На золотом фронте

ГЛАВА ПЯТАЯ

РАБОТА МОЯ НА ПРИИСКАХ ДО КОНЦА 1928 г. ПОДГОТОВКА К УСИЛЕННОМУ СТРОИТЕЛЬСТВУ В 1929 г. РОСТ НОВЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ. ПОДГОТОВКА КАДРОВ. ОСНОВАНИЕ ГОРНОГО ИНСТИТУТА И ПЕРВЫХ ТЕХНИКУМОВ В ИРКУТСКЕ.

СТАЛИНСКИЙ ПЛАН МЕХАНИЗАЦИИ ЗОЛОТОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. ИСПОЛЬЗОВАНИЕ АМЕРИКАНСКОЙ ТЕХНИКИ.

РАЗВЕДКА В НОВЫХ МЕСТАХ И УСИЛЕНИЕ СЫРЬЕВОЙ БАЗЫ ЗОЛОТОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. КАК ЭТО ОТРАЖАЕТСЯ В ЛИТЕРАТУРЕ: «УГРЮМ-РЕКА», «ИСКАТЕЛИ», «ЛОГА», «ЗОЛОТО», «ПУТЬ К ЗОЛОТУ» И ДР. ЧТО ДОЛЖЕН ОТРАЖАТЬ ПИСАТЕЛЬ В СВОИХ КНИГАХ О ЗОЛОТЕ И О СТРОИТЕЛЬСТВЕ В ТАЙГЕ.

АЛДАН В 1929 г. ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА ПРИИСКЕ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ, ГДЕ СТАВИЛИ ДРАГУ. ПРИКЛЮЧЕНИЕ С б. УПРАВЛЯЮЩИМ ОДНОГО БОЛЬШОГО КОМБИНАТА. ПОЕЗДКА НА КАРИНСКИЕ ПРИИСКИ.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ В МОСКВУ. ПОСЕЩЕНИЕ КОЧКАРЯ, МИАССА, СЕВЕРНОГО УРАЛА.

СТАРАТЕЛЬСКИЕ РАБОТЫ РАНЬШЕ И В СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ. ТЕХНИКА ОБОРУДОВАНИЯ. МЕТОДЫ ОПЛАТЫ СТАРАТЕЛЬСКОГО ТРУДА. ЖИЛИЩА, БЫТ СТАРАТЕЛЕЙ ТОГДА И ТЕПЕРЬ. ЗАБОТА ТОВ. СТАЛИНА О СТАРАТЕЛЯХ. ЗАКОНЫ, ОГРАЖДАЮЩИЕ ИХ ТРУД. ЗНАЧИТЕЛЬНОЕ УЛУЧШЕНИЕ СТАРАТЕЛЬСКОГО ДЕЛА.

Они вели разведку и открывали новые месторождения

Весь 1928 г. я провел на приисках и рудниках, изучая кадры и производство, подбирая людей, которых нужно и можно было выдвигать, намечая места для новых рудников, фабрик, электростанций, намечая новые дороги, базы и т. д. 1929 г. должен был по плану быть уже годом нового строительства и разворота работ, нужно было к нему подготовиться, а между тем московское правление акц. общ. Союззолото явно с делом не справлялось.

Для меня было уже ясно, что руководить из Москвы строительством новой (заново строящейся) промышленности, организовать все сложнейшее дело транспорта, снабжения, эксплоатации ни в коем случае невозможно. Намечался в начале 1929 г. перевод правления в Восточную Сибирь, в Красноярск или, еще лучше, в Иркутск. Пока же Москва плохо нам помогала, я не мог уехать с приисков, настолько там много было работы, а из Москвы никакого ответа не было на мои запросы. Нужно было быстро протолкнуть вопрос о льготах старателям — это дело было как будто замариновано.

Нужно было провести прибавку к жалованию инженеров и служащих, а также постановление об их льготах — это тоже затянулось на многие недели.

Еще того хуже было с вопросами, которые ставили тресты и предприятия: акц. общ. Союззолото просто игнорировало их, не отвечало или посылало в ответ всякую высокомерную глупость.

Мне показывали, конечно, все эти канцелярские отписки и измышления, но я не хотел во время сезона делать какие бы то ни было перемены — это могло повредить работе.

Вместе с тем я начинал втягиваться в дело, начал привыкать к золотничному народу и стал привязываться к нему. Народ сибирский — очень своеобразный, он гораздо развитее и способнее, чем средний русский обыватель европейской части нашей страны. Сибиряки — это потомки ссыльно-поселенцев, часть которых была сослана по политическим, религиозным и аграрным делам. Старатели и рабочие — горняки и приискатели — отличаются сметкой, сообразительностью, уменьем ориентироваться в сложнейшей обстановке горного дела. Прекрасные разведчики имелись у нас в Якутии и на Дальнем Востоке, люди, любящие свое дело фанатично, любящие тайгу, природу, жизнь на воле.

Так как я вырос на Урале, куда мой отец переехал, отбыв свой срок в Сибири,[47] то мне близки были и горы, и лес, и вся прекрасная таежная природа. Я мало-помалу сильно втянулся в сибирскую жизнь так, что через несколько лет стал чувствовать себя хорошо на прииске, на руднике, на разведке.

Для меня самым большим удовольствием стало забраться куда-нибудь на прииск или на рудник, пройти там с разведкой самые «трудные» гольцы и пади, найти новую руду и тут же на месте начать работы по проектированию нового прииска, нового рудника, новой фабрики. Часто тут же на месте мы строили временную фабричку, ставили копры, били штольни, притаскивали первую машину, рубили первые дома для конторы и для жилья.

Сколько на моей памяти выросло буквально на пустом месте новых предприятий, которые теперь через несколько лет превратились в большие хорошо организованные комбинаты, оборудованные по последнему слову американской техники.

Кадры для нового строительства мы получали от ЦК партии, но очень много мы вырастили новых кадров из рабочих, старателей, служащих.

Дело создания золотой промышленности заключалось не только в постройке драг и прочих механизмов...

Тов. Сталин оказался тысячу раз прав: в Сибири и на Дальнем Востоке был не только хороший «золотой» пролетариат, были люди, из которых вышли впоследствии прекрасные техники, штейгеры, инженеры, директоры, управляющие трестами. Многие плотники, забойщики, слесари теперь имеют диплом инженера или штейгера и работают для дальнейшего роста золотой промышленности, которую они любят и из которой не хотят уйти.

Мне стоило большого труда добиться разрешения основать в Иркутске горный институт, а на периферии десяток техникумов. Большого труда стоило также получить в свои руки всю сеть народного образования в районах золотой промышленности от начальных школ до техникумов и высших (специально по золоту) учебных заведений. Я расскажу далее как мы строили горный институт и промакадемию, как подбирали студентов, как старались обеспечить их учебу и жизнь их семейств, так как многие «студенты» были люди среднего возраста и имели большие семьи.

