Над горой играет свет

ГЛАВА 11. Праздник закончился

Папа пришел на мое семилетие, отмечали торжественно, хотя я подумала, что праздник всем будет не в праздник. Мама испекла мой любимый кокосовый торт с толстенным слоем кокосовой стружки. Папа усердно крутил ручку мороженицы. Томясь в ожидании мороженого, мы сосали кусочки охлаждающего соленого льда, вылетавшего наружу. Радиоприемник поставили на подоконник, чтобы его было слышно у дерева, под которым было расстелено одеяло. Заслышав «Привет, Мэри Лу», папа и мама пошли танцевать. Потом передавали песню «Пожиратель лиловых людей», про монстрика, который хотел играть в рок-группе. До чего смешная, Мика так хохотал, что выронил изо рта кусочек торта. Энди, дурашка, подпрыгивал от удовольствия. Я смеялась, глядя на все это, и предвкушала, как буду открывать пакеты с подарками.

От мамы я получила две настольных игры, «Бирюльки» и «Блошек-поскакушек». От Мики портрет кошки миссис Мендель, Энди преподнес раскрашенную картинку, голубую лошадку, а миссис Мендель мистера «Картофельная голова», это разборный пластмассовый человечек. Самый лучший подарок был от папы: такой же, как у него самого, фотоаппарат, уже с пленкой. Муся-Буся прислала три пекановых пирожных и немного денег, на карманные расходы. Я тут же всех сфотографировала. Улыбки во весь рот, будто на рекламах зубной пасты.

Глядя, как мама и папа танцуют, я подумала, что он опять с нами, он ведь все время улыбался и с удовольствием позировал мне со всеми по очереди и со всеми вместе. У мамы порозовели щеки, она хохотала как прежде, давным-давно. А потом вдруг раздался гудок машины, кто на него нажал, не знаю.

Папа взял шляпу и сказал:

— Кэти, «рамблера» я оставляю тебе.

— Как благородно с вашей стороны. Озабоченный вы мой.

— Ты хотела сказать — заботливый?

— Нет, я сказала то, что сказала. — И мама направилась к дому.

— Ну что ж, ребята, мне пора идти.

Папа стал целовать нас на прощание, Мика от него отвернулся.

У меня вспыхнула мысль, что надо всем вместе уговорить его остаться, но мы будто онемели. Будто у нас разом отказали голосовые связки. Папа развернулся и вскоре исчез за углом дома. Праздник закончился.

Я пошла во второй класс, волосы почти не отросли. Мама старалась придать моей голове пристойный вид. Однажды она призналась:

— Когда мне было столько же, сколько тебе, Руби устроила тот же фокус с моими волосами. Зараза.

В первом классе никаких проблем с учебой не возникало, миссис Линди сквозь пальцы смотрела на мои частые прогулы, надо было помогать маме, она уставала от Энди, которому требовалось все больше внимания.

У меня была сигарная коробка, туда я положила мелки, бутылочку с густым клеем, ножницы, карандаши, ластики. Мне нравилось ее открывать и нюхать. Еще мама купила мне клетчатый джемпер, белую блузку, белые носки и туфли с застежками-ремешками. Все новое, жесткое, неудобное.

Первую неделю мама делала мне два хвостика, закрепляла их махровыми резинками. Ну а потом я ходила с торчащими во все стороны волосами. Мама всегда поначалу очень старалась, но ей быстро надоедало.

Жара сменилась прохладой, зарделись листья клена, да и другие деревья, почти все, сменили цвета. Училась я в охотку. Особенно мне нравились уроки чтения. Мика оказался провидцем: мне нравилось все, кроме учительницы. Миссис Пендерпаст была ужасной злюкой, и было ей лет двести, не меньше. Она кричала на нас, обзывала неучами, вякнешь что-то без спросу, поставит на час рядом с партой. Сразу после Хеллоуина миссис Пендерпаст скончалась. Поднялась со стула и умерла, прямо в школе.

