На всю жизнь

СЕКРЕТАРЬ НАРКОМА

В те времена, уже далекие, она работала секретарем у товарища Коллонтай, наркома социального обеспечения, первой в мире женщины-министра, как писали иностранные газеты. В числе ее секретарских обязанностей была такая: относить документы в Кремль на подпись Председателю Совета Народных Комиссаров. На этот предмет ей выдали постоянный пропуск в здание Рабоче-крестьянского правительства.

Когда Александра Михайловна Коллонтай впервые поручила ей отнести бумаги на подпись Ленину, она до того растерялась, что выронила папку из рук.

Коллонтай улыбнулась:

— Не смущайтесь и не трусьте, Мария! (По молодости лет все называли секретаря наркома по имени). Познакомитесь с Владимиром Ильичем — и сами увидите…

Эти слова повергли Марию в полное смятение. Но вот прошло немного времени, и она уверенно могла заявить, что лично знакома с Лениным.

Являясь в кабинет Председателя Совнаркома, Мария ни разу не почувствовала себя неким безымянным, безликим существом, которое приносит и уносит бумаги. Она знала, что это «здравствуйте» относится именно к ней; что в этой комнате, где решались дела планетарного размаха, она занимает свое местечко.

Когда она шла сюда, то думала только об одном: так все подготовить, чтобы Ленин не затратил ни одной лишней секунды. Но случалось иногда — конечно, не по ее вине, — что она задерживалась несколько дольше, чем могла предположить.

— Здравствуйте! — слышала она, входя в кабинет. — Посидите минутку, я сейчас…

Сидя в мягком кресле, Мария украдкой поглядывала, как Ленин необыкновенно быстро пишет мелким, бисерным почерком. Потом она начинала рассматривать уже знакомые ей вещи на письменном столе: клей в пузырьке с резиновым наконечником, продолговатую книжку с алфавитом, ножницы, маленькую лампу с зеленым абажуром. И вдруг вздрагивала от неожиданности:

— Нуте-с, давайте-ка сюда ваши бумаги!

Возвращаясь из Кремля в гостиницу «Националь», где помещался тогда Наркомат социального обеспечения, она заново припоминала эти минуты: ведь это навсегда, на всю жизнь.

Она шла по Москве, ничем не отличаясь от других, в своей застиранной гимнастерке, в сплошь залатанных мужских сапогах не по ноге, с пузатым портфельчиком из облезлой клеенки. Но если бы кто-нибудь сейчас заглянул ей в глаза, то увидел бы в них скрытое ликование, какое бывает у человека, несущего удивительный, радостный секрет.

В прошлый раз, когда она была здесь, Ленин, как бы давая себе небольшую разминку, прошелся по кабинету, заглянул в окно; небо над Кремлем было тогда ярко-голубое, и Троицкая башня казалась особенно светлой и стройной.

— Вы только посмотрите, — сказал он, — что вытворяет осень-баловница! Какой денек подарила!

«Теперь Владимир Ильич уже не скажет про осень-баловницу», — думала она, ступая по мокро блестевшим булыжникам Красной площади. Сеял мелкий, почти невидимый дождик, небо было густо-серого цвета, как солдатское сукно.

По-видимому, Ленин уже собрался уходить. Он присел к столу, за которым принимал посетителей, раскрыл папку. Бумаг, кстати, было немного сегодня. Он быстро их просмотрел и подписал.

— Вы куда сейчас? К себе? — спросил он, возвращая ей папку. — В таком случае идите вниз, одевайтесь и ждите меня! Я скоро! Сегодня мы с товарищ Коллонтай выступаем на одном митинге!

Мария посмотрела на него непонимающими глазами.

— Я обещал заехать за Александрой Михайловной в «Националь», — чуть приметно улыбаясь, пояснил Владимир Ильич. — И вас заодно подвезу!

Минуты через две или три он уже поспешно спускался по лестнице. Мария, стоявшая внизу, отчетливо представила себе, как он забегает домой, снимает с вешалки пальто, кепку.