Теперь же я вернусь к изложению событий.

С правлением акц. общ. Союззолото места продолжали чуть ли не гражданскую войну. Работники, которые приезжали из Москвы и вели так называемую «московскую линию», делали это очень нетактично. Поэтому часто были скандалы с местными работниками. Когда же москвичи возвращались в Москву, то они в долгу не оставались, снимали так называемых виновников разных скандалов, происшествий и т. п. Поэтому получалась страшная неразбериха, неуверенность. Никто не знал, где он будет работать завтра, что он будет делать. Никто ни за какое дело не отвечал. Мне приходилось во всей этой путанице разбираться, кто прав и кто виноват, наказывать действительно виновных, а в то же время выправлять структуру, намечать будущие четкие, организационные формы.

Нужно было не только превратить золотую промышленность из кустарного промысла в механизированную индустрию, надо было проделать огромную работу сначала по созданию самой организации, а затем уже по механизации золотой промышленности и по оборудованию ее. Иначе нельзя было бы начать с 1929 г. намеченное правительством превращение полукустарной золотой промышленности в подлинную отрасль социалистической индустрии. Нельзя было вести разведочные работы, особенно по рудному золоту, нельзя было бы построить и оборудовать и ввести в эксплоатацию ряд крупных предприятий, если существует неразбериха и всякие препятствия организационного порядка. Вот тут-то и сказалась та огромная работа, которую проделали тов. Сталин и Центральный комитет нашей партии.

Дело создания золотой промышленности заключалось не только в постройке рудников, амальгамационных фабрик, эфельных заводов, драг, гидравлик и прочих механизмов.

В разведке мы применили лучшие методы США

Параллельно с этим должны были бы быть проведены в жизнь все мероприятия организационного порядка, связывающие между собой отдельные бывшие частновладельческие прииски, новые рудники, драги, шахты. Должен быть уничтожен примитивный анархизм и центробежные стремления, должны быть созданы производственные коллективы, предприятия, производственные тресты, такие же, какие были созданы уже к этому времени по всей нашей промышленности. В то же время мы должны были создать геологическую часть, провести геологические работы, начать исследовательские работы, о которых раньше и не думали.

В разведке мы должны были применить самые лучшие методы, которые я видел в США. Разведочные работы должны были итти впереди всех других работ, чтобы обеспечить запасами разворот нашей растущей золотопромышленности.

То же самое касалось и горно-подготовительных работ, которые в то время находились повсюду в отставании и никоим образом не могли обеспечить быстрого увеличения добычи золота.

Это нужно было сделать немедленно, потому что без наличия проверенной и вполне определенной сырьевой базы никакой план нового строительства рудников и фабрик ни к чему не привел бы. Рост золотой промышленности определялся прежде всего кадрами, затем организацией труда, освоением разведки, наличием подготовленных запасов золота и, наконец, тем оборудованием, которое мы могли дать на наши золотопромышленные предприятия.

Вот этой-то работы Москва и не вела. Тогда на местах уже сидели опытные люди, как Перышкин, Краукле, Ганин, Баранов. Они понимали, что настоящей работы нет, но сами тоже не имели общего плана. Для них для всех открытием явился тот сталинский план широкого развертывания работ, который я им рассказал: они ухватились обеими руками и за мысль механизации и за идею пересадки американских методов работ, за расширение разведок, строительство новых рудников, приисков, шахт.

Путеводной звездой были для меня и для всех работников предприятий слова тов. Сталина, что золотая промышленность имеет свой пролетариат, что есть рабочие кадры, из которых нужно выдвигать работников, инженеров, директоров, и что основной людской материал для создания золотой промышленности должен быть взят на местах из самой гущи золотой промышленности — из среды рабочего класса. На это я и опирался и благодаря этому мне, кажется, удалось найти общий язык с лучшими работниками золотой промышленности; кроме того, ЦК партии дал нам несколько сот прекрасных работников, большинство которых работает на золоте до сих пор.

Я должен отметить ряд работников — разведчиков золотой промышленности, которые в самые тяжелые годы ее существования, в 1924—1928 гг., вели геологоразведку, открывали новые месторождения. Здесь необходимо упомянуть Вольдемара Петровича Бертина, открывшего Алдан и много положившего труда на его развертывание. Также нельзя забывать тт. Васильева, Полевого. В дальнейшем к этим геологоразведчикам присоединились Нифонтов, Серегин, Зайцев и др.

Очень много было сделано в самое тяжелое время этими работниками, отдавшими лучшие свои годы тяжелому таежному труду.

Разведчики золотой промышленности в самые тяжелые годы, в 1924—1928 гг., вели геологоразведку, открывали новые месторождения

Мне приходилось видеть на Аляске энтузиастов своего дела, но вся эта американская публика работала в гораздо более легких условиях и по существу дела в подметки нашим исследователям и изыскателям не годилась.

Я должен упомянуть о работе бывшего председателя ЦК нашего профсоюза т. Степана Васильевича Васильева, который провел колоссальную работу на Алдане, и о многих других пионерах золотого дела, живших и творивших в обстановке гораздо более сложной и тяжелой, чем пресловутые герои Джека Лондона, Джона Кервуда, Фенимора Купера, Брет-Гарта.

Наши герои, преданные делу социализма, работают из-за побуждений, куда более чистых и высоких, чем герои капиталистической спекуляции — по существу рвачи и авантюристы.

Однако и мало и плохо отразили в нашей литературе самоотверженных советских героев тайги, людей, преданных делу социалистического строительства.

В отличие от американских писателей, специализировавшихся на небольших новеллах, типа рассказов О'Генри, рассказов Джека Лондона и т. д., наши советские писатели стараются писать о золоте большие толстые романы. Не зная хорошо бытовой стороны нашей жизни, будучи мало знакомыми с нашим инженерно-техническим персоналом, с его жизнью, с жизнью рабочих, с жизнью старателей — они в конце концов создают большие расплывчатые повести, содержащие мало тех особенностей, которые и составляют сущность жизни на золотых приисках. Выгодное исключение представляет книга т. А. Р. Альшанского, б. управляющего якутским трестом Алданзолото, «Путь к золоту».[48] Остальные же полны недостатков. Даже книга В. Я. Шишкова «Угрюм-река» имеет их. Шишков собрал в этой книге целый ряд старых легенд и пересказывает их. Когда читаешь эту книгу, чувствуешь, что автор не вращался непосредственно среди рабочих на самом производстве, не знает подробно их жизни, быта, интересов. Такие люди, как Прохор Громов, несомненно были на Лене среди промышленников, но все то, что проделывали эксплоататоры на Лене, автор концентрирует на одном Прохоре Громове.

Поэтому герой «Угрюм-реки» — чересчур уж крупный хищник. Уж очень много ему одному приписывается, слишком сильна и демонична эта натура, несомненно собранная из разных прототипов. В. Я. Шишков показывает читателю, что весь этот демонизм оказался никчемным, вся его сила растрачена попусту, как это и должно быть в капиталистическом обществе.

