградной настойки, после чего велел Даглю Икливу немедленно явиться к нему.

Солдат предстал перед своим начальником, дрожа всем телом. Нервный озноб покалывал кожу, и Дагль не смел поднять на Гамеля глаза.

— В-вызывали, господин начальник? — пробормотал он и судорожно сглотнул. Иклив также присутствовал на площади, поэтому догадывался, о чем сейчас пойдет разговор.

— Что же ты наделал, Дагль! — тихо произнес Гамель. Он закрыл лицо руками, пытаясь успокоиться и думать трезво, но непривычное чувство паники всё сильнее захлестывало его. Впервые Инхиру было настолько страшно.

— Ты видел человека, который застал тебя за моим поручением? — севшим голосом спросил он.

— Никак нет, господин начальник. Я никого не видел.

— Тем не менее видели тебя. Если бы ты знал имя анонима, который написал Родону, можно было исправить твою ошибку, попросту убрав этого «писаря». А так… Я даже понятия не имею, что теперь делать.

— Все отрицать. Я… Я скажу, что ничего не делал.

— Думаешь, Родон тебе поверит? Да тебя сама толпа растерзает, если узнает, что ты подбрасываешь в их дома черные предметы.

— Я не хотел этого делать. Вы мне велели!

— Вот именно что я. И теперь несу за тебя ответственность. Тебе нужно уезжать из города. Бери жену, сына, садись в повозку и поскорее покинь это небом забытое место.

— Но куда же я поеду? Мой дом… Мой сын…

Дагль не верил своим ушам. Еще недавно ему казалось, что этот город обеспечит его до самой старости, а сын займет место сначала среди помощников Инхира, и, если будет справляться, то после сам сделается начальником стражи. Своими действиями по отношению к семье Окроэ он поставил на кон будущее своего сына, а теперь все рассыпалось на глазах, точно песчаный замок.

— Тебе нужно покинуть город, иначе Двельтонь уничтожит тебя и всю твою семью. Ну же, Дагль, не будь глупцом. Он сказал, что пощадит, если кто-то признается, но Родон всегда так говорит. И что? Он хоть раз отменил казнь?

Иклив отрицательно покачал головой и на негнущихся ногах отступил было к двери, как Инхир окликнул его.

— Подожди, дурак. Не оставлю же я тебя на произвол судьбы, — с этими словами мужчина снял портрет Родона Двельтонь и вытащил несколько кирпичей, тем самым открывая полость в стене. Оттуда мужчина извлек кожаный кошель и вложил его Даглю в ладонь.

— Здесь тридцать золотых монет. Как закончатся, напиши мне, и я пришлю еще. Теперь ступай.

— Спасибо вам, господин начальник.

— Не благодари, дурак. Я сам навлек на тебя беду, и теперь никогда себе этого не прощу того. Уезжай. И береги семью. Если я продержусь здесь, и меня не разоблачат, я смогу тебе помогать. Не бери много вещей, только самое ценное. Езжайте налегке. И не болтайте с кучером. Теперь иди. Иди, кому говорят!

Дагль стиснул кошель дрожащими пальцами и спрятал его во внутренний карман камзола. Затем поклонился начальнику и быстро покинул комнату. У него не было времени, чтобы объяснять семье, что произошло, благо супруга лишь молча залилась слезами. Страшное подозрение после услышанного на площади поразило ее, но она искренне надеялась, что Дагль — это тот самый аноним, который писал Родону об увиденном. Конечно же, ее благородный тихий супруг не мог подставить семью под удар, и теперь им приходилось покидать родной город, опасаясь возмездия со стороны подлеца, которого Дагль уличил. Он как раз дежурил в ту ночь, поэтому все сходится.

Сын воспринял новость об отъезде куда более резко. Мальчик попытался было воспротивиться, мол, здесь его друзья и будущая работа, но спорить с отцом, когда он в таком состоянии было себе дороже.

Собрав самое необходимое и поймав кучера, Дагль велел отвезти их в соседний город, где он решил пересесть в другую повозку и отправиться дальше. Извозчик хотел было поинтересоваться, куда они собираются, но бледное лицо Иклива и заплаканные глаза его супруги мигом лишили его говорливого настроения. Их отъезд показался кучеру несколько подозрительным, однако Дагль предложил хорошенькую сумму, отчего все вопросы разом отпали.

Ехала семья Иклив в полном молчании. Супруга все еще плакала, не веря тому, что муж запретил даже выглядывать в окно повозки. Лишь когда они выехали из города, Дагль вздохнул с облегчением. Ясный солнечный день был в самом разгаре, и впервые за эти часы мужчина почувствовал себя в безопасности. Кучер что-то насвистывал себе под нос, отчего хотелось расслабиться и закрыть глаза. После бессонной ночи и пережитого волнения усталость навалилась на Дагля с такой силой, что он невольно задремал.

Проснулся он оттого, что кучер резко затормозил. Снаружи донеслась какая-то возня, и Иклив потянулся к шторкам, чтобы понять, отчего повозка остановилась. В тот же миг дверца распахнулась, и, прежде чем Дагль успел понять, что происходит, лезвие кинжала глубоко полоснуло его по горлу. Раздался пронзительный крик супруги, но уже через секунду то же окровавленное лезвие вонзилось ей в шею. Последним убили мальчика, также перерезав ему горло.

Затем один из убийц извлек из внутреннего кармана камзола убитого увесистый кошель с деньгами и довольно усмехнулся.

— Не соврал же…, - хохотнул он, заглянув в мешочек. — Ладно, валим отсюда. Мало ли кто поедет…

Второй мужчина кивнул, и, запрыгнув на лошадей, оба наемника помчались через поля, желая поскорее исчезнуть с открытого пространства. На дороге остались четыре человека с перерезанным горлом, которые могли лишь улыбаться своими нарисованными кровавыми «ртами». И молчать. Конечно же, молчать.

Загрузка...