На всю жизнь

ПО ДОРОГЕ В МОСКВУ

Поезд приближался к Москве. В крайней теплушке, где ехала охрана, непрерывно топилась печурка. На воле свирепствовал мороз, который еще недавно называли крещенским. Над станционными поселками стоймя держались белые дымки, похожие на оплывшие свечи.

Когда поезд остановился у какой-то подмосковной станции, один из красноармейцев (товарищи называли его «старшой»), кряхтя, натянул шинель, надел суконный шлем-шишак, полевую сумку, нацепил кобуру и сказал, что сходит проверить вагоны. Теперь, когда до Москвы остались считанные версты, можно, пожалуй, не опасаться всякого рода неожиданностей, которых было так много за их долгий и тяжкий путь.

Придирчиво оглядывая запечатанные вагоны, старшой дошел до конца платформы и спустился — точнее, съехал по скользким ступеням прямо в снежное поле. Отсюда как будто начинался совсем другой мир. Недвижимо стояли замерзшие серебряные березки — кажется, только дотронься до них, и они зазвенят. Было очень тихо, и в этой застывшей тишине отчетливо послышался короткий, жалобный звук: какая-то из этих нежных березок не выдержала стужи, дала трещину. Небо над далеким горизонтом наливалось свирепо багровым заревом: Московская губерния встречала морозом под стать сибирскому.

Старшой постоял, поежился и пошел обратно. На платформе не было обычной посадочной кутерьмы, охрана не пропускала к маршрутному составу, но у крайней теплушки почему-то собралась небольшая толпа.

Старшой прибавил шагу: похоже на происшествие. Еще издали он отметил в толпе длинного парня в фуражке. Рядом стояло несколько женщин, замотанных в платки, железнодорожники в черных, промасленных шубах. Тут же находилась и вверенная ему охрана. Маленький приземистый красноармеец наклонился к старшому и продышал в ухо:

— Что делается, а?.. Сам Ленин тут!

Старшой строго посмотрел на своего подчиненного, как бы желая установить, все ли у того в порядке. Скуластое лицо маленького красноармейца выражало восторг и удивление.

— Вот! — шептал он. — Который с бородкой… который с начальником станции.

Полный мужчина в добротном романовском полушубке, в папахе с молоточками, стоя навытяжку, говорил округлым басом:

— Разрешите, товарищ Предсовнаркома, еще раз рекомендовать вам вызвать локомотив. Мы тотчас же свяжемся с центральным депо. Я не вижу другого способа, который позволил бы вам быстрее и удобнее доехать до Москвы. А пока что мое помещение всецело к вашим услугам. Могу вас заверить, товарищ Предсовнаркома, что там достаточно тепло и чисто.

«Товарищ Предсовнаркома», — медленно произнес старшой про себя, и сердце у него толкнулось под шинелью. — Значит, факт… действительно!»

Он несмело взглянул на невысокого плечистого человека в барашковой ушанке, с лицом, точно загоревшим на зимнем солнце.

— Вызывать специальный паровоз для двоих?! — Ленин в упор посмотрел на начальника станции. — Абсурднейшая затея! Не понимаю, почему нельзя уехать вот этим поездом. Ведь он движется на Москву, а не в обратном направлении!

— Товарищ Предсовнаркома! — почти простонал начальник станции. — Разрешите доложить. Кроме этой теплушки, мы ничего не можем вам предоставить. Здесь содержится охрана!.. Неподобающие для вас условия. Как же вы поедете?!

— Как? Очень просто! Как все, так и мы! Когда отправляется поезд?!

Круглое лицо начальника станции стало медленно багроветь.

— В настоящее время, товарищ Предсовнаркома, мы продвигаем составы вне графика. Разрешите выяснить и доложить вам.

Он приложил руку к папахе с молоточками и побежал на станцию. Даже спина у него была какой-то ужасно озабоченной.

Ленин проводил его сощуренным взглядом и отвернулся.

— А как вы себя чувствуете, товарищ? — обратился он к длинному парню в фуражке. — Все-таки не следует так рисковать собственными ушами! Вы не боитесь обморозиться?!

— Не обморожусь, товарищ Ленин! — радостно закричал парень. Голос его срывался на мальчишеский дискант, на щеках рдел румянец. — У меня имеется шапка, товарищ Ленин! Кенгуровая, теплая! Просто не попалась под руку. Схватил чью-то фуражку — и скорей за вами… Я ведь самый первый вас узнал, как вы только вошли в Совет… Еще никто не узнал, а я узнал.

Слушая его, Ленин неодобрительно покачивал головой, но глаза у него улыбались.