— Вы еще не одеты? — удивленно спросил он.

Ее худенькое, бледное лицо порозовело: очень трудно было сразу ответить на этот вопрос. А дальше все произошло так быстро, что она ничего не успела предпринять: он снял с себя шарф, набросил ей на шею. Только тогда она спохватилась и заговорила испуганно:

— Мне не холодно… На самом деле не холодно… Знаете, какая я закаленная!

— Не знаю! — коротко ответил Ленин. — Будьте добры надеть шарф как следует!..

Выхлопывая черный дым, машина выехала за ворота Кремля. Движение на улице было небольшое, но шофер все время беспокойно озирался и давал частые гудки. Мария сидела неподвижно, стараясь занимать поменьше места; руки ее нервно перебирали концы шарфа.

Ленин, смотревший в стекло, повернулся к ней.

— Все мы безбожно перегружены работой! — сказал он, точно отвечая на какие-то свои мысли. — Нужно письмо написать, а отделываешься запиской. Даже узнать друг друга поближе иногда нет возможности… Расскажите немного о себе! — неожиданно закончил он.

Рассказать о себе! Немного!

Она мгновенно вспомнила, как, оторвавшись от бумаг и потирая усталые глаза, он говорит ей:

— Длинно написано! К чему эта беллетристика! Сколько уходит времени, пока доберешься до выводов, практических предложений! Нет, надо выработать телеграфный стиль для деловых бумаг!

Мария часто вспоминала об этих словах, вытягивая суть дела из потока «беллетристики», проходившей через ее руки. Сейчас ей пригодился этот маленький опыт: она рассказывала только о главном, о том, что было решающим в жизни. У нее уже складывалась настоящая биография, несмотря на молодость: революция, Украинский фронт, партизанский отряд, где она воевала вместе со своим мужем, тоже молодым человеком; теперь он лежит в московском госпитале, поправляясь после тяжелой контузии.

— А когда выпишется, будет щеголять в гимнастерке, как и вы! — нахмурился Ленин.

С какой радостью она ответила бы, что нет, не будет, но человеку, который сидел рядом, нельзя было говорить неправду.

Машина уже подъезжала к гостинице «Националь». Мария осторожно начала стягивать шарф, но Ленин вдруг погрозил ей пальцем:

— И не пытайтесь! Извольте его носить!

Часа через два вернулась с митинга товарищ Коллонтай и вызвала к себе секретаря. Слово «вызвала» носило, конечно, весьма условный характер: кабинет наркома социального обеспечения помещался тут же рядом, в бывшем гостиничном номере — стоило только приоткрыть дверь.

В руках у Коллонтай был запечатанный конверт:

— Это в Наркомпрод, Мария! Во что бы то ни стало найдите самого Александра Дмитриевича и передайте ему в собственные руки.

Она протянула письмо и вдруг, выйдя из-за стола, сказала с каким-то особенным выражением:

— Ах, Мария, Мария! Если б вы знали, какой урок я получила сегодня, если б вы только знали!

Мария выжидательно посмотрела на нее. Наверно, что-то такое произошло на митинге, о чем хочет рассказать Александра Михайловна. Она часто обращала внимание своих молодых сотрудников на те факты, о которых следовало задуматься. Иногда, в свободную минуту, она вспоминала о годах эмиграции и революционного подполья; рассказывала и о том времени, которое было так недавно, но уже становилось историей, готовой облечься в мрамор и бронзу…

— Нет, нет! — торопливо сказала Александра Михайловна. — Не теряйте времени, Мария! Это очень важно, очень!

Человек, которого надо было найти во что бы то ни стало, был Александр Дмитриевич Цюрупа. Застать его в кабинете было почти невозможно, но Марии повезло: она встретила его на лестнице и тут же вручила письмо в собственные руки. Прислонившись к подоконнику, Цюрупа распечатал конверт, а она невольно смотрела на его руки, очень худые, бледные до прозрачности. И лицо у него было бледное, отечное, с печатью тяжкой заботы. Было известно, что недавно, после заседания, он упал в глубокий обморок. Врачи без труда установили причину: систематическое недоедание.

