На пределе жизни

Вокруг острова

По форме остров Беннета напоминает ромб; его юго-западный угол — мыс Эммы, северо-восточный угол — мыс Эммелины, южный — полуостров Чернышева и северный — мыс Надежды. Размеры острова 30x15 километров, однако высота в центральной части ледника, на месте первого лагеря, — более четырехсот метров. Прибрежные мысы высятся над морем на 100–150 метров.

Облик острова достаточно отчетливо вырисовывался перед нами после знакомства с существующими картами и его описаниями, а главное — после первых разведывательных маршрутов. Большая часть сущи покрыта ледниками и фирновыми полями и практически лишена жизни. На эти участки не залетают птицы, не заходят звери. Выяснилось, что даже медведи, часто навещавшие остров, избегают ледников и безошибочно находят пути их обхода. Живя на куполе, мы всего раз видели над ним двух чаек-моевок.

Свободные от ледников части острова заняты в основном каменными россыпями — хаотическими нагромождениями коричневато-бурых базальтовых глыб. Правда, камни часто выглядят ярко-желтыми, оранжевыми, матово-черными, темно-зелеными, но это всего лишь корочка покрывающих их накипных лишайников. Небольшие, выходящие к берегу моря долинки покрыты скудными мохово-лишайниковыми тундрами. В долинах, где образовалось какое-то подобие почвы, ютятся немногочисленные виды цветковых растений, обитают почти все населяющие остров сухопутные птицы.

Летом у подножий ледников и со снежников берут начало многочисленные ручьи. Наиболее полноводный из них (в июле он с полным правом мог называться рекой) впадает в море в южной части острова; вблизи его устья располагался наш основной лагерь. Кроме того, на восточной оконечности острова находится и небольшое безымянное озерко, промерзающее зимой. В планы геологов теперь входил маршрут вокруг всего острова — по узкой прибрежной полосе, лишенной ледников. Предпринять такое путешествие следовало и мне. Подготовка к этому самому протяженному из маршрутов началась сразу же после переселения на берег моря. Однако он откладывался то из-за хозяйственных дел, то из-за погоды. Лишь когда в воздухе по-настоящему запахло весной, стало ясно, что тянуть дальше нельзя: начнется распутица, и тогда до осени путь будет закрыт.

Решили отправляться 21 июня. Накануне собрано и уложено в мешки все необходимое. Однако на этот раз опять подвела погода. Весь день по острову, цепляясь серыми липкими клочьями за камни, палатки, прибрежные торосы, полз туман еще невиданной густоты. Выйти в маршрут удалось лишь 22-го. И хотя утром временами тоже надвигались волны тумана, мы были непреклонны и решительно махнули рукой на превратности погоды.

С собой не взято ничего лишнего. В расчете на охоту, а следовательно и на подножный корм, кроме чая и соли, захвачено немного крупы, сухарей, галет, масла. И все-таки с приборами, спальными мешками (Даня с Димой брали на двоих один мешок), палаткой, патронами, ружьем и малокалиберной винтовкой на каждого пришлось килограммов по тридцать груза. Сверху к рюкзакам у меня с Димой были приторочены спальные мешки, а у Дани — ведро, взятое взамен маловместительного котелка или кастрюли, требующей слишком деликатного обращения.

Вышли рано утром, напутствуемые теплыми пожеланиями остававшихся дома Вениамина Михайловича, Германа и Славы. Через час после выхода, устроив на обтаявших каменных глыбах первый перекур, мы еще хорошо видели стоящие на бугре палатки и даже фигурку Германа, который совершал очередной обход метеорологической площадки. Вскоре наш лагерь скрылся за первой щебнистой грядой.

Вначале нам предстояло пересечь остров и выйти к его северному берегу. После этого мы намеревались повернуть к западу и обойти побережье в направлении, противоположном движению часовой стрелки. В восточной и южной частях острова, которые мы до этого успели осмотреть, не раз бывали люди. На большую же часть северного побережья человеческая нога еще не ступала. Это и придавало теперешнему маршруту особый интерес (много ли таких мест осталось на нашей планете!).

