На пределе жизни

Первые шаги по острову

Утро 20 мая проходит в сборах и подгоготовке к полету. Вес двух человек и самого необходимо груза оказывается намного выше установленного предела. Нашим летчикам это, конечно, известно, однако с истинным великодушием они не только не запрещают погрузить всю кучу ящиков и вьюков, но даже предлагают захватить с собой кровати-раскладушки и дополнительно кое-что из продовольствия. Перед самым вылетом у самолета собрались участники нашего отряда и многие из новых знакомых по палаточному городку. Первые нам явно завидуют, вторые, пожалуй, больше сочувствуют. Кое-кто из провожающих пришел не с пустыми руками, в самолете появляются банки с вареньем, кофе, мороженые куры с ярлычками московского мясокомбината и даже бутылка коллекционного коньяка. В последний раз летчики просматривают метеосводки. Все в порядке, погода должна быть, можно лететь.

Под самолетом, показываясь то под одним, то под другим бортом, мчатся фигурки людей, палатки, домики. Около часа летим над сушей — вдоль заснеженных северных берегов островов Котельного, Земли Бунге и Фаддеевского. Но вот позади и они. В море, насколько можно охватить взглядом, только мелкие поля битого льда, перемежаемые черными полосами открытой воды. Опасения летчиков не напрасны, сесть сейчас действительно невозможно.

Наконец, показывается на горизонте и наш остров. Вначале очертания его размыты и неясны, но постепенно они становятся все более и более определенными. Прошло немного времени, и стали различимы и ближайший к нам величественный мыс Эммы, и сверкающий под лучами ослепительного яркого солнца пологий купол центрального ледника. На его склонах хорошо видна просвечивающая сквозь снег паутинка трещин.

Обернувшись, пилот машет мне рукой и приглашает к своему креслу. Видно, что его теперь больше всего волнует вопрос: «А как здесь с посадкой?» Вопрос резонный. У берегов видны гряды торосов, местами достигающие гигантских размеров, на суше из-под снега торчат угловатые каменные глыбы. А каково подлетать в туман к этим круто поднимающимся над морем скалам? Однако морщины на лбу пилота расправляются: трещин не видно, на снегу полосы заструг, но садиться можно. Особенно выискивать площадку нет смысла: снег всюду одинаков. Чтобы определить направление ветра, механик бросает за дверь дымовую шашку. Недолгая тряская пробежка — и мы на острове. Впервые за его историю путь до острова так краток и неожиданно легок.

Высадка на остров, на который уже девятнадцать лет не ступала человеческая нога, выглядела просто и буднично. Летчики, слишком хорошо знакомые с капризами арктической погоды, улетели сразу же, едва распрощавшись с нами и наскоро объяснив, как следует улучшить и разметить посадочную площадку. Нам со Славой тоже было не до торжеств и переживаний. Сбросив куртки, не теряя времени мы принялись за работу, и через несколько часов окрестности приобрели сравнительно обжитой вид. На снегу наметились первые тропинки. Из палатки слышалось спокойное шипение горящего в плите газа. На одной из красных суставчатых радиомачт колыхался алый флаг нашей родины.

Наше снаряжение заслуживает того, чтобы о нем рассказать подробнее. Совершенно очевидно, что условия работы в Арктике предъявляют к нему повышенные требования. Оно должно обладать многими, казалось бы, несовместимыми качествами: удобством, портативностью, легкостью, в то же время прочностью, а одежда, кроме того, не должна продуваться ветром и промокать, палатки должны быть просторными и способными выдержать ураганные порывы ветра. Правда, мы не намеревались зимовать на острове, но и летом нельзя рассчитывать на особенно сносную погоду. Кроме того, нет большой уверенности в том, что нас можно будет снять отсюда до наступления зимы. Поэтому-то мы так добротно и оснащены.

Наше основное снаряжение того же типа, что и у дрейфующих научных станций Арктического института, оно хорошо зарекомендовало себя в работе. Палатки в форме полушария, сконструированные инженером Шапошниковым и поэтому носящие сокращенное название КАПШ (каркасная палатка Шапошникова), близки к чукотским ярангам или казахским юртам. Каркас такой палатки собирается из изогнутых дюралюминиевых труб. Ее стенки трехслойные: верхний — черный, кирзовый, прочный и почти непромокаемый, средний — байковый, внутренний — из белого полотна, отражающий часть тепла внутрь палатки. Пол КАПШа из прорезиненного перкаля до тех пор, пока на нем не появятся дыры, влагу не пропускает. Напротив входа, завешенного войлочной дверью, небольшой круглый иллюминатор из двухслойного органического стекла. В такой палатке (ее вес около восьмидесяти килограммов) почти с комфортом могут жить три-четыре человека. В случае надобности здесь могут разместиться и шестеро.