Таков был этот человек, ленинский нарком продовольствия, которому Владимир Ильич постоянно выговаривал за «невозможное обращение с казенным имуществом», иначе — со своим здоровьем, и предписал своему секретарю Фотиевой проследить, как питается, отдыхает и выполняет назначения врачей наркомпрод Цюрупа.

По мере того как Цюрупа читал письмо, лицо его прояснялось, он несколько раз кивал головой и улыбался. Потом расправил на подоконнике бумаги и, написав несколько строчек, подал его Марии.

— Вы Москву знаете? Идите прямо на Большую Дмитровку, в бывший холодильник Михайловых, и предъявите сие товарищу, чья фамилия здесь обозначена. А пока вы туда идете, я с ним созвонюсь!

Все еще улыбаясь, он быстро пожал ей руку. Мария вышла на улицу несколько озадаченная: до сих пор она знала или, во всяком случае, имела представление о том, что ей приходилось выполнять, но сегодняшние поручения были непонятны. «Холодильник! — думала она, направляясь на Большую Дмитровку. — Почему холодильник?»

Товарищ в потертой кожанке, чья фамилия была обозначена на записке, провел ее в помещение, где действительно было как в холодильнике. Стояли какие-то ящики, коробки, по стенам висела на крюках одежда.

Склад? Да, безусловно! Но это был особый склад, своего рода «пункт скорой помощи»! Под строжайшим контролем хранилось в нем весьма небогатое имущество, которым располагала тогда пустая, холодная, голодная, вконец обносившаяся Москва. Сюда обращались в самых трудных случаях. По просьбе Ленина надо потеплее одеть товарища, который пробрался в Россию из далекой страны, где круглый год припекает солнце; в срочном порядке необходимо подобрать соответствующий костюм советскому дипломату, уезжающему за границу; обязательно требуется найти три пары исправных сапог для делегатов съезда, — это звонит Свердлов.

Вот на какой склад пришла Мария с запиской наркомпрода Цюрупы. Товарищ в потертой кожанке оглядел ее деловито-сурово, достал из ящика высокие дамские ботинки на шнуровке, меховую шапку, снял с крюка беличью шубку и предложил все это примерить.

Наконец-то Мария поняла, что происходит. Ей стало даже немножечко смешно: «Господи, господи, — думала она, — каких только поручений не приходится выполнять!»

Надев скрипучие ботинки, шапку и шубу, она прошлась по комнате быстрой, энергичной походкой, размахивая руками, — так всегда ходит Александра Михайловна Коллонтай.

— Шапка с ботинками должны сидеть хорошо, — сказала она. — А вот шубка как будто узковата!

Ей дали примерить другую шубку, тоже беличью.

— А эта, кажется, велика! — вздохнула Мария.

— А вам не кажется, товарищ, что вы капризничаете? — хмуро спросил ее человек в потертой кожанке. — Шуба на вас как по заказу!

— Так это ж не мне! — усмехнулась Мария. — Ведь носить-то будет товарищ Коллонтай! А она пониже меня ростом и чуть пошире! Уж кто-кто, а я-то знаю!

Человек в кожанке воззрился на нее:

— Так вы что, для товарища Коллонтай примеряете?!

— А для кого же? — пожала плечами Мария.

Суровый товарищ улыбнулся, и тут выяснилось, что он значительно моложе, чем это можно подумать, и не столь уж мрачно деловит.

— Значит, так, товарищ, — сказал он, снова принимая официальный вид. — Меряете вы на себя, а не на товарища Коллонтай! Да, да, именно на себя! — добавил он, видя испуганное и растерянное лицо своей посетительницы. — Вот тут написано! И я вас прошу расписаться…

Всю дорогу от Большой Дмитровки Мария почти бежала, размахивая пузатым портфельчиком. Она была уверена, что участвует в каком-то недоразумении, что сделано что-то не так и не то. А новые ботинки скрипели при каждом шаге; было ужасно непривычно в буржуйской шубке с меховой шапкой — казалось, что все на нее оборачиваются.

