На пересечении

III

III

Музыка, доносившаяся с улицы, становилась все громче, все веселее и, казалось, собиралась накрыть собой весь город. Она рассыпалась по камням, катилась по соломенным крышам, качалась на ветках деревьев и цеплялась за свисающие с балконов гирлянды. Когда один из бардов затянул очередную залихватскую песню, Найалла не выдержала и, спрыгнув с постели, поспешила к окну. Кормилицы в комнате не было, поэтому девушка получила небольшую передышку, прежде чем снова разыгрывать из себя больную. Женщина оставила ее в долгожданном одиночестве лишь тогда, когда Найалла притворилась спящей.

Девушка резко распахнула шторы, и солнечный свет на миг заставил ее зажмуриться. Когда глаза привыкли к яркому освещению, Найалла с интересом посмотрела вниз, туда, откуда доносилась песня. На площади весело отплясывали три женщины в ярко-голубых льняных платьях, а вокруг собрались зеваки, дружно хлопающие в такт музыке. Молодой бард Лин Стагр, по прозвищу Колокольчик, забавно кривлялся подле брошенной на землю шляпы, надеясь получить за устроенное представление хотя бы несколько монет. В этот раз его старания окупились, и пекарь Ронди, поразительно толстый даже для своей профессии, отправил в шляпу пару медяков. Этот жест не смог не отразиться на окружающих, и, последовав поданному примеру, люди потянулись к кошелькам. С таким же воодушевлением эти самые горожане тянулись к палкам, камням и гнилым овощам, когда желали проучить чернокнижника, урода или бесстыдника. Судебные заседания, которые раз в неделю устраивал господин Двельтонь с целью наказать преступников, не доставляли местным жителям должного удовольствия, так как виновника либо заключали в темницу, либо за неимением доказательств отпускали на волю. Люди же хотели вершить правосудие сами.

Наблюдая за танцующими женщинами, Найалла почувствовала легкий укол зависти. Она была уверена, что сумеет станцевать лучше, и, если бы не отец с его давно отжившими правилами этикета, ничто не помешало бы ей развлекаться на празднике вместе со всеми. Из года в год Найалла клянчила у отца разрешение хотя бы раз в день города выступить на сцене, но неизменно получала категорический отказ.

Когда за дверью внезапно раздались шаги, Найалла вздрогнула от неожиданности, поспешно запахнула шторы и бросилась на постель. Она едва успела натянуть на плечи одеяло, как в комнату вошел ее отец.

— Дарайа сказала, что ты задремала, но я вижу, что…, - услышала девушка его голос и обернулась, стараясь выглядеть сонной. Ее не насторожило то, что Родон внезапно прервался, точно что-то заметил, поэтому она ласково прощебетала в ответ:

— Я и впрямь только что проснулась. О, дорогой отец, этот сон произвел какой-то чудодейственный эффект, и я чувствую себя заново родившейся! Головную боль как рукой сняло.

Господин Двельтонь едва заметно усмехнулся, пристально глядя на притворщицу, а затем задумчиво произнес:

— А я думаю, что дело в музыке, которая раздается у нас под окнами. Быть может, одна юная особа вспомнила, что сегодня праздник города, и посчитала нужным поскорее исцелиться, чтобы успеть как раз к торжеству?

— Помилуйте, отец, если бы я могла обладать такими способностями, то давно бы прославилась, как бессмертная богиня. Но, раз вы изволили упомянуть праздник, я не буду лукавить, утверждая, что не желаю посетить вечернее представление. Мне кажется, что я достаточно окрепла…

В тот же миг по губам Родона проскользнула тень улыбки, и он вновь бросил взгляд на шторы, которые наконец перестали предательски колыхаться.

— В этом году праздник должен получиться особенно интересным, — Родон медленно прошелся по комнате и, уже не глядя на дочь, продолжил, — К нам пожаловали Пустынные Джинны… Группа факиров с песчаных земель, которая славится своими огненными представлениями. Говорят, самому юному джинну всего четыре года, но он обладает таким даром, что может с легкостью затмить куда более зрелого колдуна.

