На санях

НАСТЯ

Утром Настя опять смахивала слезинки. Пора было положить этому конец.

Мама говорит: «Есть два рода страданий, маленькие и большие. Маленькое страдание нужно просто игнорировать, не удостаивать внимания. Но если тебя что-то мучит сильно, жить с этим не следует. Как с нарывом — или вылечи, или вырежь, не доводи до гангрены».

Настя попробовала игнорировать. Не получилось.

Сравнение с нарывом тут не очень годилось. Больше было похоже на пятнышко, которое сначала едва обозначилось на горизонте, а потом разрасталось, разрасталось и постепенно затянуло тучами всё небо. Теперь вот брызгает дождем, всё лицо в каплях.

Еще один мамин урок. «Женская сила в терпении, но терпение не означает капитуляции. Не мирись с тем, что тебя категорически не устраивает. Жди правильного момента, когда можно это исправить. Как сделала я с моим именем».

Родители назвали ее Ноябриной, в честь 7 ноября, и мама с детства ненавидела свое имя. Не за то, что оно идеологическое и ты не девочка, а ходячая демонстрация трудящихся — за претенциозность. В человеке не должно быть ничего крикливого, трескучего, говорила мама. Будь оригинальной и сложной внутренне, не внешне. До тридцати трех лет она оставалась Ноябриной, близкие звали ее Нонной — это имя маме тоже очень не нравилось. Но нарыв она вылечила только после смерти своего отца, который обиделся бы, если б она сменила придуманное им имя. Взяла обычное, простое, которое ей всегда нравилось: Ирина. И постепенно переучила всех называть ее только так, один дедушка Филипп, папин папа, по привычке говорил «Нонночка», и мама с этим мирилась. Свою дочь она, конечно, назвала без ухищрений: Анастасией.

У них с папой был уговор: если мальчик — имя дает он, если девочка — мама. И воспитание они тоже поделили. Димку «вел», как он это называет, папа, и мама не вмешивалась, только обнимала сына, утешала, если болел — в общем, ухаживала и жалела. Точно так же Настю голубил и баловал папа. Мама — нет. Всегда была требовательна, разговаривала, как с взрослой, с раннего детства: слова подбирала понятные, а правила или принципы, с которыми потом жить всю жизнь, могли быть и очень непростыми.

В свое время маму точно так же воспитывала покойная бабушка Лидия Кирилловна, бывшая смолянка. Она рассказывала, что их, «благородных девиц», держали в спартанской скудости и строгости. Подъем — в шесть утра. Умывались холодной, а в зимнее время ледяной водой. Кормили мало и невкусно, чтоб девочки не выросли чревоугодницами. К родителям отпускали только на каникулы. Если свидания — по особому разрешению и непременно в присутствии классной надзирательницы. Чтоб никаких поцелуев, никаких сюсю. И всё время, каждую минуту учили чему-то, что может пригодиться в жизни. Не только наукам, а умению поддерживать учтивый и интересный разговор, писать письма, извиняться и принимать извинения, правильно держаться с мужчинами, даже поведению на похоронах. И никогда, ни при каких обстоятельствах не выказывать уныния. Девиз Смольного института: «Быть солнышком». А главных правил у институток было четыре: умей справляться с трудностями; следи за осанкой; имей довольное жизнью лицо; говори бодрым голосом. «Всегда соблюдай эти четыре заповеди, а остальное приложится», — учила бабушка. Вот уж кто был солнышко. Даже когда умирала от рака. Придешь в палату — лежит бледная, сухонькая, но улыбается и голос веселый. До самого конца выглядела, словно фарфоровая статуэтка.

Однажды, лет в одиннадцать, Настя спросила маму: почему бабушка вышла за дедушку? Дедушка был напористый, легко сердился, а когда рассердится — кричал и ругался, иногда неприличными словами. Они были странная пара. Лидия Кирилловна утонченная, аристократичная, а дедушка с грубо слепленным лицом и говорил не очень правильно: «ихний», «ехаю», любил к месту и не к месту сказать, что он «от сохи». Шутил, что они с «Лидкой» оба закончили Смольный, только он там учился революции, а не «цирлихам-манирлихам».

И мама шестикласснице с косичками прочитала лекцию, которая запомнилась.

