На Среднем Дону

Глава 15

За полночь от Полянки, песчаной косы, где Дон под Осетровкой делает крутую петлю и поворачивает к Красному и Дерезовке, бесшумно отчалили лодки и заранее связанные плоты. На плотах и лодках напряженно вглядывались в наплывающие струистые заплаты круч, кудрявый лозняк над молочной дымкой. Пулеметчики, готовые в любую минуту стрелять, онемевшими пальцами сжимали рукоятки.

По мере приближения берега медленно костенели серые, будто из камня тесанные лица, стыли широко распахнутые зрачки. Тело наливалось звонкой пустотой, становилось невесомым.

Свистя крыльями, лодки обогнала птица, крикнула что-то над кручами. У овинов под трехгорбым курганом ей откликнулся сыч.

— Подвинь автомат. Нога затекла, — немолодой пулеметчик с желтой щетиной на щеках ворохнулся, поправил ленту.

— Сам на чем держусь?

— Тише! Мордует вас! — задушены о просипел второй номер.

Пахнет пресной рыбьей чешуей и сладковато-подопревший у корней перестоявшейся травой на лугу. В расчесанной кустарником дымке солдаты в лодках походят на призраки. Глаза опасливо косятся на зеленую темную глубь, меряют расстояние до медленно надвигающегося берега. Во рту язык не по вернуть: высохло. Скорее бы!

— Держись меня, — бубнит на ухо плечистый сержант с почерневшим от пота воротом гимнастерки соседу, остроносому пареньку с тонкой и длинной шеей. Тот проталкивает сухой ком в горле, согласно кивает головой.

— Право! Право!.. Тудыть твою! На кручу прешь!..

— Несет. Не видишь, — запаленный хрип.

— Эх, как бы…

Разговоры шепотом, но на воде голоса кажутся зычными.

На круче ударил и захлебнулся запоздавший пулемет, взлетели ракеты. Суматошно и не в лад вспыхнула и разрасталась стрельба по всему берегу. На плотах тоже ахнули пулеметы, автоматы. С берегов в ту и в другую сторону полетели снаряды и мины.

При первых же залпах солдат с мальчишеской шеей удивленно охнул, схватился за грудь и опрокинулся навзничь головой в воду. Сержант подхватил товарища — над водой резанул стенящий, отчаянный крик. Так кричат, наверное, понимая, что это последний их крик в этом мире, и вкладывают в него все.

— Эх, Миколаха, Миколаха! — выгоревшие ресницы сержанта согнали в уголки глаз слезу. Опустил товарища на мокрые бревна плота, спрыгнул в воду.

За сержантом с плота свалился рябоватый парень с ручным пулеметом. Он поднял пулемет повыше над головой, выбрался на берег и через кустарник побежал к подножию Красного кургана, где закипал ожесточенный бой, где беспрерывно строчили пулеметы, автоматы и вразнобой, будто заколачивают гвозди, ухали винтовки.

— Тишина, хоть мак высевай, — Киселев, белобрысый ловкий парень с зверино-мягким стерегущим взглядом, снял каску, проломленную над правым ухом осколком, обжигаясь цигаркой, оглянул задонские луга и вербы в текучей сиреневой дымке. Искристое белое облачко в недоступной вышине наливалось блеском старого серебра. По степи лениво скользила бледная тень его.

Саперы только что кончили минировать склоны лога со стороны Филоново, присели отдохнуть у подножия высоты, где спешно вгрызался в кремнисто-плитняковую землю стрелковый батальон. По скатам рос дымно-белый полынок, красный и белый чабор, пустотел, белоголовник. Андрей горстью содрал пучок белого и красного чабора, сглотнул клейкую слюну, крепче смежил веки.

Сдвоенные близкие удары мигом сняли сонную хмельную одурь. В дымчатой степи вспухали и неправдоподобно медленно оседали на сожженную солнцем растительность четыре шлейфа белесой пыли. Из Орехово, обходя расставленные саперами мины, шли танки. За танками колыхалось до роты карабинеров. В голубеющих кущах по филоновским холмам блеснуло, и шапку высоты заволокло дымом и пылью.

— Вот и начали сеять, — буркнул хмурый Спиноза, лапнул руками каску, подхватил автомат. — Не успеем мы.

Киселев как-то странно подпрыгнул и тут же упал, судорожно скалясь и хватаясь за коленку правой ноги. Спиноза присел над ним, распорол штанину. Из раны хлестала кровь, торчали розоватые осколки кости.

— Через месяц танцевать будешь, — успокаивал Спиноза тихо скулившего Киселева. Надкусил угол индивидуального пакета, стал крепко бинтовать ему ногу.

Рядом ослепительно блеснуло, раскололось, и Спиноза, ойкнув, как-то сразу обмяк, выпустил из рук бинт и завалился на спину.

— Ну вот и мой черед.

— Что же делать? — чуть не плача, наклонился над Спинозой Андрей.

Гимнастерка на животе Спинозы быстро темнела, оттопыривалась. Андрей, как завороженный, уставился на это пятно, и глаза его постепенно белели, наливались ужасом.

