На всю жизнь

ГРЕБИ ВПЕРЕД

В жаркие дни купец любил почаевничать прямо на пристани, в холодке, поглядывая вокруг хозяйским глазом. Здесь у него было местечко под навесом, стоял столик, уютно пыхтел самовар, сиял белобокий чайник. В нескольких шагах, степенно, не торопясь текла Волга, поблескивая солнечными чешуйками.

И сегодня, как водится, пребывал он в своем излюбленном уголке. Мальчишка поставил перед ним начищенный до яростного блеска самовар. Пристань чуть покачивалась, доски поскрипывали. У причала пускал пары пароходик с косой трубой. На барже хлопотали босые матросы и медленно собирались пассажиры, разомлевшие от жары.

— Слышь, хозяин?! — Матрос с закатанными штанами остановился возле стола. — Сейчас иду мимо лодок, а там один подряжается, чтоб перевезли. «Я спешу, — говорит, — мне некогда дожидаться баржи!» Те мнутся, а он им свое: «Дескать, не имеет такого права запрещать перевоз… Река, мол, не принадлежащая…»

Не оборачиваясь, купец лениво спросил:

— Все?.. Ступай, куда шел!..

Ниже по берегу, там, где стояли просмоленные дочерна лодки, какой-то человек, совсем еще молодой, в легкой светлой рубашке настойчиво говорил седоусому волгарю с глубокими, точно высеченными морщинами:

— Да поймите вы, что никто не может запрещать вам перевозить людей! Не существует такого закона… даже у нас!

— Нам тут, господин, не разобраться, — ответил седоусый. — Он есть арендатель, кладет денежки городу в карман. Вот и весь закон.

Молодой человек нетерпеливо сдвинул брови.

— То, что он арендует перевоз, это его дело, но запрещать перевозить другим, я повторяю, он не имеет ни малейшего права! У вас есть все основания подать на него в суд!

Седоусый плюнул на истлевшую цигарку, но не бросил окурка в воду (надо уважать Волгу-матушку), а затоптал его в песок.

— У него мошна тугая, купит и судью! С сильным не борись, с богатым не судись!

— Неверно! — упрямо ответил молодой человек. — Он вас просто запугал. Самоуправство здесь налицо, не нуждается в доказательстве! Если вы подадите в суд, его вынуждены будут наказать!

Махнув рукой, седоусый ничего не ответил. Второй лодочник, в обтрепанном картузе, стоял, переминаясь с ноги на ногу, и как-то нерешительно поглядывал на пристань.

— Поедем?! — спросил у него молодой человек.

— Да ведь все равно воротит, дело известное! — неуверенно произнес лодочник.

— А вот и поедем! Пусть попробует!

Не дожидаясь ответа, молодой человек сильно толкнул лодку, вскочил в нее и, ловко балансируя, добрался до кормы. Лодочник прошел несколько шагов по воде, покачивая головой, точно удивляясь, что дал себя уговорить, и тоже полез через борт. Заскрипели уключины, мягко заплескалась под веслами вода. Пассажир задумчиво смотрел перед собою.

Этот вольный простор исполинской реки, эти необозримые дали он видел с первых своих шагов по земле, но всегда тянет любоваться ими. Лодка двигалась быстро; они уже порядочно отъехали от берега, а та сторона казалась все такой же далекой. Вдруг лодочник с силой стукнул веслами.

— Переехали! Всё! — злобно выкрикнул он. — Да вы не туда смо́трите! На пристань глядите!

С лодки хорошо было видно, как к самому краю пристани подошел бородатый мужчина в длинной рубахе и сложил руки трубой:

— Эге-ге-ге-ге-е-ей! — донеслось до них. — По-ворра-а-ачи-вай обра-атно!

— Это что, он сам упражняется? — сощурясь, спросил молодой человек.

— А кто же? Самолично!.. Во как орет, на всю Волгу! Хозяин!.. — Лодочник криво усмехнулся. — Спросить, какая мы помеха ему?! Весь народ к нему валит, а все одно не дает заработать копейку… И всегда он правый. Большую силу забрал.

Фигура на пристани замахала руками:

— Эй-эй… Оглох, что ли?.. Греби наза-ад!

— Греби вперед! — коротко бросил молодой человек. Глаза у него сузились, потемнели. — Эх, нет второй пары весел!

— Без пользы это! — уныло сказал лодочник. — Сейчас, глядите, будет даровое представление… А народу что собралось, а? Бегут со всех сторон!

— Пусть! Греби вперед!

Невольно подчиняясь этому уверенному голосу, лодочник продолжал грести. Они уже миновали середину реки, когда над трубой пароходика точно вспыхнуло облачко. Послышался короткий вскрик гудка, с баржи поймали отцепленный конец, и пароходик бойко побежал, оставляя за собой как будто неподвижные складочки волн.