Тип хищника Громова — тип отживший, отрицательный, это все отголоски недавнего прошлого. А ведь теперь строим мы социалистическую Лену, и много у нас людей, настоящих героев с сильным характером, с размахом побольше чем у Громова. Положительных типов у Шишкова нет. Герой «Угрюм-реки» — это дьякон Ферапонт, который руками так зажал лапу медведя, что несчастный зверь не мог сдвинуться и был убит ударами молотка. Неужели ничего более интересного в смысле типажа нельзя было на Лене найти, кроме рассказа о том, как замучили бедного медведя при помощи дьякона Ферапонта и молотка?

Не плохо написана книжка Завадовского «Золото». Эту книжку автор как раз посвящает не Лене, а Алдану. Он уже, по-видимому, несколько более знаком, чем Шишков, с нашей промышленностью, но в его книге тоже не чувствуется знания жизни и работы на Алдане. Его герои переживают остатки тех нездоровых настроений, которые были у старых дореволюционных старателей и рабочих — это кутежи, всякого рода похождения — драки, разврат. Правда, герои его повести выходят на советскую дорогу, но книжка растянута и могла бы быть, конечно, гораздо лучше, если бы автор поближе знал то, о чем он пишет, описал бы нам Корыстного, Альшанского, Васильева, Чернова, Фаткулова, а не тех по существу ничем не замечательных лиц, о которых он повествует.

Автор знает жизнь и работу уральских старателей...

Художественное мастерство В. Я. Шишкова, несомненно, значительно выше, чем Леонида Завадовского, но книжка Завадовского все-таки неплохая книжка, хотя повествует по существу о никчемных людях, а вовсе не о героях социалистической стройки. Книга Н. Петрова ничем особенным не отличается от первых двух, разве тем, что слабее их.

Есть еще книга В. Л. Лидина «Искатели», значительно меньшая по объему, чем обе предыдущие, но не худшая по качеству.

В книге Лидина чувствуется уже писатель, который или сам непосредственно знакомился с работой на приисках, или изучал это дело по книгам, по расспросам и беседам. Правда, Лидин имеет претензию блистать во многих местах технической терминологией, но блещет он ею без особых теоретических погрешностей, и его «технологические отступления» нельзя назвать скучными и неуместными. У Лидина уже более верно описываются старатели, причем он дает два типа старателей: новый советский старатель, очерченный очень слабо, и старатель, оставшийся как осколок от старого быта. Это отживающий и теперь уже редкий тип старателя — подкулачника, запьянцовского парня, способного на все, вплоть до гнусного преступления, кражи, побоев, убийства и т. д. Его автор описывает более обстоятельно.

Есть еще книга «Лога» Л. Бондина, посвященная описанию жизни уральских старателей и рабочих. Книга эта хорошая: написана она с большим знанием быта, особенно в той части, где автор говорит о дореволюционном времени. Однако книга сильно растянута, и в ней нет того необходимого детального знания производства и быта, которое одно может помочь автору создать ценное произведение. Автор «Логов» лучше знает, несомненно, дореволюционный быт, чем современную обстановку героических стремлений, сталинских темпов, стахановских достижений.

Все книги эти, за исключением «Угрюм-реки», в смысле искусства писать и создавать захватывающие типы, уступают книгам Джека Лондона и Брет-Гарта, которые тоже много писали о золотой промышленности. Авторы не научились еще остро подавать читателю интересный бытовой и героический материал, а героика золотой промышленности в период начала ее строительства в наше советское время является прекраснейшим материалом для художественного произведения. Никто из авторов не сумел дать этой героики творчества, героики соревнования, героики Стаханова, Чернова, Акманова, Колеватова. Если бы авторы давали не большие книги, а рассказы по типу рассказов Джека Лондона или О’Генри, или приисковых рассказов Брет-Гарта, то их художественное творчество могло бы дать больше, и читатель сумел бы действительно представить себе все то, что сделано и что делается в золотой промышленности.

Река Олекма, путь к золотым приискам Тунгира, Нюкжи и др.

Наши стройки, все эти новые города — Незаметный, Дарасун, Балей, — выросшие в тайге, все эти школы, клубы, электростанции, телефоны, радио — разве не материал для писателя вся эта новая советская культура и те герои, которые ее несут в далекую тайгу? А сама тайга с ее неоглядными просторами, с ее дикостью, малокультурьем — разве не материал для художественного показа борьбы за насаждение советской культуры, за создание в самых глухих местах культурных центров?

М. С. Бухов рассказывал мне про одного автора, не буду называть фамилию, который захотел написать книгу о золоте, фантастический роман будущего, причем начало этого романа развивается в нашей промышленности в Казахстане. И вот, как автор представлял себе свою будущую работу. Он пришел к т. М. С. Бухову и попросил направить его на один из приисков Казахстана, обеспечив ему в течение года зарплату в тысячу рублей в месяц, два «золотых» пайка, квартиру и право пользования автомобилем. Джек Лондон, когда писал свои книги, ни с кем не договаривался о подобных условиях, а просто работал на приисках и изучал жизнь; между тем его рассказы читаются с захватывающим интересом. А у нас тт. Жаровы и Алтаузены получают по нескольку десятков тысяч, а в результате... нет ни одной строчки.

Мы живем, правда, в других условиях, наше пролетарское государство должно помочь писателю, чтобы он мог осуществить свою идею, но нельзя же только давать и ничего не получать обратно. К тому же всякое произведение только тогда имеет ценность, когда оно написано со знанием дела и с любовью, когда автор сам изучит условия той промышленности, о которой он хочет писать, когда он сам поработает в шахте на прииске. Он сам должен в разрезе стать бок о бок со старателем, он должен пожить с ним в палатке или в шалаше, посидеть за чайником около костра, спеть с ним вместе любимые песни и вместе с приятным пережить все те невзгоды и тяжести таежного труда, которые он собирается описывать. Пусть он послушает рассказы старателей не с автомобиля и не «собрав их на беседу в бараки», а пусть после тяжелого рабочего дня у вечернего огонька на отдыхе послушает, что говорят люди, исходившие тайгу вдоль и поперек, знающие каждый куст и не раз бывавшие в таких переделках, от которых свежему человеку, а особенно московскому писателю, становится жутко. Мне рассказывал один старатель, как он вместе со своим товарищем нашел в 1884 г. на прииске Чибижек самородок золота весом около двух пудов, как они скрыли его от конторы. Рассказал, как договорились друг с другом не выдавать женам эту свою тайну и как один из них не выдержал, проболтался своей «бабе». Ну, а раз дело дошло до «бабы», говорил старатель, значит надо итти в контору объявляться, все равно «баба» не выдержит, разболтает. Достав самородок из-под кореньев и листьев, куда они его спрятали, они снесли его в контору, хозяину приисков — известному золотопромышленнику Иваницкому, который дал им за этот самородок четвертую часть стоимости. Ребята поделили честно пополам эти деньги, и автор рассказа, прокутив часть денег в селе Тисуль, отложил остальные для своего хозяйства. Это был по тому времени огромный капитал, и автор мог бы сделаться лавочником, торговцем. Но снова тайга, золото потянули обратно, и он вернулся на рудник, «послав к чортовой матери все свое богатство». Но у него осталось крупное приобретение: за много лет работы он изучил золото, а теперь, уже в наше время, он прошел курсы штейгеров и является консультантом для старателей, знатоком дела, к которому всякий приходит за советом и указанием. Таким образом он создал себе уже при советской власти почетное положение честным трудом и стал пользоваться огромным уважением в своей среде. А второй товарищ по находке самородка прокутил все деньги в том же селе Тисуль, прошиковав вместе со своей болтливой «бабой», пока были деньги. Рассказывал старый штейгер, как его товарищ ходил по грязи, разостлав кумач, как он пил «господское» вино, как он ездил на бороне, запряженной девками, одевшись во все то, что могло подойти под капризный вкус разбогатевшего сразу некультурного человека и его жены — плисы, «часы с чепкой», канаусовая рубаха, лакированные сапоги, разные шали, ботинки, кофты и всякое шелковье для «бабы».

