На санях

МЭРИ

— Это счастье, когда лучшая подруга — собственная дочь, — сказала мать, когда Мэри положила трубку. — У меня никогда подруг не было, и не собиралась заводить, всегда и во всем одна. И вот такой подарок!

Расчувствовалась старушка, голубка дряхлая моя, снисходительно подумала Мэри.

— Всё будет чики-дрики, промис. Езжай спокойно в свой Тунис.

Маман обняла ее, вытянула губы трубочкой и чмокнула воздух около щеки, чтоб не запачкать помадой.

— Люблю тебя, Машенция. Ты у меня умная. И взрослая. Далеко пойдешь.

Не пойду, а полечу, мысленно ответила Мэри, но эту информацию сообщать родительнице было ни к чему.

— Дочур, я все-таки буду волноваться. Время поджимает. Он сказал, неделя-две. Потом эта узнает про диагноз и тоже начнет шустрить. Я прямо не рада, что визу все-таки дали.

— А ты откажись от поездки. Типа заболела, — пошутила Мэри.

Командировки в Тунис маман добивалась полгода. Две недели гастролей ансамбля «Березка». Большая работа, высокая честь: матрешки хороводы водят, сопровождающая от Общества Дружбы приглядывает за их моральным уровнем, отгоняет арабских кобелей. Туда уедет с чемоданом сухомятки, обратно вернется с чемоданом барахла плюс суточные по первой категории.

— Список мой не забудь. Подчеркнуто то, что надо купить позарез. Перевыполнение плана приветствуется. Не обидь доченьку.

— Когда я тебя обижала? Слушай, давай еще раз по плану пройдемся. Я тебе из посольства позвоню, но оттуда свободно не поговоришь.

— Ну давай, — вздохнула Мэри. С возрастом мамочка стала занудой.

— Итак. Отца-подлеца я взяла на себя. Он, как ты знаешь, предварительно обработан. Завещание подписал. Теперь главное, чтобы мымра его напоследок не убедила переписать. Он же как пластилин: бабы из него лепят что хотят. Надо дотянуть до последней стадии, когда его станут качать морфием. Тогда уже всё, ни один нотариус не возьмется. А если мымра сунет какому-нибудь пройдохе на лапу, мы потом в суде опротестуем. Плавающее сознание, и всё-такое. Остается твой брат-дегенерат. С ним твоя задача ясна?

— Угу, — скучающе кивнула Мэри. — Надо, чтобы он подал заявление на смену фамилии. В срочном порядке.

— Обязательно. Потому что если он останется «Рогачов» — это в случае суда будет проблемой. Даже завещание не поможет. Половина авторских по закону тю-тю. А я как юридическая вдова буду двигать посмертное Пээсэс.

— Чего ты будешь двигать?

— Полное собрание сочинений. Десять томов, тираж тысяч триста. — Маман на пару секунд прищурилась — у нее в голове был встроенный калькулятор. — …Это тысяч тридцать. Хочешь ты отдать за здорово живешь пятнадцать тысяч рублей? И потом, при каждом издании, получать только половину? Авторские права, детка, это Курочка Ряба, которая несет золотые яйца много-много лет, на всю жизнь тебе хватит.

— Мам, ну чего ты со мной, как с маленькой? С яйцами всё будет окей. Возьму за них наследного принца, будет как шелковый. Ноу проблем, гарантирую.

— Не залети только, а? Это сильно осложнит юридическую ситуацию.

Мэри заржала, вообразив прикол: дитя с папой, который одновременно дядя, и мамой, которая заодно и тетя.

— Получилось бы, как с Филипповым, да? Если б я тогда родила.

— Да ну тебя, Машка, — поморщилась маман. — Нашла что вспомнить.

А Мэри вспоминала ту историю с удовольствием.

Как-то раз, в десятом классе, сдвоенную физру отменили и пришла она домой из школы на два часа раньше обычного. Слышит из коридора — в материной спальне какие-то звуки.

Заглянула — а там здрасьте. На кровати сидит мамочкин начальник Сергей Антонович Филиппов, голыш голышом, а перед ним на коленках маман, тоже в натуральном виде, и башкой вверх-вниз. Филиппов не напугался, не смутился. Подмигнул и палец к губам приложил: типа, не отвлекай мать от дела.

А когда увидел, что Мэри не торопится валить, с интересом наблюдает, широко улыбнулся.

Неделю спустя маман отбыла в братскую Югославию, и на следующий вечер заявился Сергей Антонович, без предупреждения. Молча вошел, с точно такой же улыбкой взял за руку и повел к той же кровати. Мэри вся оцепенела, но не то чтоб сопротивлялась.

Он и потом приходил — у маман командировки пошли одна за другой. Она, дура, наверно, думала, что это начальник ее за сексуальное обслуживание награждает. Интересно, что игра в молчанку с Сергеем Антоновичем у Мэри продолжалась. Ни одного слова они друг дружке за все время так и не сказали.