Был у нас в классе Эдсель, верзила, но увалень. Эта ведьма на глазах у всех приказывала Эдселю наклонить голову, и пониже, чтобы она смогла огреть его указкой. Я всегда зажмуривалась.

Бедолага Эдсель. Над ним смеялись, жирдяй с кривыми зубами, к тому же туповатый. На площадке для игр он держался в сторонке, бродил в углу, то почесывая зад, то ковыряясь в носу. От него часто пованивало, поэтому его даже не били, мальчишкам не хотелось нюхать запах мочи и отрыжку после гамбургеров с луком. Мне было его жаль, но все же я сообразила, что с ним лучше не водиться, еще подцепишь вшей.

За день до своей кончины миссис Пендерпаст здорово отхлестала его указкой, забыл домашнюю тетрадь. Эдсель только пыхтел и хлюпал носом, я вдруг представила себя на его месте. И сразу захотелось вырвать указку из руки миссис Пендерпаст, пусть бы это она подставила голову, мне. До того разозлилась, что у меня запылали щеки. Когда училка проходила мимо моей парты, я не удержалась:

— Миссис Пендерпаст, больше не бейте Эдселя.

Она вылупила на меня глаза.

— Что ты сказала? — Она взмахнула указкой, приготовившись поучить и меня.

Эдсель посмотрел на меня то ли с обожанием, то ли с благодарностью.

— Другим он все равно не станет. — У меня так стучало сердце, что на груди слегка подрагивала блузка.

— У-ух ты, — выдохнула девочка, сидевшая сзади.

— Весь класс наказан. Я напишу записки вашим родителям, слышите?

Обхватив голову руками, она уселась за стол и сделала несколько глубоких вдохов. Потом снова встала и подошла ко мне:

— А с вами, мисс Язычок-без-костей, я разберусь отдельно.

Меня мой язык вполне устраивал, и я тут же снова им воспользовалась:

— Вы такая же, как моя тетя. Любите наказывать, будто вы Господь Бог, только потому, что вам это можно.

Кем была миссис Пендерпаст, баптисткой, католичкой или пресвитерианкой, этого я не знаю. Но какую бы веру она ни исповедовала, мои откровения ей точно не понравились.

— Ах ты, безграмотная пигалица! Еще и богохульствуешь! — Она указала пальцем на дверь. — Убирайтесь отсюда, все. Вон! Я сказала — вон! — Она погрозила мне: — А тобой я займусь, Вирджиния Кейт, попозже. Мне тут выскочки ни к чему.

Мы гуськом выходили из класса. Одноклассники смотрели на меня как на ненормальную. Эдсель шел сзади, я чувствовала на шее его горячее дыхание, по-моему, он сказал «я люблю тебя, Вирджиния Кейт», но я надеялась, что мне только показалось.

Я тряслась от страха, пытаясь представить, что же училка решила со мной сделать. Мы выстроились на тротуаре, ждали, что теперь будет. Явился директор Такер. Посмотрев на нас, скорбно вскинул брови и прошел в класс, но буквально через несколько секунд оттуда вышел.

— Дети, за мной. — Он повел нас в кафетерий, работницы налили всем молока. Хорошие были женщины, от них можно было услышать много интересного. Про то, что вытворяют учителя, когда думают, что их никто не видит. Или про то, как директор заигрывал в баре с девушкой из Огайо.

Через неделю у нас появилась новая учительница, мисс Боуэн. Милая и добрая, она Эдселя никогда не била. А мне часто выдавала за успехи серебряные звездочки, их можно наклеивать в альбом. Миссис Пендерпаст похоронили и забыли. Но я ее помнила. Я забрала домой фотографию с указкой, которую она всегда держала на столе. На обороте надпись: «Приятный Пустяк Педерпаст. Мой лучший друг» Как все это грустно.

Странно было осознавать, что папа не придет домой и я не смогу показать ему мои звездочки. Мика почти все время торчал в своей комнате, рисовал или убегал к Басторам. Энди бродил по дому, спрашивал:

— А папа? Мама, а где папа?