Подскочил запыхавшийся начальник станции:

— Товарищ Предсовнаркома, поскольку вами выражено желание следовать данным составом, разрешите доложить: отправляем через шесть-семь минут… Кто тут у вас командует? — отрывисто спросил он у красноармейцев.

Старшой как-то не понял сразу, что вопрос относится к нему. Потом, точно опоздавший на перекличке, неуверенно отозвался:

— Я!

— Так что ж вы тянете! Потрудитесь обеспечить…

— Ничего не надо обеспечивать, — нетерпеливо произнес Ленин. — Абсолютно ничего!

Уже не слушая, что ответит начальник станции, старшой с силою рванул двери теплушки. Густо пахнуло прогорклым махорочным дымом, подгоревшей пищей. Половина вагона была забита досками, а в другой едва размещались двухъярусные нары, грубо сколоченное подобие стола, полка-самоделка; ближе к выходу стояла «буржуйка» с проржавленной трубой и десятка полтора отпиленных чурбаков. Осторожно, точно боясь прищемить голову, начальник станции заглянул внутрь теплушки; плечи у него приподнялись.

— Что это вы так расстраиваетесь, товарищ?! — насмешливо спросил Ленин. — Отлично доедем, уверяю вас!

Он взялся за поручни, с удивительной легкостью подтянулся на руках, шутливо поторапливая своего спутника:

— Поспешайте, поспешайте, батенька! Мы же пускаем на ветер драгоценное тепло.

Раздался дробный свисток. Уже на ходу старшой влез в вагон, притянул двери и, поспешно схватив обструганную доску, начал пристраивать ее возле печурки.

Ленин дотронулся до его плеча:

— Убедительно прошу, товарищи, ничем меня не обеспечивать. Никаких усовершенствований! Поедем так, как вы ехали до сих пор. Да и ехать-то нам осталось немного.

Он придвинул к себе чурбак, снял задубевшие на морозе рукавицы.

— Ну и попали мы с вами в историю! — обратился он к своему спутнику. — Каково?!

— Да уж! — не сразу ответил тот и, взяв рукавицы, стал пристраивать их вместе со своими поближе к теплу. От его полушубка запахло бензином. «Шофер, — подумал старшой. — Видать, что-то у них произошло! Переживает».

А Ленин, подшучивая над своим помрачневшим спутником, уже рассказывал о «путешествии с приключениями». Пришлось сегодня побывать под Москвой, а на обратном пути взял да отказал мотор — замерз. Кое-как доползли до поселкового Совета, оставили машину на хранение, а сами — на станцию…

Красноармейцы молча смотрели на своего необычного пассажира. Всего лишь в шаге от них сидел вождь революции, чье имя пришло к ним в окопы еще на германском фронте, и с той поры с этим именем связано все: и конец жестокой войны, и терзаний голода, и начало другой жизни, в которую так пламенно поверили миллионы…

Внимательно поглядывая на них, Ленин стал расспрашивать, кто и откуда родом, пишут ли кому-нибудь из деревни, какие грузы везут, сколько дней в пути. Он крепко и с удовольствием потер руки, когда услышал, что в этом составе следуют из Сибири вагоны с обмундированием, медикаментами и консервами из числа трофеев, взятых у Колчака. Еще не очень давно все эти припасы поступали в адрес белого адмирала, но Красная Армия направила их совсем по другим адресам…

Во время этого разговора не обошлось и без казусов: очень уж трудно было усидеть, когда Ленин обращался с вопросом. Точно какая-то пружина подбрасывала с места. И каждый раз он настойчиво повторял: «Сидите, товарищ, зачем вы встаете!»

Разговорчивее и бойчее других оказался маленький приземистый солдатик. Он почти один отвечал на все вопросы.

— А вы, товарищ, ранены на фронте? — спросил Владимир Ильич у высокого, очень худого красноармейца с забинтованной шеей.

Тот вскинул растерянные глаза на старшого, потом вскочил, с грохотом повалив чурбак, на котором сидел:

— Так точно, товарищ Предсовнаркома! — выкрикнул он окающим тенорком. — Имею полученное касательное ранение правой нижней конечности под Воронежем… А касательно шеи, — голос у него сник, лицо приняло сконфуженное выражение, — на шее у меня… фирункели…

— А почему вы все-таки встаете, товарищ? — Ленин укоризненно покачал головой. — Это совершенно лишнее. И зачем перечислять все чины и звания, хватит и фамилии… Вы же не начальник станции! — добавил он, усмехаясь.