Прикольный был период. Мэри много чему научилась — не только трахологии. Заодно девичьи прыщики сошли. И с кожи, и из мозгов.

Кульминация наступила, когда ее вдруг вырвало за завтраком. Маман переполошилась, поволокла в гинекологию и потом вытрясла из перепуганной дочки всю правду. Смешная у них вышла сцена. И в то же время трогательная. Сначала родительница рассвирепела, нахлестала по щекам. Потом обе поревели. Маман высморкалась, вытерла слезы и говорит, задумчиво: «Рановато ты начала. Я планировала перед восемнадцатилетием тебе подготовительные курсы устроить. Но уж как вышло, так вышло. Ты только впредь со мной не партизань». Устроила аборт, слупила с Сергея Антоновича в виде компенсации ставку старшего консультанта плюс поездку в Финляндию, и с тех пор стали они не мама с дочкой, а две не-разлей-вода-подруги. Нет, любовников больше не делили — Филиппов вскоре после истории с абортом перешел на работу в Комитет солидарности стран Азии и Африки, утратил актуальность. Но по-взрослому, на равных говорили обо всем на свете, составляли и осуществляли разные полезные планы.

Этот, по рогачовскому наследству, возник пару недель назад случайно. Мать была на онкологической проверке — каждый год в обязательном порядке делала все тесты, следила за здоровьем, и знакомый главврач, которому она в порядке гонорара привозит шмотки, слил инфу, что у ее бывшего неоперабельный рак. Игорь Абрамович этот иногда в Литфондовской консультировал, там и узнал.

И мамаша, великий стратег, загорелась Грандиозным Планом — вдобавок к Большому Плану, который составлял смысл ее жизни уже второй год, после дедушкиного инсульта.

Дед был тоже писатель, так что Мэри по всем линиям являлась инфантой от литературы. Только, в отличие от Рогачова, дедушка Афанасий давным-давно вышел в тираж, все про него забыли еще при жизни. Но от прежнего величия осталась суперквартира в Лаврушинском переулке, в писательском доме сталинской постройки. Четыре комнаты, сто метров, высоченные потолки — все дела. Большой План мамочки состоял в том, чтобы уговорить бабушку (дед-то был в параличе, ничего не соображал) поменяться жилплощадью. На кой старичью такие хоромы? Хватило бы и малогабаритки на «Аэропорте».

Бабушка — курица курицей, но какашек не ест, поэтому маман ведет длительную осторожную осаду. Таскается в Лаврушинский чуть не каждый день, привозит продукты, помогает убираться и прочее. Готовит генеральное наступление. Надо дождаться, когда у бабули закончатся деньги на сберкнижке и нечем станет платить сиделке, а потом предложить обмен с доплатой. Когда старушка заартачится — обидеться на нее, перестать помогать. Пусть покрутится. Через некоторое время обязательно дозреет, и тогда исторический переезд совершится.

Вот так, на вечную погоню за какими-то мелкими гешефтами, маман и тратила свои таланты. А они имелись, было чему поучиться. Она была похожа на зубастую акулу, которая обитает в пруду, где можно проглотить лягушку, максимум — уклейку. Или на Печорина, который «чувствовал в душе своей силы необъятные», а расходовал их на всякую мелкую фигню. Тоже еще — цель жизни: отжать сто квадратов жилплощади в доме совпостройки. Или проявлять чудеса изобретательности, чтобы съездить в несчастный Тунис, привезти оттуда на продажу сто пар колготок и магнитолу.

Теперь вот вдохновилась Грандиозным Планом: отжать права на рогачовское наследие. Потому что есть родная дочь и юридическая жена, а сожительница и якобы пасынок, а на самом деле не пасынок, с точки зрения закона — никто. Маман специально проверила: хоть Марик-Фигарик и стал Рогачов, но по простому заявлению о смене фамилии, не по акту усыновления.

Нет, кто спорит, рублишки-за-книжки тоже на дороге не валяются. Но ведь уклейка же, хороший улов только по масштабам мелкого пруда.

У Мэри был другой План: выбраться из пруда в океан. И папочкины книжульки для Плана ни за каким хреном не сдались.

Отца ей было не жалко. Она его знать не знала. Девчонкой пару раз видела, но глупая была, воображала всякое: как они вместе заживут, и всё будет по-другому. А ничего не произошло. Папочка как ниоткуда появился, так в никуда и исчез — когда снова порвал с маман. Та строго, даже бешено сказала: «Будет соваться — отворачивайся, делай козью морду и уходи». Маша, дура малолетняя, так и сделала, когда Рогачов однажды подстерег ее после школы. Ну, он больше и не показывался. Зачем ему? У него завелась другая семья.

При этом за всеми рогачовскими публикациями и изданиями маман секла очень плотно. Чтоб не откосил от алиментов. Формально алименты не полагались, развода-то не было, но Рогачов обещал отстегивать двадцать пять процентов, как положено. После журнальной публикации присылал сотню или две, после книжки — пару тысяч, а когда у него вышло «Избранное», маман поменяла свой старый «москвич» на «жигуль», с доплатой.