Мама, не выдержав, кричала, чтобы он замолчал. Энди начинал реветь, тогда мама обнимала его, успокаивала.

Папа однажды позвонил и сказал, что у него для нас Важная Новость, и он заедет. В ожидании папы я села делать уроки. Серебряных звездочек к тому моменту набралось на целый альбом, но мне все было мало.

Мама готовила грандиозный ужин. Ради папы. Цыплята, картошка, белая отварная фасоль, домашние булочки. А на десерт любимый папин яблочный пирог, посыпанный сдобной крошкой. Мама надела чудесное голубое платье с широким пояском, облегавшим ее девически тонкую талию. Лиф на бретельках, завязанных на шее, спина голая. Волосы мама собрала на затылке в красивый валик, она вся благоухала «Шалимаром».

Папа ровно в шесть постучался в дверь. Едва он вошел, Энди с криком «Папа! Папа!» обнял его за ноги. Я застыла с тетрадкой в руках. Мика рисовал, сидя на диване. Он даже не обернулся, когда папа сказал:

— Приветствую тебя, Мика Ван Гог. Чем удивишь?

Но я-то видела глаза Мики, когда папа только вошел. По его взгляду было ясно, как сильно он соскучился и как он рад, что папа тут.

В гостиную вошла мама, вытирая руки посудным полотенцем.

— Здравствуй, Фредерик. Скоро можно уже кушать… Я хотела сказать, ужин почти готов.

— Ну зачем ты так беспокоилась…

— Никакого беспокойства. Садись, я сделаю тебе коктейль.

Мы смотрели на них, будто на пришельцев из космоса.

Папа сел рядом с Микой, тот отодвинулся. Я села рядом с папой, уткнувшись лицом в его рубашку, вдыхая родной запах. Энди забрался ему на колени.

Когда мама позвала за стол, мы с Энди схватили папу за руки и потащили в кухню. Мама достала тарелки и прочие предметы из свадебного сервиза, то, что не успели разбить. Посерединке стола стояли две красивых свечи, уже зажженные. Была постелена скатерть, над которой клубились восхитительные ароматы.

— Ну, Кэти, ты искусница. — Он наложил себе полную тарелку, ел и ел, будто голодал целую неделю.

Мы тоже набрали полные тарелки. А у мамы тарелка оставалась пустой.

— Да ладно тебе. — Мама потягивала из стакана, оттопырив мизинец.

Я попыталась так же изящно обхватить стакан с молоком, но мой мизинец оттопыриваться не желал.

Мы поели, мама подала пирог с ванильным мороженым. Мика умял свою порцию в два укуса. Энди попытался повторить это чудо, в результате почти все оказалось на скатерти. Но мама совсем не рассердилась. Она расхохоталась и положила ему другой кусок.

После десерта все вместе пошли в гостиную к телевизору, совсем как раньше. Вот тут папа и высказался. Зря я радовалась мороженому и пирогу. Зря Мика наконец улыбнулся папе. Зря мама встрепенулась и расцвела от счастья. Все оказалось напрасным.

— У меня важная новость. — Он встал и пошел на кухню.

Мама расправила платье на коленях и пригладила волосы. Вернулся папа со стаканом неразбавленного виски и залпом его выпил.

Я была уверена, что сейчас он за все попросит у мамы прощения, и она тоже попросит ее простить, за все. А потом они поцелуются.

Но папа заговорил о другом:

— Я возвращаюсь в Техас, — он закашлялся, — пойду в колледж, учиться. Такая вот история.

Я слышала, как мяучит кошка миссис Мендель, призывая меня поиграть с ней. Я слышала, как ветер легонько колышет ветки багряника в саду у миссис. Я услышала, как вздохнула бабушка Фейт.

Мама смотрела на папу во все глаза, мы тоже.

— Что-что ты сказал, Фредерик Хейл?