Много рассказывал мне старик и о золотопромышленнике Иваницком, о его легендарных пирах и охотах, о его неописуемом искусстве стрельбы из ружья. Этот предприниматель стрелял так, что ему доверяли чужие и близкие люди свою жизнь без всякого страха. Он клал яблоко на голову своей жене во время какого-нибудь кутежа и на 40 шагов сбивал при всех гостях это яблоко пулей. Сидя у окна в часы безделья, он занимался тем, что выбивал пулей трубку или папироску изо рта проходившего по двору конторы. Этого героя «не нашего времени» следовало бы изобразить вместе с описанием невероятной эксплоатации рабочих на его приисках, на ряду с описанием тогдашнего приискового быта, быта тяжелой, каторжной жизни, гибельной для рабочих, и на ряду с этим огромных заработков и легкой жизни для эксплоататоров.

И он вернулся на рудник...

Следовало бы нашим писателям побывать на приисках, все это послушать, все это описать, отбросив все наслоившееся и созданное фантазией. Все это можно сделать только тогда, когда человек знает обстановку жизни и работы, знает ее не по книге, а знает ее из уст живых свидетелей, живых участников, знает так, как должен знать писатель, изучивший все детали быта, как знал ее Островский, как знал т. Альшанский, недавно написавший прекрасную книгу «Путь к золоту», о которой я уже говорил.

На фоне строительства таких золотых комбинатов, как Дарасун, Балей, Степняк, Джетыгара, можно было бы выдвинуть таких людей, как Макар Ефимович Гасилов, бригадир-стахановец Дарасуна, или Степан Игнатьевич Флусов — алданский первооткрыватель и разведчик.

Использовать старые легенды, предания, рассказы — все это нужно, но главным образом для того, чтобы на их основе еще ярче выдвинуть алданскую, например, героику, все подвиги замечательнейших людей, погибших в тайге от голода и цынги, но не сдавших врагу советского золота.

Эти все богатейшие материалы по «былям Алдана» только еще ждут писателя-художника.

Затем, сколько материала можно было бы почерпнуть из эпохи начала строительства, когда боролись за установку драг, за электростанции, за механизацию!

Когда я был на Алдане в 1929 г., то уже велись работы по механизации. Мне пришлось как раз выбирать место для электрической драги. В то время еще были такие люди, которые защищали кустарные способы работы и были против введения новой техники, американской. Из них можно упомянуть «инженера» Грундвальда, которому с большим трудом удалось вбить в голову, что нельзя заниматься кустарщиной, а нужно подходить к золотой промышленности как ко всякой другой, т. е. во всеоружии науки и техники.

Были такие люди, которые отрицали выгоды введения драг. Особенно много было таких людей, которые с пеной у рта боролись против постройки рудников, говоря, что это не нужно, что нам хватит на наш век одних россыпей. Всем нам приходилось очень много бороться, чтобы победить этот консерватизм. Мы мобилизовали против них молодые силы, а молодежь и партийная прослойка на приисках всегда боролись за науку, технику, механизацию. Тут помогли нам американцы, которые приехали из Аляски, в частности инженеры Литтльпедж, Робертс, Вильсон и др., а также старые наши инженеры: Борисов, Чарквиани, Мисюревич, Маршалов. Молодые инженеры, которые сейчас занимают большие посты, были передовым отрядом в этой борьбе. Тогда они были даже не инженерами, а студентами — Кузнецов, Емельянов, Кузмицкий, Селиховкин, Канцович, Соколов и многие инженеры, которые пришли к нам из других отраслей промышленности, и многие партийцы, присланные ЦК партии. Вот всю эту борьбу, весь этот энтузиазм, все это следовало бы отобразить нашим писателям.

Многие перипетии этой борьбы я наблюдал на приисках. Много наблюдал я курьезных сцен и событий, некоторые из них не вредно рассказать.

Однажды на Дальнем Востоке мне пришлось заехать на один прииск, где должна была быть поставлена драга. Части этой драги уже были завезены по воде, и на прииске ждали монтера для сборки.

Части драги завезены были по воде

На Дальнем Востоке драг в дореволюционное время не было, за исключением двух-трех. Драги на Дальнем Востоке стали первыми внедрять в практику Г. И. Перышкин и инж. С. А. Кузмицкий. Тов. Г. И. Перышкин и его инженеры подходили к делу совершенно правильно. Они завозили драги современного типа, мощные, электрические и начали с постройки электростанций, тоже американского типа. Конечно, здесь была страшная борьба. Были противники этого дела, и Г. И. Перышкина обвиняли чуть ли не в контрреволюции, особенно тогда, когда нужно было на лошадях везти большие 13,5-футовые драги. Но Перышкин и его инженеры при поддержке партийных организаций и Павла Петровича Постышева это дело провели, и на Дальнем Востоке теперь работает порядочное количество советских электрических драг.

Благополучная доставка частей драги на прииск

Не везде на приисках охотно ставили эти драги, часто было наоборот, но были случаи, когда устраивали курьезнейшие встречи для драг, как носителей новой культуры и техники.

Так вот, приехал я на один из приисков ночью. Лошадь я поставил в конюшню, где, к моему удивлению, не было ни одного конюха. Пришлось привязать коня, а после и задать ему корма. Между тем в конторе прииска был свет, окна были ярко освещены, я этому тоже удивился, так как было около часа ночи. Из конторы явственно неслось: «зовет меня криком своим и вымолвить хочет: давай улетим». Когда я вошел в контору, то увидел, что народ был занят не работой и не одними только песнями: в большой комнате, очевидно, в бухгалтерии, устроена была пирушка. Столы были составлены в ряд, и публика сидела за столами, произносились тосты, выпивали, ну и пели песни. Потом оказалось, что праздновалась благополучная доставка частей драги, а потому собрались весь треугольник и знатные люди прииска праздновать это событие.