Эти жилища отапливаются углем и дровами в железных печках или газом. Сейчас у входа в нашу палатку лежит баллон со сжатым газом; от него внутрь, к обычной двухконфорочной плите тянется резиновый шланг. Даже при сильных морозах и ветре газ обогревает палатку неплохо. Единственное неудобство — неравномерное распределение температуры: в то время как под потолком царит тропическая жара, на полу не тает нанесенный ногами снег, а в чайнике и ведрах замерзает вода.

Спальные мешки из собачьего меха, покрытые кирзой, с легкими пуховыми вкладышами, отлично защищают от любого мороза. Обычно на базе мы спали только в одних вкладышах, используя меховые мешки как матрацы. Эти легкие (они весят меньше килограмма) компактные и теплые вкладыши летом во время наших путешествий по острову часто удостаивались комплиментов. Для таких маршрутов у нас была альпинистская шелковая палатка, которая вмещала, правда не без усилий с нашей стороны, четырех человек. Из одежды и обуви мы располагали теплыми куртками и брюками с кирзовым верхом, куртками на шерстяной вате с парусиновым верхом, унтами и сапогами. Это тяжеловатое, но зато прочное обмундирование не требовало, как меховая одежда, тщательного ухода за собой и годилось для любой погоды.

Однако вернемся к острову Беннета. В тот момент, когда мы здесь высаживались, погода показала себя с лучшей стороны: ярко светило и заметно пригревало солнце, его лучи, отражаясь, ослепительно сверкали в гранях бесчисленных снежинок; на снегу лежали густые темно-синие тени. В непривычной тишине чувствовалась какая-то торжественность. Но уже к ночи мы познакомились с тяжелым «характером» этого острова, с которым нам часто пришлось сталкиваться впоследствии. Едва удалось облагообразить наш аэродром — сровнять и разбросать на нем особенно крупные заструги и разметить посадочную полосу флажками, как неожиданно задул порывистый ветер, солнце подернулось сероватой дымкой, по снегу побежали и завихрились струйки поземки. Видимость сократилась до двухсот — трехсот метров, и о приеме самолета в ближайшее время нечего было и думать.

Первую ночь спать не пришлось. Горит, и то в пол-огня, одна конфорка плиты, но в палатке тепло. Необыкновенно вкусен чай из куска плотного снега, вырубленного из ближайшего сугроба. Приближается первый выход в эфир «новорожденной» радиостанции. Как мне пришлось убедиться за несколько дней нашей совместной жизни в Темпе и здесь, Славе вовсе не свойственна излишняя нервозность. Человек он спокойный, уравновешенный. Однако сейчас Слава заметно волнуется — копается в куче проводов, нет-нет и заглянет в инструкцию. Это понятно, опыт у него невелик, а помощи ждать не от кого. Для меня радио тем более «темный лес».

Вот и подошел срок радиопередачи. Вновь и вновь Слава выстукивает наши позывные, с надеждой мы смотрим на зеленую коробку рации, стоящую посредине палатки на ящике, однако никто из соседей не отвечает на наши вызовы — нас не слышат.

На следующий день, проснувшись и согрев чай, вновь пытаемся добиться связи, теперь уже при помощи ножного генератора, известного в общежитии под именем «солдат-мотора». Трудимся уже вдвоем, причем моя роль ответственная и не из легких. Генератор, которому педали и седло придают сходство с каким-то нелепым, комолым и бесколесным велосипедом, основательно промерз на улице и крутится тяжело. Весь пот нашего совместного труда — на моем лице.

Долгие, а для меня и «горячие» часы бесплодных попыток выйти в эфир, и, наконец, к исходу дня лицо Славы, склонившегося над ключом, расплывается в довольной улыбке: нам ответил один из ближайших соседей — станция на острове Генриэтты. Слышат они нас неважно, но любезно предлагают принять радиограммы и передать их дальше по назначению. Настроение сразу поднялось: теперь мы не одиноки и наши дела не так уж плохи.

22 мая пурга разыгралась не на шутку. Температура воздуха упала до —20°. Палатку грызли и рвали колючие потоки снега; при сильных порывах ветра каркас ее прогибался и скрипел. Ночью ветром свалило и изогнуло одну из радиомачт. Выправить и вновь поставить ее на место удалось лишь с большим трудом. Видимость упала до 50 метров. На нашей посадочной площадке в снежной мгле можно различить лишь самые близкие к нам флажки.