Сначала по россыпям базальтовых глыб идти было легко. Затем дорога пошла по припаю и узким галечниковым пляжам, местами тянувшимся вдоль прибрежных скал, и стала, по общему мнению, совсем плохая. Ноги по колено увязали в рыхлом раскисавшем снегу. На припае приходилось остерегаться трещин, которые образовывались у берегов за счет приливно-отливных колебаний уровня моря. В ясный, солнечный день эти трещины хорошо просвечивают под снегом. Однако при теперешнем неважном освещении и временами наползавших волнах тумана сплошь и рядом они обнаруживались только тогда, когда кто-нибудь из нас попадал в них ногой. Ходьба «ощупью» сильно утомляла и замедляла движение. Особенно доставалось тому, кто шел первым и, постоянно напрягая внимание, прощупывал и протаптывал дорогу.

Только к середине дня удалось добраться до крайней северной точки острова — мыса Надежды, сделав всего около шестнадцати километров. На прибрежных скалах во множестве гнездились чистики. Большие рои их, словно у гигантского улья, вились у мыса Надежды. Еще более возбужденные птицы громко свистели и подолгу преследовали друг друга в воздухе. Здешние чистики поражали чрезвычайной доверчивостью; на нас они почти не обращали внимания, и по пути часто удавалось сфотографировать их с расстояния всего одного-двух метров.

Кое-где на суше попадались обросшие лишайниками, полуистлевшие рога северных оленей, некогда обитавших на острове. Однако самой интересной находкой за этот день была большая гнездовая колония белых чаек, встреченная на скалах северного берега. Около сотни этих птиц, похожих на огромные снежные хлопья, то выныривая из туманной пелены, то вновь скрываясь в ней, с криками летали у вершин прибрежных базальтовых скал и подолгу сидели на них парами, тесно прижавшись друг к другу. Уже одно то, что птицы, разбившись на пары, упорно держались у одних и тех же скал, наводило на мысль о существовании тут гнездовых колоний белых чаек. Это предположение еще больше укрепилось после того, как мы стали очевидцами яростного преследования ими пролетавшего невдалеке бургомистра. Едва бургомистр показался из-за ближайшего мыса, как навстречу ему, сорвавшись со скал, бросилась стая чаек. Бургомистр мгновенно «утонул» в плотном облачке окруживших его птиц. Только по движению всей стаи можно было догадываться, что бургомистру основательно достается от преследователей и что он мечется из стороны в сторону, то взлетая вверх, то совсем прижимаясь к прибрежным льдам. Лишь тогда, когда незваного гостя отогнали далеко в море и он скрылся за торосами, возбужденные чайки вернулись к облюбованным ими скалам. Чтобы окончательно убедиться в верности нашего предположения, нужно добраться до самых гнезд. Однако сейчас они (или, во всяком случае, места, на которых сидели чайки) недостижимы: подняться по обледеневшим отвесным скалам, не имея хорошей веревки, невозможно.

К ночи, когда погода значительно улучшилась и сквозь разрывы в облаках начало проглядывать солнце, мы вошли в небольшую долину. В ней все выглядело необычно приветливо — и бегущие с звонким журчанием ручьи, и цепочка голубоватых озер, и даже сжимавшие долину с востока и запада громады скал, освещенные солнцем и сплошь поросшие лишайниками. На — обтаявшей галечниковой косе лежали груды плавника. О лучшем месте для лагеря трудно было и мечтать.

Среди обломков дерева выбрали пару кольев для палатки, и вскоре наше, пока еще белоснежное, временное жилище предстало готовым. Впервые увидев палатку натянутой, Даня, Дима и я с недоумением переглянулись: она выглядела не намного больше собачьей конуры. Однако после первой же «примерки» недоумение рассеялось: втроем, с рюкзаками, мы разместились в палатке с комфортом. Позже сюда же втискивалось даже четверо, и тем не менее на тесноту никто не сетовал.