Я был встречен заведующим, который спросил меня, откуда я приехал. Я был в кожаной куртке и высоких сапогах, походил на монтера. Заведующий обрадовался, когда я ему сказал, что приехал по делу сборки драги. Он крепко пожал мне руку и стал кричать: «Наконец-то Москва прислала нам монтера». Затем предложил всем выпить за мое здоровье. Собравшиеся инженеры, служащие, рабочие выпили за мое здоровье, за драгу, за то, чтобы ее скорее собрали, обещали всяческую помощь в механизации. Я, конечно, никаких дискуссий по этому поводу не открывал, потому что большинство публики было в нетрезвом состоянии. Как раз тут вышел скандал между заведующим и бухгалтером, и я под шумок отправился спать на сеновал, задав предварительно коню корма. Гуляющие разошлись, примерно, на рассвете, причем заведующий и бухгалтер долго спорили, как и на какие счета надо записывать дражные части, из-за чего собственно и вышел скандал, кончившийся затем благополучно.

На другой день я обратился к заведующему с просьбой дать мне возможность ознакомиться с положением дела у него. Он только что очнулся, выпил порядочное количество воды или еще чего-то, кажется рассола из-под соленых огурцов или из-под капусты. Он мне ответил:

— Слушай, товарищ монтер, иди, смотри свою драгу.

Когда я сказал, что я должен осмотреть прииски и что я специально приехал из Москвы для этого, он мне заметил, что не мешало бы мне выспаться получше.

— А то ведь плетешь чорт знает какую чушь...

С большим трудом удалось мне доказать ему, что я приехал не для монтажа драги, а для проверки всего предприятия.

Тогда только, выпив еще рассола, он вместе со мной пошел показывать прииск.

Организационная часть, отчетность, бухгалтерия были в жалком состоянии. Кроме самого заведующего, который хорошо знал дело, почти не было ни одного хорошего инженера и техника, и мне потом пришлось сильно подкрепить этот прииск работниками. О прииске этом я сохранил хорошие воспоминания, потому что люди эти как умели дрались за технику, за прогресс. Конечно, это не было оправданием для пьянки, и за это я поругал заведующего, но песни они пели хорошо.

Осмотрели работы на приисках

Много таких и подобных курьезов было во время этой первой поездки — меня ведь никто еще не знал в лицо, и я часто этим пользовался, чтобы потом посмеяться над разными приключениями, в которые мне приходилось попадать.

Например, один из присланных московских управляющих без кучера не мог обходиться. Один раз он поехал без кучера, и у него распряглись лошади. Как раз я ехал на этот прииск на плохонькой лошаденке. Встретив меня по дороге, управляющий сказал:

— Помоги мне, мил-человек, у меня лошадь распряглась.

Я, конечно, запряг ему лошадей и проводил его до прииска.

— Спасибо, я приехал к себе на прииск, — сказал он, — поезжай теперь своей дорогой.

Тогда я официально представился и пробрал его как следует, во-первых, за то, что он не умеет запрягать лошадей, во-вторых, за то, что даже не покормил человека, помогавшего ему в тайге, а послал его ехать «своей дорогой». Так поступать на золоте не годится, и московский управляющий научился, как надо обращаться с народом.

Кроме этого были и другие веселые случаи, которые я перечисляю потому, что люблю посмеяться на досуге.

Я поехал в Усть-Кару с одним управляющим, который очень хорошо знал золотую промышленность, но все время писал докладные записки. В остальном, он был вполне нормальный человек. Я не хочу называть его фамилию, так как очень люблю его и не хочу конфузить.

Сам же он, прочитав мой рассказ, наверно, вспомнит эту историю. Проехал я с ним на Нижнюю Кару, осмотрел работы на приисках и поехал ночевать в деревню, где нам была отведена квартира. Дело было около 11 часов вечера. Пришли к нам комсомольцы в избу и говорят мне вежливенько:

— Пожалуйста, т. Серебровский, сделайте на нашем совещании доклад о задачах комсомола.

Я им говорю, что спать хочу и что я не комсомолец, но они резонно говорят, что как член партии я должен помогать комсомолу.

— Выспаться же вы успеете завтра, пока будете ехать на моторке, — сказали они мне.

Собрание было на горе.

Мы на эту гору влезли с большим трудом. Спели: «Из-за острова на стрежень». Потом я стал делать доклад. Некоторые парочки потихоньку от других исчезали, а потом возвращались. После окончания доклада они попросили меня пойти в деревню и зайти с ними в помещение клуба хотя бы на минутку. Пошли в клуб, почему-то по задам деревни, огородами, спели там «Дальневосточную», потом «Ах ты доля, моя доля». Поговорили часок очень интересно. После этого вся молодежь отправилась в деревню с песнями, как будто бы все время сидела в клубе со мной и все время слушала мой доклад.

В это время уже рассветало, и я решил разбудить управляющего и отправиться на моторке вверх по реке до Сретенска. Когда я пришел в избу, в которой я оставил управляющего, тот все еще сидел и писал. [49] Оказывается, он тоже не ложился спать, тоже надеясь на моторке выспаться, но время провел менее весело, чем мы.

Моторка эта оказалась малосильной, она могла продвигаться вверх по Шилке не более одного километра в час. Проехали мы примерно километра три до следующего селения, тогда я плюнул на это дело и попросил, чтобы меня высадили на берег, где я надеялся найти лошадь в сельсовете. Моторист по неопытности так повернул лодку, что мы сели на мель, как раз напротив деревни. Я не стал дожидаться конца этой канители и решил добраться до берега, где виден был народ, и ехать верхом в Сретенск километров 120, куда мне срочно было нужно Управляющий со мной не хотел отправляться, потому что, оказывается, он и плавать не умел. Когда я добрался до деревни, мне в сельсовете дали коня, и я отправился вверх по реке тропою. Лошадь была довольно хорошая, и к вечеру мне удалось покрыть довольно большое расстояние. Тропа проходила по берегу Шилки, красивейшей нашей реки.

Я остановился в маленьком зимовье, где проживало одно семейство. Застал я там пожилого человека — таежника лет под 50 и его дочку лет 18—20 — здоровую девицу с завязанной рукой.

Поставил я своего коня на дворе, расседлал его, пошел в избу и сказал, что я штейгер и еду в город. Хозяин на вид был суровый, но после разговора немного отмяк, заинтересовался положением на приисках, стал спрашивать, как идут дела в Москве. После этого приказал дочери, чтобы она хорошо посмотрела за лошадью, а потом приказал поставить самовар, дать нам выпить чаю и закусить.