Александра Михайловна руками всплеснула, увидя её:

— Мария! Замечательно! А ну-ка, повернитесь! Чудесно! — Она вскинула часики к глазам. — Не раздевайтесь, не раздевайтесь! Сейчас же, вот так как есть, идите в секретариат Совнаркома к Лидии Александровне Фотиевой и скажите ей, что все в порядке. Так и скажите: «Все в порядке» — и сразу же возвращайтесь…

— Товарищ Коллонтай просила вам передать, что все в порядке.

Фотиева осмотрела ее с головы до ног, улыбнулась:

— Минутку!

Дверь в кабинет Ленина осталась открытой, и почти сразу же оттуда вышел Владимир Ильич.

— Нет, вы только взгляните, какова! — сказал он с веселым удивлением. — Вот теперь нет никаких сомнений, что к нам явился секретарь наркома! Передайте товарищ Коллонтай, что я очень доволен, и скажите ей от моего имени, чтобы она так же позаботилась и о вашем муже!.. Вы слышите меня, товарищ секретарь наркома?

Так вот оно что!

Точно вспыхнул и пронесся перед глазами весь этот день с его поспешными поручениями, письмами, записками.

— Я… не знаю, — тихо произнесла Мария и умолкла. Ей хотелось сказать: «Я не знаю, как благодарить вас, Владимир Ильич», — но голос у нее задрожал.

Выручил стремительно вошедший в комнату самокатчик. Он откозырял Ленину, протянул пакет. Лицо у Владимира Ильича сразу сделалось напряженным, но, уходя в кабинет, он еще раз поглядел на секретаря наркома, и глаза у него блеснули мгновенной улыбкой.

«А шарф! — чуть не закричала Мария. — Шарф!»

Шарф лежал в пузатом портфельчике. Она не могла разрешить себе носить его, не могла оставить у себя. Шарф надо было вернуть. Только что была замечательная минута для этого, очень удобная, но она ее уже пропустила.

— А ведь я обязана была сделать это сама! Первая должна была заметить, увидеть!.. Нет, нет, Мария, не нужно протестующих жестов! Зачем списывать собственные промахи и ошибки! Мы заняты, очень заняты, это верно. А вот он, занятый нечеловечески, сверх всякой меры, он всегда все видит!

Мария слушала молча; щеки у нее горели: нужно еще рассказать про шарф…

— Как это похоже на него! Как удивительно похоже! — Коллонтай быстро прошлась по комнате, как всегда в минуты волнения, потом остановилась возле своего секретаря. — Знаете, я разделяю ваше беспокойство! Сомневаюсь, что Владимир Ильич имеет еще один шарф!.. Абсолютно возможно, что он ходит без шарфа!

Эти слова решили все. Они заставили Марию действовать без промедлений и колебаний.

Был уже вечер, внеслужебное, так сказать, время, но в Кремле не знают такого времени. Предъявив пропуск, она быстро прошла мимо приемной, мимо кабинета Предсовнаркома, в самый конец коридора; здесь квартира Ленина. Кто откроет ей двери?!

Открыла Надежда Константиновна.

— Я секретарь товарища Коллонтай! — храбро произнесла Мария.

— Вы к Владимиру Ильичу? — по-домашнему просто спросила Крупская. — А его нет сейчас, он в Моссовете. Заходите, пожалуйста!.. Вам нужно что-нибудь передать?

— Нет, благодарю! — торопливо ответила Мария. — То есть да! (Как быстро убывает ее храбрость!) Может быть, вы знаете… Владимир Ильич отдал мне свой шарф… Можно мне вернуть его? (Опять дрожит голос.) Ведь я теперь видите, как одета!

Надежда Константиновна понимающе улыбнулась.

— Хорошо! Я постараюсь выполнить вашу просьбу!

Об этом эпизоде спустя много лет рассказал И. Демченко — старый коммунист, муж Марии, бывшего секретаря наркома.

Шарф Владимира Ильича хранится в музее его имени.