— Не смотри, дурной, — Спиноза шевельнул плечом, силясь встать; обламывая ногти, скребнул жесткую кремнистую землю. — Тащи его. Я здесь подожду пока.

Андрей поднял голову, оглянулся. Один танк шел прямо на них. Сухо сглотнул. Сердце билось у самого горла. Частые удары его шумно отдавались в висках: «Неужели конец?» Метрах в пятнадцати сзади желтела неглубокая ложбинка, в конце ее зияла промоина. Андрей взвалил Киселева на спину, оттащил его к промоине, вернулся за Спинозой. Спиноза дышал коротко и часто. В щепоти правой руки тискал оторванную с гимнастерки пуговицу.

Танк легко развернулся и шел теперь на промоину. Танкисты, наверное, все видели, и добыча казалась им заманчиво легкой. Танк был непривычно маленький. Меньше немецких. Желтый, пестро раскрашенный. Говорили: итальянцы перебросили их из Африки и не успели перекрасить. Вытягивая шею, Андрей выглянул из промоины и тут же нырнул назад. Танк был совсем рядом. У самой промоины танк остановился. Звякнула крышка люка. Фашист, видно, думая, что русский ни жив ни мертв, с пистолетом в руках высунулся по пояс из башни. Сухо треснула автоматная очередь, и, роняя пистолет, фашист повис на броне. Из танка выскочил второй и побежал навстречу припадавшим к земле карабинерам. Еще очередь, и фашист, по-заячьи сделав скидку, упал. Танк, стоя на месте, стучал мотором. От его стука нервно подрагивала земля, и со стенки промоины осыпалась мелкая крошка.

— Трактор знаешь? — повернулся Спиноза к Андрею. Щеки и лоб его осыпали крупные капли пота.

— А вдруг там еще кто сидит? — боязливо оглянулся Андрей.

— Как знаешь. А хорошо бы цвести целеньким.

Солнце било Спинозе в глаза. Под ними расплывались землистые тени. Путаясь в щетине на щеках и никлых усах, пот стекал ему на шею. Киселев, крепко зажмурившись и выпятив кадык, жалобно, по-щенячьи, скулил.

«Ррр-ра, ррр-ра!!!» — будто коленкор, распарывали желтеющий воздух автоматы и пулеметы с высоты. Гребень ее дымился, трещала высохшая на корню и подожженная трассирующими пулями полынь. Карабинеры залегли. Танки остановились тоже. Вели огонь с места. Роса давно высохла. Глаза резали сухие отвалы балок. В виски с шумом стучала кровь, страшно хотелось пить. Андрей выбрал момент, взвалил Киселева на спину, пополз на высоту.

— Там у меня еще один, — сказал он лейтенанту, командовавшему на высоте.

— Пускай до ночи подождет. Вытащим.

— Не дотянет, в живот ранен. — Под потной кожей на шею волнисто прокатился ком. — Водички нет?

Лейтенант отстегнул от пояса флягу, подал Казанцеву.

За танками снова вспыхнули облака пыли, задвигались карабинеры.

— Ждет он меня. Пойду. — Казанцев вернул лейтенанту флягу и, припадая к земле, рывками побежал вниз.

Спиноза лежал, странно вывернув руку. Наверное, пытался я ползти по ложбинке следом. Гимнастерка на животе облипла землей, клейко бурела, Остекленевшие глаза удивленно таращились в наливающееся белой мутью небо. Андрей упал рядом лицом в сухую землю и заплакал. Так хотелось вытащить. У пехоты фельдшер есть. Может, и спасли бы, а теперь… И похоронить негде…

Живые тогда на все были готовы для мертвых, потому что мертвые для себя уже ничего не могли.

Мотор танка продолжал работать, и сладковатый едкий дым бензина оседал в степной промоине. Осторожно, прислушиваясь, Андрей подполз к танку, устроился под гусеницей и стал бить короткими очередями по карабинерам. Когда карабинеры залегали, Андрей доставал из вещмешка пачку с патронами и набивал диски. В одну из пауз Андрей услышал шорох сзади. По ложбине к нему полз пожилой узбек-сержант с ручным пулеметом.

— Одна воюешь? — широкие скулы сержанта блестели, почти совсем соединялись с бровями, закрывали глаза. — Лейтенанта к тебе прислала. Позиция, говорит, хороший и парня тоже. Вдвоем теперь воевала, — диковато сверкнул туда-сюда, отстегнул лопатку, стал копать под танком, взглядом показал Андрею, что и ему нужно копать.

Окоп отрыли на всю ширину танка. Сержант поцокал языком, сунул ствол пулемета между катков сначала с одной стороны, потом с другой. Обернулся к Андрею. Зрачки спрятались в складках кожи.

— Хорошо воевала будем, — приложил ладонь к сердцу. — Моя Артык. Твоя?

Сержант болтал без умолку, смешно коверкая русские слова. Особенно не в ладу он был с различием родов.

— Она стучи. Твоя, моя мешай, — похлопал он по горячему маслянистому днищу продолжавшего работать танка.