Вечером, когда стемнело, явилась его жена, которая, оказывается, была где-то неподалеку от зимовья — на покосе или на какой-то другой работе. Она сказала мужу, что оставила там сына и племянника, а сама приехала за продовольствием. Раза два мне говорил хозяин, что дочка на боль в руке жалуется. Я сделал ей, как умел, согревательный компресс — у нее в руке была большая заноза и нарыв. И вот на рассвете чувствую, что меня кто-то толкает: смотрю — стоит хозяйская дочка, просит меня выйти на двор, показывает на руку и говорит: «что я буду делать с рукой». Я снова развязал ей руку, оказалось, компресс мой подействовал, и нарыв прорвался. Вышла оттуда такая здоровенная заноза, что я удивился, каким образом она там помещалась. Рука у девицы сильно похудела, так как нарыв прорвался, и всякая гадость оттуда вышла.

— Вот беда-то, рука похудела, — говорит мне девица. Я ей говорю, что это хорошо, значит скоро заживет. А она плачет:

— Теперь я и в Сретенск не попаду, раз у меня рука без доктора заживет.

Тут я сообразил, в чем дело. Собрал много тряпок, положил ей на руку, забинтовал так, чтобы «больная» рука была вдвое толще здоровой. После этого лег немного отдохнуть, но вскоре хозяин меня разбудил и весьма тревожно заявил:

— Что же мне делать с дочкой — рука все больше пухнет, пожалуй, ее придется отправить к доктору — операцию делать; мы со старухой не знаем, как ее отправить одну. Просим вас — может быть вы ее возьмете с собой и покажете знакомому доктору.

В это время входит дочка:

— Да как же он поедет, у него лошадь расковалась.

Тогда хозяин говорит: «ну, ладно, поезжайте вместе до Сретенска, дам я вам двух хороших лошадей, а эту племянник угонит в сельсовет обратно». Я, конечно, на это предложение согласился, и мы с этой девицей поехали в Сретенск. Захватила она с собой кое-какие вещи, и на двух свежих лошадях к вечеру того же дня добрались до Сретенского перевоза, а паром доставил нас в город.

Я, признаться, никак не мог понять, на кой шут это понадобилось хозяйской дочке выдумывать всю эту историю с рукой. Когда мы приехали в Сретенск и девица узнала, что мне нужно ехать в управление, то она пустилась, несмотря на позднее время, разыскивать какого-то Васю и сказала мне, что утром она познакомит меня с «ее Василием». Оказывается, отец этой девицы не соглашался отдавать ее за Василия замуж, а мать ее, вернее мачеха, поддерживала в этом отношении старика... Вот девица нарочно занозила себе руку, чтобы удрать оттуда, а меня использовала для достижения своей цели, на что я, конечно, не сердился, а был очень рад помочь.

На другой день ко мне в управление явился Василий, который оказался нашим приисковым десятником. Он очень извинялся за беспокойство и очень меня благодарил за помощь, которую я оказал его невесте — теперешней жене, а также за то, что ему жена привела двух лошадей и сундук с вещами.

Я бы не рассказывал об этом факте, если бы этот Василий не сделался крупным нашим работником. Он окончил курсы техникума, затем учился в Промакадемии и в настоящее время управляет одним большим нашим районом; мы с ним большие приятели и часто со смехом вспоминаем об этом случае.

Тот управляющий, которого я оставил на моторке, кое-как оттуда выбрался и то же самое, верхом на лошади, доехал до деревни. Он и в настоящее время работает в золотой промышленности на очень ответственной должности и хотя верхом ездит все еще скверно, но золотую промышленность знает прекрасно. Кроме того он замечательно хороший человек и превосходный работник, хотя ужасно любит писать и пишет тов. Серго Орджоникидзе такие длинные докладные записки, что их немыслимо дочитать до конца.

Зимовье, где я остановился, было маленькое, сколоченное на живую руку из досок

Из других таких интересных посещений можно было бы отметить еще несколько, например, мое посещение с т. Кантером Дарасунского рудника, который в то время принадлежал Дальбанку, и когда только-только Григорий Иванович Перышкин начал банковиков обхаживать, чтобы получить рудники в ведение золотой промышленности.

Когда я приехал с Кантером на этот рудник, то там буквально ничего не было. Ехать пришлось на лошади, дорога была отчаянная и, можно сказать, вымотала всю душу. Сейчас на Дарасун проведена не плохая автомобильная дорога, а кроме того заканчивается железнодорожная узкоколейка протяжением 108 км.

На Дарасуне я пробыл несколько дней. Спали мы вповалку в конторе, причем т. Кантера ужасно кусали блохи, и он не мог спать. Меня почему-то блохи никогда не кусали, чего не могу сказать о клопах. Их тоже было тогда на приисках великое множество. Вообще условия жизни на приисках и, в частности, на Дарасуне были отчаянные. Никакого сравнения нет с теперешним Дарасуном, с поселками, которые выстроил Михаил Иванович Новиков, с теми замечательными рудниками и той прекрасной флотационной фабрикой, которые там теперь имеются.

На обратном пути в Москву я заехал на Урал, там дело обстояло лучше, чем где бы то ни было. На юге Урала я осмотрел рудник Кочкарский. Там была электростанция, но турбина была оттуда увезена в Челябинск. Пришлось заново строить электростанцию. Очень было много недостатков и на этом руднике, но все-таки это было предприятие, которое могло работать и которое уже работало. Там работал в то время инж. И. А. Рутковский, который много хорошего принес золотой промышленности, и если одно время запятнал себя вредительством, то впоследствии исправился и заслужил амнистию. Было на Урале много хороших дельных партийцев, из которых впоследствии вышли прекрасные управляющие, руководители наших приисков. Тут я убедился еще раз в мудрых словах тов. Сталина, что люди на местах были не плохие, и работа шла, нужно было ее усилить как следует.

Наши инженеры поехали в Америку осматривать заводы и драги

Затем я посетил Миасс, который в то время не давал почти никакой добычи. Тогда еще не было ни драг, ни Мелентьевского рудника, ни фабрики. Инж. И. А. Рутковский работал тогда на Кочкаре и на Миассе. Затем там работал т. Золотько, и, наконец, много труда положил т. Лацкий, а в особенности т. Баранов, который был первым восстановителем и организатором работы на Кочкаре и в Миассе. Затем нужно отметить работу американского инж. Литтльпеджа, который ввел на Кочкаре американские методы работы, построил там настоящие шахты. Он был там главным инженером.

Затем я поехал знакомиться с Северным Уралом, с нашими платиновыми приисками. Большую работу по восстановлению добычи платины и по монтажу драг на Урале провел Сулимов Алексей Егорович, до сих пор работающий в золотой промышленности, а также П. В. Щука.

