На стихи не навесишь замки

Счастье скомороха

Вот такие пироги!

А не хочешь, не ходи

в эти чудо-города,

в них сомненье да еда.

И какие-то железные трын-дрыны:

пробегающие мимо машины,

и вообще, одна сплошная беда!

И куда б ты ни пошёл — всё не туда.

Не бывать бы в этих городах никогда,

но зовёт упрямая туда

дорогущая купеческая жизнь.

Глянь кака многоэтажка, ток держись!

А внутри многоэтажки господа,

ни туда от них и ни сюда.

На потеху, что ли, выходи!

Будем делать с вами, короли,

маленьких, красивых королят.

Те вырастут, до Марса полетят,

чтобы, чтобы, чтобы в городах

не вспоминали о пузатых королях!

Жили-были на Руси

ни большие караси,

ни усатые сомы,

а дурные мужики,

мужики да бабы.

Хлеба нам не надо,

нам не надо сала,

давай сюда вассала —

на трон россейский посади.

И ходи, ходи, ходи

с работы к самогону,

и пущай законы

пишут только дураки!

Есть, конечно, на Руси

всяки-разны караси

и сомы усачи,

и стихи, баллады,

но нам того не надо!

Ведь я за родину Русь

не борюсь, не дерусь,

я за родину Русь не махаюсь,

я её на кусочки ломаю.

Кусок царю, царевичу,

кусок королю, королевичу,

кусок попу богатому,

кусок деду горбатому,

кусок за море, океан.

Кусок пьянице в стакан,

а последний кусок —

выпустим из него сок

и раздавим на куски.

А ну-ка, черти, уноси!

Но ты ж поди, погляди:

на Руси караси!

Ты ж поди, погляди:

и сомы усачи,

и стихи, баллады рядами.

Да чего же это деется с нами?

Деется, деется, деется,

никуда Русь родная не денется.

Лишь мы иссохнем и в прах рассыплемся.

Чаша терпения выпита

у Руси — у матери нашей.

Уноси отсюда тех, кто не накрашен!

Счастье скомороха:

базарная картоха —

спел, сплясал,

сварил, сожрал.

А коль таланта нету —

готовь себя к обеду,

супругу или тёщу.

Жить то надо проще!

(народ ухмыляется,

народу нравится)

Счастье скомороха:

если в жизни плохо,

надо веселиться —

покрепче материться!

(улыбается народ,

в хоровод уже идёт)

Пропоём и про царя:

коль ты царь, царём быть зря —

всякий тебя хает,

даже голь не хвалит!

(народец ржёт)

Бежит до нас солдат, орет:

«Караул, а ну сюды,

тут пройдохи и воры!»

Скоморошье счастье — кроха:

дёру дать! (народ заохал)

Вдоль глубоких дворов,

меж высоких теремов,

знаем мы куда бежать:

нам хоть до неба достать —

есть у нас кусты родные,

там репей. Солдат в мундире

не полезет по нему.

Я бегу, бегу, бегу!

Эй ты, матушка Русь,

за тебя удавлюсь,

удавлюсь, повешусь,

а будут вешать, «грешник»

не кричи на мя народ.

Не оценит, не поймёт

(ор ваш) бог на небе.

Так был я или не был?

Скоморохом

быть неплохо.

Скоморошьи дела:

колпак, лапти и дуда.

А скоморох домашний —

самый настоящий!

Что хочу, то и ору

да колядками пою.

Слушай меня, кошка,

а на кошке блошка

не кровищу соси,

а отсюда пляши,

допляши до деда —

сварливого соседа,

вцепись-ка ему в рожу,

потому что так негоже:

драти за уши ребят —

самых честных пострелят!

Ведь мы не виноваты,

что груши красноваты

у деда злющего висят,

дразнят пацанов, девчат.

Так собирайтесь блошки в кучку

и вцепитесь в дедов чубчик!

Оп ля-ля, оп ля-ля… —

скоморошья игра.