Во время маршрута наше меню не отличалось большим разнообразием и изысканностью, но зато было достаточно калорийным. Каждый раз, останавливаясь для ночлега, мы варили ведро чистиков. Их мясо даже после долгой варки остается довольно жестким. Поэтому за ужином у нас пользовался успехом темный, до горечи наваристый бульон, или суп. За завтраком вместе с остатками супа шли в ход и чистики. Каждую нашу трапезу обязательно заканчивал и украшал добротно заваренный чай. Самой долгой и утомительной процедурой в приготовлении нашего дежурного блюда было ощипывание чистиков, оперение которых отличается чрезвычайной густотой и плотностью. Поэтому в первый вечер ужин готовился довольно долго. Однако на следующий день Даня внес предложение — щипать чистиков еще в маршруте во время дневных привалов. Эта небольшая, но полезная рационализация в дальнейшем намного сократила и упростила наши кухонные дела.

Утро следующего дня выдалось на редкость солнечным, тихим и теплым. Долина показалась еще более приветливой, чем накануне. Снег в ней стаял почти полностью и намного раньше, чем в других частях острова. Склоны долины покрывали густые поросли злаков, зеленой щетинкой пробивающихся сквозь бурые прошлогодние стебли. На щебнистых буграх зеленели куртинки камнеломок и маков. Воздух, пронизанный дрожащими теплыми струйками, звенел от птичьих голосов. Слышались песни старых знакомых пуночек, лапландских подорожников, пестро раскрашенных красноногих куликов-камнешарок. Время от времени откуда-то несся несуразный, похожий на хохот крик самца белой куропатки.

Если бы не синие склоны ледника, сверкающие от бегущих по ним бесчисленных ручьев, и не гряды торосов в море, можно было подумать, что мы попали в какой-то другой мир, неожиданно перенеслись далеко к югу. Это был в полном смысле слова «оазис» на нашем суровом и пустынном острове.

Такие ограниченные участки суши, которые выделяются среди окружающей местности более теплым климатом и лучшим развитием растительности, известны и в Арктике, и в Антарктике. Есть, например, небольшие оазисы у нас на Чукотке, но там они обязаны своим существованием многочисленным горячим источникам. Причины образования антарктических оазисов до сих пор не выяснены, но возможно, что и там существует прямая связь между ними и активной вулканической деятельностью. Оазис на нашем острове возник скорее всего за счет того тепла, которое накапливали окружающие долину скалы. Солнце, светившее круглые сутки, даже сквозь облака и туман грело темно-бурые утесы. Термометр показывал, что в этот день температура их поверхности была на семь с лишним градусов выше температуры воздуха. Возможно, что, кроме скал, долину согревали и фёны[4].

На нашем острове летом преобладали южные ветры. Дуя с ледника, с большой высоты, они повышали в долине температуру воздуха, способствовали быстрому таянию снега и пышному развитию растительности.

Не без сожаления оставляли мы этот гостеприимный уголок, снимали и свертывали палатку, завязывали рюкзаки.

23 июня нам удалось пройти около двадцати километров и достигнуть с севера западной оконечности острова мыса Эммы. Едва мы вышли за пределы долины, в которой провели ночь, как вновь встретились с труднопроходимой снежной кашей, покрывающей сушу и прибрежные льды. В этот день интересные находки ждали геологов. В береговом обрыве встретился пласт каменного угля. Он не имел практической ценности: разрабатывать небольшие залежи угля на труднодоступном острове слишком дорого. Но находка показывала, что в давние геологические времена здесь был теплый и даже жаркий климат, росли деревья. В обрыве вблизи мыса Эммы мы обнаружили многометровый слой громадных вулканических бомб. Они свидетельствовали о древних извержениях вулкана, когда расплавленная лава не только изливалась из недр земли потоками, но также «выплевывалась» под могучим напором газов и пара и, отвердевая в воздухе, падала в виде многопудовых шаров и «лепешек».