На всякий случай тщательно учли наши запасы продовольствия и топлива. Выяснилось, что при экономном расходовании и того и другого нам должно хватить недели на две. Как ни капризна и плоха здешняя погода, невероятно, чтобы за это время она не «улыбнулась» хоть ненадолго и не прилетели бы наши товарищи и основные грузы. Пурга стихла на следующий день так же неожиданно, как и началась. Вновь выглянуло солнце, ослепительно заблестели источенные и изъеденные ветром и снегом синеватые свежие заструги. По-видимому, их поверхностное натяжение было очень велико; под тяжестью человека они прогибались, издавая глухое, утробное уханье.

С улучшением погоды опять начались «велосипедные упражнения». На этот раз они увенчались большим успехом. Впервые удалось связаться с Темпом. Оттуда передавали, что самолет к нам скоро вылетит. В палатке усидеть теперь было трудно. То и дело кто-нибудь выскакивал на улицу и пристально всматривался в горизонт. Чтобы скоротать время, занялись чаепитием, и вдруг неожиданно послышался похожий на комариный писк шум мотора. Прошли минуты, а может быть, только секунды, и крошечной точкой показался вдали самолет. Вот он все ближе, ближе и, наконец, скрываясь в вихрях снежной пыли, уверенно садится на полосу у флажков. Из открывшейся двери, улыбаясь, выглядывает Вениамин Михайлович. Теперь нашего полку прибыло, нас здесь уже трое. Привезена и новая порция груза. Летчики, в общем одобрившие нашу посадочную площадку, на этот раз собираются назад еще поспешнее, так и не выключив мотор.

Только что окончившаяся пурга оказалась последней серьезной пургой в этом зимнем сезоне. Лето уже не за горами, а с его непременным спутником — туманом мы познакомились в тот же день, едва успев проводить самолет.

По количеству дней с туманами, остров Беннета занимает в Арктике, пожалуй, одно из первых мест, так как довольно мощный ледник, на котором теперь стоит наша палатка, постоянно охлаждает и конденсирует над собой водяные пары. «Сырья» для туманов достаточно. Участки открытого моря, где идет усиленное испарение, видны всюду: это и разводья под берегами, и большие полыньи, над которыми на горизонте темнеет «водяное» небо.

Первый туман, как и все последующие, медленно «вылез» на купол ледника с моря, постепенно сгустился и, наконец, навис над нами сплошной, липкой на ощупь пеленой. Видимость сократилась до предела, временами казалось, что «растворяются» даже собственные ноги, обутые в черные унты.

Это не только усложняло переброску нашего отряда и всех грузов на остров, но и грозило сорвать ее вообще. За две недели — с 24 мая по 6 июня — у нас было 12 дней, когда густой туман или круглые сутки, или большую их часть висел над куполом ледника. Отдельные просветы, как правило, совпадали с теми часами, когда в Темпе стояла нелетная погода. Правда, один рейс, удачно подгадав к появившемуся у нас «окошку», летчики сделать все-таки смогли.

28 мая они привезли еще часть груза и одного из знакомых по палаточному городку, геолога Даниила Соломоновича Сорокова. Экспедиция, в которой он участвовал, обследовала соседние острова, но в общих чертах должна была описать и остров Беннета. Даниил Соломонович рассчитывал пробыть у нас всего 2–3 дня. Однако планам его не суждено было осуществиться: полеты к нам приостановились. Погода связывала и принуждала к безделью и летчиков и нас.

За этот период удалось сделать лишь два небольших маршрута. В первый поход по острову я отправился 25 мая с Вениамином Михайловичем. Наш путь лежал к полуострову Чернышева, названного так Толлем в честь видного русского геолога и палеонтолога Феодосия Николаевича Чернышева. С первыми шагами по суше за пределами ледника ясно стало, что наше представление о дикой и мрачной природе острова, сложившееся во время полета над ним, полностью соответствует действительности. Даже такие суровые арктические земли, как северный остров Новой Земли, тоже скалистый и покрытый ледниками, или находящиеся совсем невдалеке от нас острова Котельный и Бельковский, выглядели гораздо приветливее и казались теперь ласковыми и гостеприимными.