— Я сказал, что решил вернуться в колледж. — Папа снова метнулся на кухню, оттуда донеслось звяканье ледяных кубиков. Потом папа возник на пороге, он рассматривал дно стакана, который успел опустошить, не дойдя до гостиной.

Мама так на него глянула, что он точно должен был упасть замертво. Она резко вскочила, стул отлетел в сторону, чиркнув по полу ножкой.

— И заодно удрать от семьи, да? Можно подумать, в Западной Вирджинии нет колледжей. Ах да, там же неотесанные простаки, где уж им до тебя!

— Не в этом дело, Кэти.

Тут Мика вскочил с дивана и побежал к двери на улицу.

— Видал? Вот что ты творишь с собственными Детьми. Самодовольный ублюдок.

Оттолкнув папу в сторону, мама отправилась на кухню. Зазвенел лед и в ее стаканчике.

Папа с улыбкой обернулся ко мне:

— Букашечка, ты настоящая красотка. И так повзрослела.

Я не успела ничего сказать, вернулась мама с полным стаканом, она ответила вместо меня:

— Ах, какой внимательный. Ты ведь не хочешь видеть, как будут расти твои дети. — Она осушила стакан в три глотка. — Но почему, Фредерик? Почему так далеко от меня?

Папа понурил голову:

— Мама обещала платить за учебу, если я вернусь в Техас и буду ей помогать, ведь Карлы больше нет.

— Не веди себя как трус. Повтори это, глядя в глаза своей дочери и своему сыну.

Мне совсем не хотелось снова слышать про Техас. Энди тоже этого не хотел, он упрямо выпятил нижнюю губу.

Папа посмотрел поверх моей головы.

— Я сказал, что мама согласна платить за учебу, но только если я вернусь в Техас.

Мама не сводила с него взгляда.

— Масик маинький, мама будет о нем заботиться, плавда?

— Это я буду о ней заботиться.

— Ха-ха!

Энди смотрел то на маму, то на папу, лицо его искривилось. «Только бы не разревелся, — думала я, — тогда мама заставит его увести, и я не узнаю, что же нас ждет» Я сидела не шевелясь, хотя очень хотелось писать.

— Я не могу упустить эту возможность.

— А дети? Их ты упустить не боишься? И меня?

— Я ради них же хочу стать лучше.

— Им лучше, чтобы у них был отец. — Мама посмотрела на нас с Энди: — Правда, ребята?

Энди кивнул, а у меня внутри все похолодело, я застыла как ледышка.

— Я же не навсегда. И потом, они могут ко мне приехать когда угодно. — Он посмотрел на меня, но тут же отвел глаза. — Мама сказала, что будет каждый месяц присылать тебе деньги, ну… пока я учусь.

— Ясно! Плевать, что детям придется черт знает сколько ехать, чтобы навестить родимого папу.

Энди подбежал к папе и вцепился в его ноги.

— Папа, не нада-а-а. Я буду хорошим мальчиком. И сестра. И Мика будет. Все будем.

В общем, сцена из мыльных сериалов, которые смотрела мама. Душераздирающая.

Мама пронзила меня бешеным взглядом:

— Уведи Энди.

— Но, мамочка…

— Живей!

— Па-а-ап? — одним этим словом я выразила все, я молила.

Он спрятал лицо в ладонях.

Мама еще раз прожгла меня взглядом «сколько-можно-повторять». Я схватила Энди за руку, он еле-еле перебирал ногами. Маме пришлось взять его на руки и посадить на крыльцо, а меня она просто выпихнула и плотно затворила дверь.

Я побежала к окну, надеясь все подслушать. Но тут из дома выскочил папа и запрыгнул в новую свою машину, торопливо нажал на газ. Я вбежала в клуб поднявшейся пыли с воплем: «Папа, не уезжай!». Потом оглянулась и увидела чуть поодаль Мику и Энди, Мика его обнимал. Я поплелась к ним и встала рядом. А вскоре к нам подошла мама и тоже встала рядом. Мы долго смотрели вслед. Но это не помогло — папа не вернулся.