Папашиных сочинений Мэри не читала. Она вообще не понимала, на кой нужны романы, проблемы чужих, выдуманных людей. Как будто в жизни не хватает собственных геморроев.

После сногсшибательной новости, полученной от онколога, мать намылилась идти к Рогачову. Мэри напросилась сопровождать.

Так и сделали. Маман провела основную беседу, очень качественно. Рогачов жутко перетрусил, что его секрет сольют супруге, которая, слава богу, про диагноз пока не знает. И сразу согласился сделать завещание на дочь. Мэри стояла молча, являла собою живой укор.

Квартирка была стиля «бедненько, но чистенько», всё попросту, входные ключи трогательно висели на гвоздиках.

Потом сказала матери: «Больно легко он согласился. Надо пошмонать, не припрятано ли у него в столе какое-нибудь другое завещание. Беру это на себя. Я ключ сперла». Продемонстрировала свой трофей — маман пришла в восхищение. И горячо одобрила. Пообещала выманить барсука из норы.

И Мэри произвела вылазку. Была застукана неожиданно вернувшимся братцем, но не растерялась. Кто другой из такой жопы не выбрался бы, а она превратила анус в бонус. Еще и удовольствие получила от маленького приключения.

Главное же — успела найти и прибрать документ, который искала и ради которого включилась в эту историю. Нет, не завещание. Не было у Рогачова никакого другого завещания, да и плевать на это.

Требовалось изъять папочкину метрику. Она нашлась на дне выдвижного ящика, в пакете со всякими старыми бумажками и корочками. Свидетельство о рождении, выданное в 1928 году. В графе «мать» фиолетовыми чернилами: «Руфь Моисеевна Скрынник». Никаких сомнений по национальному вопросу, хоть тогда пятого пункта еще не было. У евреев национальность считается по женской линии, так что отец у нас какой надо, вот вам пожалуйста документальное подтверждение. А для получения вызова еврея-папы достаточно. Куда так проворно, жидовка младая? На фиг отсюда. В настоящий мир.

Жизненный План определился давно, еще в школе. Когда мать все время талдычит только про загранку, будто это какой-то парадиз, человеку с мозгами нетрудно сложить два и два. Если там — рай, а тут сарай, так на фиг париться в стране победившего социализма? Мотать отсюда надо, пока молодая. Прочь из пруда, где кроме лягушек с уклейками ловить нечего.

Потому Мэри и поступила в непрестижный Пед, жутко расстроив родную мать. Выгодно распределиться — таких планов не было. И получать диплом тоже. Ибо — читайте законы — выезжающие по еврейской визе (а никак иначе из пруда не выберешься) должны компенсировать государству расходы на обучение в ВУЗе. Но вот выучить английский за казенный счет — это штука полезная. Поступила Мэри на языковой факультет, по всем английским предметам училась на «отлично», по остальным ковыляла с тройки на тройку.

После четвертого курса собиралась отчислиться. И выйти за какого-нибудь еврея, который, как известно, не роскошь, а средство передвижения. Можно фиктивно, а можно и с сексиком, причинное место не отвалится. И тут подвалила история с Рогачовым — как на заказ. Со свидетельством о рождении сюжет сильно упрощается.

Но оставалась одна проблема, почти непреодолимая. По закону выезжающий должен получить согласие родителей. А маман, конечно, встанет на дыбы. Если родная дочь эмигрировала — всё, больше никаких загранок. И с работы попрут. Так что встанет насмерть.

И вот тут папочкины пиастры очень даже пригодятся. Надо вступить по завещанию в права наследства, а потом предложить мамусе честный обмен: я переписываю всё это советское богатство на тебя, ты же выдаешь мне бумажку для ОВИРа. И живи себе королевой в Лаврушинском, получай вдовьи авторские. Еще и посылки буду тебе из Америки присылать. (В Израиль Мэри, конечно, не собиралась, менять один пруд на другой. Добраться бы до Вены или до Рима, а там — ауф видерзеен или аривидерчи. America, America, may God thy gold refine!⁴⁸). Маман пораскинет мозгами и согласится. Ей уже за полтинник, скоро все равно выпихнут с хлебного места на пенсию.

— Хорошо быть молодой, — вздохнула мать. — Совмещать приятное с полезным. Парень-то он собой очень ничего, на Жерар Филиппа чем-то похож. Ты гляди только, не увлекайся.

Мэри дернула плечом. Когда она увлекалась?

Как выглядит Жерар Филипп, она представляла себе неотчетливо, это что-то древнее, но Марик на мордашку действительно совсем не кошмарик.

Думать про завтрашний вечер было приятно. То ли муж с женой, то ли брат с сестрой. Смешно.

Начала мысленно составлять программу мероприятия, ощущая приятную тягу в заинтересованных частях тела.