А скоморох домашний —

самый настоящий.

Колпак, дуда и кошка:

«Ну сыграй ещё немножко!»

Инка, как картинка,

с фраером гребёт.

Где же этот фраер?

Никто и не поймёт,

что его уж нету,

просто след простыл.

Ах ты, Инна, Инка,

нужен нам живым

этот лысый фраер,

тот смешной пацан!

Ой люлю-люлюшки,

плюшки, пирожки,

перевелись на свете

красивы мужики!

В руках похоронка,

я её отдам

полиции, разведке,

мэрам городов,

попью чай с конфеткой

и пойду во Псков.

Там я для картины

фраера сниму.

Прилеплю на стенку

снимок и скажу:

«Фраер, лысый фраер,

любишь ли меня?»

Плакала картина,

рыдала и стена,

что фраера у Инки

ходят где-то там:

первый на том свете,

второй во Пскове сам.

Ой люлю-люлюшки,

плюшки, пирожки,

перевелись на свете

красивы мужики!

Какой дурной пошёл народ:

огородами, огородами прёт,

тропами тёмными,

дорогами дальними,

песни поёт печальные.

Песни печальные

не кончаются,

птицы чёрные маются

на проводах.

Вот те и жизнь впотьмах:

ни книжонки какой,

ни «аз», «буки»;

голодные бродят внуки

и кричат: «Коляда, коляда!»

Захлопываются ворота —

прячутся бабы в хатах,

прижимают котов лохматых

со страху к своим грудищам.

Вот жизнь пошла! Слышишь? Свищет…

— Так (сказали мне ребята),

что-то стало маловато

в нашей жизни огурцов.

Не пора ль искать отцов?

— Ох, пора и даже надо!

Вот от хаты и до хаты

ходим, ищем не найдём,

видно, так отсель уйдём.

Ай, веселится да хохочет народ:

кто-то пляшет, кто-то курит, кто-то врёт.

Пьют и даже огурцами хрустят,

поделится с нами что ли не хотят?

Эх, огуречный, огуречный рассол,

хорошо иль плохо пошёл.

— А зачем вам, братья, сдались отцы?

— Дык устали бегать полем, как псы!

Мы жениться хотим поскорей,

но не можем отыскать дочерей!

Где ж вы ходите, тести-отцы?

Перезрели уже наши огурцы!

В министерстве стихов,

вроде, не было грехов,

потому что стихи —

это вовсе не грехи.

В министерстве повестей

давно не было вестей,

потому как повестя

не писала сроду я.

В министерстве романистов

не хватало нам артистов,

видимо, артисты

не любили романистов.

В министерстве драматургов

шло как раз засилье урков:

что ни пьеса, то аншлаг.

Прям всамделишный гулаг!

В министерстве прозы

сдохли все мимозы:

просто наша проза

стала слишком взрослой.

Ну и всё на сегодня.

Министры ходят голодны

и на клички не откликаются.

А последствия: байки не баются

в устах трудового народа,

да большим таким хороводом

ходят слухи чи сплетни.

Мол, к церковной обедне

народ выучит «Азы» и «Веди»

и сразу в космос поедет

на телеге дядьки Егора —

бегом от такого позора!

На железном столбе

у высоком тереме

сидит кот, раскрыв рот,

а в его рот народ идёт

по одному, толпой, рядами,

и маленькими стадами.

Зачем идёт — не знает,

но идучи, рыдает:

— Ой ты, кот-коток,

род людской занемог

от тебя усатого!

Жизнью полосатою

жили мы, страдали,

смертушки не знали,

сеяли, пахали,

баяли, бывали

на далёких берегах

да на северных морях.

На Сибирь смотрели свысока,

и слагали про Ивана-дурака

сказки, небылицы.

Вот ты глянь на наши лица…

Но кот Баюнок,

поджав маленький хвосток,

на народ и не глядел,

а всё жевал его и ел,

да песни дивные пел:

что ни песня, то обман.