Папа прислал нам из Техаса по письму. Я прочла Энди папино послание, длиною примерно с червяка.

Что папа написал Мике, осталось тайной, он разорвал письмо не прочитав, а клочки выбросил в помойное ведро. Я достала кучку клочьев, попыталась сложить, но кусочки были слишком мелкими. Кое-какие отдельные слова я разобрала: «вот увидишь», «взрослым», «сердиться», «прости», «прошу». Вот, пожалуй, и все.

Свое я отправилась читать к себе в комнату, чтобы никто не мешал.

В конверт была вложена фотография. Папа сидит в кожаном кресле. А вокруг стопки книг. На полу, на столике, на тумбочках, везде. Он широко улыбается, шире, чем «кадиллак» миссис Мендель. Я положила фото в новую Особую коробку.

Каждую неделю звонила Муся-Буся и, умильно сюсюкая, рассказывала, как она соскучилась по дорогим внучаткам.

— Переезжай к нам, и папу с собой возьми, пусть вернется домой.

— Чтобы я покинула Техас? Са-а-амый лучший из наших американских штатов?

— А вот и нетушки, Муся-Буся, самый-пресамый — Западная Вирджиния. Тут очень красиво. Горы, а в нашей низине такая тишина, и деревья чудо, когда краснеют листья, и речек полно, вроде Крэнберри.

— Могу себе представить, Лаудина Вирджиния Кейт. Но я уже слишком стара.

И она заводила волынку про то, как ей одиноко, ведь Карла ее покинул. Но он оставил ей много денег, и она продала его бизнес за кучу наличных.

— И теперь я в состоянии оказать помощь, что я и делаю. Помогаю моим милым внучатам.

На бабушкины чеки мама купила бакалейную лавку.

— Поди угадай, когда пересохнет колодец и мы останемся без воды, — говорила нам мама.

Она покупала себе новые платья, и чулки, и туфли к этим платьям. Ее замечательные наряды уже не помещались в шкафу. Все из шелка и хлопка, из натурального льна. Голубые, красные, зеленые, желтовато-кремовые. Нам она тоже покупала хорошие вещи, но мы быстро их пачкали, и уже не было никакого вида. Старые нравились нам больше.

— Папа обязательно вернется. Вот увидите, — говорила мама.

Напрасно она надеялась. Однажды мы получили конверт, вскрыв который мама сразу пошла за бутылкой и своим полосатым стаканчиком. После, ни слова не сказав, рванула в спальню и захлопнула дверь. Я делала уроки под доносившиеся из маминой комнаты ругательства, треск и грохот. Когда это все стихло, я на цыпочках вошла внутрь. Она спала на кровати, прямо в одежде. Листочки из конверта были разбросаны по всему полу. Я собрала их и вышла, стала ждать, когда Мика придет домой.

Через час он появился на дороге, брел, пиная носком ботинка сплющенные пивные банки. Да, он наконец-то стал носить ботинки, даже в теплую погоду, говорил, что босыми ходят только деревенские дикари. Думаю, он заговорил так потому, что Бастер приехал из Массачусетса. Он и стригся теперь, как Бастер. Очень коротко на висках, а на верху головы волосы торчком. Даже выше теперь казался.

Я потрясла листочками перед его физиономией.

— Маме прислали вот это, и она напилась.

Мика с минуту вникал, потом протянул листочки назад. После чего наподдал еще нескольким жестянкам из-под пива, они взлетели очень высоко.

— На твоем месте я бы считал, что отныне отца не существует.

Сказав это, он развернулся и побежал в пустующий домик на холме.

Я хотела побежать следом, но мама могла проснуться и застукать меня с листочками. Я тихонечко разложила их у нее на полу, на прежних местах.

Нам мама так ничего и не сказала. Я как-то услышала обрывок ее телефонного разговора с папой. Мама говорила, что Муся-Буся дорого заплатит за письменное согласие и за нервотрепку, которую она устроила своими бесконечными фокусами.