Высокий красноармеец опять растерянно поглядел на своего начальника. Старшой вспыхнул, потянул его незаметно за шинель: «Садись». Ему казалось, что все получается как-то очень нехорошо, неловко. Он никак не мог совладать со своим волнением, говорил сдавленным голосом и больше шуровал в печурке, все время подкладывая в нее сухие коротенькие дровишки. Маленькая «буржуйка», похожая на школьный волшебный фонарь, источала каленый жар, ее железные бока светились насквозь.

— Боюсь, что вы перестараетесь, товарищ, — в голосе Ленина слышалась улыбка. — Вы нас просто испечете…

Старшой поднял на него глаза. Удивительное чувство испытывал он: это было и открытие, и подтверждение того, в чем он был неосознанно, но твердо убежден: ЛЕНИН НЕ МОГ ОКАЗАТЬСЯ ДРУГИМ. ТОЛЬКО ТАКИМ МОГ БЫТЬ ЛЕНИН. И неожиданно для себя, открыв полевую сумку, достал пачку каких-то листков.

— Может, поинтересуетесь? — застенчиво спросил он. — Заморские штучки. Наклеены были на ящики с консервами. Пообрывались кое-где…

Ленин взял протянутые листки. Это были фабричные наклейки с надписями чуть ли не на всех языках мира, даже с японскими иероглифами. Рисунки на них изображали тучных коров на ярко-зеленых пастбищах, барашков с золотыми рогами, розовые свиные головы и рядом — корону с двумя львами…

— Да, весьма занятно! — Ленин неторопливо разглядывал цветные наклейки. — Как говорится, не в коня корм. Зря их кормила Антанта, не оправдали надежд. — Он аккуратно сложил листки и подал их старшому. — Замечательная коллекция. История интервенции на консервных банках. Надо ее сохранить!

Старшой просиял.

— Собрал их — и в сумку! Думаю, все равно растопчут… У меня, товарищ Ленин, сестра проживает в Москве. Не виделись с пятнадцатого года. Детишки там имеются. Вот везу им вроде бы игрушки… Пусть глядят. Интересно все-таки!

— Безусловно! — с готовностью согласился Ленин. — Поучительно для детей и взрослых!

Тем временем бурно вскипел видавший виды чайник-инвалид. Старшой поспешно достал с полки жестяную коробочку, всыпал какую-то заварку в кипяток.

— Кавказский сорт! — пояснил он. — Называется сушеный кызыль!

Очень хотелось предложить Ленину испробовать, но так и не решился. Спутник Владимира Ильича точно угадал его мысли и сказал:

— Надо бы выпить горячего с мороза… Очень полезная вещь.

Не дожидаясь ответа, он достал из сумки две оловянные кружки, совершенно такие же, какие держали в руках красноармейцы. Старшой осторожно наполнил кружки коричневатой жидкостью. Запахло чем-то приятно-кислым.

— А вы знаете, недурной напиток! — сказал Ленин, сделав несколько маленьких глотков.

Старшой приподнялся, но тут же сел обратно. Даже росинки пота выступили у него над верхней губой. Наконец он не выдержал:

— Товарищ Ленин! Как же это вы… без сахару?!

— А вы что, товарищ, всегда пьете с сахаром? — добродушно сощурился Владимир Ильич.

— Кто, мы?! — В голосе у старшого послышалось какое-то удальство. — Мы-то?!

Он схватил с нар тощий мешок, вытряс из него бумажный пакет и тут же нетерпеливо надорвал его; в пакете оказался большой, неровный осколок сахарной головы.

— Вот! — торжествующе воскликнул старшой. — Сейчас мы его, голубчика, тюкнем тяжелым предметом…

— Не нужно, товарищ, не тюкайте!

Рука, державшая порванный пакет, задрожала.

— Большое спасибо, товарищ, — мягко сказал Ленин, — но в самом деле не нужно. Сахар вы везете в подарок сестре и детям… вместе с картинками. Ведь правда? Вот и положите его обратно в мешок. А мы пока еще попьем «с таком», как нынче выражаются…

Он оглядел исхудавшие, обросшие, точно опаленные лица красноармейцев, их скоробившиеся, потемневшие гимнастерки, грубые обмотки, огромные, уже отслужившие все сроки армейские ботинки, и глаза его посуровели:

— Как с пайком? Удовлетворительно сколько-нибудь или совсем неудовлетворительно?

— Ничего, живем помаленьку! Выдали сухим, как положено. Варим!

Старшой взглянул на своих товарищей, как бы приглашая их подтвердить, что они живут помаленьку.

— Сухой паек — штука серьезная! — Ленин задержался взглядом на самодельной полке, где стоял солдатский котелок с деревянными ложками. — Тут нужна архиточная раскладка на каждый день, а то можно попасть впросак!