В 1926 г. была послана специальная комиссия в Америку для того, чтобы там на месте ознакомиться с оборудованием, с техникой производства и выбрать наиболее подходящий тип драги для работы в Сибири и на Урале. Наши инженеры весьма подробно осмотрели заводы Мерион и Бюссайрис, которые занимались постройкой драг и изготовлением частей для них. Кроме того, драги собирал завод Юба в Калифорнии. Этот тип драги и приняли наши инженеры с изменениями в расчете на большую крепость наших грунтов, чем на реке Сакраменто. В Калифорнии драгами работают мягкие речные наносы без всякой валунистости; там работают драги с размерами черпаков в 22 фута. У нас в уральских условиях такими драгами нельзя работать, и А. Е. Сулимов остановился на 13,5-футовой драге. Такие драги были поставлены на Урале, в Тагиле и на Ису (изготовлены они были Путиловским, ныне Кировским заводом).

Работами этими занимались инж. Дрозжилов, Мисюревич, которые ездили в Америку и там достали проект, чертежи и некоторые запасные части. Монтаж первой драги проводил инж. Серебряков. Огромная работа проведена А. Е. Сулимовым, который это дело возглавлял. Из местных работников на Урале, именно в Кытлыме, нужно отметить Крючкова — это старый кадровый рабочий, вышедший из настоящей, как говорят, рабочей семьи, воспитавший и подготовивший много умных молодых работников, которые теперь работают в золотой промышленности.

Так восстанавливался золотой Урал, и так стал он расти дальше.

Пущены были все старые прииски, построены многие новые рудники. Здесь же очень много было открыто новых россыпей, и начали работать такие рудные месторождения, о которых раньше и понятия не имели.

Очень много сделали для Урала проф. А. П. Смолин, Ушаков и Василий Павлович Трифонов, который и в настоящее время работает у нас и прославился открытием новых рудников, таких как Мелентьевский. Кроме того, мы выстроили заново рудник Березовский. Этот рудник старый, старше, чем Кочкарь, но капиталисты разрабатывали его только сверху, а вглубь не шли. Инж. Емельянов поставил водоотлив, а я помог привезти две турбины Юнгстрема из Баку, и Березовский рудник вырос за эти годы в крупнейшее предприятие, которое закреплено было усилиями И. С. Ершова — управляющего Уральского треста, очень много за последние четыре года сделавшего для золотой промышленности Урала.

С Урала я поздно осенью 1928 г. вернулся в Москву, но мой очерк первой поездки по Дальневосточному краю, Сибири и Уралу будет неполным, если я ничего не скажу о старателях.

В то время, когда я пришел на золото, старательский труд еще не был в порядке, не был как следует организован. Я сейчас опишу, в каком состоянии мы застали этот вид добычи и как в дальнейшем шло его развитие. Я располагаю материалами обследования свыше двух тысяч старателей на Дальнем Востоке, вернее Забайкалья. Этот материал сообщен мне М. С. Буховым, который принимал участие в его оформлении.

Материал представляет собой огромную ценность и дал основание для целого ряда выводов в налаживании старательского труда в нашей промышленности.

Материал этот собран в 1928 г.

Прежде всего, сообщу цифры. Обследованы были 2326 старателей. Все они были объединены в 220 артелей. Эти старатели разделяются на старателей, не связанных с крестьянским хозяйством, — 79,3% и 20,7% — крестьян из окрестных деревень. Примерно 75—85% этих старателей были семейными. Все это было в большинстве русское коренное население, связанное с местностью, где производились работы.

Старательские работы велись тогда совершенно примитивным образом: лоток, бутара и американка и доводка на вашгерде. Вот и вся механизация, которой располагали тогда старатели. Лотком пользовался одиночка, американку применяли небольшие артели в 5 и 8 чел. Артель в 20—30 чел. пользовалась бутарой. Ямные работы велись без крепления, оттайку вечной мерзлоты вели пожогами, без вентиляции. Технические силы были только на некоторых приисках, на большинстве же приисков технического персонала совсем не было. Технический персонал там, где он имелся, загружен был совсем не технической работой — производил учет выпуска нормированных продуктов, составлял договора со старателями, вел заготовку лесоматериалов и всю канцелярскую работу.

При организации артели обычно появлялась инициативная группа, а еще чаще один «инициатор», так называемый старшина, — очень часто не рабочий, а просто эксплоататор мелкого пошиба, извлекающий выгоду из неосведомленности и неграмотности старателей. К тому времени, к которому относится обследование, уже существовал закон о старателях, и нормальный устав артели старателей был утвержден НКТ РСФСР.

Вначале, перед организацией артели, инициативная группа старателей намечала в управлении прииска участок для разработки и выясняла предварительные условия, на которых может быть сдан участок. Затем набиралась уже сама артель, причем подбор членов артели производился не только с учетом пригодности к работе, но часто и по соображению родства, свойства и т. д. Затем «выбирали» уполномоченного, оформив, так сказать, его «избрание» на общем собрании артели. Желающие после этого войти в сформированную уже артель принимались по общему согласию всей артели. В таком же порядке производилось и исключение из членов артели. «Выборность» уполномоченного в артелях существовала так, как это требовалось по закону, но фактически не всегда осуществлялась. Уполномоченные часто менялись путем назначения или даже путем самочинного захвата прав.

На уполномоченного артели возлагались административно-хозяйственные функции. В крупных артелях уполномоченный освобождался от работы и оплачивался особо. Как правило, члены артели паевых средств не вносили. Те ссуды, которые выдавались приисковым управлением артели, должны были распределяться среди членов артелей в одинаковом размере.

Заработок старателей зависел, прежде всего, от того, насколько взятый участок оказывался золотоносным, а также от того, насколько артель смогла осилить добычные работы. Участки часто давались неразведанные, и артель иногда попадала на пустоту, на слабое содержание золота, не имела средств бороться с водоносностью, затапливала работы и тогда, конечно, заработок делался ничтожным.

Вместо производственного риска — риска необходимого и разумного, — стимулом работы для старателей служил тот же старый «фарт», зависело это в основном от того, что старательские работы ставили на неразведанные участки, так как в 1928—1929 гг. разведка была поставлена очень плохо.

Во всех решениях правительства и партии по вопросу о старательском труде, во всех указаниях, которые мы имеем от тов. Сталина, везде красной нитью проводилась мысль и давалась директива о том, что старателей необходимо ставить на участки разведанные. Только при этом условии старатель мог начать рационально работать, только при этом условии он мог приблизиться к производственным рабочим.