На борту пароходика стояли матросы с грозно поднятыми баграми — готовился настоящий абордаж. Какой-то мужчина, тоже босой, с подвернутыми штанами, но в морской фуражке с белым чехлом — очевидно, капитан — командовал невероятно хриплым, пропитым басом:

— Пр-ра-ава руля! Полный ххо-од!

Когда до виновников погони осталось не более двух саженей, капитан прохрипел:

— З-з-адний х-ход! Стоп-п!

Машина глухо стукнула несколько раз и застопорила. Пароходик причалил к лодке почти вплотную. Несколько багров сразу вцепились в ее борт.

— Запрещается тут перевоз! — веско сказал капитан. — Попрошу подняться на палубу.

— Не имеете права задерживать! — быстро ответил молодой человек. — Будете привлечены к ответственности!

— Это до нас некасаемо! Наше дело телячье! Как нам хозяин приказал, так мы и поступаем! Желаете на тот берег — пожалуйте сюда! Дальше лодку не допустим!..

Молодой человек подал лодочнику деньги, взобрался на палубу и тотчас же, достав из кармана записную книжку, потребовал сообщить ему фамилии всей команды.

— Это мы можем! — равнодушно ответил капитан. — Пишите, если желаете!

Когда пассажира доставили на пристань, к нему собственной персоной подошел хозяин и сказал со снисходительной улыбочкой:

— И к чему вы себе делаете усилие, господин?! Соберется публика в должном числе, и перевезем вас законным манером… А пока не изволите ли откушать со мной чайку? С медом, с бубликами…

Пассажир точно не слышал приглашения:

— А кто установил, этот, как вы выражаетесь, законный манер?!

— Я-с! — Купец все так же улыбался. — Я плачу за аренду и не могу дозволять! Посему не допускаю!.. Так не желаете чайку?.. Как угодно-с!

А люди все шли и шли к пристани — с котомками, мешками, узлами. Подъехало несколько груженых подвод. Наконец матросы положили с баржи широкие сходни, началась посадка, погрузка. Пароходик свистнул, затарахтел, но тут с высокого берега послышались крики. Опоздавшие бежали рысью, махая руками, поднимая тучи ржавой пыли. Капитан подождал их — не терять же хозяину пассажиров.

— Отчали-ва-ай! — раздалась хриплая команда. Пароходик натянул скрипучий канат и потащил баржу на тот берег.

Купец вернулся к себе на балкончик. Услужающий мальчишка принес в противне раскаленные уголья для самовара. К столу подсел знакомый чиновник. Он тоже видел погоню за лодкой и теперь обсуждал с хозяином происшествие.

— Норовистый! — говорил купец, дуя в блюдечко. — Из молодых, да ранний…

— Нынче таких много развелось! — Чиновник деликатно прихлебывал с ложечки. — А только к чему это? Так, сотрясение воздухов. Вот катится волнишка по воде, тоже хочет подняться выше, а тюкнется в пристань — и аминь… Тут ей и окончание!

Позабыв вскоре и о лодке, и о пассажире, они занялись городскими новостями и сплетнями, и ни один из них никогда бы не поверил, что придет время, когда весь город заговорит об этой истории.

Началась она с того, что купцу дали знать, по доброму знакомству, что на него идет из Самары жалоба по обвинению в самоуправстве. Сначала купец не понял, о чем тут речь. Многие дела доводилось делать, из многих выкручиваться, но такого еще не бывало.

Ему объяснили, что именно означает эта жалоба и что подал ее некто Ульянов, помощник присяжного поверенного, практикующий в Самаре. Из памяти выплыло молодое, упрямое лицо, прищуренные глаза с пристальным взглядом. Вспомнились слова чиновника про волну. «Вишь ты! — усмехнулся купец. — Этак он меня напугает!» Ему никак не верилось, что из-за босяков-лодочников может возникнуть судебное дело.

Тогда купцу растолковали яснее, что дело, конечно, небольшое, но подсудное и как раз под статью о самоуправстве, по каковой предусмотрен месяц тюрьмы без замены штрафом. Чтобы не иметь излишнего беспокойства, тут же порекомендовали ему и адвоката.

Адвокат — по всему видно — был опытный, серо-седой волчьей масти, ходил в потертом фраке, нюхал табак. И он тоже дал своему клиенту разъяснение, что дело небольшое, но кляузное, поскольку имеется бесспорное самоуправство, но тут же добавил, что страшен, мол, сон, да милостив бог. Получив аванс, он в положенное время выехал на разбирательство. Дело о самоуправстве загнали далеко, в уезд, откуда был родом ответчик. Когда адвокат явился к земскому начальнику, то уже застал обвинителя на месте и любезно с ним поздоровался:

— Из Самары изволили прибыть, коллега? Далеконько! Я думаю, что не менее ста верст… да еще по нашим российским дорогам!