Чем ближе мы подходили к мысу Эммы, тем круче и величественнее становились прибрежные скалы. У самого мыса они состояли из множества прислоненных друг к другу гигантских столбов правильной формы и напоминали то фантастические замки, то органы с бесчисленными трубами невиданных размеров. Здесь мы также нашли птичий базар, но более крупный, чем обнаруженный ранее на мысе Эммелины. На выступах и площадках базальтовых столбов, в нишах и расщелинах между ними, как правило в совершенно недоступных местах, гнездились тысячи пар кайр, моевок, чистиков, бургомистров.

Птицы летали и сидели так высоко, что их голоса едва доносились до прибрежных пляжей, а часто за шумом бегущих со скал ручьев и вовсе не были слышны. Моевки с таким же усердием, как и две недели тому назад на мысе Эммелины, продолжали ремонтировать и строить гнезда. Судя по тем колониям, до которых нам все-таки удалось добраться, кладка у них еще не начиналась. Зато на карнизах, занятых кайрами, уже лежало много крупных, ярко раскрашенных зеленых и голубых яиц.

Яйца кайр по вкусу нисколько не уступают куриным. Поэтому перспективы их сбора для разнообразия нашего чистикового меню казались очень заманчивыми. Для коллекции необходимы были яйца и мне. Однако, потратив несколько часов, рискуя сорваться с узких и скользких карнизов, мы с огромным трудом собрали всего около полутора десятков яиц. Правда, вечером мы все-таки жарили яичницу, но решили, что это блюдо обошлось нам слишком дорого.

Обогнуть остров мы не смогли. У мыса Эммы начинался большой «непропуск»: сразу же под берегом открывалась полынья; холодные, пенистые волны лизали крутые скалы. Верхней дороги по берегу не было, в море до горизонта тянулись лишь мелкие поля битого льда. Оставался только один выход: переночевать где-нибудь поблизости, на следующий день перевалить через остров, выйти на его южное побережье, а оттуда уже попытаться достигнуть противоположного конца «непропуска».

В середине ночи, когда после ужина мы заканчивали обработку собранных за день материалов, где-то в стороне послышались звонкие, гортанные крики черных казарок — гусей, обитающих на самых северных участках арктической суши. Прошли минуты, и из-за скал показалась стайка этих птиц, выстроившихся в длинную волнистую линию. Гуси летели в северном направлении и скрылись на горизонте в темных облаках, висящих над большими полыньями.

Потом, лежа в мешках, мы долго и всесторонне обсуждали эту встречу. Вначале у Дани возник чисто «гастрономический» вопрос, насколько съедобны казарки и каковы лучшие способы приготовления из них жаркого. Однако вскоре разговор перешел на тему о причинах, которые заставили этих сухопутных птиц лететь на север, где они долгое время не увидят ничего, кроме льда и небольших участков открытой воды. Мне вспомнилось, что пятьдесят с лишним лет тому назад Толль и его спутники здесь видели гусей — скорее всего, тоже черных казарок, пролетавших с севера, со стороны моря, на юг. Об этом наблюдении, придавая ему большое значение, Толль счел нужным сообщить даже в своей короткой записке которую оставил на острове.

Толль, а позже и многие другие исследователи Арктики связывали перелеты птиц, в том числе и гусей, к северу и с севера до Новосибирских островов с существованием там Земли Санникова, по-видимому обширной, никому не известной суши. В последние годы через район, расположенный севернее Новосибирских островов, пролетали сотни самолетов, проходили корабли, но следов земли здесь не обнаружили. Таинственная земля не существует. Но в таком случае куда же птицы летят на север? Ответ на этот вопрос, кстати окончательно доказывающий отсутствие Земли Санникова, дают результаты кольцевания птиц. Оказывается, что для линьки в начале лета казарки с северных берегов Азии направляются… через льды Центральной Арктики в Северную Америку, а осенью этим же кратчайшим, но нелегким путем возвращаются обратно. Почти наверное, что и стая, встретившаяся нам сегодня, летела по этому маршруту.