На отдельных приисках Дальнего Востока заработок старателя составлял столько, что на этот заработок старатель не мог удовлетворить свои необходимые жизненные потребности. Поэтому там, где приисковое управление хотело удержать старателей, оно принуждено было выдавать им ссуду. Эти ссуды выдавались как мера содействия развитию старательских работ и, как видно из данных Дальневосточного краевого совещания по золотой промышленности, происходившего в Хабаровске с 14 по 21 февраля 1928 г., одно только Сретенское управление истратило по линии мер содействия 1.130 тыс. руб. Меры содействия, однако, сыграли свою роль. Они привели к тому, что падение старательской золотодобычи, тенденция к которому намечалась, было приостановлено, и создался некоторый рост заработка старателей, удерживавший их от ухода. Но деньги на руки старатель получал только в том случае, если сумма установленных вычетов за кредит не превышала суммы, причитающейся к получке за золото. Расчеты с артелями записывались в артельную книжку, а за материалы и оборудование деньги удерживались из уплаты, получаемой старателем при валовой промывке золота заготовленных артелью песков. Артелями более мощными заключались на разработку участка договора. В договоре обычно предусматривалась ответственность артели за всякий ущерб и за неправильное ведение работы. За ущерб артель отвечала своим артельным имуществом, а за неправильное ведение работ, невыполнение законных распоряжений приискового управления, за утайку или хищение золота артель могла, в наказание, совсем сниматься с работы. В каждой артели была особая книжка, прошнурованная, в которой золото записывалось по мере сдачи.

После съемки с промывного устройства золото взвешивалось и сдавалось на хранение уполномоченному артели под расписку в журнале. После этого золото доставлялось в контору прииска для окончательной очистки, взвешивания и сдачи в кассу. В маленьких артелях, при промывке на мелких приборах, порядок записи и сдачи в контору тот же, но золото после съемки засыпается в капсюль, который припечатывается горным смотрителем и оставляется у старшего артели на руках. По мере накопления капсюлей производится сдача золота в контору. Плата старателям за золото производится по общеустановленному паритету за грамм золота, исходя из средней пробы золота по каждому прииску.

Обследователи пишут, что размер утайки и хищения золота в процессе добычи песков установить не представилось возможным ни обследователям, ни самой администрации при наличии массовой добычи золота, в особенности при подземных работах, недостатке надзора и слабой квалификации большинства смотрителей.

Обследователи считают утайку и хищение золота вполне возможной, «так как не все старатели в силах отказаться от такого соблазна, да и по психологии старого старателя утайка и хищение золота на работе не считается воровством, т. е. плохим поступком, а расценивается ими просто как находка золота». Вот остаток старой, еще не сломанной психологии старого старателя, подвергавшегося жесточайшей эксплоатации на приисках при старом режиме.

Материалами, оборудованием и инструментом артели снабжались из материальных складов приисковых управлений по требованиям, которые выдавались артелям из конторы управлений. За отпущенные материалы, инструменты и продукты плата взыскивалась по себестоимости. В некоторых приисках оборудование первой необходимости — подъемники, станки, канаты, бадьи, тачки, рельсы и американки выдавались артелям в бесплатное арендное пользование, за промывание же устройства, конные бутары и т. п. взималась арендная плата.

Рабочий день старателей не регламентировался и установление его зависело целиком от воли старателей. Накануне дня отдыха старатель сокращал рабочий день и то летом, а не зимой. Артели сами по своему усмотрению делали перерывы в работе, зимой обычно час, а летом до двух часов и более (для отдыха и кормежки лошадей).

Таким образом мы видим, что к 1929 г. уже начало проводиться в жизнь в некоторых частях трудовое законодательство в отношении старателей. Совершенно исключена была старорежимная система использования амбарной промышленности для эксплоатации старателей.

Старательское промывальное устройство

Я уже говорил, что технический надзор за старательскими работами был крайне слабый. При обследовании старательских работ обнаружено было нарушение самых элементарных правил: неограждение ручных подъемных станков, слабое закрепление железных рукояток к ручным валам, отсутствие порогов, при спуске людей отсутствуют предохранительные пояса, спуск старателей производится на старых и ненадежных канатах и т. д.

Особенно неблагоприятное положение отмечают обследования в отношении жилищ старателей и санитарии. Вот что они пишут: «Поселки группируются в кругу самих приисков. Обычно поселки эти располагаются станом вокруг отдельных отводов, так как работа на прииске тянется иногда на 3—5 и 7 км. Жилище старателя в подавляющем большинстве случаев носит характер временной постройки, так как старатель, работая на том или ином месте, не уверен в том, что ему придется на нем жить продолжительное время». Жилище старателей по описанию 1928 г. было совершенно непригодно для жилья, так как не соответствовало самым элементарным требованиям жилищной гигиены и санитарии. «Почти все они без исключения холодные, сырые, темные, низкие. Углы и пазы совсем промерзают, температура помещения, благодаря отоплению железными печками, резко колеблется, и поэтому вся постройка быстро разрушается».

Постройка жилищ производилась без планировки местности и без оставления места для правильных улиц, а оставлялись лишь кривые дорожки для проезда.

Бань старателям от приисковых управлений не предоставлялось, некоторые старатели устраивали бани по-черному. Опишу эту черную баню. Полуземлянка размером 3×3,5 м, высота 2 м, отоплением в бане служит каменка. Раздевальни нет, но полок для паренья в бане устроен обязательно. Пол земляной, местами покрыт досками или жердями. Вода стекает по земляному полу наружу через отверстие в земле.

В такой черной бане можно мыться лишь после того, когда каменка совершенно протоплена, так как во время топки в помещении стоит сильный угар.

Рабочий день старателей устанавливался по их воле...

Мне пришлось видеть на Дарасуне летом 1928 г., как очередь рабочих и старателей стояла около такой бани. Хозяин бани пускал мыться в эти «термы» за 20 коп. с человека, туда входило сразу 2—3 из ожидавших, остальные раздевались тут же на улице и стояли голышами, чтобы не терять драгоценного времени.

Я бы предложил теперь желающим посмотреть на наши бани на том же Дарасуне. Это просторные, чистые помещения, с достаточным количеством холодной и горячей воды, с хорошей раздевальней, с душем. Воды и пара достаточно для всех, кто желает помыться. Ни о каких очередях на улице в раздетом виде не может быть и разговора.

Или посмотреть теперь на наши старательские поселки на Балее. Чистые, опрятные домики — значительно лучше, чем хорошие сибирские крестьянские избы. Имеются радиоустановки, на стенах картины, плакаты, приличная мебель, ровные, прямые, чисто подметенные улицы. Живут чисто, сыто, весело.

Да, положение старателей значительно изменилось к лучшему с 1928 г. Жизнь стала веселей, работа стала спориться много лучше.

Тогда, когда я впервые знакомился с золотой промышленностью, старателю было трудно жить и работать. Мне пришлось по возвращении из поездки в Москву поставить перед правительством вопрос о коренном улучшении жизни и условий труда старателей и улучшении их правового положения.

Это дело поддержал тов. Сталин и благодаря его мудрым мероприятиям положение старательской золотодобычи было настолько улучшено, что теперь мы имеем несравнимое ни с чем процветание старательского труда и веселую старательскую жизнь на приисках и рудниках.