На обращенных к солнцу склонах кое-где начали появляться первые проталины, или скорее «пропарины», так как снег здесь не таял, а, минуя жидкое состояние, испарялся. Повсюду виднелись обломки базальтов, а кое-где чахлые и худосочные лишайники, мхи, крошечные сухие стебельки полярных маков. Только неприхотливые накипные лишайники разрастались относительно пышно и многоцветной коростой покрывали камни. Безмолвие нарушали лишь пуночки (пока одни самцы). Однако их было уже немало, и звонкие песни птичек неслись и с суши, и откуда-то с морских льдов, и с неба. В последнем случае очертаний самого певца рассмотреть не удавалось, взмахивающие черные концы крыльев как бы существовали сами по себе.

Второй маршрут, по которому мы двинулись 29 мая с Вениамином Михайловичем и Даней[3] был более продолжительным. Пройдя около 30 километров, обстоятельнее осмотрели юго-восточную часть острова и наметили место для основного лагеря, который решили при первой возможности перенести с ледника на берег моря. Этот план созрел у нас после возвращения из первого похода по острову и был обусловлен тем, что туманы оказались более густыми и частыми на вершине купола, чем у его подножия. Кроме того, нас больше устраивало хождение от лагеря к местам работ по тундре и каменистым россыпям, нежели по склонам ледника, таящим хорошо замаскированные глубокие трещины.

Это путешествие, занявшее 14 часов и предпринятое тоже с разведывательными целями, явилось одним из самых тяжелых за все время работы на острове. Лыжи еще оставались в Темпе, и поэтому мы шли без них, с каждым шагом проваливаясь по щиколотку, а местами и по колено в мокрый снег. Кое-где на прибрежном припае удавалось выходить на медвежьи тропы и тем самым экономить силы. Белые медведи, следы которых встречались часто, вязнут в снегу не меньше человека, но зато потом по проложенным ими тропам можно идти, как по асфальту. К тому же медведи прекрасно разбираются в физических свойствах снега: избегают тех участков, где он слишком рыхлый, обходят стороной запорошенные трещины на льду, находят самые удобные и легко преодолимые проходы среди торосов.

Особенно утомительными и длинными показались последние километры. Привалы устраивались уже через сотни метров. Все тяжело валились на снег, отлеживались и, с трудом поднявшись, медленно брели дальше. Однако, когда на горизонте показалась палатка, скрывающая под черной обшивкой все блага жизни, силы неизвестно за счет какого резерва удесятерились и остановки кончились. Сказывалась зимняя сидячая жизнь в городе. Потом, в середине лета, каждый из нас проходил по отвратительной дороге гораздо большие расстояния, но никогда не чувствовал такой усталости.

Молодцом показал себя в маршруте Даня. Этот опытный геолог с большим стажем работы в Арктике, шумный, деятельный, постоянно пребывавший в отличном расположении духа, немного полноватый для своих лет (ему едва перевалило за тридцать) сразу стал своим в нашем коллективе. Его выносливости и грузоподъемности можно было только завидовать. «Хороший спутник в походах, — думалось, глядя на Даню, в эти дни. — Жаль что придется так скоро с ним расстаться».

Во втором маршруте, кроме медвежьих следов, мы встретили песцовые. Песец, по-видимому один и тот же, много бродил по припаю под южным берегом острова. Следы были и очень старые, обледеневшие, полузанесенные снегом, и совсем свежие. Очевидно, животному здесь жилось неважно, он особенно интересовался трещинами во льду, подолгу бродил вдоль них, часто раскапывая снег и собирая скудные, случайные дары моря. Тут же у трещин, под надувами снега, песец устраивал свои лежки. Опять видели самцов пуночек, особенно на галечных пляжах, среди выброшенных морем бревен плавника. Как и несколько дней назад, их песни слышались также и с припая, из-за гряд торосов. Что делали эти сухопутные и, как принято считать, зерноядные существа на льду, совершенно непонятно.

На прибрежных скалах оказались большие колонии чистиков. Их обитатели — черные морские птицы с белыми зеркальцами на крыльях и кораллово-красными лапами размером с небольшую утку — уже слетелись к местам будущих гнездовий. Отдельные пары и небольшие группы чистиков сидели всюду, на заснеженных, а местами и обледеневших карнизах и выступах скал. Отовсюду несся их негромкий, хрипловатый свист. На участке протяженностью пять-шесть километров гнездилось не менее двух тысяч пар чистиков.

Небольшие стайки птиц носились и в воздухе. Одни улетали в южном или юго-восточном направлениях, другие возвращались оттуда. По-видимому, в море имелись большие разводья, где чистики кормились. Это было приятным открытием. Гнездовья представляли серьезный продовольственный резерв, к нему мы впоследствии нередко обращались. Сейчас десяток добытых на скалах птиц пополнил наши продуктовые запасы, а для меня, кроме того, они стали материалом для исследования и началом собираемых коллекций.