Вот такой у него план!

И чем злее был тот кот,

тем покорней шёл народ

ему в пасть, ему в рот. Вот.

А коль узнали вы себя в народе том,

не пеняйте на царя, что стал котом!

Ай вы, гусельники развесёлые,

слушайте сказы печальные,

сказы веские,

о том как ни жена, ни невестка я,

а бедняжка и мухи садовой не забидела,

человека не убила, не обидела,

тихо, мирно жила, никого не трогала,

ходила лишь огородами,

ни с кем никогда не ругалась,

в руки врагам не давалась,

имя своё не позорила

и соседей не бранила, не корила.

Но почему ж то муж меня бросил,

а любовник характер не сносил,

убежала от меня даже собака,

и с царём не нуждалась я в драке,

а он сам со мною подрался:

как залез, так и не сдался.

Вот сижу брюхатая, маюсь,

жду царевича и улыбаюсь.

А вы, гусельники, мимо ходите!

Проклятая я, аль не видите?

Ай вы, гусельники развесёлые,

пошто длинный рассказ держите,

зачем честному народу душу травите,

о чём сказы сказываете,

об чём песни поёте?

— Да не стой ты тут, девица красная,

отвратными помадами напомаженная,

белилами веснушки прикрывшая,

вопросы глупые задающая,

сказы сказывать мешаешь!

Как же я вам сказы сказывать мешаю,

когда вы ни слова о других не обронили,

а всё обо мне да обо мне.

Да, я девушка хорошая:

и дома прибраться, и по воду сходить,

а ещё вышивать умею и гладью, и крестом.

А хотите, я вам спляшу?

— Ой головушка, наша голова,

и зачем же баба бабу родила?

Ведь покою нет от их языка

со свету сживающего!

Обиделась я, красна девушка,

развернулась и ушла.

Но гусельники развесёлые

ещё долго пели о бабах русских,

об языках их злющих

да характерах вредных.

А о чём им ещё петь, мужикам старым?

Как по матери земли

плыли, плыли корабли,

а на море-океяне

трактор дырку пробуравил.

И сошла планета с орбиты!

Кружки были разбиты

у тёти Зины на кухне,

да подгорел капустник.

Каждый пятый стал космонавт,

остальные пустились вплавь,

говорят, до другой планеты.

Спокойно держались лишь дети,

поедая булки да квас,

а конфеты прятали про запас.

Дети знали, главное: переждать

катаклизм, #яжемать. И спать!

Это ж какая картина

(я сама себе говорила),

чудесная просто картина.

И сколько ж я денег спустила,

а могла бы купить картину

и повесить её на стенку.

Тогда снимали бы пенку

с тёплого, тёплого пива,

рассматривая картину,

мои дорогие подружки,

говорили бы: «Инна, ты душка,

что купила эту картину!»

А потом бы смеялись мне в спину:

— Ну и дура наша подруга,

она поэт, и в этом вся скука!

Ерунда не ерунда,

а во все стороны пошла

голова да попа!

Тролль мой будет хлопать

грустными глазами:

— Прикольно с тобой, Ванна!

Ой, была я, не была

Инной Вановной,

но куда-то вдаль ушла,

в небыль канула.

Провожай не провожай,

уже смеркается.

Обнимай не обнимай,

вам всё прощается!

Наши сани едут сами!

Скоро, скоро Новый год!

Почему-то нам с усами

никто денег не даёт.

А мы и не просим!

Но дитё подарочков просит,

баба золотую цепочку,

а тёща сорочку,

и тесть (чтоб он лопнул)

ждёт, чтобы я с ним рюмочку хлопнул.

Нет, денег мы совсем не просили —

не наша это прерогатива!

Мы лопаты в руки и топоры:

— С Новым годом, Мороз, мы пришли!

Не смотрите, люди,

ничего не будет,

потому что мой отец

ненавидел этот свет:

реки, горы и моря —

всё история моя.