На следующий день нам удалось полностью выполнить намеченную программу. Перевалив по глубокому снегу через остров, мы вышли на южный берег, разбили палатку, оставили в ней большую часть груза и налегке добрались до мыса Эммы, до «непропуска», остановившего нас накануне. Это был, пожалуй, самый тяжелый и дальний переход за все время нашей работы на острове. За восемнадцать часов с двумя-тремя непродолжительными остановками мы проделали путь в общей сложности больше тридцати километров. Особенно трудно было идти вдоль южного берега: на суше в многочисленных долинах лежал глубокий слой раскисшей снежной каши, в которой то и дело увязали по пояс. На припае, до тех пор пока тянулись ровные ледяные поля, дорога оказалась еще сносной, но ближе к мысу Эммы начались беспорядочные нагромождения торосов, а вместе с ними опять глубокий снег и скрытые под ним трещины.

Сапоги у каждого полны водой. Вначале, после первых «заплывов» по снежной каше и через ручьи, мы еще пытались разуваться и выжимать портянки, но вскоре убедились, что это бесполезно. Через несколько шагов в сапогах оказывалось столько же воды, сколько ее вылили. Разница заключалась лишь в том, что каждый раз сапоги наполнялись холодной водой, а выливали мы теплую, успевшую согреться при ходьбе. В довершение ко всем неприятностям у мыса Эммы нас застал сильный дождь.

По пути встретилось еще несколько колоний белых чаек. Однако птицы по-прежнему держались у вершин отвесных базальтовых столбов, и до гнездовий их добраться не удавалось. С южной стороны мыса Эммы оказался большой птичий базар, но достичь карнизов его, занятых кайрами, было так же трудно, как и на северном побережье. Дима, вчера особенно одобрявший яичницу и, видимо, теперь вдохновляемый теплыми воспоминаниями о ней, с большим трудом сумел вскарабкаться на узкий-карниз с сидящими в ряд кайрами. Появление человека не вызвало переполоха среди птиц. Большинство их продолжало сидеть на своих местах, и, чтобы собрать яйца, Диме то и дело приходилось сталкивать с них наседок. Это говорило о том, что кайры уже по-настоящему приступили к насиживанию и яйца малосъедобны. Так на самом деле и получилось. Весь Димин сбор годился лишь для исследования и коллекции.

На обратном пути среди каменистых россыпей с порослями злаков попался свежий гусиный помет. По-видимому, накануне здесь кормились и отдыхали, набирая сил перед далеким перелетом, черные казарки. Тут же чуть не из-под ног с шумом вылетел самец белой куропатки. Самки куропаток ранней весной теряют белое зимнее оперение и надевают хорошо маскирующий их рыжевато-серый наряд. У самцов линька намного запаздывает, и сейчас у пролетавшей птицы большая часть тела еще оставалась белой. Эта особенность оказывается для куропаточьего рода чрезвычайно полезной. Самец бросается в глаза в первую очередь и часто становится жертвой хищников. Зато тем самым он отвлекает внимание от скромно окрашенной самки, занятой насиживанием яиц или воспитанием птенцов.

Измученные, насквозь промокшие от дождя и от бесконечных ледяных ванн, с чавкающей в сапогах водой, подходили мы к своему лагерю. Невдалеке от него наши старые следы пересекал след крупного медведя, шедшего с нами в одном направлении. Невольно мелькнула мысль: а что, если мишке вздумается «пошутить» над нами, сокрушить палатку, разбросать оставленный в ней груз, уничтожить запас продуктов? Прощай тогда отдых в сухих мешках! А что будет с моими коллекциями, шкурками птиц? Ведь они представляют для медведя не только «чисто научный», но и вполне материальный интерес. Подгоняемые волнением за судьбу небольшого, но ценного для нас имущества, последние сотни метров мы одолели как-то незаметно. Перед самым лагерем медвежий след отвернул на припай и скрылся в торосах. На душе стало легче. Окончательно мы успокоились, лишь увидев свою палатку целой, а вход в нее застегнутым.

Возиться с чистиками теперь ни у кого не было желания. Вяло, без обычного воодушевления поужинали консервами, опорожнив по этому случаю единственную имевшуюся банку, выпили чай и с наслаждением вытянулись в мешках, поминая добрым словом их создателей.