— Понимаешь, Настя, мы живем в мире, где главное решение в жизни женщины — правильно выбрать спутника. Не ошибиться. Выбрать за качество, которое для тебя привлекательней всего. Бабушка полюбила дедушку за то, что он — как капитан корабля. Им досталось очень трудное, опасное время, а он всегда знал, как уберечь семейный корабль от любых бурь. А я знала, что для меня в мужчине самое драгоценное — ум. Твой папа был самым умным из молодых людей, кого я встретила в жизни. Отец был против этого брака, ему хотелось, чтобы я вышла за другого нашего знакомого, сына большого начальника, но я настояла на своем. Запомни правило: уступай в мелочах, причем без ворчания, с улыбкой, но будь тверда в том, что для тебя по-настоящему важно. А уж в выборе спутника жизни слушайся только своего внутреннего голоса. Он подскажет, что тебе нужнее всего.

Вспомнила Настя тот разговор и сейчас. Вытерла слезы.

Хватит киснуть. Надо быть твердой. Тучи сами собой не разойдутся.

И пошла к маме. С ней можно говорить о чем угодно. Она поймет и поможет.

Объяснила, что произошло.

Мама, как обычно, выслушала внимательно и серьезно, ни разу не перебила. Если Настя запиналась, подбирая слова, терпеливо ждала. Потом сказала:

— Я не успела его толком рассмотреть. Мы разговаривали меньше минуты. Помню: красивый мальчик, интеллигентный, конфузится. Ты говоришь, он грубо с тобой разговаривал, бросил трубку? После того, как признался в любви? Необычное поведение для такого юноши. Впрочем, я к нему внимательно не присматривалась. В голову не пришло, что у вас с ним могут возникнуть отношения.

— У него что-то происходит. Что-то плохое. Я чувствую, — сказала Настя, волнуясь. — Это не дает мне покоя.

— Раз не дает покоя, значит надо действовать… Или не надо. — Мама смотрела сочувственно. — Для того, чтобы решить, нужно тебе проявлять инициативу или нет, сначала разберись в своих чувствах. Никто за тебя это не сделает. Попробуй понять, сформулировать: чем он тебе нравится? Не только ведь внешностью?

Настя задумалась.

— Ну… Марк не похож на других ребят… Он естественный, ничего из себя не строит. Искренний… И очень хороший — это чувствуется. Не только чувствуется, — поправилась она. — У него мать болела, он за нее волновался и ушел с моего дня рождения. А потом сам вызвался сходить со мной в больницу к дедушке…

— Он тебя обидел, ни за что. Значит, не такой уж он сахарный, — пожала плечами мама. — Думай еще.

— Мне с ним… хорошо. Как-то… правильно.

— Это чувства, а они меняются. Вот если ты сумеешь себе объяснить, почему тебе с ним хорошо и правильно — иное дело. Попробуй.

Попробовала. Не вышло.

— А может быть это самолюбие? Тебя задело, что он сам от тебя отказался? Такое ведь с тобой случается впервые?

— Может быть, — честно ответила Настя. — Но не только это… Наверное, вот что… Я чувствую в нем что-то такое, что может вырасти и стать… большим. Потенциал развития. И еще… — Она сама себе кивнула. — Я поняла! У меня чувство, будто только я одна могу вот это, большое, в нем вырастить.

Мама удовлетворенно наклонила голову. На самом деле Настя ничего такого не чувствовала. Только что придумала, зная: маме понравится.

И вдруг сообразила: уже неважно, что мама скажет. Раз я сама этого так хочу.

— Тогда вот что, — вздохнула мама. — Бери дело в свои руки. В таких вещах мужчины глупее нас. Разберись, что творится с твоим Марком. Почему он влюблен, но оттолкнул тебя. Ты должна понять самое главное. Он сделал это из-за тебя или из-за себя? Если из-за себя — боится препятствий, унижений, еще чего-то — он тебе не нужен. Забудь. Вычеркни. Если же он не хочет портить тебе жизнь бедностью или что-то в этом роде, то это глупо, но трогательно. Юношеское, пройдет. По таким вещам определяется, слабый мужчина или сильный.

Совет как всегда был отличный.

— Так и сделаю, — сказала Настя.