Приезжий коротко ответил, что расстояние действительно не маленькое, но разговора не поддержал. Вскоре их позвали в камеру земского начальника. Представительный мужчина с благородными подтеками под глазами, зачитав жалобу, сразу предложил сторонам пойти на мировую, ибо дело это нестоящее, мелкожитейское и вполне может быть улажено полюбовно.

Приезжий ответил, что и сегодня, и в дальнейшем он категорически отказывается от мировой и требует суда по существующему закону. Через некоторое время земский начальник объявил свое решение: дело слушанием отложить ввиду неясности некоторых обстоятельств.

Вернувшись из поездки, адвокат изложил своему подзащитному все виденное и слышанное. Купец задумчиво теребил бороду, несколько раз принимался спрашивать:

— Нет, ты мне скажи, для ради чего он старается? Не пойму, ей-богу! Я тебе плачу денежки, ты хлопочешь, а задаром ты бы и пальцем не шевельнул. Что, не так?! А ведь он еще и свои прикладывает, время теряет, ездит… Это что?!

— Молодо-зелено! — ответил адвокат, пожимая плечами. — Амбиция и все такое! Но тут нашла коса на камень! Научит его земский! Не скоро он теперь достанет дельце из-под сукна…

Адвокат знал, что говорит. Уже осень была на исходе, Волга дышала стужей, захолодевшие берега казались остриженными под нулевку, когда в ненастный день стороны получили вызов.

На этот раз, ожидая своего адвоката, купец беспокоился, томился.

— Отложил вторично земский! — приветствовал его на другой день адвокат, хихикая и потирая руки. — Нашел причину! Но уж нестерпим сей самаритянин, доложу вам. — В голосе его слышалось даже что-то похожее на восхищение. — Явился весь вымокший, забрызганный, нету сухого местечка… Как нынче добираться от Самары — сами знаете. Всемирный потоп!.. А он будто и не замечает ничего. Предлагали опять мировую — ни за что!.. Ну, да ничего, поездит к земскому — оботрется… Измором возьмем… Отстанет!

Купец молчал. Было у него такое ощущение, будто он шел по ровному месту и вдруг ударился лбом обо что-то не видимое им, но кремнево-твердое…

А время не останавливалось. Волгу уже давно сковало льдом. Казалось, что по этой огромной белой равнине никогда не ездили на лодках и не было никакого перевоза, и сама пристань была теперь похожа на сказочный ледяной дом.

За несколько дней до Нового года помощнику присяжного поверенного Ульянову Владимиру Ильину доставили повестку от земского начальника. Домашним было известно о его тяжбе с купцом. Глядя на сына, который играл сейчас в шахматы со своим гостем, мать с тревогой думала, что ему опять предстоит бессонная ночь, опять надо тащиться невесть куда в поезде, на лошадях и пешком. Она знала, что никаким уговорам он не поддастся, но все же не могла смолчать:

— Бросил бы ты этого купца, Володя! Напрасно проездишь, только измучаешься.

— Придется ехать, мама, — мягко ответил сын, поднимая голову от шахматной доски, — надо довести дело до конца! Такого случая нельзя упустить! Сколько они не откладывают, а приговор вынести придется! О нем узнают сотни людей, весь город. Очень полезный урок!.. Тактика земского ясна — затягивать, откладывать, потому что другого хода нет… Вот как у вас, — улыбнулся он своему партнеру и громко возгласил: — Мат!.. Но меня они этой тактикой не собьют… Вот только поезд идет ни свет ни заря… Придется вставать ночью.

Была весна. Ослабевшие, истаявшие льдины медленно плыли по вздувшейся воде, с тихим шуршанием задевая одна другую, все шире становились разводья. Мокрые поля слегка дымились, в каждой лужице валялись червонные слитки золота. Навигация еще не началась, пароходы еще только прочищали глотки, перекликаясь простуженными гудками, на затонах и пристанях скалывали лед, а перевоз уже работал.

Целая флотилия перевозила людей на тот берег. Были тут и грузные рыбачьи посудины, и солидные ялики, и юркие лодчонки. И как только затевался где-нибудь разговор, — сразу поминали купца, владельца пристани, сидевшего ныне в арестном доме.

Лодочник в обтрепанном картузе чувствовал себя героем. Он уже в сотый раз, наверное, рассказывал, как вез пассажира, который «засудил этакого купчину», и понемногу добавлял все новые краски:

— Наш, волжский! Сразу видать с обличья! Вьюноша, но богатырь, голос зычный. Как отрезал мне: «Греби вперед!» — так у меня сами заходили весла!

— Вот обожди, купцу-то сидеть недолго! Выдет — покажет вам! Свет станет в копеечку!

Лодочник торжествующе засмеялся:

— Нет, подавился купец чаем! Больше в тюрьму не захочет! А если что-нибудь удумает, то мы ему… — Лодочник втянул в себя побольше воздуха и прохрипел: — За-а-а-дний х-хо-од! Стоп-п!