В долине, выбранной для основного лагеря, оказалась (конечно, в возможностях нашего острова) богатая и чуть ли не пышная растительность. На «пропаринах» росли неплохие ягельники, среди заснеженной тундры темными бугорками возвышались кустики полярных маков, которые, по всей вероятности, слишком «поспешили» выглянуть из естественных парничков. Эти парнички (они встречаются не очень часто и в других частях Арктики), как правило, образуются на каменистой или щебнистой почве вокруг тех травянистых растений, подле которых годами скапливаются их отмершие части. С наступлением весны при гниении таких стебельков и листьев начинает выделяться тепло. Вначале под снегом образуется небольшая камера, затем снег над камерой, пригреваемый и сверху и снизу, превращается в тонкую ледяную пластинку, и парничок готов. Как и в настоящем парнике, растение развивается тут очень быстро. И не удивительно, что позже, когда в тундре было еще много снега, а по ночам случались порядочные морозы, на проталинах уже зеленели листья и набухали бутоны полярных маков. Благодаря этой замечательной биологической особенности, связанной с краткостью и низкими температурами лета, маки, как и некоторые другие арктические растения, значительно удлиняют свой вегетационный период.

Всю первую неделю июня погода не позволяла нам высунуть нос из палатки. О следующем маршруте нечего было и думать. Туман, казалось, временами достигал консистенции киселя. Часто шел мокрый снег. 4 июня ненадолго поднялась пурга. В эти дни туманы и морозы вызывали на леднике быстрое осаждение изморози. С наветренной стороны на радиомачтах, ручках воткнутых в снег лопат и пешен за несколько часов нарастал рыхлый, напоминающий чешую слой толщиной в десять-пятнадцать сантиметров. Гигантские кристаллы изморози очень быстро заполняли следы на снегу и делали их незаметными. Это немало препятствовало походам: возвращаясь обратно, мы рисковали долго проблуждать в тумане в поисках палатки или вовсе не найти ее.

По-видимому, изморозь представляет один из важных источников питания нашего ледника — пополнения его снегового покрова, который постепенно превращался затем в фирн — полуснег-полулед и в конце концов в настоящий лед. В один из безнадежных по погоде дней мы вырыли и вырубили у палатки небольшой шурф. Оказалось, что на поверхности ледника лежит слой снега толщиной около метра; в нижних слоях он постепенно уплотняется и незаметно переходит в смерзшиеся, прозрачные кристаллики фирна. Толщина фирнового слоя около полуметра. Наконец, также постепенно, фирн сменяется толщей синеватого, плотного льда.

К концу дня 6 июня погода резко улучшилась, и полеты к нам возобновились. С очередной частью груза на помощь Дане прилетел второй геолог Дмитрий Александрович Вольнов, который рассчитывал побыть на острове также два-три дня. Даня давно «вышел из графика», и теперь оба геолога хотели скорее закончить работу и покинуть нас. Общими усилиями удалось, наконец, осуществить перебазирование основного лагеря к берегу моря. На куполе ледника осталась только часть оборудования, необходимая для гляциологических работ.

8 июня мы принимали очередной самолет. Он доставил, кроме порции груза, также метеоролога Германа. До сих пор Герман занимал высокий пост «полномочного директора и распорядителя» нашей перевалочной базы в Темпе и комплектовал очередные партии грузов. Он постоянно был в курсе наших островных дел и при первых намеках на улучшение погоды «взбадривал» и поторапливал летчиков. Метеоролог, видимо, пользовался в Темпе немалой популярностью. Как рассказывали геологи, обитатели палаточного городка называли Германа в шутку (то ли за небольшой рост, то ли за ревностное отношение к делу) «улахан-тойоном», что по-якутски значит «большой начальник». Попав на остров, Герман с видимым облегчением сложил с себя бремя административных обязанностей и спешно принялся за оборудование метеорологической площадки.

Никто не подозревал, что с этим самолетом работы по переброске нашего отряда на остров закончились.

Увы, так было на самом деле. Через несколько дней мы получили сообщение, что летать к нам стало невозможно. На основной базе оставались грузы с оборудованием, продовольствием, наш гляциолог Юрий Александрович (до сих пор его держали там многочисленные хозяйственные дела), неожиданно затягивался «кратковременный визит» наших геологов. Но делать нечего, нужно было начинать основные работы теми силами и оборудованием, которыми мы теперь располагали.