— Мы раскладку соблюдаем; нельзя без раскладки!.. Правда, налетели мы тут на одно дело, малость потоньшели с нашим пайком. — Старшой усмехнулся и махнул рукой. — Ну, да это уже проехало!

— Потоньшели с пайком? — удивленно спросил Ленин. — Вам что, недодали? Или сами забежали вперед?

Старшой помедлил с ответом.

— Да нет, товарищ Ленин, тут получилось другое дело… так, один неправильный эпизод!.. Длинная история.

— А все-таки расскажите, что у вас такое вышло?

Старшой молчал. По его огорченному лицу было видно, что он сожалеет о том, что начал вспоминать про какой-то совсем неинтересный, по его мнению, случай.

— Разрешите, товарищ Ленин, закурить в вашем присутствии?! — неожиданно попросил он.

— Курите, конечно! И спрашивать об этом не нужно. А потом рассказывайте!

— Запах тяжелый от нашего табаку, — виновато сказал старшой, вытряхивая из кисета на ладонь махорочную пыль.

Прикурив цигарку от уголька, он сделал несколько торопливых затяжек и передал ее товарищам, которые с плохо скрываемой жадностью смотрели ему в руку.

— Значит, начало будет такое, — хмурясь, заговорил он. — Прибываем мы на станцию Чубук-номерной, и открывается у нас тяжелая неприятность: из восьми вагонов два долой — горят буксы. Требуем у начальства сделать перегрузку, а у них другая резолюция: свободного порожняка не имеют, да и перегружать некому. Наши бракованные вагоны решают отцепить, и чтоб мы поставили свою охрану, а насчет остальных — отправить по назначению… Значит, получается так: выхватят кусок из состава, да еще оставляй людей! А нас всего пятеро бойцов. Зимнего обмундирования не имеем. Питание рассчитано, как в аптеке… А что означает привести неполный состав в Москву? Это же прямиком под ревтрибунал!

Старшой с некоторой робостью взглянул на своего слушателя: так ли сказал?

Ленин сидел подавшись вперед.

— Так ничего и не договорились! — продолжал старшой. — Что сделаешь? Ихняя сила!.. Ставлю тогда своих бойцов на посты, даю команду не допускать к вагонам — вплоть до применения — а сам иду в глубокую разведку. В конце концов выяснил, что имеется у них порожняк. Кидаюсь к начальнику, коменданту — говорят, отбыли по вызову на дрезине, а без них никакого постановления принимать нельзя… И ждали мы этого начальника трое суток. Я, можно сказать, живу на вокзале. Дежурю. Как-то утром отлучился на десяток минут, бегу обратно, а к нему уже вот такой хвостище! Пришлось выдержать недоразумение с этой очередью, особенно с дамской прослойкой, но все-таки я к нему пробился.

Сидит там у него какой-то парнишка, еще какие-то лица, но я с ходу приступаю со своим наболевшим вопросом. «Разве, — говорю, — вы не знаете, какой мы везем груз и как его дожидаются?! Тем более — вы имеете для перегрузки свободный резерв! Как же можно задерживать при таких обстоятельствах?!» Молчит. Показалось, что раскачал человека. А он вдруг кулаком по столу: «Я перед вами не отчитываюсь! Не нарушайте оборот транспорта! Как указано, так и будет!» Очень крупно мы с ним объяснились! — Старшой прикрыл рот ладонью, осторожно покашлял, видимо боясь, как бы не выразиться чересчур сильно. — Вылетаю на платформу, а парнишка, который там сидел, — вместе со мной. Кричит мне вслед: «Стойте, товарищ! Учтите, что не бывает безвыходных положений! Изо всякого положения находится свой выход!»

— Это он так сказал? — быстро спросил Ленин. — А кто такой?

— Точно так сказал, товарищ Ленин! Я вам передаю его слова, как записанные. А сам — молодяк, от силы лет пятнадцать-шестнадцать. Шапка больше головы, ватник с прожженными дырами. Спрашивает, где находятся наши вагоны. Привел его к составу. Он постоял, подумал: «Вот что, — говорит, — идемте! Сегодня вечером у нас открывается конференция рабоче-крестьянской молодежи. Посоветуемся с товарищами. А я, кстати, секретарь Укомола. По дороге объясняет мне, что железнодорожники очень их уважают, то есть молодежь: субботники тут устраивали, расчищали пути, топливо заготавливали и все такое…

Приходим в бывший буржуазный особняк. Шум, звон, сутолока. Где-то песни поют. В одной комнате выпускают стенновку, в другой подбирают «Интернационал» на мандолине и балалайке. Показали мне и кухню. У них там каждый делегат доставил свой продукт, какой возможно. Кашеварят вовсю… Только мы начинаем разговор, прибегает боец из нашей охраны, как раз вот этот! — старшой показал на коротенького красноармейца. — Язык на плече, еле дышит: «Слава богу, что сразу нашел. Скорей, скорей — вагоны отцепили! К пакгаузу подают!»