Не смотрите, люди,

мира вам не будет,

потому что мой отец

был и вовсе молодец —

не ходил за мной кругами,

говорил: «Да и бог с вами!»

Не смотрите, люди,

а то черти судят.

Нет, не бабы красивой надо бояться,

а с могучим ворогом драться!

Баба что, ну огреет легонько

по головушке иль по печёнке.

Коли выживешь, будешь крепче,

а не выживешь, так навесим

на тебя все грехи и схороним:

скажем: «Был во всех баб влюблённый!»

Нет, не бабы красивой бойся,

а иди-ка в ведре умойся

да к роже своей приглядися:

не пора ли тебе жениться?

Осень грянула в окошко,

собирать пора картошку.

На посту, на боевом

я почти что часовой:

глянул с вышки в огород,

там уборка год идёт.

— Подмоги, сынок! — кричат.

— На посту я, что с мя взять?

Потому как на посту

нада бдеть богатырю.

А работа не кобыла:

гладь не гладь, она не мила.

А чтоб по родине Руси

красной деве не пройти?

Пойду, погуляю

да власти поморгаю.

Выходи-ка, власть, подраться,

хотца мне побаловаться!

Подымайся спяща рать,

будем вас всерьёз терзать

ай мы бабоньки,

ай мы девоньки!

А как уделаем всех,

пойдут детоньки…

Завтра дети красивые в школу пойдут:

хошь не хошь, заставят учиться,

а плакать и материться

станут бабушки и отцы

не потому что они, как псы,

а просто сильно переживают.

Век скороспелый себя изживает.

Скоро и вы, дети, будете материться,

ибо, учиться

заставите своих деток и внуков.

Да за что же Земле така мука?

Какой мелкий пошёл народ:

растягаи в рот не берет,

от баранок отказывается.

Масло на хлеб не намазывается,

а суп разлился по хате.

Пора народ этот брати,

брати да с потрохами:

баб вместе с мужиками,

да ложить друг на друга.

Вот такая, блин, скука!

Каждому Ивашке

мы сшили по рубашке,

каждому Андрейке

по матерной скамейке.

А девочке Анюточке

самый, самый лучшенький

на голову бантик —

от конфеты фантик,

которую съела соседка —

богатая девочка Светка.

Я за родину Русь

не торгуясь берусь:

берусь за флаг, размахиваю

и пусть не перетряхивает

никого из дураков,

ведь и сам я без мозгов.

Пойду налево — лес густой,

пойду направо, тут не стой —

побью, поломаю!

Пущай меня сажают!

Так (сказала я ребятам

молодым и виноватым

в мировых во всех грехах),

не сидеть нам на бобах,

а палить из автоматов —

будем пуще виноваты

в мировых во всех грехах!

А они: «Иди ты нах!»

Я за родину Русь

больше думать не боюсь!

Дум-думочек палата:

была бы чиста хата,

был бы борщ на плите

и хозяин на земле

да пущай позлее —

быстрей я околею!

— За кого ты?

— За всю великую Рассею,

за всю рассеянную Русь!

Нет, за неё я не радею —

беру кайло и в шахте бьюсь.

Было время, было время,

было время — жили зря!

Жили зря, жили зря,

потому что без царя!

А теперь живём с царём.

Вот, уже не зря помрём!

Да (сказала я мрачно),

в жизни нашей неоднозначной

покушать хорошо — это дело,

помыться, поспать.

Вот и жизнь пролетела.

Обещал Иван обещать —

народу правду всю вещать.

Не всё то золото, что блестит;

не все те парни, что не воруют.

А у нас работяй на работяе сидит,

работяю в спину дышит.

Не наше это дело —

кренделями разбрасываться.

Выходи, Иван, битися,

коли делать больше нечега.

Если есть бурлаки, будет Волга.

Не мозоль глаза природе —

спрячься где-нибудь в народе.