Благодаря деньгам от Муси-Буси подарков на Рождество у нас в этом году было завались. Они горкой лежали под украшенной елкой, обернутые золотой и серебряной фольгой, с пышными зелеными бантами.

— Будем праздновать одни. — У мамы на глаза навернулись слезы, она решила пригласить тетю Руби.

Мама стала ей звонить, сидевший на кухне Мика многозначительно мне подмигнул. Как только мама ушла снимать с веревки белье, Мика набрал теткин номер.

— Тетя Руби, мама велела вам сказать, что передумала. — Он посмотрел на меня и поиграл бровями. — Сказала, что вам у нас делать нечего. От вас несет как от вонючей обезьяны.

Из трубки раздались вопли, Мика повесил ее на рычаг, громко хохоча и хлопая себя по коленке.

Телефон зазвонил, но Мика не снял трубку.

— Тебе здорово влетит.

— Спорим, что нет. — Напевая что-то под нос, он стал делать себе тост с корицей.

Чуть погодя мама велела нам сейчас же явиться в гостиную.

Мика явился, сияя улыбкой, а я с опущенной головой.

— Как ты посмел звонить мой сестре и такое ей сказать? Отвечай немедленно.

— Мам, ты чего? Не звонил я. У Ви спроси.

Я помотала головой, изображая недоуменное возмущение.

Мика сделал невинные глаза.

— Не знаю, что это она вдруг, а? Может, ей неохота сюда приезжать и она нарочно придумала?

— Ну ты и загнул, — пробурчала мама.

— Я? Да она ненавидит нас, ты же знаешь. Вспомни, что она с нами сделала.

Мама на секунду закрыла глаза.

— Гм… может, опять не просыхает.

Мика вышел, успев тайком мне улыбнуться.

На другой день мама отправилась пить кофе к миссис Мендель. Мика тут же снова позвонил тетке.

— Мама сказала, что вы жирная блядь и она вообще не желает вас видеть.

И снова тетка перезвонила маме, а мама снова вызвала Мику для объяснения, лицо у нее было красным, как попка у пухлого младенца.

— Мика Дин Кэри, ты звонил тете Руби? И обозвал ее жирной блядью?

Мика вытаращил глаза:

— Мам, а что это за слово? Я такого не знаю. Оно неприличное?

— Отстань. Вообще-то в детстве она обожала надо мной глумиться. Помню, врала, как не знаю кто. И сейчас, наверное, наплела! Сама не пойму, какого черта я ее позвала. Прямо сейчас позвоню, нечего ей тут делать.

Я как раз отхлебнула молоко, поэтому не смогла крикнуть «Йахууу!»

— Тебе лучше знать, мамуля, — сказал Мика. — Мам, а хочешь, я тебя нарисую? Ты сегодня очень красивая.

И настало Рождество, и не было никакой тети Руби. Мы проснулись рано и сразу побежали рыться в подарках. Мне предназначались книжки с головоломками, «Том Сойер», разноцветная прыгучая пружинка, хулахуп, обновки и новый велик. Мике — краски и три настоящих холста, тоже несколько обновок, настольная игра «парчизи» и новый велик. Энди получил и грузовики, и легковушки, и лодочки, пластилин и тоже новый велосипед. Три велосипеда! Мы чуть не умерли от счастья, почувствовав себя настоящими богачами. Мама устроила сказочный рождественский пир. Индюшка, картошка с подливкой, потрошки, тушенные с пряностями, тыква, вишневый пирог. Мы играли в только что обретенные игры и игрушки и жевали орехи и шоколадки, которые мама положила в рождественские носки. Я все время ждала, что отворится дверь, и войдет папа, и рассмеется ликующим смехом: «Ура, Рождество!»

Когда мы уселись за праздничный стол, Энди даже не взял в руку вилку.