На следующий день, проспав больше половины суток, встали в середине ночи. Вообще в маршруте мы почти потеряли представление о времени. Да это и не удивительно. Определить, стоит ли сейчас день или ночь, можно только по направлению солнца. Теперь оно светило с севера.

Начиналось 27 июня. Несколько часов заняли просушка одежды, приготовление дежурного блюда, приведение в порядок записей и собранных материалов. Тяжелые мокрые брюки, куртки и рубашки, пролежавшие до нашего подъема грудой в углу палатки, надевать не хотелось, и хотя «на улице» не было особенно жарко, всеми хозяйственными делами занимались налегке, «по-дачному».

Большую часть этого дня мы посвятили детальному осмотру ближайших окрестностей нашего лагеря. Вчерашний дождь оказался хорошим союзником наступающего лета. Влага, постепенно копившаяся под снегом, сегодня, наконец, вырвалась наружу и хлынула к морю бурными ручьями. Снег по существу остался только в лощинах. В других местах он настолько осел и разрыхлился, что уже не представлял помехи при ходьбе. Кроме того, он заметно потемнел, и сейчас впервые можно было ходить и работать без защитных очков. Уже не говоря про «оазис», на растениях в последние дни все заметнее развертывались листья и набухали бутоны. Сегодня вестниками наступившего лета на склонах окружающих лагерь холмов нам встретилось несколько вполне распустившихся желтых цветочков лютика.

На другой день мы отправились домой. Дул сильный, но попутный ветер, моросил мелкий дождь, на глазах разъедавший остатки снега. Теперь на нашем пути оставался только один сомнительный по проходимости участок — язык ледника, спадавший к морю отвесным, десятиметровым обрывом.

На припае всюду разлились озера, и дороги по нему практически уже не было. Оставался путь по берегу — где по крутым и скользким нагромождениям базальтовых глыб, где по узким полоскам пляжей. Синяя толща ледника, который назван именем спутника Толля астронома Зееберга, показалась сразу же за лагерем. Ледник спускался в большую похожую на озеро полынью и отражался в воде. Верхушка языка уже обтаяла и выглядела грязно-серой. С одной стороны, это нас устраивало: на льду обнажились трещины, и теперь не надо месить снежной каши. Но, с другой стороны, мы не имели кошек, а ходить без них по скользкому ледяному полю зачастую невозможно. В моей памяти еще был свеж случай перехода в летнее время по одному из ледников Новой Земли в сапогах на резиновых подошвах. Сравнительно легко поднявшись тогда по каменной гряде на ледниковое плато, я почувствовал себя совершенно беспомощным. Ноги непроизвольно стали разъезжаться. Пришлось разуваться и идти в портянках, подвязанных веревочками. Это помогло: пальцы ног стали цепляться за малейшие неровности.

Сейчас же, при нулевой температуре воздуха, передвигаться почти босиком не очень приятно. К счастью, разуваться не понадобилось: помогли проложенные ручьями желобки и канавки, во всех направлениях бороздившие слабо пологую поверхность ледника. Кроме того, пригодились добротные колья, найденные в плавнике. За исключением частых падений, все обошлось благополучно. После часового перехода по леднику мы вновь ступили на землю.

Сегодняшний и позавчерашний ненастные, дождливые дни для меня не были особенно богаты наблюдениями. Жизнь на острове, и без того бедная, в такую погоду замирала. Птицы отсиживались под прикрытием камней и скал. Пуночки и обычно крикливые белые чайки, несколько колоний которых мы встретили сегодня, затихли. Даже бургомистры, изредка пролетавшие вдоль берега, были молчаливы и выглядели «хмурыми». Дважды за день видели гуся-гуменника. Он, по-видимому, сбился с пути и тщетно пытался найти приют.

Наконец, после тяжелого, на этот раз двадцатикилометрового перехода, промокшие, мы подошли к базе. Едва вдали показались палатки, как вначале Дима, а за ним и мы с Даней перестали выискивать переходы через ручьи и пошли напрямик, преодолевая их где по колено, а где и по пояс. Чувствовалось, что скоро мы по-настоящему обогреемся и обсушимся. Маршрут заканчивался.