— А еще среди них есть девушки! — подхватила Найалла, заметно оживившись. — Дарайа слышала из разговора на рынке, что одна из них родилась в пламени, а ее тело состоит из горящих углей.

— Твоя кормилица слышит так же плохо, как виноградная улитка. В противном случае она бы отвечала на вопросы с первого раза, — усмехнулся Родон. — Или она обладает тем редким слухом, который восприимчив только к глупости?

— Вам не говорили, что вы слишком скептичны для жителя этого городка? — девушка не сдержала озорной улыбки.

Родон улыбнулся в ответ.

— Ты повеселела, значит, действительно идешь на поправку, — произнес он, желая повернуть разговор в нужное ему русло.

— Несомненно, отец! И теперь я буду умолять вас дать мне совет: надеть на вечер белое платье или розовое? К розовому у меня есть подходящие украшения, но белое я еще ни разу не надевала, поэтому склоняюсь выбрать его.

— Полагаю, что белое будет смотреться на вас выгоднее, — добродушно ответил Родон, но внезапно бархатная улыбка сошла с его губ, и в голосе послышалась сталь. — Однако не сегодня, так как этот вечер ты проведешь в постели по той причине, что я опасаюсь, как бы болезнь не вернулась с новой силой.

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Найалла резко села на постели, глядя на отца так, словно впервые увидела его, и ее губы несколько раз беззвучно приоткрылись.

— Но… — растерянно она выдохнула, словно обманутый ребенок, которому на праздник подарили пустую коробку. Все возможные аргументы в адрес неправоты отца словно испарились из головы, и девушке потребовалось несколько секунд, чтобы найти хоть какие-нибудь слова.

— Но я же чувствую себя совершенно здоровой! — наконец воскликнула она. — Ради всего святого, не поступайте со мной так! Я ждала этот праздник целый год. Я готовилась к нему.

— И мне очень жаль, что ты захворала в столь неудачное время, — на лице Родона появилось фальшивое сочувствие. — Но я не могу рисковать жизнью своей девочки из-за какого-то праздника, который всегда можно посетить на следующий год.

— О нет, вы ничем не рискуете! Посмотрите на меня, я же… Я могу танцевать неделю напролет, настолько хорошо мне сейчас.

— Найалла, мое решение окончательное и обжалованию не подлежит, — Родон был неумолим. В течение нескольких месяцев он думал, как проучить притворщицу, а сегодня она сама подкинула ему прекрасную идею, которой он, Родон, не мог не воспользоваться.

— Вы не понимаете, отец! Я обещала, что буду на празднике. Я просто обязана на нем появиться! — в отчаянии вскричала Найалла.

— Ты меня услышала, — последовал холодный ответ.

— Нет, не услышала! Это жестоко. Это… Это бессердечно!

В тот же миг девушка разразилась громкими рыданиями. С нарочитым спокойствием отец извлек из кармана платок и положил его на прикроватный столик, не заботясь о том, насколько издевательски выглядел этот жест в глазах дочери. Батистовый лоскуток окончательно вывел Найаллу из себя, и, схватив его, девушка с вызовом швырнула его на пол.

— Я не буду с вами разговаривать тысячу лет! — выкрикнула она, в ярости глядя на отца сквозь пелену слез. Ей хотелось сказать что-то более резкое, связанное с ненавистью или более внушительной угрозой, но ее отец уже вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Щелкнул замок, и Найалла уткнулась лицом в подушку, истерично рыдая. Сейчас она даже не могла попросить сестру, чтобы та передала Эристелю вторую записку, теперь уже объясняющую, почему Найалла попросила его прийти на праздник, и при этом не явилась сама. Несчастная пленница считала, что появление лекаря на главной площади станет доказательством того, что их чувства взаимны. И, если отец будет препятствовать их любви, они попросту сбегут вместе.