— Кушай, Энди, — просила мама, — смотри, сколько вкусненького.

— Я жду папу, — заявил Энди, насупившись и выпятив губу.

— Вот дурак, он же не придет.

— Мика, не смей называть брата дураком.

— Пусть придет папа. — Энди упрямо выставил вперед подбородок, мамина повадка.

— Он хочет сделать нам сюрприз, — сказала я.

— Да не придет он, сестренка. Че-е-ерт! Когда вы с Энди это усечете? — Он сунул в рот так много пюре, что оно вылезало сквозь зубы.

— Он хочет сделать нам сюрприз, — повторила я, поспешив проглотить кусок индюшки, почти неразжеванный.

Мика, вздохнув, закатил глаза и снова набил рот картошкой.

Энди наконец взял со стола вилку.

— Да-а-а, папа придет.

Мама задумчиво потерла нос.

— Послушайте, мы ведь можем позвонить. Хотите?

— Да, мэм, — дружно ответили мы с Энди.

Мика молча отрезал себе еще индюшки.

Мама стиснула губы так, что их задорные уголки почти опустились, и набрала номер Муси-Буси.

— Лаудина, это я, Кэти, — сказала мама, теребя телефонный шнур. — Счастливого, рожа ты и тварь.

Мика так и покатился. Я на него зашикала.

— Я сказала, счастливого Рождества, Лаудина. — Мама подмигнула нам. — Слушай, твой тихоня дома? Дети думают, что он едет к нам. — Она обкрутила шнуром запястье. — Да, они так думают, и никто им этого не внушал, нет. Мы мирно сидим за столом, кутим. Так он у тебя?

Мы замерли в ожидании ответа Муси-Буси, и Мика тоже.

— Ахха. Ясно, ну спасибо. — Она повесила трубку. — Папа не приедет, дети мои. Энди, золотко, успокойся. Папулю сейчас кормит твоя бабушка, иначе ей было бы «совсе-е-ем одиноко». Ай-ай-ай, бедная старушка, с ее-то деньжищами не могла купить себе и сыночку билеты на самолет, навестить нас. Подлая дребедень, вот что я вам скажу.

Зазвонил телефон, но мама не сняла трубку. Он звонил еще пять раз, помолчал, и снова раздались звонки. Мама отрезала кусочки индюшки и тщательно пережевывала, будто это было самым важным в ее жизни. Я думала, Энди заставит ее все же ответить, но он тоже старательно жевал, подражая маме. Мика, пожав плечами, потянулся за подливкой. Я отпила молока, чтобы протолкнуть комок в горле.

Когда телефон окончательно умолк, мама набрала в грудь воздуха и медленно выдохнула.

— Очень жалко, ребятки, но что поделаешь. Давайте радоваться тому, что у нас сегодня есть. Подгнили души в Датском государстве[12].

— Мам, спасибо, очень вкусно. — Мика улыбнулся ей перепачканными губами.

— На здоровье, только вытри рот.

Вот так. Мы пировали дальше, уже ни слова не говоря о папе. Меня душила ярость, хотелось громить и крушить все подряд.

Поели, вымыли посуду и прибрались (даже братья вызвались помочь). А потом мы отправились кататься на велосипедах, хотя было холодно. Мама и миссис Мендель сидели на крыльце, пили в честь Рождества. Я представляла, что велосипед — это мой черный конь. И думала, что рядом с мамой должен был сидеть папа. Я вспомнила слова Мики, что мне нужно забыть папу, потому что он забыл нас.

Я внушила себе, что папа хотел приехать, но Муся-Буся не отпустила. А может, не было уже билетов на самолет. Или погода была нелетной. Или заболел сильно, даже не мог сидеть за рулем. Я представила, как он возвращается, один-одинешенек, в свою жалкую комнату с карлицей елкой, никакого сравнения с нашей зеленой красавицей, купленной на деньги Муси-Буси. И нет у него никаких подарков, только которые мы прислали.

Совсем один. Так я тогда считала.