На санях

Глава 40 ЕN TRAINEAU⁴⁹

Укутанную в медвежье покрывало больную бережно несли четверо слуг. Голову Добрынин поддерживал сам. Сердито пыхтел, клял себя за мягкотелость. Во врачебном уставе сказано: «При замутненности сознания пациента лечащий врач вправе принимать решения противные воле больного, ежели таковые продиктованы попечением о его благе». Но поди-ка с нею поспорь, а сознание не замутненное — мерцающее: то засумерничает, то вновь прояснится.

Кажется, забылась?

Аристид Петрович наклонился, посмотрел на закрытые, утонувшие в страдальческих тенях глаза. Тихо велел:

— Погодите-ка… Ну-ка, плавненько разворачиваемся — и обратно.

Широкая дворцовая лестница позволяла произвести маневр безо всякой трудности. Двое нижних слуг, мелко переступая, подали вправо, двое верхних влево. Но тут глаза открылись. Они были ясными.

— На санях, — произнес по-французски еле слышный, но отчетливый голос. — Прошу вас, милый друг, я должна прокатиться на санях…

— Ваше высочество, ваше пожелание исполнено, тройка готова. Но ведь минус десять! Холодный воздух вам опасен! Подумайте хоть обо мне, о моей репутации! — взмолился Добрынин. — Будут говорить: он вывез на мороз…

— …Умирающую, — договорила за него великая княгиня, тоже переходя на русский. — Не будут. Десять свидетелей видели, как вы противились моему капризу. — И улыбнулась. — Мне уже ничто не опасно. Право, милый Аристид, у вас медиков существует традиция, последний ритуал. Когда умирает коллега, ему подают «на посошок» бокал шампанского. Вы знаете, я вина не пью. Но я хочу попрощаться со старым другом.

Никто не мог ей противиться, даже покойный император Николай. Своей мягкой настойчивостью, ласковой неотступностью эта удивительная женщина своротила горы, казавшиеся незыблемыми, и взрастила цветы, в русском климате никогда не приживавшиеся.

Снаружи, слава богу, было безветренно. Редкое для Петербурга зимнее солнце рассыпало искры по снежным шапкам на кронах деревьев Михайловского сквера.

— Как он для меня принарядился… — прошептала Елена Павловна.

— Кто?

— Снег.

Бредит? Нет, непохоже.

Прекрасные лошади из лейб-конюшни нетерпеливо переступали тонкими ногами, на лаковой алой дуге позвякивали серебряные колокольцы.

Больную уложили в сани.

— Укутать плотнее! Подушки — сюда. Где грелка? — распоряжался доктор. — В ноги, в ноги!

— Нет, нет, — сказала великая княгиня, когда он стал усаживаться рядом. — Простите, милый друг, но я должна быть одна.

Он сердито ответил:

— Вот уж это ни за что! Я вас, голубушка, ни на минуту не оставлю. И мы договорились: только до набережной и сразу назад… Эй, езжай без тряски!

Тронулись. Упряжка будто затанцевала па-де-труа: коренник грациозно потряхивал гривой, пристяжные шли боком, по-лебединому выгибая шеи. Но Добрынин тройкой не любовался, он не сводил взгляда с больной. А она снова смежила веки.

Губы шевелились.

Он придвинулся, разобрал:

— Катя, Катенька, Катя…

Врач просунул пальцы в рукав ее шубы — потрогать пульс.

— Знаете, я всю жизнь, много лет, горевала по Саше, Ане, Маше, Лизе, моим дорогим дочерям, умершим так рано. — Елена Павловна говорила с закрытыми глазами — тихо, но совершенно внятно, будто они сидели не в санях, а в гостиной. — А сейчас думаю только о Кате, единственной, кто жива. Мы будем вместе, а она здесь, одна, и Бог знает, сколько невзгод и страданий ей еще предстоит вынести, прежде чем она вернется.

— Вернется? Куда вернется? — спросил Добрынин.

Не услышала.

Ехали вдоль Екатерининского канала, потом по Конюшенному, а больная всё молчала, глаз не открывала.

Добрынин держал ее запястье. Жилка билась медленно, как бывает при обмороке. Еще день, много два, потом агония, думал Аристид Петрович и перчаткой смахивал слезы.

Вот и Дворцовая набережная. Остался короткий проезд до моста — и назад.

Слева желтел фасад Зимнего, справа серебрился простор Невы.

— Я скажу им: «Во-первых, там очень красиво во все времена года, и особенно зимой», — произнес раздумчивый голос.

— Что? — повернул голову врач. — Кому скажете?

Великая княгиня смотрела затуманенными голубыми глазами на реку. Она была во власти какого-то видения. Кажется, полубредила. Но вопрос услышала.

— Им. Тем, кто сомневается, рождаться или нет. А во-вторых, скажу, там столько всего нужно сделать… Будет трудно, но оно того стоит.

Добрынин придвинулся вплотную — не скажет ли что-нибудь еще.

Нет, не сказала.