Побежал с ним на станцию. Тот парнишка-секретарь тоже с нами. Команда моя мечется, вагоны отцеплены. Кричу парнишке: «Ну что, где твой выход из каждого положения?!»

«Выход есть, — отвечает. — Оставляйте охрану к вагонам, а сам поезжайте! А весь данный вопрос будет поставлен сегодня же на повестке. Всей конференцией выйдем на субботник! Все сделаем! И погрузим и отправим! Факт!»

Так или не так — перетакивать некогда. Оставляю двоих бойцов в охране. Отдал им овчину — имелась одна на всех. Табаку оставил, питания. Конечно, с нормой тут не слишком считались. Как-никак, люди остаются неизвестно на что… Только мы успели распределиться, а уж паровоз дергает. Едем…

День едем, другой, третий. Не сплю — все думаю, какие там дела на станции Чубук-номерной. На четвертые сутки — это в Змиевке было — доставляют нам депеш вдогонку. — Старшой расстегнул борт шинели, бережно достал из нагрудного кармана листок серой бумаги с криво наклеенными полосками телеграфной ленты. — Вот оно, товарищ Ленин!

Ленин долго смотрел на эти полоски с неясно отпечатанными буквами:

«Субботник провели вагоны перегружены отправлены охрана здорова сопровождает тчк с коммунистическим приветом председатель конференции Яков Косоногов».

— Дорогая бумажка, товарищ Ленин! Нам она документ! Теперь я кум королю, сват министру!.. Вот только имеем одно опасение — как бы не разминуться с товарищами. Пока они прибудут, нас могут в другую часть… Ну, я думаю, и с этим тоже разберутся!

Ленин все еще держал бумажку перед глазами.

— А вот здесь что написано? Сбоку, карандашом?

Старшой заглянул ему через плечо:

— A-а, это так, для интереса, — смущенно пояснил он. — Это когда мы с тем товарищем Косоноговым шли по коридору, ребята пели песню. Всю не успел запомнить… только отдельные слова записал…

— Неразборчиво! — сказал Ленин, поворачивая бумажку. — Может быть, вы пропоете?

— Пропеть?! — озадаченно спросил старшой. — Сказать на откровенность, товарищ Ленин, петь я остерегаюсь. С детства обижен слухом. Бывало, наши ребята поют «Вечерний звон», так мне только доверяли «бом-бом» вытягивать!

Ленин широко улыбнулся.

— Убедили! Тогда прочтите вслух!

Старшой помялся и, глядя в сторону, несмело продекламировал:

— А дальше не знаю, — слегка задыхаясь, закончил он. — Это у них вроде припева…

В вагоне слышалось только металлическое позвякивание, тягучий скрип.

— Так вы считали, что об этом не стоило рассказывать?!

Старшой сокрушенно развел руками.

— Не знал я, товарищ Ленин… Думалось, как же это я буду отнимать у вас время на наши байки.

— Хорошая байка, — сказал Ленин. — И про винтовочку хорошо…

Он задумчиво глядел на оранжевые, колко похрустывающие в печурке уголья, потом достал из кармана блокнот и положил его на чурбак, стоявший рядом. Со стороны можно было подумать, что он не испытывает ни малейшего неудобства оттого, что приходится писать в таком положении.

— Когда сдадите вагоны, сразу отправляйтесь к военному коменданту Москвы, — сказал он старшому, протягивая исписанный листок. — Я думаю, он сумеет устроить вас в Москве до прибытия товарищей. И с пайком разберутся. Вам надо дополучить то, что следует. Задержка в дороге произошла не по вашей вине.

Длинный, неистовый рев паровозного гудка ворвался в теплушку. Казалось, что машинист решил известить всю столицу о своем прибытии. Мимо проплыли неясные блики зеленых и красных огней. Гудок оборвался, и сразу стало отчетливо слышно, как звенят провода в застывшем воздухе.

— Вот и приехали, — сказал Владимир Ильич, улыбаясь уголками глаз, — и даже в весьма подобающих условиях.

Красноармейцы поднялись, как по команде, но замечаний по этому случаю не последовало. Ленин тоже встал, шагнул к ним по скрипучему тряскому полу.

— До свиданья, товарищи! Спасибо вам за вашу большую, трудную работу!