Андрей вылез из-под машины, постоял в нерешительности, сунул голову в люк. Пахнуло бензином, нагретой краской, кожей и чем-то еще незнакомым. На приборах подрагивали стрелки, горели медью снарядные гильзы на днище.

«Хорошо бы развернуть пушку да лупануть по ним самим, — мелькнуло в голове. — Да черт знает, как это делается». Присел на корточки, ковырнул землю на гусенице, сплюнул:

— Шут с ним. Пусть работает. Что он тебе…

— Однако мал-мала закусить нада, — блеснул Артык сахарно-белыми зубами. Достал из вещмешка консервы, хлеб, из кармана — кривой нож. — Твоя молодая. Расти нада.

Белесый от зноя воздух задрожал отчетливо, стал нарастать вибрирующий гул. Смуглые до синевы скулы Артыка побелели, застыла рука с куском мяса на ноже.

— Танка снова идет.

По высоте взметнулись разрывы, и над степью потянулось косое полотнище пыли. Из-за Дона тоже ударили пушки. Цепи карабинеров закачались, но продолжали идти вперед. В консервную банку, шипя, шлепнулся осколок. Андрей машинально выбросил его, выловил кусок мяса и полез в окоп.

Итальянцы забирали вправо. Лейтенант это хорошо видел с высоты. «Наверное, танк отбить хотят, да и вообще отрезать его от переправы. Идиоты, — обругал он сержанта Ибрагимова и сапера. — Давно бы сожгли этот танк». С тоской поглядел в сторону лиловых в голубоватой дымке садов Осетровки, откуда уже должны были подойти остальные батальоны полка. Но над цветущими подсолнухами и наполовину убранными хлебами зыбко качался желтый зной да мутные тени дыма и пыли с высотки плыли над ними. И — ни души.

— Евстифеев! Вызывай снова артиллерию! Квадраты те же! — крикнул лейтенант в окоп радисту. Подозвал командира взвода бронебойщиков. — Подпускай танки ближе, чтобы наверняка. Это не немцы.

Тусклый горячий воздух колыхнулся, дрогнул. Карабинеры смешались. Один из танков остановился, высунулся офицер, стал кричать что-то, размахивая пистолетом, и карабинеры побежали к высоте. Отсюда, издали, сверху, они казались черными, обугленными на солнце. В грохоте разрывов безмолвно и тихо падала срезанная пулями полынь. Лейтенант оглядел напряженные затылки солдат, сведенные ожиданием плечи.

Наступило то единственное и неизбежное мгновение, которое решает все. Крикни трус: «Пропали!», и струна лопнет, начнется гибельная паника.

Карабинеры, разбивая своим колыханием блескучий застойный зной, надвигались, будто призраки. Офицер посредине с черным безглазым лицом вертел головой по сторонам, что-то кричал. На каске его подрагивало перо.

— Твоя, моя молчи, — блеснул зрачками сержант. — Пускай она думает: наша нет.

Карабинеры, чувствуя, наверное, приближение роковой невидимой грани, все стремительнее рвались к этой черте. Но Артык не дал им взять разбега — выпустил весь диск одной очередью. Карабинеры качнулись назад, но все же побежали на высоту и к танку.

Андрей бил и бил из автомата, пока не замолчал пулемет Артыка. Оглянулся — синие глаза Артыка смотрели на нот убедительно просто. «Неужели и меня сейчас вот так», — метнулось в голове.

Когда раскаленная земля вместе с усталыми и опустошенными людьми стала погружаться в прохладные сумерки, батальон покинул высоту и двинулся вперед. От переправы спешно подходили подкрепления. У танка комбат увидел троих. Касаясь головой сурчиного бугорка промоины, с устало опущенными плечами лежал пожилой усатый сапер. По открытым глазам его, густо затрушенным пылью, у черной дыры рта и ноздрей ползали краснобрюхие крупные муравьи. В окопе — сержант-узбек. Мальчишка-сапер прислонился спиной к гусенице продолжавшего работать танка и беззвучно плакал. Смолисто-черное лицо его было страшно в своей неподвижности.

Пехотный комбат тряхнул сапера за плечо, спросил фамилию: наградной лист писать, мол, будут. Сапер непонимающе вскинул глаза, во рту черным поленом дернулся распухший язык, и из горла вылетел сиплый хрип. Лейтенант ребром ладони сбил слезу с ресниц: парень оглох и запалился за день без воды. Тронул сапера за колено:

— Ты же герой. Гляди, сколько положил и трофей какой. А-а… На… нацарапай фамилию и иди к Дону, к Бабьей косе. Там ваши переправу ладят. Мертвых мы похороним. Ну?

Сапер встал, поднял на плечо разбитый пулемет, удивленно опустил его. Но потом снова взял и, так ничего и не сказав, пошел к тонувшему в сумраке трехгорбому кургану.

Лейтенант покачал ему вслед головой. В степи возник и разлился тыркающий звук. Степь жила своей независимой жизнью: ночь встречали полевые сверчки и кузнечики.